Телохранитель

      Он порвал фото, особо даже не думая о том, что делает.       Мыслей не было вовсе — будто мозг выключили напрочь, не оставляя никаких выборов, никаких команд. Азирафель отбросил клочки фотографии от себя — было мерзко даже держать их в руках. Какого чёрта? Какого чёрта? Что происходит? Это сон? Страшная реальность? Почему, как только он успокоился и принял версию с надоедливыми папарацци, случилось это?       В горле застрял комок, внутренности словно кипятком обдало. Все тело напряглось, поддаваясь панике, не давая возможности пошевелиться. Затошнило. Он только и смог прикрыть ладонью рот и моргнуть очень медленно. Несколько раз.       Слова, которые он вроде слышал в свой адрес не раз и даже не два за всю свою карьеру, которые вроде должны подразумеваться как комплимент, бросили его в холодный пот, показались ему самым грязным оскорблением, какое только можно услышать. Да, он определённо не был секс-символом Великобритании номер один, однако многих его игра и образ в целом привлекали, и проблемами с самооценкой он не страдал… Но… Но…       — Господи, — только и выдохнул Азирафель, и голос его сорвался в мученический шёпот, слабый, беспомощный.       Что делать? Кому рассказать? Может быть, он неправильно все понял? Чёрт, да что тут можно неправильно понять? Он слышал от коллег-актеров о том, что фанаты частенько перебарщивают со своей любовью, но никогда с таким не сталкивался — может, считал, что его фанбаза самая адекватная и здравая, но сейчас уже не был в этом уверен.       А был ли это фанат?       Может быть, это просто жестокий розыгрыш? Чья-то совершенно не смешная шутка? Нужно сообщить агенту, но что она сможет предпринять? А Кроули? А если это единичный случай — если кто-то просто решил поиздеваться таким образом? Или папарацци опять переступают черту? Он не знал и терялся в догадках.       Ступор прошёл — быстро или медленно, Азирафель не знал. Он поднялся со стула и дрожащей рукой снял очки. Колени не держали, сердце колотилось с бешеной скоростью, а внутри все напряглось струной. Кажется, его тошнило. Кажется, он мог упасть в обморок в любой момент. Кажется, в глазах темнело, а в голове туманилось. Азирафель едва заставил себя двигаться и направился в ванную комнату, заперся там, как трусливый мальчишка — только от кого?       Зеркало показало его лицо — бледное, осунувшееся, с чернеющими кругами под глазами. Когда он в последний раз нормально спал? Он уже не помнил. Заметил, что похудел немного — даже, можно сказать, отощал. Конечно, фигура у него была не как у древнегреческого бога, но кому-то даже нравилась. Лицо не было смазливым (по крайней мере, не таким, как в ранней юности), но уродливым он себя тоже не считал. Но сейчас Азирафель смотрел в своё отражение и что-то — всё — в чертах лица показалось ему отвратительным.       «Ты такой красивый», — эти слова крутились в голове без остановки, как приставшее дурацкое слово, от которого не избавиться, а сам он смотрел в свои глаза с сузившимися зрачками и понимал, что в любой момент готов себя возненавидеть.       Если уже не.       «Красивый». Так хотелось снять кожу и обнажить череп. Внутри люди не так прекрасны, как снаружи — всего лишь кучка костей, покрытая мясом и жиром, комок органов, скрытый под приятной оболочкой. Так хотелось избавиться от собственного облика, снять с лица эту маску! Прокричать истошно: «Смотри, ты, кем бы ты ни был! Смотри на мой череп, выпадающие глазные яблоки из глазниц и впадину вместо носа! Смотри, что скрывает моя кожа! Что, до сих пор нравится? До сих пор считаешь меня «красивым»? До сих пор считаешь, чёрт тебя дери?!»       Азирафель отвернулся и осел на пол точно упавший мешок. Ком в горле обратился в поток слёз. Азирафель подтянул колени, уткнулся в них лицом и заплакал, как малое дитя. Он чувствовал себя… Очень грязным. Ничтожным. Использованным.       От этого чувства никуда нельзя было деться.       