Телохранитель

      По тусклому экрану шла рябь, однако изображение было относительно чётким. Мелкие помехи — как насекомые, дёргающаяся картинка. Пара силуэтов прошла к машине, стоявшей рядом со слепой зоной — через несколько минут машина двинулась с места, аккуратно выехала на дорогу и полностью исчезла. «Бентли», ещё целая, стояла под фонарём. Парковка была пуста.       Азирафель смотрел в экран, не моргая, хотя видел эту запись уже три раза и знал, что последует дальше.       — Мотай, — сказал один полицейский другому, и тот послушался.       Перемотка — пять, десять, двадцать минут. Всё то время, что Азирафель и Кроули проводили в тире, парковка была неизменно пустой.       Кроули сидел рядом, тоже смотрел в экран, сжимая очки в правой руке — кто знает, сколько он прилагал усилий, чтобы не сломать их ненароком, слишком сильно сжимая пальцы. Хотелось прикоснуться, как-то утешить, но Азирафель не посмел. Не сейчас, не в присутствии посторонних.       Полчаса, сорок, сорок пять минут. Что в это время происходило в тире? Азирафель, кажется, ещё старался не мазать, а Кроули пока не раздражался его слабым навыкам. Они выйдут примерно через час после произошедшего — может, на пять-десять минут раньше. На улице всё больше темнело — видимость на изображении создавали горящие тут и там фонари. Ночного видения на камерах не было.       — Стоп, — приказал полицейский, и тот, кто мотал вперёд, остановился.       Ожидание растягивалось на мучительные часы. Азирафель старался не ёрзать, не нервировать ни себя, ни Кроули ещё больше, однако не получалось. Самообладания хватало лишь на то, чтобы не начать истерить без повода — хотя, стоит признать, повод был. За считанные секунды до появления сталкера Азирафель думал лишь о том, что опасность теперь грозила не только ему.       Она грозила и Кроули тоже.       — Вот он.       Да — вот он. Вышедшая из слепой зоны высокая фигура в бесформенной одежде и капюшоне — лица на камере было не разглядеть. Кажется, он был в маске — среднее разрешение не позволяло увидеть достаточно. Азирафель всматривался в движущийся к «Бентли» силуэт жадно, ощущая, как неприятные мурашки ползут вверх по позвоночнику, как в желудке скручивается противный узел. Отвращение пополам со страхом. Но теперь Азирафель боялся не только за себя.       Он кинул взгляд на Кроули — тот так сильно сжимал зубы, что желваки ходили под скулами. Не лицо — каменная маска; он походил на ожесточившееся божество, не старающееся скрыть холодную ярость.       Человек на записи оглянулся по сторонам. В руке у него был небольшой чемодан — он поставил его на землю, открыл, присев на корточки. Нервно дёргался — но, может, всему виной были помехи на изображении? Сталкер осматривался, глядел то на пустующую дорогу, то в сторону тира. На капоте ближайшей к нему машины лежала кошка, свернувшись в клубок — чёрное, едва различимое на серой поверхности пятнышко.       Сталкер достал из чемоданчика дубинку и выпрямился, ещё раз оглядываясь. Его взгляд устремился на «Бентли» — несколько мгновений он стоял напротив неё и рассматривал, не двигаясь вообще. Обошёл по кругу несколько раз, присматриваясь, прицениваясь. Пару раз замахнулся, но опустил руку. И, подойдя к стеклу с водительской стороны, всё-таки ударил.       Окна он разбил не с первого раза — с каждым ударом Азирафель внутренне вздрагивал, хотя звука в видео не было, и видел он эту сцену не единожды. Сталкер действовал быстро, резко, почти истерически — первой серией ударов спугнул кошку, лежавшую на капоте другой машины, проводил её взглядом, и вновь принялся за дело.       Достал из чемоданчика какой-то предмет, похожий на стеклорез — трудно было толком сказать, что это такое, — и принялся царапать блестящее в свете фонаря чёрное ровное покрытие.       Азирафель покосился на Кроули, в очередной раз. На того жалко было смотреть.       Сталкер спускал колёса — торопливо, нервно. И лишь потом написал на лобовом стекле страшное обещание — вывел старательно, крупными буквами, чётко, ровно и понятно. Пнул зачем-то машину напоследок и, быстро собрав вещи, сбежал.       Полицейский поставил на паузу, повернулся к Кроули, за всё это время не сказавшему ни единого слова.       — Вы сказали, у вас есть запись с видеорегистратора.       — Да, — Кроули достал из кармана пиджака маленькую флешку и протянул, не глядя ни на Азирафеля, ни на полицейских. Давящая тишина, полумрак, бледный отсвет монитора и тусклый свет лампы где-то наверху… хотелось взять Кроули за руку и увести отсюда как можно дальше.       Запись с видеорегистратора, ожидаемо, не отличалась от той, что записала камера на парковке. Не было видно, как сталкер пришёл — лишь его бродящий туда-сюда силуэт, видный более чётко. Бесформенная, мешковатая одежда, не дающая нормально оценить телосложение, чёрная маска, закрывавшая половину лица. Лишь поставив на паузу в определённый момент, можно было увидеть его глаза — светлые, почти прозрачные, как стёкла, — благо, качество изображения это позволяло. Азирафель вздрогнул, увидев взгляд, полный страшной злобы и безумия.       Казалось, он смотрел прямо ему в лицо. Казалось, он Азирафеля видел.       — Что ж, — полицейский невесело ухмыльнулся. — По крайней мере мы теперь знаем, какого он роста и телосложения. Приблизительно.       — Надежды это особо не внушает, — заговорил Кроули низким, хрипловатым голосом. Бесцветным, ничего не выражающим. Как и его лицо. Как глаза, стеклянные, принадлежащие кукле — не человеку.       — Понимаю. Но даже самая малая зацепка может помочь в деле. Вы не против, если эту запись мы оставим у себя?       — Нет, конечно.       — Отлично, — полицейский перевёл взгляд на Азирафеля. — Вы ведь понимаете, насколько близко он к вам подобрался?       Близко. Его бросило в дрожь.       — Я не знаю, как у него это вышло.       — Может быть, это кто-то из ваших знакомых? У вас наверняка есть завистники — может, сталкера они послали, чтобы насолить вам? Какие у вас отношения с коллегами?       Азирафель вспомнил съёмочную площадку — лица, сначала смотревшие на него внимательно, затем улыбающиеся добродушно, изредка любопытно поглядывая. Ни на одном лице не читалось презрения, ненависти, злобы. Безумия, в конце концов — такого, какое можно было увидеть в глазах-стёклах этого человека.       — Настолько хорошие, насколько вообще могут быть. Не было крупных ссор ни на съёмках, ни тем более в каких-то личных делах. Я… довольно неконфликтный человек.       Полицейский кивнул понимающе.       — Тогда, что вероятно, это ваш фанат. К такой версии мы склоняемся больше всего. Одна проблема — поклонников у вас тысячи, миллионы, и среди них найти этого будет трудновато. Но мы сделаем всё, что в наших силах.       — Надеюсь на вас, — кивнул Азирафель, но от надежды этой страх, поедающий внутренности, не пропал. Голова заныла — мозг будто распух, не умещаясь в черепной коробке. — У вас есть ещё какие-то вопросы ко мне или к мистеру Кроули?       — Нет, пока нет. Думаю, вы можете идти. Если мы что-то найдём, обязательно с вами свяжемся.       Азирафель поднялся, Кроули — вслед за ним. Попрощавшись, они покинули участок. Ночь полноценно вступила в свои права, но огни города разгоняли пугающую тьму. Азирафель оглянулся — здесь было многолюдно. Прятался ли Он где-то в толпе? За углом здания? Смотрел ли, наблюдал? Какова вероятность, что он подойдёт прямо сейчас и пустит кому-то из них пулю в лоб? Осмелится ли на это?       Азирафель вздрогнул, ощутив прикосновение — это Кроули взял его за руку. Рыжие волосы в беспорядке, несколько прядей упали на лоб. Он побледнел, ссутулился. Жёлтые глаза смотрели растерянно.       — Мне жаль, Кроули, — прошептал Азирафель, нежно касаясь ладонью острой скулы. — Мне так жаль…       — Прекрати. Не вини себя, — Кроули подался навстречу руке, как кот, жаждущий ласки. — Они правы — ублюдок подобрался слишком близко.       — И теперь он хочет убить тебя. То, что он сотворил с «Бентли» — угроза, понимаешь?       — Ещё бы. Я не идиот.       Азирафель замолчал — больше сказать было нечего. Не находилось слов — ни утешений, ни ругательств, ничего. Пустота внутри, абсолютный вакуум.       Кроули наклонился и коротко поцеловал его в губы. Отстранился сразу же, не оглядываясь на посторонних, не размыкая рук. Реакция прохожих — последнее, что могло волновать их прямо сейчас. Азирафель коснулся пальцами губ, на которых остался горящий хоть каким-то огнём надежды след. Горящий обещанием всё исправить, обезопасить, всеми силами помочь.       — Пойдём домой, — прошептал Кроули и повёл его за собой — Азирафель не стал сопротивляться.       