***
В следующий раз осознав, что он очнулся, Томас разрешил себе на некоторое время расслабиться на кровати, не позволяя реальности проникнуть в свой разум. Пусть эконом подождет под дверьми, пока Томас не проснется: ему полезно будет вспомнить, что не он тут барин. А там, отвязавшись от домашних дел, он сможет поехать на совместный завтрак с недавно только представленными свету омежками. Конечно, предстоит пожертвовать очередным рабочим днем в Комитете… Словно вспышка, перед внутренним его взором пронеслись события, последовавшие сразу же за его последним прибытием в Комитет — и Томас даже застонал от неудовольствия, резко вспоминая. Черт, если бы он только не нарвался тогда на дядю с тяжкого похмелья, он бы сейчас проснулся в собственной кровати, а не… А где он, собственно? С трудом открыв глаза — в них будто насыпали мелкого пустынного песка, — Томас попытался оглядеться. В горле сушило, в левом боку колола какая-то совершенно жуткая непонятная боль — даже когда он на скачках неудачно застудил себе ухо, было не настолько неприятно, — и он полностью не ощущал ногу ниже колена, так что, едва приподнявшись на локтях, Томас успел заметить только большие окна, из которых таяла внутрь комнаты непроглядная ночь — и сразу же рухнул обратно, тяжело дыша и купаясь в собственной боли. Пресвятые Мария и Иосиф! Что же с ним такое? Судя по собственному самочувствию, он прямо сейчас стоит на пороге смерти, хотя последнее, что Томас помнит, — это как они с сослуживцами играли на чугунке в дурака… Он как раз проигрывал, попалась дурная масть — ни одной карты бубен за всю игру! — и что-то… что-то… — Ох, — выдохнул Томас в темноту, вспомнив. Его, получается, тогда спасли? А почему рядом нет сиделки, которая побежала бы будить хозяев? Или он очутился в одном из крестьянских домов, из тех, что дядя ему показывал на фотокарточках из Сибири? Но зачем его было спасать крестьянам? Они же не могли прочитать его документы с рекомендательными письмами: безграмотные все до единого! Погребенный под тяжестью вопросов, ответы на которые он терялся найти, Томас, усталый даже от такой мизерной мыслительной активности, закрыл глаза — чтобы открыть их на запах крепкого кофе и находящегося рядом омеги.***
Нет, это положительно был сумасшедший дом. Когда странный человек, не назвавший своего имени — просто представился хозяином, ну что за бессмыслица! — ушел, Томас, еще не отошедший от странного разговора, серьезно задумался. Альфа откинулся на подушку (несколько неудобную, стоит отметить, но в гостиных домах он спал и в худших условиях) и, хотя в голове всё плыло, его бил озноб, а события только-только прошедшего разговора представлялось невозможным расположить в четкой последовательности, Томас попытался. Он, если позволите, считал себя знатоком человеческих душ (именно его отправляли выбивать дополнительные гранты к правительственному бюджету, и Томас справлялся на «превосходно»), и поэтому альфа считал вполне возможным самостоятельно разобраться с произошедшим, несмотря на слипающиеся веки и непреходящий шум в голове. Положим, его действительно могли найти в бессознательном состоянии, и, кажется даже, нашли его в глубоком лесу. Это казалось, конечно, абсолютной бессмыслицей, но Томас видел заглядывающие в окно стволы сосен, ясно свидетельствующие о том, в какую глушь закинула его судьба. Как он там мог оказаться, Томас пока не мог предположить, но разум его уже активно сортировал всплывающие картинки в более-менее связную историю, так что Томас не сомневался в своей способности вспомнить большую часть событий вчерашнего — позавчерашнего? сколько времени-то прошло? — дня. То, что он едва не угасился… Томас вздохнул, приподняв вялую руку на уровень глаз и устало закрывая веки. Такое тоже вполне могло случиться. Он не любил это развлечение, конечно, и каждый раз на утро после такого рода «званых вечеров» не пытался даже вставать с кровати до позднего ужина, но да, да, были люди и были ситуации, в