Телохранитель

      Солнце,       Сколько я на тебя смотрю, сколько наблюдаю за тобой, всё кажется, что ты какой-то эфемерный, ненастоящий. Прости, что так долго скрывался — я по натуре стеснительный человек, ты знаешь… Чтобы написать это письмо, мне понадобилось два дня. Ещё два — чтобы просто на него решиться.       Солнце, знаешь, я впервые увидел тебя, когда переключал каналы пять лет назад. Мне было скучно, я сходил с ума. Сидел на диване и тупил в ящик, не имея ни цели, ни смысла жить. Прости, что так откровенен с самого начала — я вообще не знаток того, как писать письма, вообще в этом не разбираюсь. Но в соцсетях я не зарегистрирован, за тобой наблюдаю будто издалека. Поэтому, зная твою страсть к письмам, решил написать-таки. Многие твои фанаты часто так делают, да?       Так вот, я сидел и листал каналы — и тут на экране твоё лицо. Молодое такое ещё. Сколько тебе лет тогда было? Двадцать пять? Двадцать семь? Не знаю, для меня ты как вино — с годами только лучше.       (Когда-нибудь я научусь делать хорошие комплименты, обещаю. Только потерпи.)       Я увидел твоё лицо — то, как ты играешь, и пропал. Жизнь заиграла новыми красками, у меня появилась цель — встретить тебя в реальной жизни, пообщаться, поговорить. Ты скажешь, наверное, что это глупо, я и сам готов это признать, но, солнце, как я был рад, когда мы с тобой впервые встретились лицом к лицу. Автограф-сессия, Лондон, два года назад. Ты, должно быть, меня уже забыл, но я до сих пор помню, как наши взгляды встретились, и ты мне улыбнулся. Я ощутил пробежавшую искру между нами — ощущаю её и сейчас. Потому и пишу — не могу об этом забыть. Мечта исполнилась — я встретил своего кумира, единственного в своём роде! Однако появилась другая, более смелая.       Я думаю, она тебе понравится.       Фото, которое лежит в конверте, взято из сети. Ты там такой красивый. Многие говорят, что внешность у тебя вполне обычная, но я готов со всей серьёзностью заявить, что ты — самый красивый человек, которого я только встречал в своей жизни. Дело даже не в твоей харизме и актёрском мастерстве. Ты просто другой. Настоящий, не то что эти расфуфыренные куклы, что с тобой работают.       Солнце, я так скучаю без тебя. Ты не пишешь в твиттер, не отвечаешь фанатам, не выбираешься из дома. Всё торчишь со своим противным телохранителем. Я начинаю беспокоиться. Появись на людях — дай мне знать, что с тобой всё хорошо. Я переживаю.       P.S. О телохранителе — я видел ту противную статью. Много же шуму она подняла… Но этот человек мне не нравится. Вечно ошивается вокруг, не даёт никому — в том числе и мне — подойти и просто поговорить. Он меня бесит. Прошу, избавься от него. Серьёзно.       Он НЕ ИМЕЕТ ПРАВА так на тебя смотреть. Он не имеет права находиться рядом с тобой. Солнце, я сгораю от ревности. Понимаю, что этот жалкий щеголь для тебя ничего не значит, что он и ногтя на твоём мизинце не стоит, но не подпускай его к себе слишком близко.       Иначе я разозлюсь.       Он смотрел на себя в зеркало, практически не мигая.       Сколько прошло минут (часов?) с момента, когда он только зашёл в ванную и уставился в глаза своему отражению? Он не знал. Но прошло слишком много времени — так много, что начало казаться, будто его отражение начинает постепенно оживать и осуждающе смотреть на него в ответ.       Азирафель не знал, что чувствовал — принятое успокоительное то ли помогло, то ли нет… Это была мешанина из замешательства, тупого «пофигизма», как сказал бы кто-нибудь помладше на десяток-другой лет, страха, сковывающего всё тело и не дающего нормально пошевелиться и произнести хоть слово, и… отвращения.       А ещё злости.       «Солнце». Автор письма назвал его «солнцем». Так, будто они встречаются который год. Так собственнически, так нагло.       Раньше это обращение казалось Азирафелю ласковым, приятным — такое он всегда мечтал услышать от человека, в которого был влюблён (от Кроули, может быть?). Но теперь над собой прошлым хотелось издевательски посмеяться. Ласковое, как же! «Солнце» — это слово теперь казалось самым гнусным оскорблением, какое он только слышал в своей жизни.       Его будто облапали — жадно, похотливо; всё тело горело от фантомных прикосновений, которых на самом деле не было. Хотелось снять кожу, избавиться от неё, отмыться… Но сделать это невозможно. Тело-то, может быть, и очистится — но кто избавит его от тяжких мыслей и страшных догадок? Кто очистит его голову?       Невозможно.       Они с Кроули ходили к психологу — и Азирафель, слишком шокированный прочитанным письмом, отвечал на вопросы чересчур спокойно для человека, в любой миг готового впасть в истерику. Кроули ждал его в коридоре, не влезая в личный разговор — хотя его присутствие рядом помогло бы больше. Азирафель не слышал, что психолог сказала ему в конце их долгой беседы; понял лишь, что, возможно, всему виной бешеный график съёмок (хотя он в последнее время был не таким уж и бешеным), переутомление и расшатанные нервы. Она попросила его прийти на следующей неделе, и он согласился, не раздумывая. Согласился без особого энтузиазма.       Кроули, подорвавшемуся с места как только Азирафель вышел, он сказал, что всё прошло куда лучше, чем он думал. Телохранитель вздохнул с облегчением, но внимательным взглядом осмотрел его с головы до пят. Азирафель так и не понял, поверили ему или нет.       И вот сейчас, под покровом ночи, он стоял перед зеркалом в ванной, рассматривая своё отражение. Из-за перегорающей лампочки кожа выглядела жёлтой, болезненной, а круги под глазами — противно фиолетовыми, как два постепенно заживающих фингала. Азирафель смотрел на себя и думал: что в нём такого, что могло привлечь чьё-то внимание настолько сильно? Что тот человек находил в нём, что считал красивым? Он получал великое множество комплиментов и оскорблений за всю актёрскую карьеру и до неё. У него не было комплексов, и даже в подростковом возрасте эта проблема обошла его стороной — возможно, благодаря родителям, воспитавшим его со всей любовью и заботой, на которую они только были способны.       Но никогда в своей жизни Азирафель так сильно не ненавидел себя, как сейчас.       Никогда в жизни своей он не кривился от отвращения, глядя на себя в зеркало. Никогда ещё он не ощущал себя таким грязным, использованным и ненужным. Никчёмным. Уродливым.       Он моргнул пару раз — показалось, что собственное лицо в зеркале противно ему ухмыляется. Но нет, всё было как прежде. Он остался таким же, каким и был. Часы в комнате мерно тикали, отсчитывая время, Кроули спал на первом этаже, а Азирафель… ненавидел себя.       «Солнце».       «Солнце», чёрт бы его побрал!       Да кто он такой, чтобы его так называть? Кто он такой, чтобы обращаться к нему, как к своему бойфренду? Кто он такой, чтобы требовать от Азирафеля прекращения каких бы то ни было отношений между ним и Кроули? Кто он, чёрт возьми, такой, чтобы ему что-то запрещать, запугивать, делать такие комплименты, писать такие письма?!       Азирафель закрыл глаза, зажмурился до цветных пятен на внутренней стороне век. Он хотел наорать на самого себя, на того, кто отправлял ему письма, на того, кто его фотографировал. Просто закричать, выпустить всё, что накопилось внутри. Останавливало одно — не хотел, чтобы Кроули проснулся.       Не хотел, чтобы он беспокоился.       