Он думал лишь о том, что и сам должен приложить все усилия, чтобы спасти Кроули от этого маньяка.       Анна приехала рано утром, как всегда не заботясь о том, чтобы предупредить о своём приходе.       Азирафель сидел напротив неё и смотрел в привычно злые глаза, слушая её голос, монотонный, заикающийся. Кроули готовил кофе и не передразнивал по привычке её забавный дефект — было не до того. Анна тоже не обращала на телохранителя внимания — смотрела лишь на Азирафеля, стараясь загипнотизировать, полностью завладеть его вниманием, убедить в своей правоте.       Говорила она кратко и по делу, но показалось — не замолкала целую вечность. Кроули поставил перед ней кружку с кофе; Анна кивнула едва-едва, но к нему не притронулась. Замолчала, ожидая ответа, почти не моргая.       Азирафель подал голос не сразу.       — Ты всё-таки решила предать эту историю огласке.       — Да. Я понимаю, ты хочешь этого из-збеж-жать, но другого выхода у нас нет. Чем больше людей уз-з-знает об этой истории, тем больше вероятность, что этот ублюдок побоится напасть.       Азирафель посмотрел на Кроули — тот не выказал ни взглядом, ни лицом, ни словом ни протеста, ни одобрения.       Анна раздражённо цыкнула.       — Не смотри на него — он тут ничего не решает. Охотятся з-за тобой, Аз-зирафель — и только тебе решать, что с этим делать.       — Почему ты уверена, что это вообще подействует?       — Потому что поклонников у тебя много — и если они уз-знают, что з-за их кумиром охотится какой-то ненормальный, то всеми силами постараются помочь.       — Но та новость…       — Да хрен с ней! — рявкнула Анна, вскинувшись, словно готовясь к драке. — Включи моз-з-зг и подумай, идиот! Полиция пока толком ничего сделать не смож-жет — да и вряд ли в ближ-жайшее время у них что-то получится, потому что лица сталкера они не знают. Фанатов много — если они объединятся и начнут помогать в поисках, а СМИ будут активно трещать об этом из каж-ждого утюга, мы схватим ублюдка быстрее, чем он сделает что-то, что невоз-зможно будет исправить. Хочешь, чтобы он убил тебя или его? — она кивнула на Кроули. — Как ты не понимаешь — это не просто угроза. Он перешёл к действиям — и раз-з-збитой тачкой твоего любовника точно не ограничится.       Азирафель молчал — ему нечего было сказать. В голову не приходило ни возражений, ни аргументов, ничего кроме капризного, детского «не хочу, чтобы об этом кто-то знал». Худшее было в том, что Анна была права.       Чёрт, да она права практически всегда.       Кроули молчал, ни слова не говоря, слушая её, не показывая никаких эмоций. Лишь когда неуютное молчание затянулось, он, откинувшись на спинку стула, заговорил:       — Не думал, что когда-нибудь это скажу… но я с ней согласен.       Удивиться тому, что эти двое в кои-то веки пришли к согласию и сошлись во мнениях, никто не пожелал. Настроения удивляться не было — Азирафель чувствовал себя выжатым досуха, выпитым, сдувшимся. Трудно было поднять руку и коснуться горячей кружки с кофе. Согласиться на предложенное Анной — ещё труднее.       Трудно было не начать кричать во всё горло — бессмысленно, громко, обречённо. Драть волосы на голове, вопрошать небеса, за что ему это всё. Почему, обретя любимого человека и долгожданное счастье, приходится платить убитыми нервами, угрозой для жизни, страхом потерять? Почему это вообще со мной происходит, господи?       Почему?       Вряд ли ему кто-то ответит — даже если допустить мысль, что на небесах кто-то есть.       Анна не сводила с него взгляда. Азирафель разглядывал её резкое лицо, не смея встретить внимательный, почти жестокий взор.       — Пойми, — не дождавшись ответа, Анна заговорила снова, — общественная поддерж-жка тебе нужна. Ты у нас, конечно, таинственный, з-закрытый и всё такое, но, когда на кону стоит твоя грёбаная жизнь, не лучше ли з-забыть об этом на какое-то время? Ты ценишь личное пространство, не терпишь, когда ж-журналюги лез-зут в твои отношения с кем-то — я это понимаю, иначе бы не пыталась бы з-замять любую историю, которая попадает в сеть. Но сейчас происходит что-то хуже фотки, на которой ты целуешься с другим мужиком. О фотке поговорят и забудут, приняв твою ориентацию, а вот если с тобой что-то внез-запно случится, говорить будут долго. И больше всего спрашивать, какого хрена ты молчал, пока тебя не искалечили или не убили. Так что лучше скажи об этом открыто. Мож-жет, поймать козла это не поможет — но он хотя бы будет з-знать, что его действия не без-знаказанны. Что за ним следят, что в любой момент могут поймать.       