***
Просто пришел однажды в его землянку, исхудевший до костей — не чета теперешней полноте, происходящей из сытой и спокойной жизни, что так тешила Ване глаз, — с дрожащими руками и порванной до тряпок одежде, и заснул прямо возле огня, свернувшись в комок на голой земле. Альфа, вернувшись к обеду с пойманным зайцем, задохнулся от заполнившего избушку чужого запаха застарелой боли, близкой смерти и едва слышного запаха чужого семени. Хотел уже было зарычать, растерзать чужака, неведомую угрозу, что пришла его убить, — но увидел, как тонкие руки, эти веточки, обтянутые кожей, сквозь сон тянутся прижаться к впалому животу, обернуться вокруг, как делают омеги в тягости, — и просто опешил. Он кинул зайца куда-то в угол и тихо, как умел, приблизился к чужому. Принюхался: нет, не пахло ни медом беременности, ни сладостью омеги — да сам он вообще ничем не пах, только боль, смерть и семя. Альфа сморщил нос, показал клыки, непроизвольно огрызаясь на запах другого хищника, но, впервые за долгое время пойдя против медвежьей своей души, взял в охапку сухих листьев, что использовал вместо кровати, и насыпал их сверху чужака. Альфа помогал, как мог, как умел, вспомнив глухо из другой, той жизни, что люди должны спать накрытыми и в тепле. Уже не думая, что сухой лист может в две секунды вспыхнуть от огня, он довольно оглядел получившуюся скульптуру и тихо отступил в угол, чтобы спокойно освежевать зайца. Когда мужчина уж было собрался вонзить клыки в сырое мясо, возле огня зашевелились, наверное, разбуженные на запах свежей крови. Альфа недовольно заворчал, предупреждая заранее чужого, что он, хоть его и не выгнал, но делиться своей едой уже точно не намерен. Вскинув голову, он хотел зарычать агрессивнее, злее, но его опередили: — Привет. — Голос у чужака был страшный, хриплый — но звучал он до странного спокойно. Альфу это спокойствие удивило пуще забытой уже человеческой речи, так что он силой прервал недоуменный скулеж, готовый вырваться из глотки; не ответил ничего, но вгляделся внимательнее. — Это ты меня накрыл? Спасибо, — чужак улыбнулся, поворошив листья, и альфа окончательно запутался, увидев живые, сверкающие в отблесках пламени желтые глаза на мертвом, казалось бы, лице. — Извини за вторжение. Я, кстати, Конто. Чужак Конто встал, придерживаясь за стену — альфа проводил его острым взглядом, — и, едва утвердившись на ногах, начал собирать листья, тихо перенося их обратно на лежанку. Альфа, всё с большим недоумением смотревший на него, поколебался, но, отложив мясо, встал с пола и начал помогать, большими кучами загребая листья, пока Конто — чужак Конто! — собирал оставшиеся. Немного покачиваясь от слабости, он всё же не остановился до тех пор, пока не вернул всё на свои места. Присев на лежанку — альфа нахмурился, не желая нового запаха на своей кровати, но не пошевелился чужака согнать, — Конто внимательно осмотрелся и вдруг охнул, видимо, углядев выпотрошенную в углу тушку: — Ох, ты, наверное, голодный, да? — Конто полез по своей одежде, среди дыр выискивая карманы и что-то оттуда выкладывая. — Сейчас, сейчас. Альфа совсем по-звериному мотнул головой, медленно, по слогам разбирая человеческую речь. «А чужак, кажется, совсем того», — вдруг всплыл из привычного, тягучего марева в голове голос — и альфа от неожиданности зарычал (Конто вскинул заинтересованно голову). Он обернулся, но вокруг не было никого, кроме чужака, и голос этот не принадлежал ему. Голос был больше похож на что-то внутреннее, он был похож на… Альфа, испугавшись не пришедшей еще мысли, сжал свою голову в руках, не понимая, не желая понимать, что происходит. Сквозь шум в ушах он вдруг ощутил на своих ладонях чужие, маленькие и теплые — и скулеж все-таки вырвался из его горла. Когда шум в голове немного утих и мужчина смог опять ориентироваться в окружающем мире, первым, что он услышал, был чужой медленный голос. — Тише, тише, — шептал чужак над его головой, и альфа понял, что прижался к полу, сгруппировался, готовясь бежать, а Конто наклонился над ним, побледневший пуще прежнего. Одной рукой он упирался в пол, не давая себе упасть, а второй всё так же держался за ладонь альфы. — Тише, всё хорошо, — медленно, будто через силу, проговорил он и повернул голову так, чтобы смотреть прямо в глаза альфе. Мужчина посмотрел в эти до ужаса