la segunda oportunidad

      Конто просыпался несколько раз: вот над ним склонился, кажется, Кукла, приподнимает ему голову, чтобы дать выпить что-то густое, мягкое, и Конто сразу проваливается обратно; вот Мелочь приподнимает ему веки, и Конто чувствует пальцы у себя на шее (от этого он пытается дернуться, но сон клещами затягивает к себе).       Он плавал в зыбком мареве, казалось, целую вечность, и когда окончательно смог открыть глаза, за окном уже было совсем темно, даже звезд не было видно. Конто неудачно дернул головой – в голове всё поплыло, стало дурно, и он едва нашел в себе силы перегнуться через кровать, когда его вырвало в — странно — будто заранее поставленный таз.       Когда он разогнулся, к его губам поднесли стакан. Конто послушно сделал пару глотков холодной проточной воды. Откинувшись на подушки и всё еще чувствуя противную слабость во всем теле да дурной привкус рвоты во рту, Конто сфокусировал взгляд — и обнаружил Ваню, что мрачной глыбой примостился у его кровати и вертел в руках наполовину пустой стакан.       Конто попытался что-то сказать, спросить у Вани, что случилось — потому что в голове всё до сих пор было как будто утоплено в толстом слое ваты, через который и мысли-то продирались с трудом, — но из горла вырвался только почти неслышный сип, и Конто даже замолк от удивления. Это он, что же, кричал так сильно? Случилось что-то страшное? Он попытался опять привлечь внимание Вани, но тот и сам уже поднял на него взгляд.       — Молчи, Конто. Мелочь сказал еще день хотя бы тебе не напрягаться. Спать не хочешь?       Конто, не дерзая больше мотать головой, тяжко приподнял руку, качнув в отрицательном жесте. Ваня на это только вздохнул. Альфа вообще глядел серьезно, непривычно грустно, и вся его массивная фигура выражала сильнейшую степень усталости, когда после физической слабости наступает слабость умственная. Конто было больно смотреть на такого Ваню, обычно веселого и добродушного, и он подспудно уже начал подозревать, что случилось что-то страшное с кем-то из своих — и эта мысль так его напугала, что Конто даже смог найти в себе силы потянуться к Ване и выдохнуть через пересохшие непослушные губы вопрос:       — Что-то случилось? Кто… — он не смог закончить: голос предательски опустился на хрип. Ванька послушно протянул ему стакан, но, казалось, на вопрос рассердился.       — Ты, блять, случился, Конто. Не помнишь? Так я тебе расскажу, — несмотря на злые слова, голос Вани звучал тускло, будто он уже и злиться устал. — Два приступа за один день, Конто, еб твою.. — он глухо, громко вздохнул. — Возвращаюсь я к обеду, а на кухне вместо супа — ты. Ты не дышал четыре минуты, Конто. Блять, думал, уже хоронить придется.       Кулаки его рефлекторно сжались, но быстро обмякли, и Конто сам удивился, как смог это разглядеть в глубокой темени. Ване так очевидно было плохо, что Конто, презирая слабость, потянулся, схватил его ладонь и притянул к себе. Альфа послушно пересел на кровать, прогнувшуюся под его богатырским весом, и Конто схватил его ладони в свои, грея от своего тепла. Главное, что он смог вычленить из речи Ваньки, — так это то, что тот боялся его потерять, и Конто абсолютно необходимо было доказать обратное:       — Ванька, всё…       — Нет, блять, Конто! — Ваня вырвался из его рук. –Только не говори мне, что всё в порядке, потому что все пиздец, Конто! Это пиздец. Ты едва не умер у меня на руках, Конто, ты это понимаешь?       Ванька, видимо выпустив весь оставшийся у него боевой запал на этот последний заклик, грузно опустился поперек кровати, прижав Конто ноги, и невидяще посмотрел в потолок.       — Конто, я тебя просто прошу. Один раз я тебя попрошу — и больше не буду с этим доебываться, веришь? — он повернул голову, и в темноте комнаты глаза его осветились от блеска луны в какой-то неопределимый колдовской цвет. Конто, завороженный этим светом, кивнул, думая о том, что данное сейчас обещание точно должно записаться где-то среди звезд Большой медведицы. — Постарайся себя поберечь, хорошо? Не доводи до греха. Уйдешь ты — уйдут все. Хоть о них ты подумай, если о себе не хочешь.       