Это напомнило ему о детстве. Даже если у него были проблемы с уличными или школьными хулиганами, Азирафель никогда никому о них не рассказывал, потому что не хотел, чтобы его близкие волновались за него. Не хотел доставлять неприятностей кому бы то ни было, предпочитал решать свои проблемы сам. Прятал разбитые коленки под джинсами или брюками, на вопросы жизнерадостно отвечал, что у него всё в порядке, хотя помнил прекрасно, как сегодня шайка старшеклассников — из тех ребят, кому обычно пророчат дорогу в тюрьму, — гоняла его по всему городу, желая изловить и поиздеваться как-нибудь. Он всегда и ко всем был доброжелателен — старался вести себя так же, как вёл себя дома, где царило полное спокойствие, счастье и благополучие, — но за пределами спокойного мирка быть добрым не выгодно. Таких миролюбивых детей, как он, принимают за слабаков, неспособных за себя постоять. Недостойных стать частью якобы «крутой банды».       Спасали быстрые ноги, хитрость какая-никакая, да актёрское мастерство, которое пригодилось ему в будущем при выборе дела, которым он хотел бы заниматься всю жизнь.       Сейчас не поможет ни то, ни другое, ни третье. Его загнали в ловушку, а он осознал это только сейчас. Азирафель не знал, откуда ждать опасности. Не знал, издеваются над ним, или тот, кто преследует его, занимается этим всерьёз и по-настоящему сходит по нему с ума. Сумбурное, но собственническое письмо — было ли оно искренним, либо же просто являлось выдумкой, маской, которой прикрывался тот, кто на самом деле ненавидел его?       Если второе… Что он такого сделал, чтобы вызвать к себе такую ненависть? Насколько злым и жестоким может быть человек, способный на такое моральное издевательство? Если это жестокая игра — сколько она продлится? А если не игра всё-таки, а реальность? Что его сталкер будет делать дальше? Ограничится письмами или решится на нечто большее? Настолько ли он безумен, чтобы сделать это «нечто большее»?       Азирафель включил воду, набрал в ладонь и плеснул себе на лицо, не отрывая глаз от своего отражения. Он видел в своих глазах и испуг, и странную решимость. Может быть, она была последствием ярости, охватившей его пару минут назад. Может быть, ему просто казалось, что он её видит.       Он чувствовал себя опустошённым — оболочкой, оставшейся без начинки души. Без какого-либо проявления разума. Его рука, касающаяся лица, дрожала. Он весь дрожал и никак не мог успокоиться.       — Кроули, — позвал он, прищуриваясь слегка от бьющего в глаза тёплого солнца. — Научи меня стрелять.       Телохранитель оторвался от своего завтрака — утро как всегда проходило в мирном молчании под негромкий шум телевизора, — и уставился на него удивлённо. Азирафель понимал его удивление — идея возникла спонтанно, неожиданно даже для него самого. Слова сами вырвались наружу после недолгих раздумий.       — Стрелять? — переспросил Кроули, пару раз удивлённо моргнув. В последнее время он редко носил свои очки, по крайней мере дома, и это радовало. Азирафелю было спокойнее, когда он смотрел ему в глаза без всяких преград. — Я думал, готовясь к своим злодейским ролям, вы обучались стрельбе. У вас же, вроде как, есть навык. Какой-никакой.       Кроули имел привычку разделять его роли на «злодейские» и «все остальные».       А ещё он был прав — Азирафель обучался стрельбе, даже из лука, когда играл в одном мини-сериале про средневековую Англию, однако не научился этому так хорошо, как мог бы научиться. Думал ли кто-нибудь, включая него самого, о том, что ему когда-то пригодятся эти навыки в реальной жизни? Конечно же нет.       В какой-то момент он даже пожалел о том, что вообще завёл разговор на эту тему, но поспешил загнать свою неуверенность обратно в глубины души.       — Да, обучали, и тем не менее… Я хотел бы поучиться у тебя. Ты в этом профессионал, насколько мне известно.       