Шумиха с тем фото улеглась на удивление быстро — он и глазом моргнуть не успел, как общественность быстро переключилась на что-то другое. Это не могло не радовать, но неприятный осадок после произошедшего всё же остался. Кроули об этом не упоминал — сказал только, что рад, что все так быстро замяли, и больше к разговорам на эту тему не возвращался. В последнее время они редко говорили и совсем не выходили из дома. Съёмки фильма скоро закончатся, а потом придётся выбираться наружу чаще обычного и участвовать в рекламной кампании перед премьерой… Обычно Азирафель с оптимизмом относился к таким поездкам и готовился к ним с воодушевлением, но теперь подумывал отказаться. И только потом вспоминал, что его участие в рекламе фильма вписано в чёртов контракт. И оговорено раз двадцать, если не больше.       Он же «главная звезда» этого фильма. Будет странно, если он не будет представлять этот самый фильм на премьерных показах по всей Великобритании, верно? Азирафель прекрасно осознавал, что ему в любом случае не отвертеться. После того случая с фотографией… хотелось поскорее выкинуть из памяти, забыть всё, что произошло в те два дня. Незнакомец, словно призрак, скрывшийся из виду, стоило только попасться на глаза, дурацкая, выводящая из себя статья, письмо без обратного адреса… Эта цепочка событий сейчас казалась чередой тревожных снов, заставляющих громко дышать при пробуждении в холодном поту. Показалась чем-то нереальным, тем, что могло только привидеться. Однако доказательства реальности происходящего находились в одном из ящиков его письменного стола — клочки бумаги, фрагменты разорванной фотографии, с одного из которых на Азирафеля испуганно взирало его же искажённое до неузнаваемости лицо.       «Это не реально. Это происходит не со мной».       Эти слова он повторял себе каждую минуту — на съёмках и дома, наедине с собой или в компании посторонних. На улицу он не выходил вообще — в магазин посылал Кроули, и на короткие предложения провести ещё один пикник с большим количеством спиртного («Можно никуда не ездить, мистер Фелл, — сказал он, — мы можем просто устроиться на заднем дворе и немного расслабиться») отвечал категорическим отказом. Телохранитель явно видел, что с ним что-то не так, но никак не комментировал это. Лишь иногда…       Лишь иногда ночью, когда Азирафель просыпался от очередного гнетущего сна и долго ворочался, не в силах больше уснуть, Кроули приносил успокоительное и воду. Не выказывал ни раздражения, ни какой-либо негативной эмоции ни лицом, ни словом, ни действием. Был рядом, если это было необходимо — молчаливый, всегда приходящий вовремя. В тот момент, когда Азирафелю начинало казаться, что он и впрямь вот-вот сойдёт с ума окончательно и бесповоротно.       Кроули лишь спрашивал иногда: «Нужно ли ещё что-то?» тихим, проникновенным шёпотом, и, когда Азирафель, находясь на грани сна и реальности, отвечал неразборчивое: «Нет, спасибо», зарывался пальцами в волосы, массировал кожу головы. Приятно.       — Хорошо. Я буду здесь, пока вы не уснёте, мистер Фелл. Доброй ночи.       Наутро он вёл себя так, словно ничего не случилось. Однако Азирафель заметил, что он стал чаще таскать с собой пистолет (что раньше делал крайне редко), озирался по сторонам и был чертовски внимателен ко всему окружающему, когда они изредка выбирались куда-нибудь в «большой мир», и ночью, казалось, совсем не смыкал глаз. Он не выглядел измождённым — да он никогда так не выглядел, — однако постепенно чернеющие круги под глазами и осунувшееся бледнеющее лицо явно кричали о том, что Кроули недосыпает.       И Азирафель чувствовал, что в этом есть доля — малая или большая, неважно — его вины.       Он и так послужил причиной того, что внимание папарацци после той «разоблачительной» статьи будет впредь приковано к ним обоим ещё острее, чем прежде, а теперь заставлял беспокоиться о всяких мелочах вроде пугающих снов и дикой паранойи на основании… чёрт знает чего.       — Азирафель, — голос Кроули вывел его из собственных мыслей. Как с холодной, дождливой улицы — в тёплый, уютный дом. Почему-то одно лишь присутствие телохранителя давало Азирафелю надежду на то, что в скором времени всё образуется. Хотя бы чуть-чуть.       — Что такое, Кроули? — спросил он, изображая спокойную, добродушную улыбку. Он не знал, верил Кроули всем его маскам или нет. Казалось, нет — этот странный человек с магическими глазами во всём чёрном мог читать его как открытую книгу, не прилагая к этому никаких усилий, однако не бахвалился этим своим талантом, не старался его как-то использовать, всегда отступал, стоило только ответить, что всё в порядке, «не стоит переживать, это всего лишь из-за работы». Всегда был таким понимающим, что, осознавая это, Азирафелю становилось трудно дышать — от переизбытка какой-то невероятной… нежности?       — Я, конечно, не хочу делать поспешных выводов… но вы уже минут сорок стеклянными глазами пялитесь куда-то в стену вместо того, чтобы смотреть фильм, который сами и просили включить. А ещё мадам Трейси только что принесла яблочный пирог, и вы даже не пошевелились, чтобы открыть дверь или хотя бы поздороваться.       У него перехватило дыхание — он удивлённо распахнул глаза и завертел головой по сторонам, глядя то на открытую дверь, то на ярко-розовую коробочку у Кроули в руках.       Пялился в стену? Сорок минут? Боже, да он задумался всего лишь на несколько мгновений, как это произошло?       — Приходила мадам Трейси? Чёрт, почему ты меня не растормошил! Я, должно быть, чуть задремал…       — С открытыми глазами, — иронично продолжил за него Кроули. Поставил коробочку на журнальный столик осторожно. Он говорил, что не любит пироги их очаровательной соседки, однако, пока Азирафель якобы не видел, уплетал за обе щеки, обильно запивая чаем всё это великолепие. Выглядело это довольно мило. — Кажется, кто-то очень хочет напиться и выговориться наконец. Не знаете, кто бы это мог быть, мистер Фелл?       — Я Азирафель.       — Прекрасно об этом помню.       Он вздохнул — получилось устало, не так, как он планировал. Иногда актёрский талант его подводил — особенно часто это случалось вне съёмок. В жизни он оказался абсолютно бесполезен. Бесполезен в основном против его телохранителя, проницательного до зубного скрежета, пусть не показывающего это почти никогда.       — Кроули, мы оба уже взрослые мужчины, — постарался он воспрепятствовать задушевным беседам — обычно в их финале, пьяный и глупо икающий, он начинал тупить и жаловаться на жизнь, порой очень и очень слезливо. Помнится, кто-то из давних коллег по работе записал на видео пьяную болтовню тогда ещё начинающего актёра… При мысли о том, что кто-то до сих пор может найти это в интернете, хотя прошло уже, наверное, лет десять, Азирафеля бросало в дрожь.       Кроули, не дождавшись от него продолжения начавшейся тирады, осмотрел себя внимательно. Его движения были резкими, показушными, так и выдавали всю его саркастичность. Кроули вообще часто дурачился — это в нём Феллу тоже нравилось, честно говоря.       — Да, что-то от взрослого мужчины во мне явно есть, — его голос можно было бы использовать в качестве яда для всех крыс планеты. Азирафель закатил глаза — опять устало, не так, как планировал. Чёрт, да что с ним такое? Совсем расклеился. — То, что мы и взрослые, и мужчины, как-то должно воспрепятствовать тому, чтобы просто нажраться по-скотски и нормально, наконец, поговорить?       — Энтони… Прости. Кроули, — Азирафель заметил, что телохранитель скривился, как только он произнёс его имя. — Я не хочу впутывать тебя в свои надуманные проблемы.       — А мне кажется, вы, мистер Фелл, просто обязаны впутать меня в свои отнюдь не надуманные проблемы. Думаете, я не вижу, что с вами что-то не в порядке?       — Да всё со мной в порядке, чёрт побери! — и на этой фразе голос предательски сорвался. Азирафель тяжко задышал — будто стометровку пробежал, ей-богу. Кроули стоял перед ним, засунув руки в карманы своих жутко непотребных облегающих штанов, три верхние пуговицы на чёрной рубашке были расстёгнуты, чуть обнажая загорелую грудь. Не время было смотреть на кусочек открывшейся кожи, однако, глядя на эту самую кожу, Азирафель поймал себя на очень странных мыслях.       Очень странных.       Глаз телохранителя он рассмотреть не мог — мешали вездесущие чёрные очки, скрывавшие под собой удивительную мутацию. Хотелось крикнуть: «Да сними ты их уже и посмотри мне в глаза нормально, твою мать!», но Азирафель редко когда мог вспылить и сказать нечто такое.       