которых Томасу необходимо было гаситься. (А дядя ему всегда говорил, что его неумение остановиться вовремя когда-нибудь доведет его, а уж до сумы или тюрьмы — неважно.) О чем еще этот хозяин говорил?.. Нашли угашенного, спасли от передозировки, лечили — тот альфа с травяным запахом, получается, врач? — накормили… Альфа вспомнил жуткое рычание, что пробилось к нему сквозь обморок, но все решил считать, что ему это привиделось. Затем этот человек… Он что-то еще успел сказать? В мыслях постепенно начинала царить откровенная сумятица, события всё перемешивались, мешались, и Томас, устало вздохнув, отпустил себя, уплывая в сон. Мягко, незаметно проснувшись через некоторое время, Томас поймал себя на том, что лениво думает насчет странного этого «хозяина». Бета? Омега? Ему же изначально показалось, что рядом сидит омега — а он насчет таких вещей всегда был очень чувствительным. Но, только открыв глаза, он уже не смог бы ответить настолько уверенно… Или вот поведение его странное. Сначала будто совсем сквозь него смотрел, не замечая даже, что Томас проснулся, потом перепугался будто чего-то, еще и накричал почти… И говорил что-то… Не притворяться? Но он же не притворялся: говорил, что должно было говорить омеге (или бете? может, человек из-за этого обиделся?)… И говор у него такой… специфический. Сейчас, вспоминая тускло, сквозь дрему, Томас точно думал, что проскальзывало, проскальзывало в интонациях его что-то совсем омежье — но ни один омега не позволил бы себе на комплимент альфы ответить простое и глупое «хорошо»… И называл человек этот его «Томом»… Ох, Томаса так называл, наверное, только папа в глубоком-глубоком детстве… Пресвятая Дева Мария, сумасшедший дом… Сумасшедший… Томаса, так и не заснувшего до конца, разбудил неестественный шум за дверью. Снаружи будто шла груженая конная повозка: что-то дребезжало, слышался стук, где-то дальше заскрипела дверь, — и так же внезапно все стихло. Его это заинтересовало чрезвычайно, и альфа, не обращая больше внимания на собственную слабость, собирался встать, даже отбросил с себя покрывало — и тут же застыл, встраивая новые факты в существующее уже положение. Он лежал в одном нижнем белье. Томас медленно обернулся, разыскивая взглядом свою одежду, но ничего не обнаружил. Может, его вещи унесли в стирку? И чего тогда не принесли обратно? Да может, просто обокрали: всё же парадная форма Комитета смотрелась красиво. Да, наверняка сейчас какой-нибудь слуга уже примеряет его китель на своего сыночка! Нужно срочно спросить хоть у кого-нибудь насчет белья — и, если его не окажется, сказать здешнему барину разобраться со своими людьми. Если дворные распоясаются, с ними никакого сладу не будет. Томас всё же сел удобнее, оперевшись на спинку кровати, и смог сам на себя разозлиться: мысли его мешались в голове, как бешеные белки, перескакивая с темы на тему и не давая хоть сколько-нибудь сосредоточиться. Ну вот что ему сейчас эта одежда? Пускай ходит в ней кто хочет — и так Томас благодарен должен быть, что его спасли. Да, благодарен… Найти бы помещика здешнего — и уж тогда благодарить. Или это всё же не барская усадьба? Томас нахмурился сам себе, вставая, чтобы размять ноги, и заворачивая себя в покрывало на манер римской тоги. Посмотрел на свои обкусанные ногти — боже, это он так с такими потерями через лес пробивался? — и принялся осматривать комнату на наличие возможных улик. Обстановка в комнате была несколько спартанской: кровать (присмотревшись, Томас понял, что это разложенный диван), крепкая деревянная тумбочка подле и несколько кособокий стул, на который вместо обивки была положена мягкая подушка. Из больших окон без штор пробивался тусклый утренний свет, давая возможность рассмотреть всё пристальнее, но Томас и без этого терялся в догадках. В доме у государственных крестьян никогда не было бы ничего, даже отдаленно напоминающего раскладываемый диван: откуда бы они о таком узнали? И если крепостным старый диван