***
Деревянный стол был завален бумагами. Щурясь от яркого света лампы в темноте кабинета, Эрик упорно продолжал изучать однотипные документы, пытаясь найти хоть одну зацепку. Стоило признать, в Гидре работали настоящие гении бюрократии, — они умели составлять бумаги так, что найти что-либо становилось абсолютно невозможным. Найти близнецов оказалось нелегко, но выполнимо, хотя в базах Гидры не было никакой информации о том, что они близнецы. Однако с Лори дела обстояли сложнее. Информации о ней не было нигде, она не числилась ни в одной из двух групп, будто ее вообще никто никогда не похищал. Но Эрик знал, он чувствовал, что она рядом, и его злило то, что он не может ее найти. Эрик медлил. Он уже нашел все, что нужно о близнецах, ему было необходимо забрать их и уйти, и он непременно бы так и поступил, если бы не давящая на мозг мысль о Лори. Еще пару лет назад, опираясь на логику, он бы давно разгромил здесь все и ушел, спасая свою семью, но не в этот раз. Лори будто цепями удерживала его на месте, не давая уйти, не отпуская. Ее имя было намертво выжжено у него на подкорке рядом со словом «семья», он не мог заставить себя оставить ее. Даже если бы хотел этого. Разумом он понимал, что он упал в нее как в бездонную яму, которая неумолимо затягивала его в темноту. Он чувствовал как летит, чувствовал, как приближается к точке невозврата. Это чувство не было теплым или горячим, скорее холодным, темным и удушающим, но оно будто всегда было с ним. Эрик не мог вспомнить себя без Лори, как будто стоило ему обернуться, она всегда стояла рядом, всегда, сколько он себя помнил. Она проникла в его голову, в каждое воспоминание, стала частью его. Он знал, что уже тогда, когда между ними образовалась эта неразрывная связь, Эрик бы не смог оставить ее. А теперь, когда ее у него забрали, вырвали, отодрали, словно бинт от засохшей раны, он был в ярости. Ему хотелось уничтожить, испепелить тех, кто приложил к этому руку. Сжимая челюсти до боли, он четно и ясно осознавал, что так и сделает. Что в этом здании не останется ни одной живой души, потому что никто не мог действительно забрать у него вещи, которые он любил. А Лори он действительно любил. Он скучал по ней так, как скучают по мертвецу: безумно, сильно, безнадежно. Просыпаясь среди ночи, Эрик думал о том, что она, может быть, уже мертва, однако закрывая глаза он снова чувствовал ее присутствие. Она словно призрак стояла за его левым плечом, а он почти чувствовал ее теплое дыхание на затылке и невесомое прикосновение ее пальцев к запястью. И будто через стены, преграды, километры земли и бетона она все равно была рядом, чтобы подтолкнуть его к черте, которую он перейдет уже сам в попытке быть рядом с ней.***
Ванда резко распахнула глаза от неглубокого сна и села на кровати. На секунду ей померещилось, что прежнее чувство власти над всем вокруг вернулось, и стоит ей захотеть, предметы вокруг начнут парить. Но стоило ей потереть глаза, она поняла, что это было лишь сном. В груди неприятно кольнуло смесью беспокойства и разочарования. Сколько бы она не медитировала, ей нужен был эмоциональный толчок, чтобы снова проявить свою силу, и ее ужасно это злило. Устало вздохнув, Ванда повернулась на другой бок и попыталась снова заснуть под надрывный кашель Дейва. К тому времени она уже не особо верила, что кто-то придет, чтобы ей помочь, так что она должна была надеяться только на свои силы, которых отчаянно не хватала. Ванда закрыла глаза, снова думая о брате: будь они вдвоем, они бы точно что-то придумали, а пока… А пока ей придется разобраться во всем самой.***
Тринадцатилетний Диего уныло пинал ботинком камень на заднем дворе Нью-Йоркской частной школы. Ему осточертело все вокруг. Сегодня на истории, стоило речи зайти о мутантах, на него набросились одноклассники, называя шизиком и мутантом. В принципе, он привык к издевкам, но каждый раз, когда сестра приезжала из колледжа, она отчитывала его за то, что он не может дать сдачи. А Диего действительно не знал как. Он думал, какой же из него получается борец за права мутантов, если он даже собственные права защитить не в состоянии, хотя Джи (хотя она попросила его больше так не называть ее) и говорила, что он просто осторожничает. Он разочаровался в мире. Как здесь вообще можно жить, если окружающие просто не способны принять тех, кто отличается от них? Тринадцатилетний Диего даже не был уверен, что это вообще возможно поменять. И это ломало его изо дня в день.