Сейчас, когда он крикнул, что с ним всё в порядке, голосом, который ни в одном своём звуке порядок не подразумевал — был один из случаев-исключений.       Кроули смотрел на него пару мгновений, потом — снял очки всё-таки. Всё его лицо так и светилось странной смесью беспокойства и бессильной ярости. Он… как будто впервые в жизни даже не представлял, что ему делать. В какой-то момент Азирафелю показалось, что он на него накричит. Что сорвётся, и вместо коротких саркастических фраз из его рта полетят негодующие крики и брань… но этого не случилось. Телохранитель просто посмотрел ему в глаза — в этот момент он выглядел очень беспомощным и больным, — и сказал тихим-тихим голосом, лишённым всякого яда:       — Вы говорили, что доверяете мне, Азирафель. Так в чём проблема?       — Кроули, — Азирафель глубоко вдохнул. Он не хотел причинять ему боль. Но и заставлять волноваться из-за всяких пустяков тоже не хотел. И что ему теперь делать? Что сказать, как вернуть всё на круги своя? Как вернуться к моменту, когда всё было нормально? Как заставить себя не проболтаться, чтобы не причинять беспокойства — ещё больше, чем уже причинил?       Почему он всегда всё усложнял? Почему ни дня в последние два года не мог жить спокойно? Что с ним, чёрт побери, стало?       — Кроули, конечно, я тебе доверяю. Просто… разговорами здесь точно не поможешь. Пьянкой тоже.       — Тогда лучше молчать в тряпочку и страдать от ночных кошмаров, до последнего терпеть, пока совсем нервы не сдадут и не придётся с простых успокоительных переключаться на антидепрессанты? Так, что ли, хотите?       Азирафель откинулся на спинку дивана — почему-то он чувствовал себя очень уставшим, разбитым. Вспомнил о клочках фото, лежавших в ящике его письменного стола. Почему он не сжёг их, не выкинул? Кто знает. Может быть, это было его единственное здравое решение за последние недели.       — Конечно, не хочу. Но, — Азирафель закрыл ладонями глаза, будто стараясь защититься, — не знаю… Мне кажется, я начинаю сходить с ума…       Кроули провёл рукой по волосам, отводя взгляд в сторону. Азирафель провёл ладонями по лицу, краем глаза за ним наблюдая. Он не знал, во что выльется этот разговор — единственный их полноценный разговор за последнее время. Единственный честный.       — Вы постоянно оглядываетесь, идя по улице. Вздрагиваете от малейшего звука снаружи, если находитесь дома. Стараетесь, выходя на улицу, спрятаться под слоями одежды. Вы запираетесь дома чаще, чем обычно, и ни под каким предлогом не хотите выходить на улицу. В тот день, когда я отпустил по своей дурости вас в дождь, вы явно видели кого-то подозрительного. Возможно, я не Шерлок Холмс, и не имею дедуктивных способностей… но мне кажется, я знаю, почему вы так себя ведёте.       Чёрт.       Азирафель смотрел в его лицо, не зная, что сказать. Кроули так быстро его раскусил… скорее всего, он догадался обо всём раньше, но молчал в тряпочку, либо просто терялся в догадках, как и сам Азирафель. Тот потерял всякое ощущение реальности происходящего, потерял контроль над ситуацией и собственным состоянием. На съёмках гримёры тратили минут по сорок, чтобы как можно натуральнее замазать его круги под глазами и скрыть бледность. Костюмы болтались на нём, как на вешалке. Даже высокомерный Гавриил, дальше своего носа не видевший, советовал ему начать есть уже нормально. То же самое говорил и режиссёр. И вся съёмочная команда тоже. Всем и каждому было очевидно, что с мистером Феллом что-то не так. И только сам мистер Фелл упорно отрицал это «не так» и делал вид, что с ним всё в порядке.       И только сейчас, глядя на совершенно разбитого Кроули, он ощутил себя… так мерзко. Ещё более мерзко, чем в тот вечер в ванной, когда перед глазами плавали буквы, написанные чёрным маркером. Очень чётко и ровно: «Ты такой красивый».       Хотелось взвыть. Так, чтобы вся планета услышала.       Кроули, не дождавшись от него никакого ответа на свои слова, присел перед ним на одно колено — в другой ситуации это выглядело бы очень волнующе, может быть, даже забавно, — и положил ладони на диван по обе стороны от его бёдер. Азирафель ощутил странное. Так хотелось протянуть руку и коснуться чужих волос… наверное, они очень мягкие и спутанные, потому что постоянно торчат в разные стороны и на ветру развеваются как языки пламени. Но не время сейчас думать об этом. Совсем не время. В голове — совершенно другие мысли.       — Вы думаете, что вас преследуют.       «Не думаю, а знаю», — хотелось сказать, но сам Азирафель не был уверен в этом наверняка.       В груди сильно колотилось сердце — казалось, раздерёт грудную клетку вот-вот и выпрыгнет наружу. Стук был настолько громким, что, казалось, его можно было услышать повсюду. В ушах стучало. В груди стучало. Даже вены по всему телу, казалось, пульсировали. Ему было страшно — так страшно, что хотелось не то что умереть — даже не существовать.       Не рождаться.       «Ты такой красивый».       Ну почему это произошло именно с ним?       — Кроули, я правда не хочу тебя в это впутывать, — проговорил он предательски дрожащим голосом. Телохранитель смотрел ему в глаза, словно пытался мысли прочесть. Иногда у него даже это выходило — закрываться перед ним не получалось, как бы Азирафель ни пытался поначалу. Тщетно. Он не знал об Энтони Дж. Кроули решительно ничего, кроме имени, навыков стрельбы и факта, что у него довольно противный характер, — однако привязывался к нему слишком быстро, падал в этот чёртов омут непонятных желаний и чувств и не находил себе места от непонятной тоски. Он помнил, как влюбился в первый раз — это было так волнительно и страшно… Азирафель помнил это до сих пор. И сейчас будто тоже — впервые. После долгих лет одиночества так по-новому, так непривычно, так беспокойно и пугающе… И сдерживаться иногда нет сил — от мыслей, от желаний, от эмоций.       Он боялся, что один его взгляд скажет Кроули всё.       Возможно, уже сказал.       Однако Кроули, даже если увидел это в его глазах, не подал виду. Его ладони накрыли колени Азирафеля, и тот едва не подпрыгнул — они были горячими настолько, что даже через ткань домашних штанов чувствовалось это ни с чем не сравнимое тепло.       — Я уже говорил, что вы должны меня в это впутать, — низким до хрипоты голосом ответил ему Кроули через несколько минут молчания. Он будто на что-то решался. Замирал, не зная, что сказать или сделать, будто оцепенел. Может быть, Азирафелю просто показалось.       — Может быть, для вас это станет новостью, но я беспокоюсь о вашем моральном здоровье. Видеть, как вы себя мучаете, неприятно. А вы ещё решили переживать это в одиночку. Не хочу вас обидеть, Азирафель — но вы не тот герой из вашего фильма про крутых гангстеров. Вы — всего лишь человек, и у вас есть слабости. И в данный момент эти слабости с каждым днём становятся сильнее вас.       Азирафель задохнулся, когда пальцы Кроули скользнули чуть вверх. А ещё он понимал, что телохранитель как никогда прав — и от этого становилось ещё страшнее.       Он не знал, что ответить и как реагировать на такие слова. Откреститься или согласиться. Начать отнекиваться, перевести тему — невозможно. Согласиться? Что даст это согласие? Какой результат? Они поговорят, но то фото, на котором он взирает в камеру с полными ужаса глазами, останется в ящике стола и будет напоминать о себе в ночных кошмарах. Успокоительные перестанут помогать. Он перестанет спать. А всё из-за проклятого конверта без обратного адреса. Из-за письма, которое, скорее всего, является «шуткой».       Коллега рассказывала однажды, как ей начали приходить письма с угрозами. Она тогда мало спала, беспокоилась за судьбу своих близких, её муж постоянно забирал её с работы, хотя до этого она всегда добиралась одна… Те три месяца были тяжёлыми. Когда об этом случае стало известно общественности — угрозы перестали приходить. Она снова зажила спокойной жизнью, однако каждый раз вздрагивала, вспоминая те времена. Они оставили на ней свой отпечаток — для кого-то это было забавой, пока об этом не узнала вся Великобритания, а для неё закончилось нервным срывом и постоянным беспокойством даже тогда, когда письма перестали приходить. Выслушивая её рассказ, Азирафель подумал: «Как хорошо, что со мной этого никогда не случалось». Сейчас прошлому себе захотелось рассмеяться в лицо.       Она-то и сказала тогда: «Фанаты иногда перебарщивают».       Эту фразу Азирафель запомнил на всю жизнь.       