Ухмылка Кроули так и светилась слабо скрываемым самодовольством.       — О да, в этом я точно спец.       — Так что, если тебе не в тягость, я хотел бы, чтобы ты научил меня стрельбе. Я могу даже доплачивать тебе за уроки, если хочешь.       — Нет уж, — уверенно возразил Кроули. — Доплачивать мне не нужно — моя зарплата устраивает меня целиком и полностью. Считайте это… дружеским подарком, — он подмигнул, и это вызвало у Азирафеля знакомое до боли тёплое чувство в груди. Оно было похоже на смущение и счастье одновременно. — Вы заметно повеселели после похода к психологу.       — Разве? Мне кажется, ничего во мне не изменилось.       — Со стороны виднее. Но я рад, что вы наконец-то начали приходить в себя, Азирафель. Сегодня ночью вы не просыпались от кошмаров — это ли не результат?       Ночью… Да, ночью он не просыпался от кошмаров — он вообще не засыпал.       Он улыбнулся как можно спокойнее, радуясь тому, что Кроули… радовался за него. Он не хотел причинять ему беспокойства. И надеялся, что его телохранитель не свяжет между собой его нервозность с внезапно возгоревшимся желанием обучиться стрельбе. Всё это выглядело так, будто он хотел быть готовым в случае чего защищать свою жизнь.       А может быть, так и было на самом деле.       — Когда хотите начать?       Азирафель, задумавшись на мгновение, вновь вернулся в реальность. Подумал немного прежде чем ответить.       — Может быть, сегодня?       — Ого, какое рвение.       — Почему нет? Сам знаешь, мне выдалось два свободных от съёмок денька. Так что почему бы не потратить их на что-то новое, весёлое и даже полезное?       Кроули улыбнулся — не хитро, как раньше, а по-настоящему, искренне. Его лицо светилось истинной радостью, такой, какую Азирафель на его лице практически никогда не видел. Снова странные мысли полезли в голову — если бы они встречались, он бы наклонился вперёд и коснулся чужих губ своими губами. Ласковый поцелуй, которым он ответил бы на эту невероятную улыбку. Прикосновение к медным волосам. Лёгкое касание пальцев к его щеке.       Это было бы… чудесно. Испытать такое.       Он смутился от собственных мыслей и опустил голову. Кроули, понаблюдав за ним пару секунд, вскочил из-за стола, забыв даже про недоеденный завтрак.       — Тогда чего ждать? Поехали сейчас. На заднем дворе было бы неплохо потренироваться, но сдаётся мне, мадам Трейси хватит удар, если мы вдруг начнём палить в деревья, даже с глушителем.       — Да, ты прав. Тогда куда отправимся?       Кроули прикусил губу, задумавшись.       — Есть одно местечко… думаю, оно подойдёт.       «Местечком» оказался заброшенный пустырь на окраине давно покинутой деревеньки. Место это Азирафель видел и не раз проезжал мимо по дороге в Лондон и обратно, однако всегда наблюдал за ним издалека. Он даже не догадывался, что окажется здесь когда-нибудь, что будет ступать на заросшие травой и сорняками тропинки, смотреть на скрытые буйной зеленью старые дома, готовые обвалиться вот-вот. Кроули уверенно шёл впереди него, оглядываясь по сторонам и вдыхая свежий воздух, не испорченный выхлопными газами от машин.       Ехали они сюда минут пятнадцать, и Азирафель не мог не заметить, что настроение Кроули поднималось всё выше с каждой секундой. Он вёл себя как ребёнок, который осмелился показать родителям свой первый рисунок и встретил искренний восторг, а не полное безразличие. Азирафель вспомнил себя лет в одиннадцать — в школе он участвовал в драмкружке, частенько участвовал в различных спектаклях. После каждого сыгранного представления родители улыбались ему и говорили, что очень им гордятся. В те моменты он чувствовал себя невероятно счастливым.       