предположительно мог отдать барин, то всё же их хатой это здание также не могло быть: в окна были вставлены настоящие стекла, тогда как крепостные просто не видели в них смысла. (У Томаса даже эконом второй месяц жаловался на то, какое же расточительство вставлять в его охотничий домик настоящее стекло вместо привычного бычьего пузыря. Интересно, кто-нибудь из своих уже поднял тревогу по поводу его исчезновения?) Все-таки усадьба?.. Ну уж нет! Нигде — ни в столице, ни в губерниях, даже в домах самых бедных помещиков — Томас не замечал такого аскетизма: ни вышитого ковра на полу, ни украшенного лентами «красного уголка» с иконами, ни-че-го. И почему он тогда до сих пор не видел барина? Неужели ему неинтересен совершенно незнакомый человек, которого принесли в таком состоянии? Представившегося хозяином человека Томас, поколебавшись, отмел: альфа, хоть и не смог вспомнить всего их разговора, был уверен, что точно заметил на нем штаны из каких-то лоскутов, из которых крестьяне шили себе повседневную одежду. (Тогда становится понятным, почему этот хозяин так странно отреагировал: Томас, не разобравшись, начал обращаться с ним как со свободным человеком! Боже, этот бедняга, наверное, и слов-то таких не знал, каковыми к нему Томас обратился!) И всё же… Может, странный этот хозяин — просто один из новоявленных революционеров-социалистов, уехавших подальше от центра, чтобы в тишине и спокойствии вынашивать план по свержению их богом данного политического строя? Эта мысль одновременно и воодушевила, и испугала Томаса: если он сможет выявить в глубинах своей родины зловредный рассадник революционных мыслей, вскрыть хоть один гнойник на теле его страны — боже, на сколько же рангов он сможет подняться! Дядя обязательно будет им гордиться! С другой стороны, для этого ему нужно будет сначала выбраться из этого места — а если хозяин или иной здешний человек поймет, что он работает на Правительство, то не сносить ему головы. Томас дернулся проверить плечо, но нет: татуировку ему для конспирации свели как раз перед тем, как отправить на Луганку. Что ж, решено: Томас скрытно соберет информацию и, если его предположения подтвердятся, уедет в ближайший город, чтобы вернуться с отрядом жандармов. Главное сейчас — не вызывать подозрений. Томас, воодушевленный сверх меры, едва услышав чужие шаги, помчался к двери, уже не обращая внимания ни на слабость в ногах, ни на едва жужжащее где-то в мозжечке головокружение. Выглянув за дверь, он сразу же, еще не увидев даже, кто идет, выпалил — боже, какое плебейское слово — приготовленную заранее фразу (достаточно неформально и просто, под манеру речи хозяина): — Эй, милый хозяин, ты мне обещал, — и Томас, внезапно запнувшись, уже не смог закончить предложение. По узкому коридору шли двое: один, что повыше, незнакомый худощавый бета, очевидно, недавно только прекративший плакать — еще блестели дорожки слез на щеках, — крепко держал за запястье и тащил на буксире второго — знакомого уже хозяина, едва переставляющего ноги и смотрящего на первого так, будто… будто тот медленно умирал? Что происходит? Ох. Хозяин повернул к нему лицо — господи, насколько же пугающее выражение застыло на нем — и сказал что-то про то, что Томасу — Тому — стоит вернуться в комнату. Второй бета, кажется, представился, но Томас сейчас и копейки бы не поставил на то, что смог правильно расслышать его имя. Ой. Оба выглядели побитыми, маленький хозяин, который и утром-то звучал болезненно — Томас тогда как раз подумал, что человеку этому странному точно не помешал бы хороший отдых месяца на два где-нибудь на водах, — сейчас выглядел совсем помешавшимся, с бегающими этими глазами и срывающимся голосом; второй же, что повыше, казалось, сам не понимал, что дрожит. Томас, когда он об этом только задумался, непроизвольно ощерился, показывая клыки, чуть не рыча — и сам испугался звериного своего жеста. Дева Мария, что это за инстинкты в нем вдруг заговорили? Он что, сейчас собрался защищать двух совершенно чужих, незнакомых людей — еще и неизвестно от кого? Он же не дикий полинезийский альфа, чтобы рычать, святые покровители! Еще раз оглянувшись в ту сторону, куда ушли эти двое, Томас забыл и про свой план, и про желание узнать, что случилось — забыл про всё и просто послушно вернулся в комнату.***
