Телохранитель

      — Азирафель.       Его голос не попадал под категорию самых сексуальных голосов Великобритании или любую похожую категорию. Его голос не был так привлекателен, как казалось на первый взгляд. Однако Азирафель не мог не признать — этот голос для него стал самым приятным, что он только мог услышать за секунды перед и сразу после пробуждения.       Сон был спокойным. Это радовало.       Он с трудом открыл глаза и по ноющей спине и затёкшим рукам понял, что находился не в постели.       Кроули стоял рядом, наклонившись и коснувшись горячей ладонью плеча. На Азирафеле была просторная рубашка в клетку, нелепая совершенно, и через грубоватую её ткань он в полной мере ощущал мягкое, чуть даже скользящее прикосновение. Его ласково тормошили, гладили по плечу, а ему казалось, что всё это — прекрасный сон. И отчаянно хотелось не просыпаться.       — Ну же, Азирафель, вы сейчас свалитесь со стула. Ради бо… короче, проснитесь уже.       Раздражение в голосе телохранителя было настолько показным, что Азирафель не сдержал улыбки. Он уснул прямо за столом, разбирая письма от фанатов. Это до сих пор удивляло — до недавнего времени думал, что только он настолько старомоден, чтобы в двадцать первом веке посылать кому-то письма.       Азирафель поднял голову неохотно и откинулся на спинку стула. Рядом стояла белая причудливая кружка с ручкой в форме ангельского крыла, и горячий какао в ней наверняка уже остыл. Было около одиннадцати утра.       Кроули тут же отстранил руку, хотя Азирафелю и хотелось, чтобы он продлил это ласковое прикосновение на как можно больший срок. Хотя бы на несколько минут — так спокойнее.       — Извини. Ночью плохо спалось, — он неловко улыбнулся, поправляя съехавшие куда-то в сторону очки. Кроули смотрел на него пристально сквозь стёкла своих, и ни взглядом, ни движением мышц лица не выдавал своих мыслей. Тонкие губы были сжаты в напряжённую линию.       — Кошмары?       — На нервной почве. Я просто немного устал.       Да. Он устал. Когда он засыпал днём, страшные сны донимали не так часто, но в длинные дождливые ночи противные мерзкие лапы кошмаров тянули к нему свои скрюченные пальцы, тянули к его голове свои уродливые когти и внушали то, чего он боялся сейчас больше всего на свете. Это помешательство, вымысел больного воображения, что угодно, но не реальность. Азирафель, прекращай ломать комедию. Улыбайся, чёрт тебя дери, улыбайся!       — Ладно, — произнёс Кроули, разворачиваясь спиной и уходя прочь этой своей вызывающей и совершенно бесстыдной походкой. — Тогда я предлагаю немного расслабиться и отдохнуть перед завтрашними съёмками. Как насчёт блинчиков?       Азирафель не заметил, как его очки — не такие стильные, как у Кроули, — съехали с переносицы на кончик носа, наверняка тоже удивившись таким внезапным предложением.       — Кроули, подожди…       — Чего ждать? Тысячи ресторанов открыты перед вами, мистер Фелл, тогда почему бы не осветить хотя бы один из них вашим присутствием?       — Понимаешь ли, я не особо голоден…       Кроули от таких заявлений остановился на полпути к двери и круто развернулся на каблуках — стоило признать, что выглядело это довольно эффектно. Встретив его взгляд, Азирафель смущённо опустил глаза, будто стыдясь того, что у него совершенно нет аппетита сегодня.       — «Не особо голоден»? Это как?       — Я с утра ел, между прочим.       — Чай без сахара? Единственное, что вы ели сегодня утром, мистер Фелл — салат из утренней кулинарной передачи, и то только взглядом. Так что сейчас вы идёте со мной в любой ресторан, и отказ не принимается.       — Кроули!       Телохранитель приподнял брови вопросительно, как бы спрашивая: «Ну что?»       Азирафель посмотрел на так и не разобранные письма и понял, что: во-первых, желания их разбирать теперь никакого нет, ведь на горизонте маячит что-то вроде «романтического ужина вдвоём» с Кроули; во-вторых, аргумент в виде писем не действенен ничуть. Азирафель как-то пытался несколько раз апеллировать фанатской поддержкой и его собственным желанием ответить всем, кому только можно и до кого руки достанут, но Кроули был непоколебим, словно древняя крепостная стена.       