Азирафель судорожно выдохнул. Его ладонь лежала на столе — Кроули подался вперёд, накрыв его руку своей, сплетая пальцы, показывая: что бы ты ни решил, я буду на твоей стороне. Тёплые пальцы, шершавые, ласковые. Азирафель дёрнул уголком губ, зная, что выбора у него особо нет — всё было решено ещё до того, как Анна в принципе начала его уговаривать открыто рассказать о том, что его преследуют.       «Теперь, — напомнил противно отстранённый голос в голове, — не только тебя, но и Кроули тоже».       — Хорошо, — он выдохнул, вдохнул — воздуха почему-то всё равно не хватало. — Давай расскажем общественности об этом. Я согласен.       Анна кивнула, черты лица заметно смягчились. Плечи расслабились — она наконец обхватила кружку небольшими ладонями с простым, но аккуратным маникюром. Кроули к своему кофе не прикасался, Азирафель тоже — он лишь наблюдал за тем, как задумчивый взгляд жёлтых глаз устремляется в столешницу.       Тишина снова стала невыносимой — не работал даже телевизор, по обыкновению её разбавлявший.       — Что копы сказ-зали? — подала голос Анна, видимо, тоже ощущая повисшее в воздухе напряжение. Ей ответил Кроули, всё ещё глядя в стол пустым взглядом.       — Сказали, что теперь приблизительно знают, какого он телосложения и роста. На записи с видеорегистратора были видны его глаза мельком — и больше ничего. Ни внешних примет, ни яркой одежды. Не было даже видно толком, с какой стороны он пришёл.       Анна хмыкнула невесело, взяла печенье из плетёной корзинки в центре стола.       — З-знаю об этой истории всего ничего, но уж-же его ненавижу, — процедила она. — Мне жаль твою машину, Кроули. Правда.       Он скривился болезненно — так, будто кто-то намеренно коснулся сильного ожога на его теле.       — Её хотя бы можно починить. Это радует, — он на мгновение встретился взглядом с Азирафелем. — Не радует, что он всё ещё на свободе. Что так близко подобрался. Сама подумай: он знает, где мы живём, куда ходим, что делаем. Как ему удалось всё это узнать — ума не приложу. Конечно, Эйр знатно помог ему в слежке за Азирафелем, но всё-таки, — он устало провёл свободной рукой по лицу. — Сюрреализм какой-то. Сумасшествие. В голове не укладывается.       Анна кивнула согласно. Азирафель лишь слушал голос Кроули, не думая ни о чём — только чувствовал, как внутри что-то ноет, надрывается, болит. Невидимый зверь, загнанный в подземелье, пытался прогрызть себе выход и царапал толстый камень, стачивал когти, выл. Безуспешно. Ничего не помогало. Кроули был прав — происходящее и впрямь казалось сумасшествием.       Однако это была реальность.       От неё нельзя было сбежать, скрыться. Нельзя было проснуться и забыть как страшный сон. Нельзя было уничтожить воющего внутри зверя или дать ему свободу. Может, ему уже и не выбраться никогда… может, проще его умертвить, лишь бы всё это прекратилось. Может, это всё-таки сон.       Может, может, может.       — Интересно, — Анна снова подала голос, — он делает это из любви или из ненависти?       Кроули и Азирафель одновременно вскинули на неё взгляды, словно только очнувшись. Она взяла ещё печенье, не ощущая неловкости.       Любовь? Ненависть? Меньше всего Азирафелю хотелось лезть своему сталкеру в голову, но вопрос Анны всё-таки заставил его сделать попытку. Сначала, из-за неожиданности вопроса, весьма поверхностную.       — Любя кого-то, ты когда-нибудь угрожала ему? Хотела причинить ему вред? Следила, мучила морально, заставляла его сомневаться в своём рассудке? — голосом Кроули можно было убивать при желании. Анна выдержала его тон спокойно.       — Нет, конечно. Я не сумасшедшая.       — Вот именно. А он — сумасшедший. Иначе я не могу объяснить, почему он всё это делает.       — Остаётся ещё другая крайность. Ненависть. Но и з-з-здесь мы приходим к выводу, что только ненормальный человек может так сильно ненавидеть, что будет преследовать, доводить до истерики, морально уничтож-жать, — Анна помолчала секунду. — Мож-жет, он любит тебя и ненавидит одновременно.       