Прошло, по крайней мере, с полчаса, прежде чем Томас смог окончательно успокоиться. В голове немного прояснилось, мысли структурировались и не бросались больше из крайности в крайность. Впрочем, попробовав зарычать, Томас с глубоким чувством недоумения понял, что всё еще с легкостью может это сделать. Может, стоило списать это на последствия передозировки гашем? Томасу очень не понравилась мысль, что он возвращается к «природному» состоянию — ко всему этому рычанию, дракам за право собственности и вечно оскаленным клыкам — в общем, ко всему, чем вечерами у костра наслаждались молодые крестьяне и что совершенно разумно порицалось в цивилизованном обществе. Просто не надо было так угашиваться, вот и всё. За дверью, очевидно, текла собственная жизнь: всё так же гремело, стучало, гомонило — но сейчас отрезвевший немного Томас мог различить среди общего шума и звон посуды, и скрип отодвигаемых стульев, и приглушенный звук разговора, что несколько его даже успокаивало. Впрочем, Томас всё равно не решился выйти: пока собственный статус в этом доме не ясен даже ему самому, следовало поостеречься того варианта развития событий, где ему сегодня же указывают на дверь (в сумасшедшей этой институции, Томас был уверен, могло произойти и не такое). Он лежал прямо на разобранной постели — боже, если тут не найдется никого на место денщика, Томас просто сойдет с ума от необходимости самому застилать постель, — когда дверь тихонько приоткрылась. Томас, без всяких сомнений, ожидал увидеть хозяина, и потому был удивлен, когда в комнату зашел совершенно незнакомый бета. «Сколько же тут людей?» — подумал он невольно, пока бета, тихо ойкнув, проскальзывал в комнату. — Привет, Том, — явно думая о чем-то своем, отвлеченно пробормотал он, одной рукой придерживая поднос, а другой прикрывая дверь, — я тебе тут завтрак принес, если хочешь. Если не хочешь, так не надо, мне Хозяин сказал тебя не напрягать особо, так что… — Доброго утра, уважаемый, — удивленно ответил Томас, по привычке забываясь, что в этом месте, кажется, надо говорить гораздо более простым языком. — Только несчастные люди могут ввести себе в непреложную истину мысль о том, что стоит отказываться от важнейшего приема пищи… Мы, кажется, не имели чести быть представлены друг другу?.. Бета, поставив поднос на тумбочку, видимо, сломался: секунд на десять он застыл, хмурясь, а затем, встрепенувшись всем телом — движение было каким-то рефлекторным, Томас бы сказал даже — животным, — вдруг коротко рассмеялся. — Ох, я теперь понял, о чем Хозяин говорил. Это ты сейчас так сказал, что будешь завтракать? — бета взглянул ему в глаза, передавая ему в руки чашку с какой-то жидкостью. Томас принюхался, но так и не понял, что это, поэтому пить поостерегся. — И как только язык у тебя не завернулся. Я Сойка, кстати — если ты об этом говорил, конечно, — а то, к чему ты боишься прикоснуться, — ромашковый чай. Не пробовал никогда? — мягко рассмеялся он. Томас, нахмурившись, снова ощутил, что ничего не понимает, хотя в данный момент и находится в абсолютно ясном сознании. Над ним… подшучивают? Над ним смеет подсмеиваться бета, который ходит в какой-то рубахе из холстины, у которого вместо приличествующих бетам браслетов на запястьях и золотых цепочек выглядывают из-под ворота какие-то непередаваемые бусы и свисает с одного уха длинная сережка, как… как… как у омеги какого! Варианта два: сошел с ума либо Томас, либо все остальные. В мире альфы — в мире, который, очевидно, в этом месте не имел никакого влияния — беты, подобные этому Сойке, не решались даже поднять глаз на Томаса, не то что подшучивать! — Кажется, я тебя сломал, — вдруг