Он считал своих фанатов… хорошими ребятами, наверное. Он понимал, что в любой группе людей, объединённых общими интересами, большой или малой, всегда есть тот, кто творит «лютую срань», как сказал бы Кроули. И за неполное десятилетие актёрской карьеры он никогда не испытывал эту «лютую срань» на себе.       А теперь…       — Азирафель, — голос Кроули был бархатным, убаюкивающим. — Давайте съездим к вашему психологу. Завтра же.       — Я не был у неё очень долго.       — И что? Я, конечно, не особо доверяю всяким мозгоправам — но она своё дело знает хорошо, и, я уверен, сможет вам помочь, — уверенности, вопреки словам, в его голосе было мало. — Пожалуйста. Я ведь только добра вам желаю, хоть в это трудно поверить.       В груди закололо от приступа неописуемой нежности.       Азирафель понимал, что Кроули прав. Понимал как никогда сильно. Но легче ему от этого не становилось. Но если поход к психологу сможет хотя бы немного вернуть всё на свои места — его спокойствие и нормальный сон хотя бы, — то он пойдёт на это. Хотя бы потому, что не хочет, чтобы Кроули страдал из-за него.       — Хорошо. Завтра поедем к психологу, — проговорил он будто мантру, и Кроули улыбнулся чуть-чуть, самыми уголками губ. Поднял руку и коснулся его щеки — нежно, невесомо. И тут же поднялся на ноги, выходя прочь из комнаты. Азирафель старался сдержать вырывавшийся из лёгких нервный выдох — ничего не выходило. Это казалось каким-то сном. Кроули? Коснулся? Его? Щеки? От этого простого жеста внутри всё горело — так приятно, так… так…       В дверь постучали — это почтальон принёс ежедневную порцию писем, предназначенных ему, плюс пару суиндонских газет, в которых обычно ничего захватывающего не писали. Однако Азирафель любил их читать — что-то в этих статьях, написанных с явной любовью и полным спокойствием жителя маленького пригорода, притягивало.       Он поблагодарил почтальона и закрыл дверь. Письма приходили только ему — Кроули же никогда не получал ничего, ни писем, ни посылок. Однако Азирафель всегда проверял почту, чтобы в случае чего разделить её и отдать телохранителю предназначенные ему письма. В этот раз, перебирая конверты, он с бешено бьющимся сердцем молился про себя, чтобы ему не попался ещё один — очень тонкий, с фотографией внутри, без обратного адреса.       Один всё-таки был. С фотографией и письмом. Конверт был таким тонким, что можно было различить очертания полароидного фото и листка, сложенного вдвое. Ни обратного адреса, ничего. Открывать было страшно. Хотелось порвать и выкинуть.       Азирафель сидел за своим столом в комнате, пока Кроули решил смотаться в Лондон за покупками — запасы в холодильнике истощались медленно, но верно. Сейчас, в одиночестве, пусть и временном, всё больше начинало казаться, что за ним кто-то наблюдает. Прямо сейчас смотрит в окно и проверяет реакцию. Может, устроился на крыше дома напротив, пока хозяева в отъезде — сидит и смотрит в бинокль, противно улыбаясь во весь рот. Может быть… делает ещё что-то. Ласкает себя, наблюдая за испугом на чужом лице. Как самый настоящий маньяк.       По телу пробежала дрожь. Азирафель поймал себя на мысли, что ему было противно даже держать этот чёртов конверт в руках — не то что читать. Но он обязан удостовериться, что это не то, о чём он думает. Он обязан выяснить, какое фото ему прислали в этот раз. Что может быть написано на сложенном вдвое листке бумаги. Какой «комплимент» ему сделали в этот раз.       Он вскрыл конверт дрожащими руками. Внутри было фото и письмо, напечатанное на компьютере. Только текст, и никаких рисунков или следов. Ничего, что отправитель смог бы оставить после себя.       Азирафель глубоко вдохнул и начал читать. К фотографии он не хотел даже прикасаться.       Пальцы сжимали лист, грозясь порвать, губы постепенно белели. Глаза медленно бежали по строчкам.       Пока Кроули слушал Queen в машине на обратном пути, думая о том, как вытащить Азирафеля из его состояния, сам Азирафель сидел за столом, окаменевший, и перечитывал присланное письмо несколько раз. Тучи затянули чернильное небо. И впервые за несколько солнечных дней по крыше дома и асфальту забарабанили тяжёлые капли дождя.