la segunda oportunidad

      В лесу даже днем сохранялся терпкий морозец, и Конто был рад, что Том успел набросить на себя верхнюю одежду прежде, чем он потянул едва-едва ходящего альфу в маленькое их путешествие.       Впрочем, Том все равно будто и не чувствовал холода (Конто вспомнились все их недолгие предыдущие разговоры — вот альфа, только-только пришедши в себя, не в силах даже подняться толком, сыплет искусными фразами; вот он, бедняга, тяжко оперся о дверь гостиной, едва стоит на ногах, но ведь встал он, дошел, что-то спрашивал! — и Конто подумалось, что, может, альфа совсем боли да неудобства не чувствует. Но ведь у людей такого не бывает, верно?).       Странный, конечно, попался им человек; Конто мельком подумал, что Том мог просто не понимать, что ему плохо, но это было совсем уж бессмыслицей: как можно не чувствовать покрасневший от холода нос, опухшую лодыжку, гладко опустившуюся шерсть на загривке, что помогала сохранять лишнее тепло, озябшие, уже точно потерявшие чувствительность пальцы…       Конто, поймав себя на том, что все это время смотрел на молчаливо идущего рядом Тома, смущенно отвернулся. Конечно, на такого альфу грех не заглядеться — посмотрите только на эти широкие, крепкие ладони! — но не в положении же Конто, ей-богу.       Растерявшись еще больше от собственных мыслей, Конто все же обратился к альфе, боясь той тропки, на которую он было свернул:       — Ну что, Том. — Альфа молча кивнул, видимо, совсем уже не решаясь говорить, только сверкнул на Конто зелеными глазами. — Игра простая. Сначала ты мне задаешь вопрос, потом я тебе. Главное условие: на один вопрос не больше десяти слов. Ну что, справишься?       Альфа в ответ едва скосил на него обиженный взгляд, будто не понимая, как можно сомневаться в его уме, и Конто расслабленно ему усмехнулся:       — Ну, раз мы договорились, начинай. Только смотри, мы сейчас к Профессору подойдем, он тебе многое сможет понятнее объяснить, — машинально кивнул он сам себе — и чуть было не слетел с тропки, когда сзади его мягко потянули за рукав. Выровнявшись, он обернулся на испуганного альфу, который, растерявшись, топтался сзади и не знал, куда деть руки.       — Прошу меня… прости? — оборвал Том сам себя, неуклюже спрятав ладони за спиной. Конто, смотря на то, как крепкий, большой — чуть пониже Ваньки — альфа прячет руки, словно нашкодивший ребенок, отвернувшись, спрятал улыбку и извиняюще ему махнул:       — Да ничего страшного, Том. Ну, что за вопрос?       Альфа опять замялся, даже остановился на скользком бревне, слегка на нем покачиваясь, и, видно, лихорадочно перебирал вопросы, пока не остановился на самом важном:       — Кто вы? Вы же не из… крестьянского сословия, — он запнулся, не в силах подобрать более уместного определения, и только нервно махнул рукой.       — О, это хороший вопрос, — успокаивающе улыбнулся ему Конто, пожав плечами, и потянулся похлопать альфу по руке (его обрадовало, что на этот раз Том почти не дернулся под его ладонями). — Мы ничейные. Не крестьяне, не горожане, не помещики. Платим за пользование землей да пушной налог раз в год, вот и все. Некоторые, правда, до сих пор, как вы говорите, «отбывают наказание в виде черты оседлости», — подмигнул он Тому, лихо выговорив заученную когда-то давно фразу, — но они тоже ничейными идут. Мне Профессор объяснил, что подрывники, как с тюрьмы выходят, теряют все свое положение: вот тот же Кукла городским был, мог магистрат свой выбирать. Сейчас — нет, конечно, но зато и дорожную подать ему платить не надо.       Альфа, хмурящийся все сильнее на каждое слово Конто, в ответ только замотал головой и начал говорить — медленно, сбивчиво, замирая, чтобы подобрать правильные слова:       — Ничьи?.. Подрывники?.. Но как… Святые Мария и Иосиф, у вас проживают еще не отбывшие свое наказание? И бывшие заключенные?.. А как же… омеги?.. А… — Том замолчал, совсем растерявшись, и только посмотрел умоляющим взглядом на Конто, который, увидев это, от всей души рассмеялся:       — Боже, Том, да почти все тут «бывшие заключенные». Ну, кроме Профессора, омег Братов да Ваньки; и сами Браты еще… — тут Конто, запнувшись, вспомнил, с кем он разговаривает, оборвал себя и виновато вздохнул, сам себе признаваясь, что о таком с Томом говорить еще рано: — Ну ладно, об этом потом… — настроившись на новое русло разговора, Конто продолжил: — Ты, кстати, два вопроса задал, так что сейчас моя очередь, да?       