Конто долгим взглядом ответил на его просьбу. Он многое хотел сказать: что далеко не на нем тут всё держится; что тот же Ванька между всех альф обладает большим влиянием; что бет сплотил между собой Сойка, опеку над которым поначалу взял чуть ли не каждый в поселении и который сейчас лавировал между интересами всех людей, завоевав себе их расположение; он хотел сказать, что совершенно не напрягается, а то, что произошло — досадное недоразумение, единичный случай, невесть откуда проявившийся след давно минувших дней; наконец, что Конто очень спокойно и счастливо живет и умирать не собирается еще лет сорок, — но, чувствуя важность этого обещания для Вани, только молча кивнул.       В темноте даже привыкшими уже глазами было не увидеть выражение лица альфы, но Конто каким-то седьмым чувством, которое всегда активизировалось у него рядом с близкими людьми, почувствовал, что Ваня улыбнулся. От этого он и сам расслабился на подушках, и даже придавленные ноги, кажется, стали меньше давить. Конто думал о том, чем обернется для него это обещание: что, всё же, Ванька имел в виду? Вряд ли он хотел, чтобы Конто перестал хлопотать по хозяйству: в конце концов, лишние рабочие руки никогда не помешают, особливо в преддверии начала сезона. Да и едва ли готовку можно считать стоящей серьезных ментальных и физических усилий. Вспомнить бы, из-за чего случился приступ — может, тогда стало бы яснее…       Конто начал медленно прокручивать в голове весь день, вспоминая кофе, подрывника, завтрак, Сойку — пока не остановился на разговоре с Мелочью насчет нового альфы. Бог ты мой, альфа!..       Конто умудрился совсем про него забыть. Он должен был проверить его еще днем, вечером тот мог очнуться — а Конто, как старая развалина, провалялся до глубокой ночи в кровати! Пока он лежал тут пластом, альфе могло внезапно стать хуже, или он проснулся, дезориентированный и разбитый, и невесть что мог подумать, да в конце-то концов, его же только-только прочистили от гаша — и неизвестно, как его организм отреагирует дальше. Представив, сколько всего могло за это время случиться, Конто разозлился сам на себя за то, что не может сейчас даже выползти из кровати. Боже, когда это он успел стать дряхлым стариком?       Не в силах больше молчать, Конто сделал еще один глоток из зажатого в ладони стакана, промочив горло, и первым обратился к Ваньке:       — Вань, подрывник тот… у него был кто?       — Подрывник… — выдохнул альфа в темноту, как бы не услышав остального вопроса. — Гнида, блять, системная. Это из-за него приступ начался, да? Чего он тебе наговорил?.. А, блять, неважно, выкину его завтра же в Подъярном — и пусть пиздует на все стороны.       — Ваня! — от возмущения задохнулся Конто, даже привставая на кровати, чтобы прямо взглянуть на альфу. Ванька на это только отвернулся от него лицом да уперто выдвинул вперед челюсть.       Конто, обеспокоенный сразу и тем, что Мелочь, похоже, рассказал все-таки о той татуировке — и хоть бы только Ване, — и словами самого Вани, и злостью его голоса, испуганно завозился под одеялом, стараясь выползти. Ваня чуть привстал на локтях, дав возможность подтянуть колени к груди, но всё еще не смотрел на Конто, замерев на краю кровати, у его ног.       «Ну, — попытался утешить себя Конто, — значит, альфа хотя бы жив. Еще жив».       Прямо сейчас он разрывался между желанием сейчас же побежать к неизвестному этому подрывнику, чтобы проведать (боже, может, хоть Сойка к нему вчера зашел покормить, или Мелочь — Мелочь же должен был его осмотреть, да?), и внутренней тягой успокоить растерянного альфу, так явно за него испугавшегося.       Боже, Ванька-Ванька.       Конто уже чувствовал, как тугая пружина, что затянулась в груди после первого же злого слова альфы и придала ему не хватающих для разговора сил, начинает медленно раскручиваться, отпускать, и от этого по всему телу пробегает сильная дрожь, как при лихорадке, а глаза начинают слипаться. Поэтому последним усилием он, почти неразличимо из-за едва слушающихся губ, попытался словами донести до Ваньки то, что смутным предчувствием вилось в его душе:       — Ванечка, ничего не случится. Всё уже хорошо. С ним — хорошо.       