Азирафель не знал — и знать не желал. Ему лишь хотелось отдохнуть от этого кошмара и снова начать жить нормальной жизнью — не разбираться, почему его существование отравляет человек, который возомнил себя тем, кто имеет на это право.       — Может, если его поймают, у нас будет возможность узнать, — произнёс он негромко, мыслями находясь где-то далеко. Анна подняла палец вверх.       — Не «если», а «когда». Смотри в будущее оптимистичнее, Аз-зирафель.       Он ухмыльнулся. Ему бы хотелось.       Очень хотелось.       Каково это — жить в вечном ожидании опасности? Выходить на улицы города и постоянно оглядываться, всматриваться в каждое незнакомое лицо, бояться сделать лишний шаг? Каково знать, что в любой момент с тобой может случиться что-то страшное? Каждую ночь просыпаться от лишнего шороха и всматриваться во тьму за окном, видеть тонкие ветки деревьев и принимать их спросонья за чьи-то руки? Прислушиваться к тишине и стуку собственного сердца? Каждый день думать о навалившихся проблемах, о том, как обезопасить себя? Слушая о том, что полиция не нашла никаких зацепок, вздрагивать от мерзкого, липкого ощущения страха в груди? Страха не только за свою жизнь — но и за жизнь любимого человека. Возможно ли существовать в таком состоянии долгие месяцы или годы?       Азирафелю думалось, что он и впрямь прожил в страхе если не всю жизнь, то большую её часть в лучшем случае. Казалось, спокойные, безмятежные дни остались далеко позади и никогда больше не настанут. Казалось, от навязчивого внимания прессы не избавиться. Журналисты ухватились за новость о сталкере мистера Фелла с большей прытью и охотой, чем за новость о его «тайном любовнике». Анна была права — новость гремела из каждого угла. Выходя со съёмочной площадки, они с Кроули натыкались на особо настырных репортёров, желающих узнать больше о расследовании, о том, что о преследователе известно, о том, как Азирафель ощущает себя в подобной ситуации. Фанаты писали письма, полные сочувствия и поддержки, обсуждали внезапную новость, распространяли. Несколько дней прошло — и теперь о том, что Азирафеля Фелла преследует чокнутый на всю голову маньяк, знала большая часть населения страны.       К худу это было, или к добру — сказать пока было трудно. То, что новость была на слуху не особо радовало, но Азирафель терпел. По крайней мере, у них с Кроули появилась малая надежда на то, что преследователь побоится предпринимать более решительные действия. И всё же возникала иногда мысль: а если не побоится? А если, зная теперь, что он — практически знаменитость, наоборот осмелится на ещё более дерзкий шаг? Подожжёт дом, убьёт, плеснёт кислоты в лицо? Что, если знание общественности о проблеме его не остановит?       Азирафель хотел поделиться своим беспокойством с Кроули, но что-то его останавливало. Он знал прекрасно свою привычку создавать панику практически из ничего — стоит ли в таком случае усиливать напряжение ещё больше? Он знал, что Кроули не осудит его за страх — нет, конечно нет, — но малая доля сомнения заставляла его держать все опасения при себе.       Съёмки и продолжающиеся занятия в тире хоть немного отвлекали — ценные редкие мгновения, когда голова была чиста от тяжких мыслей, давящих на плечи. Азирафель видел, как на него смотрели коллеги — с сочувствием, с пониманием, с немой поддержкой, — и был им благодарен. На площадке, занятые работой, тему со сталкером не поднимали, не желая сильнее ковырять отвёрткой по открытой ране, и это немое понимание успокаивало. Лишь изредка кто-то спрашивал, всё ли в порядке, и Азирафель кивал, слабо улыбаясь и отвечая: в полном. Пока что всё нормально. Спокойно.       Это спокойствие и пугало.       От сталкера — ни слова, ни письма, ни действия. Это должно было радовать, но почему-то не радовало ничуть. Наоборот закрадывалась мысль о том, что вся эта возникшая на фоне шума СМИ тишина — лишь временное затишье. Затишье перед чем — даже представлять не хотелось.       Но он всё равно представлял — засыпая и просыпаясь, думал об этом и не мог переключиться ни на что другое. Смотрел на молчаливого Кроули, рассматривал каждую черту любимого лица и усматривал что-то, и сам до конца не мог понять, что именно. Тот же страх? Ярость, так и не выказанную ни словом, ни жестом? Надежду на лучшее? Может, хоть какую-то толику спокойствия?       