Но в ресторан совершенно не хотелось.       — Может быть, пикник?       Кроули расплылся в такой улыбке, от которой колени Азирафеля могли превратиться в желе. Мозги, в принципе, тоже.       — Вот это мне уже нравится. Место?       — Это теперь ты решай.       — Идёт. Одевайтесь пока, а я выведу тачку из гаража.       Иногда — совсем редко — Кроули умел водить аккуратно. В иных случаях он водил словно пьяный вусмерть гонщик, решивший покончить жизнь самоубийством. Он будто и вовсе не смотрел на дорогу и рулил, как ему вздумается; а когда Азирафель что есть мочи орал «смотри на дорогу, твою мать!», цокал недовольно языком и наверняка закатывал глаза.       И сбавлял скорость.       Азирафель не знал, куда они едут — это был не шумный и людный Лондон, это была дорога, которой он не знал и по которой никогда не ездил. Она проходила через живописные поля и зелёные луга, а невысокий деревянный заборчик отделял проезжую часть от обочины и небольшой рощи зелёных деревьев. Это было красивое место, и добирались они сюда уже порядка полутора часов.       В ответ на вопросы вроде «Где мы?» Кроули загадочно улыбался и молчал. Он снял очки и положил их на приборную панель. Азирафель смотрел чаще всего именно на его лицо в зеркале заднего вида, а не на место, куда они направлялись. Тот не замечал этого — или только делал вид.       Азирафель отворачивался иногда, ради приличия, чтобы не казаться каким-нибудь чокнутым, который постоянно подозрительно пялится. Иногда задавал вопросы по типу: «Когда будем на месте?», и Кроули неизменно отвечал: «Скоро». Это загадочное «скоро» не наступало ещё минут тридцать.       В итоге они остановились в совершенно тихом и безлюдном месте, где не проезжала ни одна машина. Кроули сказал выходить и плавно выскользнул за дверь наружу, Азирафель, выдохнув, последовал его примеру. Огляделся по сторонам — никаких признаков преследования. Ни одна машина не ехала за ними по пятам с лондонских улиц, ни одного постороннего в радиусе километра точно не было. Был лишь осенний лес, сплошь усыпанный золотым ковром листьев, по одну сторону дороги, и луг, только-только начинающий увядать — по другую. Там, на лугу, ещё росли цветы. Азирафель невольно вспомнил детство. За далёкой высокой оградой вокруг территории дома был бесконечно простирающееся во все стороны поле, и трава, растущая на нём, всегда была золотой. Может быть, он просто всё романтизировал — страдал такой привычкой раньше — однако в его памяти это было красиво.       На какое-то мгновение он засмотрелся, очарованный зрелищем.       — Углубимся в лес? Там ещё красивее, — сказал Кроули, достав из машины корзинку с продуктами, какими они закупились ещё в Лондоне по дороге сюда. «Всё это выглядит как семейный отдых», — в голове невольно проскочила мысль, но Азирафель постарался от неё отмахнуться. Даже несмотря на то, что она вызывала до дрожи приятную щекотку в груди.       — Таинственный мужчина в чёрном уводит меня в лес. Не знай я тебя, решил бы, что ты какой-нибудь маньяк, — Азирафель неловко улыбнулся и последовал за ним вглубь небольшой чащи, дальше от дороги. Кроули обернулся на него через плечо, и в какой-то момент его улыбка стала очень коварной.       — С чего вы решили, что вообще меня знаете? Я не такой хороший, каким могу показаться.       Азирафель так и не понял, шутил он или говорил всерьёз. Этот человек был для него полнейшей загадкой. Как пазл, который не собрать, или сложная мозаика — есть отдельные детали, но единую картину составить не получается, потому что не сходятся совершенно. Разные грани.       