***
Успокоившись, Конто ватными руками в последний раз пригладил Кукле затылок и немного отодвинулся. Бета, бледный, как простыня, распрямился в его руках и открыто встретил его взгляд. Конто смотрел на его лицо — гордое, красивое лицо, — и острая грусть поднималась в его душе. Он уж было собирался заговорить, чувствуя: уже можно, — но Кукла его опередил: — Хозяин, я понимаю. Я… больше никогда, вы мне должны не верить, я… — Эй, Кукла, Кукла, — Конто положил руку ему сзади на шею, забираясь ладонью под густую гриву и перебирая мелкий волос под затылком. Кукла на это поежился, не желая принимать его ласку, и у Конто сжалось сердце. — Я хотел сказать, что уже готов завтрак, а мы оба еще даже не ели. Нет, Кукла, посмотри на меня, пожалуйста, — он зафиксировал мягкой хваткой шею беты, когда тот опустил глаза. — Я очень расстроен, но ни в коем случае не тобой, понимаешь? Давай мы сейчас позавтракаем, ты пойдешь спать, а вечером, когда ты отдохнешь, мы поговорим. Пожалуйста, Кукла не делай глупостей, хорошо? Кукла усмехнулся грустно, провел ладонью по опухшим, заплаканным глазам, но послушно встал, когда Конто потянул его за собой. Они оба прошли в дом, застревая в предбаннике: Кукла опять остановился в проходе, сжав в кулаках полы наброшенного на плечи халата и будто набираясь сил, чтобы его скинуть. Красивый, гордый Кукла, потомственный горожанин (это читалось и в тонких пальцах, и в аккуратном остром носе, но больше всего — в его выправке, заставляющей Куклу нести себя, высоко подняв голову) — этот Кукла весь сжался, сгорбился, будто надломился, и выглядел таким потерянным, каким не был, пожалуй, никогда: даже только придя к Конто, он еще держался за счет чувства внутренней своей правоты и достоинства. Сейчас же из него будто вытащили всё, что составляло Куклу, и слово «Вина» тяжелейшими оковами нависло над его плечами. Конто, повинуясь внутреннему порыву, не в силах больше на это смотреть, тихо приблизился к бете и аккуратно разжал крепкую хватку ладоней, сомкнувшуюся на его халате. Придерживая Куклу за локти, Конто заговорил: — Тише, тише, хороший. Я знаю, о чем ты думаешь, но, пожалуйста, не делай этого. Тебе не нужно страдать. Ты уже настрадался, Кукла. Не отказывайся от меня, пожалуйста. Не отказывайся от нас. Мы всегда будем рядом, мы поможем, пожалуйста. Пожалуйста, Кукла. Бета кивнул, но кивнул скорее своим мыслям, чем соглашаясь с Конто, и у последнего от этого жеста даже ослабли колени. Впрочем, халат Кукла оставил в покое: вместо этого он, слабо улыбнувшись, мягко — мягко! будто это Конто сейчас нужно успокаивать! — пробормотал: — Пошли завтракать, Хозяин. Конто отчаянно на него взглянул, надеясь получить четкий ответ на незаданный вопрос. Бета только отвел глаза и уже сам, схватив Конто за запястье, потащил его вперед. Кукла, всё еще сгорбленный, всё же будто стал немного выше, чуть распрямился, и у Конто закружилась голова от осознания того, что несет за собой это мнимое облегчение.***
Такое уже было. Такое уже было, и Конто страдал тогда так же сильно, как и сейчас. Лет, получается, с пять назад жил с ними Виселец — совсем еще молоденький, светловолосый, красивый альфа, которому пьяный отец в раннем детстве отрубил кисть руки, и он с того времени промышлял на улицах попрошайничеством да мелким воровством. Отсидев к своим семнадцати годам три года колонии за кражу, альфа, без денег и планов, в одних только летних ботинках да с котомкой за спиной, пешим ходом добрался до Подъярного, а оттуда уже люди отправили его к Конто — «туда, где все