И Конто потянул за собой застывшего альфу, который бешеным взглядом проследил за ним и с абсолютно оглушенным, непонимающим видом двинулся вслед.       Ох.       Конто, идя впереди, задумался о том, что действительно слишком быстро и просто начал доверять Тому: подумать только, чуть было не рассказал ему про беглых Братов! А ведь альфа должен был стать последним человеком, заслуживающим доверия: ну ведь видно же, что Том ближе к людям столицы, чем к подрывникам, а такие обыкновенно приносили больше боли, чем пользы. И ведь альфа, как и подъяровцы, как и городские, как и любой незнакомый человек с легкостью мог написать анонимное письмо первому же жандарму — и Братов вмиг под белы рученьки возвратили бы на Луганку.       Просто... вся проблема была в том, что Конто не ощущал Тома чужим; наоборот, Том был свой, свой от пяток до макушки, свой до мозга костей — даже если он сам и не знал об этом. Конто тайком оглянулся через плечо на глубоко задумавшегося альфу и, всмотревшись в его лицо, что без утайки выражало все его чувства (независимо от того, что он при этом говорил), только сильнее уверился в последней своей мысли.       Ну как же такой растерянный, совсем-совсем ничего не понимающий человек может быть «гнидой», желающей всех растоптать, унизить, подмять под себя? Не может Том быть другим, потому что Том уже наш.       Конто вздохнул: осталось только заразить своей уверенностью остальных. И едва ли эта задача будет из простых.       — Ладно, Том, ты не беспокойся, — стряхнув с себя лишние мысли, оглянулся Конто, следя, чтобы альфа не разбил себе нос по дороге, — Профессор тебе лучше сможет все объяснить. Я не особо говорить умею, — он пожал плечами, привлекая внимание Тома, и ласково ему улыбнулся: — Ну, а ты мне расскажешь, кто ты есть?       Альфа, услышав его слова, тут же занервничал: медленно побледнел, потом покраснел сквозь пробивающуюся уже щетину, остановился и попытался засунуть ладони в карманы. В ванькиных штанах карманов не было, и руки бессмысленно заскользили по бедрам, и Том покраснел от этого пуще прежнего, ступил с тропки на уже подтаявшую от снега землю, мешая ботинки в грязи, отвел глаза да промычал что-то неразборчивое. Конто, проследив за нервными его движениями, всплеснул руками и в два шага подошел к альфе, привстав на цыпочки, чтобы провести ладонью по коротким его волосам и тихо-тихо сказать:       — Эй, Том, Том. Все хорошо. Если ты не можешь пока об этом говорить, так и скажи, хорошо? Мы же договаривались, помнишь?       Альфа непонятно, будто загнанно, посмотрел в ответ да задеревенел всем телом, смотря прямо в глаза Конто. Он медленно, неуверенно кивнул — и вдруг замурлыкал под его руками.       Замурлыкал — и сам себя испугался, отшатнулся от Конто, прижимая руки к груди, откуда доносился глухой довольный рокот, не желающий утихать, и снова подскользнулся. Конто уже привычно схватил альфу за рукав и потянул к себе, помогая выровняться, встать прямо, и открыто Тому улыбнулся, щурясь:       — Том, ты мурлычешь. Том, ты умеешь мурлыкать!       Альфа на это безудержно покраснел:       — Я… прошу меня простить за столь неподобающее для любой цивилизованной личности поведение и...       — Нет, все отлично, — перебил его Конто, лукаво прищурив глаза и отходя немного от альфы, чтобы не смущать его еще больше. — Все мурлыкают, когда им хорошо. В этом нет ничего постыдного. Зато я теперь хоть знаю, что ты тоже живой человек и тебе тоже может что-то нравиться.       Альфа, замявшись, прокашлялся, отвел взгляд, и у Конто проскользнула мысль, что странный-странный Том может не знать о себе гораздо больше того, чего он не знает о других — так что он, сам себе покачав головой, окликнул нервничающего альфу:       — Ладно, Том, пошли, тут один поворот до Профессора остался, — и, подтолкнув его вперед, Конто, прежде чем тронулся с места, успел хлопнуть Тома по плечу и тихо сказать: — Ты молодец, Том.       Бог с ними, с вопросами: в первую очередь ему нужно довести альфу до Профессора в исправном состоянии — а там разберемся.