Может быть. Проблема была только в одном — Кроули не был спокоен вообще.       Он тщательно это скрывал, однако былая расслабленность из каждого движения пропала. Лицо ожесточилось — даже дома, наедине с Азирафелем, он не был способен успокоиться полностью. Постоянно касался кобуры под пиджаком неосознанно, проверяя, на месте ли его незаменимое оружие, перед сном тщательно проверял, закрыты ли двери и окна, несколько раз на дню смотрел в камеры наблюдения, расставленные по всему периметру дома. Он ничего не говорил, ничем не показывал беспокойства (ярости? страха? всего вместе?), но Азирафель не был дураком — он прекрасно видел, что стена самообладания и деланного безразличия, которую Кроули старательно воздвигал, которую у него хватало сил держать непоколебимой и непробиваемой, постепенно начинает давать трещину.       Если уж Кроули начал потихоньку сходить с ума… что стоит говорить о состоянии Азирафеля, и до этого порядком расшатанного?       Напряжение нарастало. Тишина, по идее должная давать хоть какое-то успокоение, наоборот заставляла нервничать ещё больше. Ещё больше бояться, ещё больше становиться дёрганным, параноидальным, жалким существом, дрожащим от каждого стороннего шороха и неспособным унять дрожь в руках.       Как это — жить, понимая, что в любой момент может случиться что-то страшное?       Раньше Азирафель и представить не мог, что однажды на этот вопрос ему предстоит ответить самому.       Азирафель медленно ковырялся вилкой в тарелке, не съев за весь ужин и половину блюда. Взгляд его был направлен куда-то в сторону, пустой, ни на чём не сконцентрированный. Долгий съёмочный день закончился несколько часов назад, и негласным решением было принято сразу ехать домой, не заглядывая в облюбованный с недавних пор тир. На пару с Кроули они приготовили незамысловатый ужин и теперь сидели за столом, не говоря ни о чём и думая каждый о своём.       Азирафель глянул на Кроули коротко — тот, откинувшись на спинку стула, рассматривал свою кружку с чаем. Лицо его было непроницаемо, глаза — такие родные, — практически не моргали. Со сжавшимся в груди сердцем Азирафель подумал о том, что Кроули как будто постарел. Как будто морщинки стали глубже, как будто в ярких рыжих волосах появился проблеск седины — но нет, это всего лишь бледный отсвет лампочки, и ничего больше. И всё же лицо его было уставшим, во всей позе читалось желание хоть немного отдохнуть. Не физически — скорее морально. Закружившийся ураган сумасшествия потихоньку втягивал и его — с виду несгибаемого, того, кого невозможно сломать.       Пришла в голову ужасающая внезапностью мысль — можно. Любого человека можно сломать — даже такого сильного, как Кроули. Может, этот надлом появился ещё раньше, а испорченная «Бентли» стала триггером, его обнажившим? Вскрывшим то, что Кроули так тщательно старался скрывать?       Азирафель сжался невольно, рассматривая его внимательно. Кроули либо не видел внимания к своей персоне, либо просто игнорировал, погрузившись в размышления. Сбросивший маску спокойствия, открылся, сам того, может, не замечая. Переломанный, перекорёженный. Может, они оба — поломанные? Может, они оба — сумасшедшие?       Кроули поднял глаза наконец, оживился чуть-чуть — но Азирафель не мог избавиться от страшного ощущения, кричащего: его спокойствие — обман. Он просто не хочет нервировать тебя ещё больше.       — Всё в порядке? — голос Кроули хрипел, но он не спешил прокашляться. Азирафель не знал, что сказать. Как высказать все опасения, как облечь все мысли в правильные слова. Стоило ли что-то говорить?       Азирафель знал лишь одно — врать точно не следует.       — Не совсем, — собственный голос показался жалким писком. — Меня беспокоит твоё состояние, Кроули.       Тот удивлённо приподнял брови.       — Моё?       — Ты меня слышал.       Кроули хмыкнул, проведя ладонью по лицу.       — После того, что случилось с «Бентли», мы совсем не говорили о том, что происходит, — Азирафель отпустил многострадальную вилку и тоже откинулся на спинку стула, стараясь смотреть ровно Кроули в глаза и не отводить взгляда. — Ты сам всегда первым шёл к важным разговорам, а теперь молчишь. Меня это пугает.       