Ваня только вздохнул — Конто знал этот вздох, знаменующий упрямое нежелание менять свое решение, — но, видимо, глубокая ночь тоже действовала на него, как и на Конто, а может, он просто слишком устал — так или иначе, но Ваня не стал вновь разжигать спор из оброненных Конто слов.       Сам Конто, ощущая на всё тяжелеющих веках близкий глубокий сон, тоже не стал распыляться, сам по себе зная, что завтра (уже сегодня?) проснется всё равно с первыми петухами и сможет встретить Ваню во всеоружии. Пока же он, извинительно вздохнув и отставив на тумбочку пустой уже стакан, что невесть как закатился ему под бок, потянулся к Ванькиным волосам — ему пришлось перегнуться буквально через себя, но Конто не жаловался: так можно было улечься на собственные колени и прикрыть глаза, — и запустил ладонь в густые, давненько уже не стриженые космы, мягко его лаская, сдерживая дрожь в руках, чтобы не рвать чужие волосы.       Когда Ваня под его ладонью одобрительно, хоть и несколько тихо, зарокотал, Конто почувствовал внутри привычное уже ощущение полного довольства, которое возникало, когда люди вокруг него были счастливы. С этим последним чувством в груди он и провалился в сон, осязая рядом приятное тепло человеческого тела.

***

      Конто спустился на кухню, зевая, буквально через пару часов: он проснулся как раз перед рассветом, когда даже теней не видно и всё вокруг теряется в глубокой черноте. Он на ощупь включил конфорку и, полюбовавшись немного на яркий голубой огонек, привычно насыпал кофе в турку, поставив его кипеть.       Когда он проснулся, Ваньки уже не было: наверное, вернулся к себе сразу, как Конто уснул. Подумать только, этот несносный человек из-за одной неприятности с Конто полночи просидел у его кровати и, уж верно, сбил себе весь режим: он ведь вставал обыкновенно еще раньше Конто, поднимаясь на обход леса и возвращаясь только к завтраку. Конто представил, каким разбитым будет себя чувствовать альфа, если по его вине сегодня проспит свой утренний ритуал, и только грустно вздохнул.       Уже распланировав себе, что на завтрак нужно будет приготовить в качестве извинения любимый всеми кофейный пирог, Конто повернулся в сторону погреба, собираясь достать муки (если начать сейчас, то времени хватит даже дать тесту настояться, хотя и придется поторопиться), но увидел глубокую кастрюльку, со всех боков укутанную в полотенце, и потянулся проверить, что в ней.       Вдыхая в полной темноте запах теплого кофейного теста, Конто будто вживую видел Куклу, глубоким вечером замешавшего муку. Фартук его наверняка сбился немного набок и лоб оказался весь в белой пыли, когда он по въевшейся в него привычке потянулся пригладить бровь, думая. Конто тихо-тихо улыбнулся, чтобы не спугнуть свое счастье, с безотчетным чувством глубокой приязненности ко всему, кажется, миру, закутал тесто обратно в полотенце — и, полный энергии от мысли о своих, в последний момент подхватил с огня уже собирающуюся выкипеть турку.       Он полминуты колебался, думая, пойти ему на улицу или сразу же, прямо с чашкой кофе, проведать гостя. Сквозь окна белели сложенные рядышком бетонные столбы (ох, уже сегодня начнут альфы баню класть; нужно будет добрый обед для них справить) да кое-где у деревьев сиротливо приютились последние клочья снега — и Конто вдруг увидел, как много-много лет (если не сказать — жизней) назад он каждое утро сидел на балконе, куря сигарету в золоченном мундштуке, и снизу белели искусные столбы арок, как сейчас белеет бетон за окном, и повсюду лежали не убранные с вечера горки соли, которые разбрасывали летом вместо настоящего снега…       Недоуменно тряхнув головой — откуда только такое вспомнилось? — Конто уверенно отвернулся от окна и пошелестел шерстяными тапками в сторону гостевой.