***

      Крепкий домик Профессора, как обычно, показался неожиданно: вот Конто отщипнул лист дикого крыжовника, вот Том, удивленно подняв брови, проводил взглядом мелькнувшую в чаще куропатку — а вот они уже уткнулись в дубовый сруб его хаты.       Конто, усмехнувшись, по привычке погладил одно примятое бревно под окном, что Ванька, грязный и потрепанный, притянул когда-то прямиком из-под медвежьего лежбища — очень уж оно по размеру подходило, — и повернулся к Тому, тихо остановившемуся чуть позади.       — Ну что, Том, готов? — улыбнулся он, поднимаясь по небольшому крылечку и стуча в дверь.       Том ответить не успел: Конто тут же проскользнул внутрь, приглашающе махнув ему вслед рукой, и уже внутри громко проговорил:       — Добрый день, Профессор! Ждали нас в гости?       Конто успел заметить, как альфа, оглядываясь, робко поднимается в дом, но тут же отвлекся на скрипящую дверь, из которой медленным шагом, по-старчески чуть подволакивая ноги, вышел Профессор. Вот такой, запахнувшийся в дорогой шелковый халат, с густой, все еще иссиня-черной растрепанной бородой и лучиками-морщинками у глаз, он незримо напоминал Конто собственного дедушку-бету, которого он видел в далеком-далеком детстве и от которого сквозь всю свою жизнь пронес теплый огонек тихого, спокойного счастья.       Конто не смог снова увидеть дедушку во взрослом возрасте, поэтому радовался даже тому отзвуку домашней радости, что он нашел в Профессоре.       — Привет, милый, — мягко поздоровался бета, закашлявшись да плотнее закутавшись от этого в теплый пуховой платок. — Вот, одно только захотел от вечных этих чернильных листов отвлечься, а тут ты ровнехонько прибыл, — Профессор перевел взгляд куда-то позади Конто, и он обернулся, чтобы увидеть застывшего, как изваяние, Тома, застрявшего в проходе. — А вы, молодой человек?..       — Томас Иеронимович Друцкий-Любецкий, — неожиданно четко отрапортовал Том, как-то по-военному вытянувшись в струнку. (Конто от такой резкой перемены чуть было не вздрогнул. Любецкий? Где-то он уже слышал эту фамилию. Только где?..) — Имею честь служить Его Вел… — альфа вдруг запнулся, закашлялся, скосив взгляд на Конто, и, вконец забывшись, пробормотал ошарашенно: — Князь?.. Петр Алексеевич? Как вы?..       Профессор, тихо подошедший обнять Конто (Конто, отбросив всякие сомнения по поводу странной Томовой фамилии, с радостью раскрыл свои ладони в ответ), тут развернулся и, помедлив, будто не сразу понимая, к нему ли обратились, все же размеренно засмеялся, с прищуром глядя на альфу:       — Ох, давненько меня уже так не называли, мил человек, давненько. А ты, значит, Томаш Любецких? Помню, помню, ты тогда совсем молоденьким был, — и Профессор, подмигнув Тому, повернулся к Конто: — Милый Хозяин, не мог бы ты заварить чайку на кухне? А мы бы тут переговорили немного да пришли уже к самовару готовому.       Конто, видя, как Профессор зовет Тома за собой в его библиотеку, и понимая, что все идет как должно, только улыбнулся да послушно протопал в сторону кухни.       На широком, красиво изрезанном столе красного дерева стоял старенький, выцарапанный и местами уже побледневший от частого использования самовар, от которого все никак не желали отказываться большинство людей старой закалки. Труба самовара была умелыми руками Ваньки еще при постройке самого дома выведена наружу, так что угореть от дыма просто не получилось бы.       