Пугает… если не сказать — ужасает. Вслух он не стал этого говорить — но Кроули, до зубного скрежета проницательный, наверняка смог прочитать это на его лице.       — Забавно — мы в кои-то веки поменялись местами, — он помолчал немного. — Неужели это так заметно?       Азирафель кивнул.       — Ну хорошо, — пауза. — Думаю, ты уже понял, что я чертовски боюсь, Азирафель. Давно боялся — сначала за твоё психическое состояние, когда весь этот кошмар только начался, а теперь ещё и за жизнь опасаюсь. Меня приводит в ужас мысль о том, что я могу тебя потерять. Я не хочу этого допускать ни в коем случае. И если этот ублюдок хоть пальцем тебя тронет, я его из-под земли достану и убью. Знаю, звучит, наверное, чересчур громко и пафосно, но ведь, — Кроули замолк на мгновение, нервно прикусил губу, — я могу это сделать. И сделаю. Понимаешь?       Азирафель понимал. Странное ощущение вызывало осознание, что кто-то способен убить ради него — раньше он думал, что такое может быть только в кино. Как оказалось — не только. Любому другому человеку он бы в жизни не поверил — но Кроули не другой. Он не бросает слов на ветер, не хвастается, не обещает то, чего не может выполнить. Если сказал, что убьёт сталкера, если тот причинит Азирафелю хоть какой-то вред — он это сделает. Без сомнений, без вопросов, без малейшего колебания.       — Ты, — Азирафель запнулся на мгновение, не зная, правильно ли, нужно ли, можно ли вообще задать подобный вопрос. — Ты ведь раньше убивал людей?       Кроули смотрел ему в глаза несколько мгновений. Был более спокоен, высказав всё, о чём думал всё это время, молчал, не делаясь никакими мыслями и страхами. Думал, солгать или ответить честно. Азирафель не хотел, чтобы ему лгали — негласным правилом, возникшим между ними ещё с первых дней знакомства, было абсолютное доверие и честность. Кроули никогда не нарушал этого правила. Никогда.       — Убивал, — он помолчал немного, ожидая реакции. — Сможешь ли ты теперь доверять мне после этого?       — Смогу, — Азирафель ответил без раздумий, без сомнений. Может, флёр влюблённости притуплял беспокойство после подобного признания. Может, он слишком хорошо его знал, чтобы бояться. В любом случае страха он не испытывал. Лишь замешательство вперемешку с чувством, которое возникает, когда смутное предположение оказывается верным.       Наверное, Азирафель с самого начала догадывался об этом. Потому и не слишком сильно удивился.       Кроули ухмыльнулся неприятно.       — Ты так уверенно это говоришь. Но что, если я — не тот, за кого себя выдаю? Что, если я — тот, кого действительно стоит бояться? Ты когда-нибудь думал об этом?       — Думал.       — И к какому выводу пришёл?       Азирафель улыбнулся — легко на удивление. Кроули его улыбка… ошарашила. Напускная ядовитая дерзость ушла — он снова стал собой. Пытался оттолкнуть его, но зачем? Чтобы отрезвить немного, дать понять, что, если сталкер подобрался так близко, значит, что он может быть кем угодно из ближайшего окружения?       Может быть, так и впрямь было нужно — снять розовые очки и увидеть суть. И Азирафель её увидел.       — Зачем ты пытаешься напугать меня? Мы оба знаем, что ты — это ты. Энтони Дж. Кроули, мой телохранитель с тёмным прошлым. Дерзкий и честный, прекрасный стрелок и водитель, человек, постоянно конфликтующий с моими коллегами. Саркастичный. Надёжный и смелый, готовый, как оказалось, даже убить ради меня. Мой возлюбленный, за маской спокойствия скрывающий море переживаний где-то в глубине души. Я достаточно сказал? Может быть, в чём-то я не прав? Может, это всё — тот Кроули, которого я люблю, — лишь созданный тобой образ, способ подобраться ближе для неизвестных мне целей? Может быть, ты — это не ты вовсе? Может, тебя не так зовут, может, ты на самом деле другой человек и настоящего тебя я совсем не знаю? Скажи мне, кто ты на самом деле такой. Может, я ошибся, думая, что знаю тебя достаточно, чтобы быть в тебе уверенным. Скажи мне, кто ты. Давай.       Внезапная тирада ошарашила обоих — но больше всё-таки Кроули. Он смотрел на Азирафеля поражённо, не веря, наверное, ни в то, что слышит, ни в подобную почти агрессивную уверенность в своей правоте. Азирафель и сам бы не поверил, если бы не был уверен в своих словах, если бы сам не испытывал это — напряжённый момент ожидания, растягивающийся на целые годы. Малая его часть — настолько малая, что разглядеть её можно было лишь под мощным микроскопом — в Кроули сомневалась. Лишь малая его часть боялась услышать и увидеть другого человека — с другим именем, с другим характером. Желающего навредить. Боялась понять, что Азирафель всё-таки ошибся.       