***

      Притворив за собой дверь, Конто мягко подошел к разложенному дивану и присел на самый краешек чистой льняной простынки. Грея руки о чашку кофе, он всматривался в уже начинающем пробиваться свете в лицо альфы, что выглядел, кажется, даже немного здоровее вчерашнего (впрочем, предрассветные сумерки тоже могли скрывать часть ушибов). Его руки лежали поверх одеяла, и Конто казалось, что он может увидеть тот страшный след, что так обеспокоил Мелочь.       Странно, но Конто совершенно его не боялся. К служкам и слугам Правительства отношение было практически везде одинакое — и не сказать, что незаслуженное: за просто так людей «гнидами» считать не станут, — и Конто так же, как и все, их боялся и верил: увидеть «осененного орлом» и не отвернуться сразу — значит, накликать беду. Он их, если быть совсем с собой честным, и не воспринимал даже как настоящих людей — так, скорее, безликие шестеренки, что штампуются небось где-то в подземных казематах и так же безлично выполняют свою работу.       Но вот он, возможный агент, лежит: казалось, нечеловеческий придаток к Правительству, на деле — человек, едва не умерший при передозировке гашем, невесть как оказавшийся в глухом лесу, да с синяками по всему телу. Перенесенные альфой злоключения, даже окажись он «осененным», незримо приближали его к настоящим людям — к тем, кто приходил к Конто и оставался с ним, и Конто уже воспринимал его не как угрозу, а как того же несчастливого подрывника, которому в первую очередь нужны были дом, еда и защита — а таким людям Конто умел и любил помогать.       «Еще и ухо это кривое», — хмыкнул про себя он. Нет, никак нельзя бояться человека, у которого одно ухо как будто всё время вперед смотрит. «Как у собаки какой ухо назад завернулось, и она не может его сама вправить», — вдруг понял он весело.       Глубоко задумавшись и маленькими глотками цедя кофе, Конто даже не заметил, как зашевелились крылья носа, сжались пальцы на обветренных ладонях — и очнулся он только на звук смешливого, невнятного еще со сна голоса:       — Омега, приличным людям не пристало смотреть, как другие спят.       Конто встрепенулся: и правда, засмотрелся, уже рассветает почти — и вскочил с кровати, чуть не расплескав кофе и пропустив мимо ушей обидное «омега». Он остановился на безопасном расстоянии и всмотрелся еще внимательнее: сейчас, в осмысленном состоянии, весь альфа будто преобразился. Сдвинулись вверх уголки рта, изогнулась густая бровь, и сам он будто подобрался изнутри. Конто посмотрел в глаза, еще серые от утреннего света, и только кивнул в ответ.       — С добрым утром. Прости, что разбудил, просто проснулся рано и сразу к тебе пошел.       Альфа тихо принюхался, непонятливо сморщив переносицу, но всё же усмехнулся озорливо:       — Так я — это то, что помогает вам просыпаться с утра? Не волнуйтесь, если бы я знал об этом чудесном факте заранее, то непременно остался бы полежать подольше, чтобы вы мной смогли вдоволь налюбоваться.       Конто даже растерялся сперва: сонному мозгу пришлось с боем прорываться через словесные кружева лишь для осознания того, что ничего важного гость так и не сказал. Бог ты мой, как у него это получилось? Альфа же проснулся минуту назад, откуда в нем такие цветистые фразы? Конто присмотрелся к едва подрагивающим векам — точным показателям того, что альфе, должно быть, плохо — и совсем растерялся. Зачем кому-то притворяться? В ответ он встряхнул головой и просто ответил:       — Хорошо, — спустя еще пару секунд Конто наконец смог, несколько отстранясь от непривычной манеры альфы вести разговор, вспомнить, что же ему надо было спросить в первую очередь: — Ох, точно. Как ты себя чувствуешь? Мелочь сказал… Пока кажется, что у тебя только растяжение, но если есть что серьезное, то скажи сразу, — Конто остановился на пару секунд, соображая, и всё же добавил нерешительно: — И называй меня хоть на «ты». Я Хозяин, кстати.       