К тому же, изображение на мозаике слишком размыто, чтобы что-либо разглядеть. О Кроули Азирафель знал лишь одно: что он хорошо стреляет, что он быстр, ловок и язвителен до горечи на языке. Заботлив — этого бы только слепой не заметил. По какой-то причине не любит своего имени, холит и лелеет свою машину и водит как полоумный, нарушая все возможные правила дорожного движения.       И что глаза у него — магические.       — Мы, конечно, не так хорошо знакомы, — ровным голосом ответил Азирафель, переступая через какую-то корягу, торчащую из земли, — но мне кажется, что ты не так уж и плох, как сам думаешь.       — Но и не так хорош, как думаете вы.       — В том и дело, Кроули. Ты всего лишь человек. Никто не может быть хорошим и плохим абсолютно.       — Я бы поспорил.       — Неужели?       — Ну вот вы, например, — Азирафель даже удивился, услышав это. — Некоторые фанаты считают вас чуть ли не святым. Иногда, глядя на вас, хочется сказать то же самое — это если не думать о том, как я в принципе к святым отношусь, — в голосе Кроули скользнула нотка раздражения, такая явная, что стало неуютно. — Вы постоянно жертвуете деньги на благотворительность, добры ко всем и каждому, ну просто эталон хорошего, исключительно хорошего человека.       Азирафель посмеялся.       — В жизни я тоже делал плохие поступки. Но не потому, что хотел.       — Я бы удивился, если бы было наоборот.       — Я не так свят, как многие думают, поверь мне. Может быть, наивен немного — остаточное ещё с детства. Но я тоже могу быть тем ещё козлом. Не факт, что хочу этого.       Кроули слушал его внимательно. Он шёл чуть впереди с корзиной наперевес. Наконец они оказались на небольшой поляне, не так далеко от дороги, на самом деле. Здесь сплошь и рядом росли фиолетовые цветы, названия которых Азирафель уже давно не помнил. Пахло просто замечательно — пыльцой и озоном, как после продолжительного дождя.       — А если я тоже могу быть козлом? — наконец подал голос Кроули, выбрав удобное место почти в самом центре и доставая из корзины небольшое покрывало. Азирафель тут же кинулся ему помогать.       — Все мы можем ими быть.       — Разница в том, что мне нравится быть козлом. Если так — то я плохой?       Азирафель взглянул ему в глаза. Кроули говорил вполне серьёзно, каждый мускул на его лице был напряжён, ещё бы чуть-чуть — и желваки начали играть под скулами, так сильно он сжал челюсти. На мгновение — дурацкое и совершенно неуместное желание — Азирафелю захотелось коснуться его лица. Чтобы стереть напряжённость и увидеть эмоцию, что за этим прикосновением последует. Наверное, это будет удивление.       (И отвращение, может быть.       Какого чёрта вы делаете, мистер Фелл? Вы что, совсем больной?)       Он сдержался.       — Ты можешь быть конченным ублюдком, но всё же должно быть в тебе хоть что-то хорошее.       — Это романтизация.       — Ничего подобного.       — Вспомните, мистер Фелл. Вы играли два года назад психопата в том фильме. Единственное, что в нём было хорошего — он любил животных и имел связанную с этим травму детства. Как к нему отнеслись фанаты?       — Он стал их любимым персонажем и возвели любовь к животным в абсолют. Сделали его положительным, — сконфуженно признал Азирафель, будто сам писал сценарий и был в ответе за героя, которого играл. — Но всё-таки. Есть разница между маньяком в кино и маньяком в реальной жизни.       — О да.       — И — мы всё же о тебе говорим, верно? — ты-то не маньяк. Ты обычный человек.       — Если бы я сказал, что был преступником, — голос Кроули понизился на несколько тонов, так, что мурашки побежали по спине, — как бы вы ко мне отнеслись? Так, представьте на секунду.       Азирафель задумался, вытаскивая фрукты и раскладывая их на деревянном блюдце. Кроули достал шампанское, которое Азирафель в магазине точно не брал.       — Ты за рулём.       — Знаю, не идиот. Это вам.       — Кроули…       — Чтобы расслабиться. Успокойтесь, я не собираюсь вас спаивать и пользоваться вашей беззащитностью, — он улыбнулся слегка смешливо, как мальчишка; Азирафель, увидев эту улыбку на его лице, вздохнул с облегчением.       — Если бы ты был преступником, — подал он голос, когда они уже начали есть, — я бы начал задавать много вопросов.       — Каких? — невозмутимо спросил Кроули, держа в длинных пальцах бутылку с водой.       — Разных, — Азирафель чувствовал, как от выпитого шампанского щёки начинают гореть.       — Ну, например.       — Убивал ли ты людей. Пытал ли. Вообще, какого рода преступником был. Не насиловал же ты детей, в конце концов.       — Боже, нет, — Кроули скривился болезненно. — В смысле… нет. Никогда бы. Кошмар какой.       — Ну вот. Но вообще… если бы я узнал, что ты убивал людей… я бы не удивился.       — Да?       — И, может быть, напрягся бы. Откуда я могу знать, что на уме у человека, который убивал других людей? Может быть, он киллер какой-нибудь, а меня ему заказали. Любой на моём месте перестал бы тебе доверять.       — М-м-м, — Кроули вновь взял бутылку с водой и отпил. К еде он почти не прикасался — ломтики апельсина рядом с ним так и лежали, не тронутые и наполовину. Азирафель тоже не ел много — не было желания, как ни странно. — А сейчас, значит, доверяете?       Шампанское вдруг стало невероятно интересным.       Кроули рассмеялся.       — На вашем месте я бы не доверял человеку с оружием.       — Я бы и сам не доверял, но вот, доверяю, — Азирафель задумчиво смотрел в стакан, на золотистые пузырьки. Речь уже становилась невнятной — стоило прекращать. Похмелья с утра не хотелось. Иногда организм реагировал на алкоголь совершенно неожиданно, особенно на почти голодный желудок. — С тобой мне намного спокойнее и безопаснее, чем одному.       Когда он спустя минут пять молчания поднял глаза, Кроули смотрел на него в упор пронзительно. Свет солнца пробивался сквозь ветви деревьев и падал на его лицо — радужка казалась настоящей магмой, плещущейся и сверкающей потусторонним золотым светом. И правда — очень интересная мутация. Наследственное?       — Вас что-то тревожит, — подал голос Кроули, наклонившись, чтобы поймать взгляд, который Азирафель поспешно отвёл. Вообще, взгляд этот сначала скользнул на чужие губы, но потом и вовсе упал на траву, едва колыхаемую порывами ветерка. — В чём дело?       — Да ни в чём. Я просто устал.       Ему не хотелось врать Кроули, но он врал. Тот не верил ни единому слову, но делал вид, что принимал на веру его жалкие оправдания. Может быть, ему было вовсе не интересно, и поэтому он так легко сдался.       Кроули открыл бутылку с водой небрежным, лёгким движением.       — Тогда отдыхайте.       Азирафель кивнул и допил шампанское залпом. Показалось, что выпил абсент — так сильно этот глоток обжёг всё внутри.       Щёлк.       Азирафель обернулся.       В толпе людей, устало бредущей вечером с работы, нельзя было зацепиться взглядом за кого-то одного. Может быть, потому, что его и не было. Однако щелчок фотоаппарата ему явно не послышался. Или всё-таки?..       Какой-то высокий парень прошёл мимо и толкнул его плечом, едва не сбив с ног.       — Простите, — кинул небрежно и был таков. Азирафель коснулся собственного плеча совсем слабо, без сил, и постарался проглотить ком, подступивший к горлу.       Когда всё это закончится?       Небо затянуло тучами под самый вечер. Азирафель даже пожалел, что отпустил Кроули, а сам пошёл слоняться без делу по Лондону, угрюмо опустив голову и засунув руки в карманы пальто. Нашлось немного мелочи — хватит на автобус до Суиндона, а там от остановки до дома рукой подать. Лишь бы не попасть под дождь…       Но дождь всё-таки пошёл — в тот самый момент, когда незнакомый парень толкнул его плечом, а потом сразу же послышалось это дурацкое «щёлк», заставившее кровь застыть в жилах. Он остановился как вкопанный и смотрел в толпу, а дождь капал на волосы, лицо и одежду, лил всё сильнее. Люди прятались под козырьки домов и магазинов, под зонты и капюшоны — и только Азирафель стоял посреди разрозненной толпы и смотрел в одну точку, лишь рассеянно блуждая взглядом по лицам.       