живые глаза — и замер, глотая рык изнутри. — Я слышал про тебя. Ты — медведь, да? — тихо спросил чужак, улыбаясь. — Мне говорили про тебя цыгане. Тебе нельзя было с людьми встречаться. Но я пришел, и ты начал вспоминать. Извини. Альфа вздрогнул, но не смог заставить себя выбраться из мягкой хватки, так что пришлось терпеть — и слушать. — Мне некуда было идти, и я пришел к тебе, — мягко продолжил Конто. — Я хотел найти смерть, но нашел тебя. Извини. Извини. Но всё будет хорошо, я тебе обещаю. Уже — хорошо. С последними словами Конто провел рукой по его ладони — альфу всего перебрало внутренней дрожью, — встал с колен и, упираясь в стены низенькой землянки, провел себя до лежанки. Альфа молча смотрел за ним, не решаясь двинуться, не зная, можно ли. Конто тихо разложил какие-то травы — альфа не удержался и заинтересованно принюхался, вспоминая запахи — и попытался встать, но опасно накренился, заваливаясь вперед. Альфа, сам не понимая почему, неудобно вывернул руку, пытаясь аккуратно его схватить за плечо. Конто едва уловимо вздрогнул от касания, но посмотрел на альфу — и ощутимо расслабился, всё так же спокойно ему улыбаясь. — Спасибо тебе, — Конто похлопал альфу по плечу, отчего настал уже его черед вздрагивать, и, переведя дух, выдал слишком длинное для его слуха предложение: — Я увидел у тебя котелок, что для воды; сейчас я ни на что не годен, но, может, ты смог бы набрать в него воду? Пожалуйста. Тебя нужно покормить, а у меня как раз трав завалялось. Альфа неприятно застопорился, пытаясь понять, что Конто имел в виду, и только хотел разозлиться, зарычать, бесясь от затраченных усилий, от того, что над ним издеваются, но Конто вовремя — опять! — его перебил: — Ох, извини, — он потянулся к его волосам, и альфа, вновь замеревший, как под плетью, позволил ему ласково провести пальцами сквозь спутанные волосы. Больно не было, было… приятно? Мужчина от этого совсем задеревенел, круглыми глазами смотря на Конто, который в ответ лишь мягко рассмеялся: — Извини. Нужна вода в котелок. Поможешь? Альфа заторможенно кивнул и развернулся за котелком, пока Конто потянулся к освежеванному зайцу, собираясь, видимо, его съесть — приготовить? — и альфа ничего, совсем ничего не имел против…***
Ванька помнил те первые дни до последней минуты: и то, как Конто дал ему имя, сказав, что у каждого человека оно должно быть; и то, как Ваня лихорадочно рубил для Конто что-то, отдаленно напоминающее кровать; и то, как Конто кричал во сне, и Ваня его будил — сначала тихим скулежом, а потом — медленной речью. Они помогали друг другу. Конто дал ему новое имя — и Ваня снова стал человеком; и первой его эмоцией стало удивление, а первой заботой — странный человек по имени Конто. Потом приходили многие: прибился Сойка, пришел, потрясая гривой, Кукла — и Ваня вспоминал многое вместе с ними, многому из того, что полностью вылетело из его головы, учился заново; и многое изменилось с того времени, кроме одного: Ванька всё так же помнил, как тонкие руки Конто обвивались вокруг живота, в котором уже не было дитя. Ваня не позволял себе забыть об этом ни на секунду, не забыть, что Конто — очень хрупкое создание, и еще более хрупкое от того, что он сам не понимает, когда ему больно. Те, кто пришел позже, в уже хорошо обустроенное поселение, прямиком в целебные руки Конто и его огромное сердце, где каждому находилось место, — все они воспринимали Хозяина как дар природы, смотрели на него, хотя бы в первое время, снизу вверх, отогреваясь после тюремного холода в его светлых глазах. Они не спрашивали себя, откуда пришел их Хозяин и что ради такой жизни ему пришлось пережить. Ванька их не винил: он понимал это безотчетное желание хорошей жизни и боязнь ее лишиться, спросив, даже подумав лишнее, — понимал, но перестать спрашивать себя не мог. Однажды к Ване пришли Браты, которые с простотой своей языческой еще веры спросили, не является ли Конто лесным богом (Ване тогда вспомнилось, как Конто, только-только отошедши от тяжкого приступа, с красными пятнами на щеках и дрожащими руками, полетел к Сойке, забравшемуся от страха под самый чердак, и до вечера его отпаивал травами, тихо рассказывая какие-то сказки, — и альфа и сам усомнился в ответе). И, блять, как же тяжко ему было опять смотреть на такого Конто! Как будто и не было всех этих спокойных