вы, угашенные, свой срок доживаете». Он пришел, беззащитный и растерянный, по свежему снегу, и его приняли, как принимали всех в доме Конто. Виселец легко влился в их повседневную жизнь: короткими зимними днями он, хоть и не помогая особо, откровенно не мешал, зато вечерами приходил к бетам и развлекал их старыми сказками (по-особенному он глядел во время этих историй на Куклу, и Конто, видя это, мягко улыбался). Конто замечал, конечно, как альфа иногда нет-нет да глянет на тропку, протоптанную из их поселения в Подъярное, но не имел ничего против: Сойка говорил, что ни гнилью, ни смертью от него не тянет, так что ничего страшного он задумать не мог. Конто даже отправил его на зимнюю ярмарку в ближайший город: думал, может, присмотрится там, или к купцам в услужение пойдет, или где подмастерьем пристроится. Подрывников нигде особо не привечали, но для молодого альфы дорог всяко было больше, а Конто не хотелось обязывать его хоронить свою жизнь в их захолустье. А потом из Подъярного пришли люди с вилами. Потрясая своим оружием, люди наперебой кричали, и перепуганный Конто, прижавший к себе Сойку, понял только что-то про украденную у старосты на ярмарке огромную по их меркам сумму, собранную всеми деревенскими, которую староста должен был то ли положить в банк под проценты, то ли занести на полюдье. Конто, испуганный сверх меры видом озлобленной толпы, только глупо открывал рот, не в силах ничего сказать. Его вместе с выбежавшими на крики бетами задвинули назад свои альфы: безоружные, не успевшие схватить даже завалящей лопаты, они выстроились в полукруг у дома Конто, интуитивно задвинув всех, кто слабее, в центр, и собирались защищаться. Конто смотрел на эту картину: их было девять альф (и даже Мелочь, в смешных своих туфлях на каблуке, стоял ближе к краю) да четыре беты из тех, что могли хоть что-то сделать — и было почти тридцать деревенских, все сплошняком грузные, работящие альфы, сейчас злые до невозможности — и у Конто тогда перехватило дыхание. Кто знает, может, до крови бы и не дошло: всё же с подъяровцами они в большинстве своем хорошо общались, брали заказы у тамошнего кузнеца и сами привозили на продажу травяные настойки Конто да оставшиеся неиспользованными животные шкуры… И всё же Конто обрадовался как в последний раз, увидев, как над головами своих и чужих людей всплыла косматая шевелюра Ваньки. Ванька, больше самого высокого из альф почти на полторы головы, вышел между рядами и, пока Конто уводил всех выбежавших из дома бет обратно, чтобы им часом не попасть под горячую руку, Ваня смог договориться. Конто это понял, когда выглянул в окно и заметил, что подъяровцы уходят, а альфы — свои альфы, слава всем богам — тяжело разворачиваются, чтобы зайти в дом. Ванька шел позади, упрямо выдвинув челюсть, а рядом с ним медленно плелся Виселец, подволакивая ноги. Когда все зашли и разместились на кухне — беты стояли за спинами альф, мрачно перешептываясь, — а Конто только пытался прокашляться, чтобы что-то решить (он и сам бы не смог сказать в тот момент, что), слово взял Ванька. Прислонившись к косяку двери, он далеко не ласково выпихнул Висельца посеред комнаты и кинул ему: — Давай. — Что мне нужно дать? — Виселец, замерев, неуверенно оглянулся на людей, ища поддержки, и встретился с такими же обеспокоенными взглядами. — Ваня, если ты думаешь, что я как-то могу тут помочь… Ваня на эти слова, казалось, совсем вызверился: встав посреди дверного проема, он, пригнув лобастую свою голову, как делают звери перед атакой, зарычал зло: — Давай, блять, решать, что