Может быть, они уже тогда знали, что он в конце концов станет актёром — потому и не удивились особо, когда он приехал домой из Лондона и сообщил, что его утвердили на роль в одном малобюджетном фильме от не самого именитого режиссёра. В итоге фильм собрал внушительную кассу, режиссёр стал-таки известным, и потом частенько приглашал ставшего популярным мистера Фелла в свои проекты.       Тогда Азирафель боялся, что родители, мечтавшие о более стабильной профессии для него, воспримут его желание сниматься в кино в штыки, однако удивился и обрадовался их поддержке и уверенности в том, что у него всё получится. Может быть, они и не верили в его успех в самом деле, однако всегда готовы были поддержать и не упрекали за «неправильно выбранный жизненный путь» — за это он был им благодарен.       Ведь, кто знает, если бы он не стал актёром, может быть, они бы и с Кроули никогда не встретились… Мысль об этом угнетала его сильнее, чем он того хотел, однако от странных чувств касательно телохранителя невозможно было убежать. С каждым днём Азирафель отчётливее осознавал, что нуждается в Кроули. Что без него не чувствует себя по-настоящему живым. Как будто с появлением этого странного загадочного мужчины в его сердце приоткрылась давно закрытая на семь замков дверь с тайным кладом. Это было так странно.       Так волнительно.       — Ну как вам? — Кроули остановился посреди пустыря и обернулся к нему, засунув руки в карманы своих узких штанов — Азирафель удивлялся всегда, как в такие карманы вообще что-то может поместиться.       Он ещё раз осмотрел их теперешний полигон и удовлетворённо кивнул.       — Тихо. Спокойно. Мне нравится.       — Отлично, — Кроули ещё раз осмотрел простиравшееся во все стороны света пустое пространство и ухмыльнулся. — Там, где я рос, было похожее местечко. Почти точь-в-точь. Я любил проводить там время, когда был мальчишкой.       Азирафель промолчал, не зная, что ответить, и боясь спугнуть момент. Редко Кроули говорил о своём прошлом, а если и говорил, то ограничивался лишь туманными, ничего не значащими предложениями. Отвечал односложно и быстро уходил от темы, не желая дальше её развивать. Азирафель рассказывал ему и не раз о своём детстве, относительно спокойном и безмятежном (если не считать каждодневные побеги от уличных хулиганов). Да Кроули и так всё о нём знал, больше, чем кто-либо другой — от ролей в кино, даже самых первых и незначительных, до каких-то стыдных фактов из подросткового возраста. Азирафель же не знал о нём практически ничего.       Это расстраивало.       Он доверял Кроули и хотел, чтобы ему доверяли в ответ, однако телохранитель выстраивал между ними невидимую стену, стараясь оградиться от чего-то. От внимания к своей персоне? От собственного прошлого? От самого Азирафеля?       — Что ж, может, начнём?       — Да, если ты не против.       День только начинался, но уже обещал быть интересным.       В качестве оружия использовали травматический пистолет — Кроули аргументировал такой выбор словами: «Я не идиот, чтобы давать новичку, пусть даже с кое-каким опытом, настоящее оружие». Азирафель не возражал, да и вряд ли он в принципе мог что-то возразить. Он отдал бразды правления телохранителю, с едва заметной улыбкой наблюдая за тем, как тот постепенно оживает и становится более энергичным, чем всегда. В качестве мишеней были выбраны разбросанные тут и там бутылки и банки из-под пива — он так и не понял, где Кроули откопал так много, но не стал задавать вопросов.       