лет: один несчастный подрывник — и Хозяин опять задыхается, и опять не понимает даже, чем ему это грозит! Лучше бы Ване вообще его не приносить, ебаный ты боже! Распаляя себя еще больше, Ванька приблизился к дому Хозяина: даже с такого расстояния он услышал запах свежих щей — и сам не понял, как чуть повеселел и успокоился; расстревоженный желудок сразу же заныл, требуя еды, и Ваня ускорился, почти подбегом приближаясь к дому. Он уже поднимался по крутобокой деревянной лестнице ко входу, когда на него, буквально вылетев из-за двери, свалился Сойка. Ванька окинул того подозрительным взглядом: — Сойка, солнце, ты чего? Обидел тебя кто, что ли? Сойка посмотрел на него, не видя, хватая губами воздух и расплескивая воду из крепко сжатого в руках стакана, но всё же прошептал лихорадочно, задыхаясь: — Там… Хозяин, плохо, Ваньку… Ванька! — он вскрикнул, сосредоточившись, наконец, на Ване, и повторил более осознанно: — Ваня, Хозяин на кухне, плохо, очень плохо! Ваня посмотрел на него дико, предчувствуя страшное, и, уже не соображая, подхватил Сойку на руки, чтобы не мешался, да побежал в сторону кухни, проминая деревянные доски. Забежав, едва не снеся притолоку, он чуть было не влетел в Куклу, что стоял сбоку от Хозяина и что-то ему говорил. Ваня увидел уже посиневшие губы и расфокусированные глаза — и не выдержал: — Пиздец! — рявкнул он вникуда. — Сколько? — М-минуты три, — с перепугу понял его Кукла. — С-сделай что-н-нибудь, он задохнется! Блять. Блять-блять-блять. Ванька, сходя с ума от страха, всё же понял, что Конто уже не сможет сам выбраться из этого состояния и придется, видимо… Блять. Он встал напротив Хозяина, автоматически разжав руки и выпуская Сойку, что сразу же упорхнул куда-то в угол. Посмотрел на подрагивающие веки, напряженное, но болезненно обмякнувшее тело — и хлестнул Конто по щеке, не боясь оставить синяки: — В глаза! — рыкнул он грозно. Конто дернулся, но больше никак не отреагировал — и Ваня ударил его по второй щеке: — В глаза смотри! Хозяин, всё так же задыхаясь, наконец послушно поднял взгляд, встречаясь с бешеными глазами Вани. — Молодец, — сказал тот немного тише, а затем, ухватив Хозяина под подбородок, жестко спросил: — Кто я, Конто? — Хозяин сфокусировался, наконец, на Ваньке, но ни искры узнавания в его лице не отразилось. Он попытался что-то сказать, зашевелил губами, но не смог протолкнуть воздух между губ, чтобы ответить, и только побледнел пуще прежнего. — Нет, Конто, нет, — Ваня потянулся второй рукой к Хозяину и стиснул его шею, игнорируя тихий возглас Куклы. — Кто я, Конто? Долгие десять секунд ничего не происходило, и у Вани уже начало колотиться сердце, пробивая себе путь из груди, когда в уголках глаз Конто собрались тонкие морщинки — предвестники улыбки — и он почти осознанно взглянул на альфу. — …аня, — тихо, на выдохе, на ебаном выдохе прошептал Хозяин — и, наконец, отключился, оставляя телу право дышать за него. Он обмяк на стуле, и Ваня опустился на колени перед ним, обнимая за талию и поддерживая под глупую его голову, пряча дрожащие руки и влажные глаза. Опять… Все вернулось. Боже, боже, два приступа за день, да еще такой силы. Ванька, как мог сейчас — а мог неважно: в голове было муторно и всё казалось подернутым дымкой, — думал, что ему делать дальше. Как назло, ни одной дельной мысли не возникло, кроме подспудного желания спрятать Конто в землянке, которую Ваня все-таки оставил, не стал рушить, и которую сейчас воспринимал как самое безопасное место на всем белом свете. Альфа не услышал тихих шагов Сойки, но благодарно вздохнул, когда теплые руки обвились вокруг него и маленькое тело прижалось к нему со спины. Они, все втроем, молчали, отходя от пережитой бури и боясь пошевелиться, чтобы не накликать новую беду. От только-только пережитого шумело в голове, а тело Хозяина казалось совсем легким, изнуренным, будто и не было этих десяти с гаком лет. Ванька чувствовал, как дрожало сзади тело Сойки — и почему-то вспомнил, что хотел нарвать ему подснежников, и подумал о том, каково бетам смотреть на такого Конто, и прижал Хозяина к себе сильнее. Наконец, где-то сзади пошевелился Кукла и тихо, тише журчания речки, всё еще заикающимся голосом произнес: — Н-нужно отнести Хозяина в к-кровать. Ваня также тихо вздохнул — и поднял Конто на свои подрагивающие руки.