с тобой делать будем. Можем просто тебя в Подъярное отправить, чтоб они из тебя выбили, куда ты деньги уволок. Могу тебя сам… — Ванька, ты что? — Ванька! — Ваня, Ваня, стой, — заволновался Виселец, когда альфа, не слушая окриков, двинулся на него. — Ты что, думаешь, что я украл? Помилуй боже, да зачем? Да ведь на ярмарку я не один ездил, со мной Мелочь был! Чего ты на меня сразу-то? А он? Он? Конто, стоящий в углу, заметил, как покраснел от злости Мелочь, как вцепился ему в локоть его омега, удерживая, — и увидел, как Ваня, подойдя, приподнял Висельца за загривок, отрывая его ноги от земли. Увидев совсем испуганные глаза Висельца и страшный угол, под которым вывернулась его шея, Конто рванул вперед, собираясь успокоить Ваню, и заметил краем глаза, как слева такой же перепуганной тенью пробивается Кукла, — но Ванька остановил их обоих движением руки: — Хозяин, у тебя всё еще кольцо с перепелкой на ободе? Что Виселец тебе подарил? Конто, застопорившись, только прохрипел от неожиданности что-то утвердительное. Ваня, смотря на задыхающегося Висельца, кивнул с какой-то мрачной решимостью. — Порфирьич с месяц назад в шинок пошел с кольцом, а вышел — без. Примечательное такое колечко, серебряное да с выбитой птицей по ободу. Кукла? — Ваня опустил Висельца на землю, всё так же не разжимая хватку, и Кукла, которого двое альф держали за талию, не давая выбежать, рванулся еще сильнее: — Ваня, отпусти! Ваня, что ты делаешь-то, совсем с ума... — Кукла! — прикрикнул на него Ваня. — Цепку помнишь? А? Которую он тебе на коляды подарил? А оберег золоченный? А спросил ты его, откуда у него такие подарки, а? Отвечай, выблядок ты выебистый! — он повернулся обратно к Висельцу. — А ответишь ты, блядь, почему подъяровцы говорят, что у них на могилках вурдалак завелся, который могилы расхищает? И куда ты каждую ночь из дома пиздуешь, расскажешь? Альфы вокруг заволновались, зашумели. Кукла, мгновенно побледневший, потянулся инстинктивно к шее, боясь тронуть цепочку, а Виселец только захрипел тихо: — Пусти… — и, когда Ваня от него отошел, хмурясь пуще прежнего, он, вернув себе равновесие, оглянулся, находя глазами Куклу, и пошел прямо к нему. Не обращая больше ни на что внимания, он вглядывался в глаза беты, что застыл перед ним, не в силах сдвинуться, и шептал мягко, ласково, будто это не его только-только душили сильные руки: — Это же для тебя было, хороший. Никому от этого плохо не было, а ты расцвел наконец. Если б ты только со мной пошел, я бы... Кукла на этих словах задрожал, что осиновый лист, сорвал непослушными пальцами цепочку со своей шеи, кидая ее Висельцу под ноги, и, сверкая глазами, только прошипел: «Хватит», — прежде чем, развернувшись, сбежать в свою комнату. Конто застыл, смотря вслед Кукле, не зная, что ему делать в первую очередь: бежать за Куклой, успокаивать Ваню, смотреть, что сталось с Висельцем, насколько это правда, — но Ванька и тут ему подсказал: — Хозяин, иди к Кукле. И Сойку возьми. Мы тут сами, — альфа, видя, что Конто боится оставлять их одних, пообещал, сам злясь от своих слов: — Ничего с этим выблядком не станется. Иди. Тогда Конто на пару с Сойкой весь вечер провел рядом с Куклой, зная, что присутствие людей рядом — это главное, что ему сейчас поможет. Спустившись уже к ночи, на кухне он обнаружил только Мелочь, собирающего в сумку какие-то склянки. Мелочь, подняв на Конто взгляд и заметив, как он замер в проходе, с ужасом смотря на бинты, долго его уверял, что с Висельцем ничего не сделали, он жив и здоров — и только тогда Конто