Конто оценил степень готовности: угля нет, воды нет, заварника нет — и, вздохнув, подумал, что, пока он будет ставить самовар, Профессор мог бы уже доехать до губернии и там заказать себе чаю. От этой мысли он усмехнулся тихонько, мягко и отправился в клеть искать щепу на растопку.       На ощупь пробираясь в темной кладовой, Конто думал сам себе: совершенно неудивительно, что Том и Профессор оказались знакомы (в конце концов, Конто давно понял, что до приезда к ним Профессор был довольно заметной фигурой в обществе; Том же… ну, с ним все стало понятным, еще как только он заговорил).       Притащив на кухню сосновых щепок да бересты на разогрев, Конто, подхватив стоящее у двери ведро, потопал по добротно выложенному паркету на улицу: стоило набрать воды колодезной, раз уж Профессор отказался себе водопровод провести…       Интересно, что же Профессор Тому скажет?       Обычно же как бывало: или приходили к Профессору свои люди со своими проблемами, и он их решал (всегда решал: помог наконец оформить Ваньке паспорт, разобрался да примирил всех, когда омеги-Браты с альфами своими перестали совсем разговаривать, да ведь и план баньки он в четыре руки с Мелочью вычерчивал!), или приходили к нему подрывники и все, кто только-только оказался у них, и Профессор что-то… что-то в них менял.       Конто машинально кивнул сам себе, опуская прикрепленное к вороту колодца ведро прямо в темнеющий его зев, и отвлеченно подсчитывал, сколько уже подрывников прошло через Профессора: восемь? девять?       И все они выходили от него какими-то… цельными.       Нет. Нет. Словно они были маленькими, разобранными кусочками мозаики, а Профессор смог показать им, с какого края стоит начать себя собирать. Даже самые потерянные подрывники — хоть те же беты-старички, что отсидели полных двадцать пять лет за решеткой и не понимали больше, как можно жить по-другому, — даже они после разговора со стареньким их Профессором находили в себе что-то, что придавало им сил и наглости попытаться начать все заново.       Многие потом уходили: отогревшись, оклемавшись, научившись жить, беты и альфы отправлялись строить собственную историю, — и Конто верил, что хоть некоторые из них все же смогли найти свое счастье. Он с теплотой вспоминал и праздничную открытку в дорогом золоченом конверте, что прислал с почтальоном ставший экономом при богатом барине Белка; и то, как спустя два года приехали на Ивана Купалу Мельники с маленьким пухлощеким альфой на руках: они, так и не поженившись (бетам все же не разрешалось вступать в брак друг с другом), завели ребенка и смогли устроиться в столице, где на такое смотрели сквозь пальцы.       И ведь не будь с ними Профессора, судьбы многих могли бы больше и не сложиться.       — Ох, сколько ж всего за эти года случилось… — даже несколько удивленно выдохнул себе под нос Конто, вытягивая ведро и захлопывая крышку колодца.       Уже возвращаясь в дом, Конто, улыбаясь, вспомнил, как Профессор пригласил к себе омег Братов и как те, до этого момента всеми силами пытающиеся заставить своих альф как можно быстрее собрать вещи и бежать, бежать дальше, дальше, быстрее, пока не споймали, — они вдруг успокоились.       (С Братами-омегами вообще была особая история: через несколько месяцев после того, как Браты чуть ли не галопом въехали в дом Конто на неизвестно откуда приобретенных лошадях, спасаясь от направленных за ними жандармов, к альфам пришли их омеги. Уставшие, исхудавшие, они, казалось, на одной силе воли смогли преодолеть две с половиной тысячи километров, разделявшие их с мужьями. Смогли выкупить себя из-под помещичьей власти, продали землю и, увязав новенькие хрустящие рубли в тоненькие мешочки, отправились в путь: где по железной дороге, где переправами, а где и пешком.       Встретились омеги где-то под Ухтой, где искали себе попутчика на дорогу на север, а встретившись, уже никогда больше не разлучались.       На альф своих, неизвестно каким чутьем найденных, к слову, лаялись они тоже вдвоем.)       И вот, недели через две после их появления, омеги пришли от Профессора. На двоих о чем-то задумавшись, они удивительно тихо присели на кухне у Конто и жившего еще тогда с ними Ваньки и долго о чем-то шептались между собой, поглядывая на них обоих. Конто тогда как раз отвлекся на Сойку, что, чрезвычайно гордый собой, принес ему целую охапку мелких желтых цветов лапчатки, и Конто, перебирая стебли, тихонько объяснял бете, как правильно стоит ее заготавливать.       А когда он обернулся, то над ним уже склонились омеги, впервые с момента их прибытия будто расслабившись, успокоившись; один из омег даже смог, подхватив один цветок, улыбнуться сухими, обветренными губами. Тихо говоря на два голоса, Браты-омеги сказали Конто, что они решили с альфами своими тут остаться, да спросили, не будет ли Гаспадар против их присутствия.       (Конто, обрадованный сверх меры их разгладившимися от вечного беспокойства лицами, только обнял обоих.)       Хотя Конто и погрузился глубоко в воспоминания, рукам работать это не мешало: под ловкими пальцами вскоре зажегся огонек в колоснике, в заварнике были смешаны чайный лист, да чабрец, да сушеные листья смородины, и чайничек был поставлен на конфорку вверху самовара для прогрева. И только он полез по шкафчикам в поисках чашек (альфы, молодцы, все возможные полки и шкафы настенные вешали низко, чтобы бетам маленьким да Конто не приходилось тянуться), а самовар начал петь тонким, чистым звоном, где-то в коридоре послышался стук шагов, и на кухню вошли Профессор с Томом.       — Конечно, князь, если вы считаете разумным… — почти уверенно продолжал свою мысль Том, и Конто обернулся, с удовольствием замечая, что колдовство Профессора опять сработало: альфа выпрямился, высоко подняв голову, и не выглядел больше так, будто был готов в любой момент сорваться. Споймав его взгляд, Том улыбнулся уголками губ, и Конто, позабавленный, вопрошающе посмотрел на Профессора: что же вы с ним сделали, Петр Алексеевич?       Профессор ему незаметно подмигнул, огладив бороду, и ответил альфе, пока Конто быстро расставлял чашки на столе:       — Ты, Томаш, все же подумай над этим на досуге, хорошо?.. Ну что, ласковый, — обратился он к Конто, отодвигая за спинку хозяйское кресло во главе стола, — садись, чаевничать будем.       Том, что хотел присесть рядом, внезапно затормозил, а когда Конто прошел мимо него, собираясь выставить на стол заморский рахат-лукум, что непонятным способом доставал Профессор, то альфа придержал его за край так и не снятого кожуха и шепнул тихо:       — Прости, Конто.       Конто удивленно на него взглянул, но Том, покачав головой, уже сел за стол, и ему тоже не оставалось другого пути.       Профессор тихо хмыкнул в кулак, маскируя это под кашель, и только разлил по чашкам заварку из чайничка, приглашая всех приступить к трапезе.