Альфа на всем протяжении его речи едва заметно хмурился — не вглядывайся Конто так пристально, ни за что не обратил бы внимания — и как-то нервно обводил взглядом комнату, но когда Конто закончил, то был всё так же смешлив и уважителен. Конто всё же позволил себе удивиться: ну же, ведь человеку явно нехорошо — видно и по едва подрагивающим пальцам, и по маленьким капелькам пота на висках — так зачем же он так над собой издевается?       — О, не беспокойтесь, мое бренное тело излечивается от одного взгляда на такое прекрасное божье творение, каковое вы собой представляете. Вы, если позволите, в момент крайней нужды появились над смертным моим одром и вдохнули жизнь…       Уже не слушая, что отвечал альфа (всё равно же очевидно, что он говорил неправдивые вещи. То ли пытался бахвалиться, то ли просто надеялся заболтать собеседника; вполне возможно, что это всё же была своеобразная пост-реакция на прием гаша, но Конто и в этом не случае не собирался его больше слушать), Конто присел перед кроватью на корточки, как разговаривают обычно с детьми, не желающими вставать, и невежливо его прервал на полуслове:       — Послушай. Вчера тебя полтора километра нес на себе один очень хороший человек. Когда он принес тебя сюда, ты уже почти умер от передозировки гашем, — Конто говорил медленно, стараясь при этом не обидеть, но не позволил альфе прервать зрительный контакт, щелкнув перед ним пальцами, когда тот на словах про гаш как-то побледнел и попытался отвернуться. — Мы тебя едва смогли откачать. У тебя ушибы по всему телу и растяжение, и неизвестно, как долго ты будешь восстанавливаться. — Конто оперся локтями на диван, ненавязчиво пересекая чужое пространство, и серьезно посмотрел на альфу. — Я ничего от тебя не хочу. Я ничего от тебя не требую. Но я уже видел тебя в плохом состоянии, и если тебе дурно — просто не притворяйся здоровым, хорошо?       С тем, как всё больше света попадало в комнату, всё более глубокий зеленый цвет принимали глаза альфы, и от этого в голове у Конто начало глухо шуметь — будто из-за пригорка подымается повозка и слышен только шелест колес о сухой песок, — но ему вдруг вспомнилась лопоухая собачка, каковой представился ему альфа, и он даже улыбнулся мягко на последних своих словах.       Конто медленно убрал руки с одеяла и, скрипя уставшими уже суставами, встал, пока альфа, со сжатыми в тонкую полоску губами, не отрывая глаз, смотрел на него. Альфа рефлекторно, бессознательно собрал в кулаки простынь, стянув ее с краев, — и Конто опять показалось, что он совсем, совсем еще маленький: ну, точь-в-точь так же стискивали одеяло дети, очнувшись от страшного сна и боясь позвать родителей.       Альфе некого было звать — и он, собравшись с силами, тяжело, устало кинул в Конто словами:       — Ну что же, хозяин этого чудесного места. Я Томас. А теперь, будь добр, оставь меня, пожалуйста.       Конто кивнул, снова пропустив мимо ушей озлобленный тон — в конце концов, все собаки огрызаются на появившуюся угрозу, это же не значит, что они плохие, — и отправился обратно на кухню, даже довольный тем, как прошел разговор.