успокоился, когда поутру вместе с подъярским старостой пришел Ваня. Альфы сказали, что Висельца увезли на двуколке вызванные жандармы, и даже показали повестку на предстоящий суд. Конечно, Конто всё же не поверил до конца: слишком жутко смотрел тогда Ванька на Висельца, из-за дурости которого угрозе подверглось всё поселение. В конце концов, Ванька признался, что Висельцу дали выбор: или вернуть деньги да отрабатывать в деревне свое честное имя, помогая в хозяйстве, батрачась на чужих полях, засыпая на соломе и питаясь, чем люди помогут, — или отправиться в колонию на бесплатные хлеба. Да, Конто в глубине души знал, что выбрал бы Виселец — альфа, не работавший ни одного дня своей короткой жизни, — но даже сейчас думал, что ему стоило бы дать еще один шанс.***
Та зима была тяжкой: хандрящий, усохший от волнений Кукла, заболевший омега Мелочи, который так и не смог окончательно поправиться, появившийся словно из ниоткуда старенький бета, назвавшийся Профессором, и, наконец, Виселец… Боже, как же тогда все переживали… Конто, следуя по узкому коридору вслед за бетой, думал, что Висельца тогда вынудили принять свое наказание; он думал, что же сделает Кукла, если захочет себя наказать, и сильнее стискивал зубы. Почему же всё с каждым днем становится только сложнее? Когда они проходили мимо гостевой, оттуда, припадая на одну ногу и тяжело дыша, выглянул Том. Ухватившись за дверную ручку, он тяжело оперся о дверь и, видимо, хорохорясь, начал говорить: — Эй, милый хозяин, ты мне обещал... Конто, разрываемый изнутри, усталый, старался одно только не отстать от Куклы, и поэтому едва ли мимоходом успел взглянуть на альфу: — Пожалуйста, Том, вернись в кровать. Я потом принесу тебе завтрак. Кукла, протискиваясь мимо Тома, только бросил отрывистое: «Привет, альфа, я Кукла», — и они оставили застывшего, донельзя чему-то удивленного альфу позади.***
Как только они вошли (впрочем, вошел скорее один Кукла: Конто просто ввалился на кухню, слишком задумавшись), Сойка оперативно бросился накрывать на стол. Он не решался заговорить, но активно кидал взгляды на обоих. Конто его понимал: что он, что Кукла, небось, сейчас выглядели как пехота времен Бурской войны после сложного сражения, избитая и обессиленная. Уже когда они садились за стол, позади нарисовался сонный Сохатый. — Привет поварам, — зевнул он в кулак, — сейчас уже альфы подбегут, можем садиться. Он, со сна не заметив настроения за столом, сам завязал разговор, повернувшись прямо к Конто и щуря слезящиеся глаза: — Хозяин, с тобой всё хорошо? Я вчера от Ваньки домой вернулся переодеться, а как на обед пришел, так тут все уже будто с ума посходили, — он отхлебнул липового отвара, потянулся к печенью; Сойка, виновато кося глазом, взял себе кусок пирога, и Конто, вздыхая, тоже положил себе и Кукле по порции печенья. — Говорят, ты при смерти был. Я и не поверил: говорю, вы что, с Хозяином такого случиться не может. Так и оказалось, да? — усмехнулся он. Сойка уж было встрепенулся, собираясь открыть рот, но Конто успел его прервать: — Да, Сохатый. Уже всё прошло, нечего было и волноваться. Конто кинул еще один предупреждающий взгляд на Сойку: пусть хоть один человек не будет сходить с ума от волнения по его вине — и понятливый Сойка, громко вздохнув, промолчал. К этому моменту уже стучали в дверь чуть не проспавшие альфы — Ваня, как Конто и предсказывал, сейчас спал непробудным сном и, против своего обыкновения, никого не разбудил, так что собирались они в спешке — все расселись и, тихо переговариваясь, продолжили завтракать.