Наконец он его увидел.       Всё вокруг будто замедлилось, как в каком-нибудь чёртовом триллере.       Он находился на расстоянии метров двадцати, прятался за углом. Или даже не прятался — просто стоял, прислонившись к стене и выглянув. На нём была чёрная мешковатая одежда и капюшон. Лицо, закрытое наполовину то ли банданой, то ли шарфом, непонятно; он поднёс камеру к глазам, закрыв и верхнюю половину лица, а объектив этой камеры смотрел прямо на застывшего статуей Азирафеля и пригвоздил его к месту. Как прицел охотничьего ружья.       Азирафель успел сделать только вдох до того, как фотоаппарат щёлкнул ещё раз, и его обладатель скрылся за поворотом. Через секунду ноги сами несли его к углу, за которым явно должен был располагаться тупик.       Но тупика не было. Как не было и человека в капюшоне, скрывшего лицо за камерой и банданой. Будто испарился — но он бы не успел добежать до другого конца этого узкого прохода между улицами и скрыться. Проход был длинным — он бы точно не успел. Или успел бы? Может быть, он спрятался за одним из мусорных баков, стоявших между стенами домов и частично закрывающих обзор?       Азирафель не дышал и не двигался, прислонившись ладонью к мокрой кирпичной стене, оставившей на коже несколько грязных оранжевых крошек. Сердце билось на удивление медленно.       Было холодно.       А потом капли перестали барабанить по макушке и плечам, и справа появилась высокая тощая тень с рыжими волосами.       Азирафель поднял взгляд — над ним нависал его собственный светло-бежевый зонт. Старомодный такой, многое уже повидавший. Он с трудом вмещал под собой двоих, так что Кроули, этот зонт принесший, был близко.       Очень близко — так, что Азирафель ощущал идущее от него тепло собственной кожей, сквозь одежду. Это ощущение заставило его отмереть.       — Пойдём домой, — проговорил Кроули низким, тихим голосом. Конец предложения он не договорил, повысив голос так, будто хотел назвать его по имени или ещё как-нибудь. Таким тоном обычно говорят ласковые прозвища. Кроули себя сдержал. Азирафель кинул лишь один взгляд на пустой переулок и пошёл вслед за телохранителем, едва переступая ногами. Лишь когда Кроули усадил его в «Бентли» — на переднее сиденье, не особо волнуясь о том, что оно намокнет, — он очнулся от своего затяжного идиотского ступора и спросил:       — Ты следил за мной?       — Отпускать вас в таком состоянии в такую погоду гулять в одиночестве? Нет уж, дудки. Я не идиот.       Пальцы легли на колено, и Азирафель снова замер, глядя в глаза Кроули словно кролик — в лицо удава. Только сейчас он заметил, что его телохранитель без очков; глаза и впрямь походили на змеиные.       — Сейчас вы примете горячий душ и ляжете спать. Завтра съёмки — вам нужно быть бодрым и отдохнувшим.       О съёмках он говорил таким тоном, будто на них ему было совершенно плевать.       — Текст нужно повторить…       — Вот с утра и повторите, на свежую голову. Вы и так знаете его наизусть.       Азирафель спорить не стал. Ему просто казалось, что он сходит с ума.       Кроули убрал руку с колена (ну зачем?) и завёл машину. Его лицо было непроницаемым, медные волосы — растрепавшимися от ветра и чуть влажными, налипшими на лоб.       Выглядело даже по-хулигански.       Глаза закрывались сами собой, усталость накатила такая, будто он целый день работал как проклятый на плантации под палящим солнцем. Мотор машины ласково рычал, ещё больше нагоняя сонливость, капли дождя стучали по крыше и лобовому стеклу, и тепло чужой ладони на колене ощущалась даже спустя какое-то время после прикосновения. Стало спокойнее — совсем чуть-чуть, но за спокойствие это он хватался, как за свой последний шанс на спасение.       — Кроули, — позвал Азирафель, уже почти проваливаясь в болезненный, тревожный сон, — спасибо тебе.       Тот хмыкнул еле слышно и снова коснулся — на этот раз ладони, бессильно покоившейся на коленях.       — Да не за что, — ответил он.