Азирафель так давно не играл какие-то «злодейские» роли, что почти разучился держать пистолет в руках. Тело его будто не слушалось, мысли блуждали где-то далеко от этого мирного, давно заброшенного места. Он мазал и мазал, пусть мишени были относительно близко, всего на расстоянии метров пяти. Что-то отвлекало, что-то не давало сосредоточиться. Может быть, виной всему была бессонная ночь, может быть, руки слишком сильно дрожали, или его паранойя достигла такой степени, что он был готов шарахаться от малейшего шороха в кустах…       Но он никак не мог сосредоточиться.       После очередного неудачного выстрела Кроули посмотрел на него с таким укором, что Азирафель невольно себя устыдился.       — Прости, — он нервно провёл рукой по волосам и отвёл взгляд. — Я довольно плохой ученик, как оказалось.       — Да нет, ученик из вас вполне ничего, — от былого энтузиазма Кроули не осталось и следа. — Просто что-то вас опять тревожит, мистер Фелл, и вы никак не можете настроиться на нужную волну.       Он вздохнул коротко.       — Я говорил тебе — зови меня Азира…       Щёлк.       Он дёрнулся, так и не договорив эту фразу.       Кроули недоумевающе приподнял брови и осмотрелся по сторонам. Неужто не услышал? Почему он такой спокойный?       Почему он никак на это не отреагировал?       Азирафель, не думая особо о том, что делает, поднял пистолет и направил дуло в ближайшие кусты. Густые заросли не позволяли ничего увидеть — однако он вглядывался усиленно, и боясь и одновременно желая что-то увидеть. Лицо, скрытое банданой? Чей-то взгляд, полный слепого, болезненного обожания или сильнейшей ненависти? Очередную вспышку и щелчок, следующий сразу после?       Может быть, ему и вовсе померещилось?       Он начинает сходить с ума и слышать то, чего на самом деле нет?       А вдруг уже сошёл?       — Азирафель.       Он повернул голову к Кроули — медленно, дёрганно, будто был куклой со сломанными шарнирами. Телохранитель подошёл ближе, выставил руки вперёд, глядя ровно и дьявольски спокойно. Его голос понизился, лицо вновь стало каменной маской, не выражающей ничего. Азирафель почувствовал себя… сумасшедшим. Чокнутым. Неадекватным. Да, ему точно пора в психушку. Переутомление — сказала ему психолог. Разве может оно довести человека до чего-то подобного? До галлюцинаций? До сумасшествия? До нервной истерики, к которой он сейчас близок как никогда прежде? Кто знает — он в этом не разбирался.       Он знал одно — некто по имени Азирафель Фелл сошёл с ума окончательно и бесповоротно. Без надежды на то, что сможет вновь стать спокойным, нормальным человеком.       Он опустил пистолет, издав странный, полузадушенный звук, похожий больше на жалобный всхлип, и тут Кроули приложил палец к губам и прошептал — почти прошипел как змея:       — Не отсюда.       Азирафель понял.       Не из этих кустов. Звук доносился не отсюда, а чуть дальше. Телохранитель протянул руку, не меняясь в лице, и он передал ему пистолет, не думая вообще ни о чём. Его затрясло, мозг давал истеричные команды — беги и прячься, прячься и беги! — но тело не могло пошевелиться вообще, парализованное от страха. Он казался себе таким спокойным пять минут назад, но сейчас от былого спокойствия не осталось ни следа. Лишь паника, застилавшая разум, и порывы сбежать как можно дальше от того, кто сейчас наблюдал за ними.       Как он проник сюда? Здесь довольно густая растительность, легко спрятаться, но как ему удалось пробраться так бесшумно?       Так, что никто из них не заметил?       Кроули проверил наличие патронов и снял пистолет с предохранителя. Выстрелы не разносились на всю округу благодаря глушителю. И пусть пять минут назад постоянно слышался голос Кроули и щелчок курка под пальцем Азирафеля, сейчас на пустыре стояла гробовая тишина.       А потом где-то позади, чуть слева, раздался ещё один щелчок, и Кроули стремительным рывком сорвался с места.       Примерно в эту же секунду невидимый глазу преследователь тоже сорвался на бег.