засмеялись у Томаса над головой, вырывая из размышлений. — Не бойся, чай вкусный, не отравим. Альфа послушно отпил из чашки, угощаясь предложенным печеньем, и недовольно поморщился, пробуя непривычный вкус. Сойка — Пресвятая Богородица, это что же, реальное имя? — в это же время присел на стул и рассеянно схватил с подноса печенье, начиная вертеть его меж пальцев. Томас, всухомятку съев еще одно, послушно отложил недопитый чай на тумбочку, чувствуя, что бета хочет ему что-то сказать. Что ж, так и вышло. Сойка, кидая на него быстрые взгляды исподлобья и ритмично стуча пятками по полу, всё же решился открыть рот: — Слушай, Том. Мне вчера Профессор сказал тебя сразу к нему тащить, если ты ходить можешь, но-но-но мне нужно точно знать, хорошо? — Сойка, не дожидаясь ответа Томаса, кивнул сам себе и с таким же жаром продолжил: — Ты ведь не обижал Хозяина? Потому что вчера с ним был чистый ужас, и Ванька говорит, что это ты ему наговорил всякого, а Хозяин говорит, что всё хорошо, но я не знаю, что и думать! Томасу вспомнилось утреннее выражение лица хозяина — и он, сам того от себя не ожидая, без сомнения прервал Сойку. — Бета, его кто-то притесняет? Если у хозяина твоего проблемы определенного рода, то передай ему, что мои возможности простираются далеко и я вполне способен правовыми, да и внеправовыми методами помочь ему… Сойка, к этому моменту уже почти раскрошивший печенья в своих пальцах, только-только это заметил и, прервав альфу, рассмеялся, начиная аккуратно, в ладони, собирать крошки. — Это ты ему так помочь хочешь, да? — он боком взглянул на Томаса, улыбаясь. — Это хорошо. А я говорил Ваньке, что ни один подрывник Конто плохого не сделает! Томас, на секунду смутившись — кто такие подрывники? здесь так всех угашенных называют? — всё же подтвердил Сойкин вывод: — Я не совсем могу реконструировать события прошлого дня из-за того бедственного состояния, в котором я вчера находился, но можешь быть уверен, что сознательно я никому не смог бы причинить значимого физического вреда, — он, поколебавшись, всё же добавил: — Так что, хозяина кто-то… обижает? Бета, казалось, глубоко задумался над этим вопросом: он заложил прядку волос за ухо, потянул за серьгу, хмурясь. — Я… Хозяина никто не обижает, он просто… расстраивается? — Сойка взглянул на Томаса, как бы ища подтверждения своим словам, но альфа не мог ему в этом помочь. — Он… Знаешь, Хозяин может расстроиться из-за чего-то странного, и тогда ему плохо, как вчера, а может расстроиться из-за других, и тогда ему, кажется, еще хуже… Кукла… Ох, Том, ну я же видел, что с Куклой что-то не так, и ничего не сделал! Ой, нужно перед всеми извиниться! И бета, вскочив с кровати, позабыв про поднос и разбрасывая собранные крошки, уж было побежал в сторону двери — впрочем, Томас успел перехватить его за рукав рубахи (альфа сам удивился собственному жесту: это когда он в последний раз людей за одежду хватал? Колдовское это место каким-то образом влияло и на него самого). — М-м-м… Сойка? Сойка, подожди одну секунду. Если уж ты больше не в силах уделять мне свое внимание, не могу ли я попросить тебя о последнем одолжении? Видишь ли… — и альфа, впервые в жизни не зная, как правильно сформулировать свою просьбу, просто выдохнул: — Я без одежды. Сойка, уж было убежавший, обернулся, подпрыгивая, и заговорил быстро-быстро: — Ох, да, что это я, конечно! Это всё равно к Кукле надо, он на Ваньку как раз закончил рубаху шить, тебе по размеру будет. А тебя потом к Профессору отведем, и Хозяина тоже надо, конечно, и нужно Ваньку не встретить, а то он вчера тебя чуть было бессознательного не разорвал, а что сейчас будет!.. И Сойка, только Томас его отпустил, тут же выпорхнул за дверь. Альфа на это только вздохнул и укрылся вторым пледом поверх собственной тоги. Подхватив остывающее ромашковое зелье, он прикрыл глаза, понимая, что так и не может до конца осознать, что же в этом месте творится. Дом для умалишенных. Пресвятые Мария и Иосиф.