***

      На кухне же опять хозяйничал уже проснувшийся Сойка: был поставлен чайник, а сам он зарылся в банках с травяными настоями. Конто, аккуратно вошедший со стороны гостевой, недоуменно хмурился — неужели эта балка над дверью всегда была такой покореженной? Нужно будет хоть Сохатого попросить ее справить — и тихо, по-утреннему поздоровался с бетой.       Сойка сначала только угукнул, доставая липовый сбор, но потом, встрепенувшись всем телом, быстро обернулся — и Конто сам не заметил, как оказался в крепких объятиях. Бета, немного отстранившись, начал лихорадочно его ощупывать, будто боялся не досчитаться у Конто какой-нибудь конечности, и Конто, мягко рассмеявшись и неаккуратно кинув на стол пустую чашку кофе, уже сам притянул Сойку в свои руки.       — Эй, Сойка, не бойся, все руки-ноги на месте. Даже голова бедовая на плечах сидит, а не валяется под кроватью. — Конто пригладил его легонечко по холке, и Сойка, казалось бы, даже немного успокоился: по крайней мере, он наконец начал болтать на обычной своей скорости, а не пугающе молча его осматривать.       — Боже, Хозяин, с тобой всё хорошо? Ты не представляешь, как мы все за тебя испугались! Ванька вчера целый день от тебя не отходил, Кукла наготовил как на целую армию и не выпускал из-за стола, пока мы всё не съели! Братов еле отговорили на Луганку ехать, чтобы оттуда доктора привезти — нет, представляешь, Браты — и на Луганку! Боже, Хозяин, как же страшно было, ты глаза закатил и дрожал, и Кукла пытался помочь, но у него не получалось, и я побежал, а там Ванька, и Ванька тебя спас! — Сойка, захлебываясь, рассказывал всё, что ему вспоминалось, уткнувшись носом в чужую шею. Конто, не желая его еще выпускать из своих объятий, только гладил бету по плечам, усмиряя чужую дрожь. — Хозяин, Хозяин! — Сойка оторвался от Конто, чтобы взглянуть ему в глаза. — Я тогда так боялся, что тебя не станет, и Ванька еще молчал всё время, и Профессор пришел, будто сразу узнал, и сказал мне, что с тобой всё будет хорошо с такими защитниками, но я не верил, потому что ты глаза тогда так страшно закатил, а теперь ты тут! — Сойка даже задохнулся, набирая воздух, и Конто воспользовался этим, чтобы мягко ему улыбнуться:       — Ну, ну, хороший мой, уже всё хорошо, всё прошло. Единственный раз вчера такое случилось — и больше не будет, веришь?       Сойка, задумавшись немного, яро замотал головой, отрицая, — и Конто опять рассмеялся:       — Ну, значит, придется доказывать. А начнем, пожалуй, с завтрака. Будешь помогать?       Сойка радостно согласился, и только тогда Конто выпустил его из рук. Разойдясь по кухне, Конто наказал Сойке поставить в духовку пирог, а сам занялся чисткой картошки: после вчерашних треволнений легкий куриный бульон отлично подойдет, чтобы мягко убрать все воспоминания о пережитом.       Привычными экономными движениями счищая кожуру в мусорку, Конто успевал одним глазом и приглядеть за Сойкой, который ходил всё еще немного потерянный — умудрился даже врезаться в бок стола, пока искал полотенца; после пары таких инцидентов Конто просто посадил его рядом с собой нарезать овощей на обжарку, так что сейчас они прочно соприкасалась коленями, и Сойка, кажется, немного успокаивался — и заодно подумать о том, насколько сильно ударило по всем вчерашнее происшествие. Ваня, теперь Сойка, а по его рассказу и Кукла, и Браты — все будто с ума посходили: ей-богу, вот только беглым Братам не хватало еще ехать в колонию за доктором.       Негромко вздохнув, Конто про себя решил, что нужно будет вскорости заглянуть ко всем в гости, проведать, поболтать — может, договориться заодно о том, когда им стоит начать бороновать землю. Или сегодня об этом поговорить, когда альфы придут фундамент под баньку класть? Конто снова вздохнул: в любом случае, сначала нужно разобраться с этим альфой Томом да Ванькой, что, кажется, всерьез вознамерился от него избавиться. Ох.       — Не бойтесь, Хозяин, — вдруг пихнул его под бок Сойка, облегченно улыбаясь. — Всё уже хорошо будет.       Конто, вспомнив собственные слова, глубокой ночью произнесенные перед Ванькой, благодарно боднул Сойку в плечо — и они вернулись к готовке.