Кроули наконец обрёл дар речи — и напряжённое ожидание прекратилось.       — Я — Энтони Дж. Кроули. Твой телохранитель и возлюбленный. Прекрасный стрелок, загадочный красавец с тёмным прошлым и так далее. Всё, как ты и сказал. Я — это я. Ни разу не притворяющийся тем, кем не являюсь.       Его улыбка светилась небывалой нежностью — только глядя на неё, впору было задохнуться от восхищения. Азирафель не пытался скрыть своего облегчения — подсознательная тревога затихла. Он всё же оказался прав. Прекрасное чувство — будто гора свалилась с плеч, и цепи, сжимавшие грудь, разомкнулись, сломались, упали, давая сделать полноценный вдох.       Азирафель поднялся — небольшое расстояние между ним и Кроули немедленно захотелось преодолеть. Шаг, другой, третий — и Кроули тоже поднялся, подавшись вперёд. Забылось всё — беспокойство, подавляющий ужас перед бурей после недолгого затишья со стороны преследователя, мрачные мысли. Словно пазл сложился, словно все кусочки головоломки встали на свои места. Азирафель обхватил лицо Кроули руками и поцеловал — так жадно, так трепетно, как никогда прежде, — и ощутил цепкие руки, обхватывающие его за пояс.       Целовал его и не мог оторваться — не хотел. Воздуха не хватало, но вдохнуть нормально казалось преступлением. Глаза Кроули светились искренним, почти детским, ничем не замутнённым счастьем. Сбросивший с себя оковы сомнений и страхов, он целовал Азирафеля в ответ, блуждал горячими ладонями по телу, прижимал к себе изо всех сил, наслаждаясь долгожданной близостью.       Мир вокруг в мгновение стал неважен — важен был только Кроули, и никто больше. Азирафель оторвался от тонких губ лишь затем, чтобы начать целовать лицо с острыми, но красивыми чертами. Лёгкие, щекотные прикосновения губ к скулам, щекам, носу, к закрывшимся на несколько мгновений векам… Кроули тихо рассмеялся — только тогда Азирафель чуть отстранился, тяжко дыша. Отметил, что одна рука незаметно забралась под домашнюю футболку, пальцами поглаживая поясницу.       Стало как-то… слишком жарко. Слишком волнительно, но невероятно легко и хорошо. Чистая эйфория, которую ничем не заменить — ни алкоголем, ни наркотиками, ни какими-либо развлечениями. Счастье и ощущение домашнего тепла. Уверенность в том, что так — правильно. Так нужно.       — Я люблю тебя, — проговорил Азирафель на грани шёпота, прислонившись лбом к его лбу. — Знаешь это?       — И я, — улыбка Кроули была поистине хулиганской. — Я тоже себя люблю.       Азирафель фыркнул, не пытаясь сдержать смеха.       — Ты неисправим.       — Но красив как бог и чертовски обаятелен.       — И скромняга к тому же.       — О да — самый скромный парень в Лондоне, если не во всей Британии, — Кроули прикоснулся кончиками пальцев к его щеке. — А если серьёзно… Я без памяти в тебя влюблён. Так сильно, что кричать хочется.       Азирафелю и самому хотелось кричать — и в кои-то веки не от ужаса, поглощающего с головой. Кричать от счастья, переполнявшего настолько, что дышать становилось трудно.       Единственное, на что его хватало — глупо улыбаться и с чистым обожанием смотреть в колдовские глаза напротив, не отрываясь, почти не моргая. Мог ли он, давно поставивший на своей личной жизни крест, когда-либо знать, что однажды обретёт человека, которого полюбит настолько сильно? Вряд ли.       Кроули, чмокнув его в уголок губ, взял за руку и потянул вслед за собой, загадочно улыбаясь. Глаза его блестели, на щеках был виден едва заметный румянец. Азирафель, поддаваясь ему, пошёл следом, ведомый уверенной рукой.       Ни опасений, ни сомнений, ни страха не было.       Он вышел на побережье каменного неприветливого острова, полного чудовищ, так долго терзавших его душу, и увидел ласковое тёплое море, обещавшее ему шорохом волн, что всё будет хорошо. Что в его водах он наконец обретёт покой и счастье, о котором так долго мечтал. И, оглянувшись напоследок на острые зубы тёмных скал, Азирафель сделал шаг вперёд.       И нырнул в объятия моря, позволяя себе не думать ни о чём.