la segunda oportunidad

      Когда Конто, совсем расслабившийся в чужом тепле, уже едва-едва моргал сонными глазами, все вокруг пришло в движение. Его подхватили под затылок и поясницу, переворачивая удобнее, так легко, будто он ничего и не весил, и, прокашлявшись, тихо-тихонечко забормотали, путаясь в словах.       — Конто… мне нужно тебе… ох. Я не знал, что… Мария и Иосиф, Конто, это я виноват, и я должен… — человек ненадолго замолчал, собираясь с мыслями. Конто даже не мог представить, какой раздор должен царить в голове, чтобы настолько путаться в словах, а потому он притерся лбом к чужой рубахе, пытаясь хоть так человека поддержать: сил для разговора он все равно в себе не находил, да Конто и не Профессор, чтобы легко, балуясь, одними словами кого-то успокоить. Руки вкруг него как-то дернулись, сжались, и Конто с глухим неудовольствием вздохнул, понимая, что ничем не помог. — Пресвятая Мария, я не должен был этого допустить. Твои люди, они… ох. Понимаешь, когда я приходил в Комитет… это было нечасто, признаюсь… через меня проходило множество приговоров…       Том (кажется, это все же был его голос; Конто не мог узнать точнее, потому что он, зажмурив веки, прятался и прекращать это не собирался) неловко, неуклюже запустил ладонь ему в волосы, прижимая ближе к себе, и Конто послушно свернулся в еще больший клубок у него на коленях.       — «Виновный в совращении православного в расколоучение», приговор — ссылка. «Изготовление взрывчатых веществ» — заключение в исправительном доме. «Убийство отца» — каторга без срока… — голос звучал глухо, монотонно, словно это Том, а не Конто, недавно бился в истерике. Мысль об этом отчетливо сквозила каким-то отчаянным весельем, и Конто тихо, чтобы не сбить Тома с его исповеди, усмехнулся, вслушиваясь дальше и не открывая глаз. — Я… Это было легко, Конто. За бумагами не стояло людей… у меня было право отменить приговор, отправить его на доработку, просто… Конто, я не вижу того, что видишь ты. Когда меня отправляли на отребье, я встречал только грубых, озлобленных, озверевших, так и не признавших своей вины — и я жалел лишь о том, что не могу присудить им наказание еще более жестокое…       Конто, почувствовав, как сильнее сомкнулись вокруг него руки, мягко боднул Тома в плечо, побуждая его успокоиться. Сверху даже не шелохнулись, лишь вздохнули тяжко, ослабляя хватку, но Конто остался доволен и этим.       — Когда я пришел в Комитет в последний раз, там уже был дядя… немного похмельный, конечно, и не в особо хорошем настроении, и… в общем, Конто, меня отправили на первое серьезное полевое задание. Удалили орла с плеча, — Конто, все-таки открывший глаза, чтобы удобнее было слушать, потянулся к нужной руке Тома и мягко погладил сквозь одежду то место, где «трехглавый» был выбит. Тело под ним все как-то пробралось внутренней, изнаночной дрожью, но голос — о, голос остался таким же спокойным. — Меня посадили в вагон с отребьем, написали поддельный приговор… В Комитете возникло подозрение, что на Лубянке зреет антиправительственный заговор, и дядя решил… Сейчас это совсем не важно, но мне нужно, чтобы ты знал. Чтобы… чтобы ты меня понял, наверное…       Конто, мягкому, разморенному, было тяжко слушать напряженную, путанную речь Тома, так что он, вынужденно напрягая все еще вялую руку, обхватил альфу за шею, запуская ладонь в волосы на затылке и лениво двигая пальцами.       Том на это вздохнул резко, рвано и, весь разом будто обмякнув, прижался щекой к его волосам, открывая Конто лучший доступ для своей ласки. Конто представил, насколько беззащитным должен себя чувствовать сейчас альфа, насколько открытым, чтобы позволить так себя утешать — и он незаметно улыбнулся, спрятав все еще влажные глаза в складках его рубахи.       Том, кажется, тоже тихо улыбнулся: это слышалось в его голосе.              — В общем, дело казалось настолько серьезным, что директор Комитета самолично решил отправить подставного человека, чтобы вскрыть заговор… Тогда, в поезде, люди взбунтовались, кажется, не сговариваясь, никто не мог предугадать, а я… Конто, у меня мысли путаются, пожалуйста, — прервал себя альфа и, невольно притягивая его к себе ближе, плотнее, да откидывая назад шею, попытался выскользнуть из-под его ладони.       Конто послушно убрал руку, прижимая ее к груди, но не смог заставить себя слушать Тома дальше. Весь его монолог… да всю эту ситуацию он ощущал как нечто колдовское. Как очень приятный сон, в котором нет прошлого и будущего, а есть только сейчас, и это сейчас способно длиться сколь угодно долго. А Том — Том это чувство нарушал, врывался в его лихорадочное равновесие и пытался его разрушить разговорами о других. Зачем он говорит о чем-то неприятном, если можно все оставить, как есть?       Впрочем, думал об этом Конто как-то в полдуши, не совсем всерьез: он чувствовал уже поднимающееся изнутри, начинающее его грызть недовольство самим собой, тем, что он прямо сейчас думает только о себе, бессмысленно себя растрачивает — и Конто чувствовал уже, как прямо из-под его ладоней утекают последние минуты колдовского этого спокойствия.       Он не хотел об этом думать.       В руках Тома он чувствовал себя защищенным от себя самого: пока его обнимали, над Конто не имело власти чувство вины, у него не было прошлого, не было сознания своей полной беспомощности, того, что он абсолютно никого не может защитить. Все это было где-то там, висело над широким плечом Тома, только и ждущее, пока Конто вернется, чтобы тут же на него наброситься.       Конто этого не хотел, хотя и знал, что вскоре он не выдержит и, движимый самой своей натурой, ринется к людям, — как не хотел и того, чтобы Том наполнил это уютное место — из того, где Конто успел побывать за свою жизнь, руки альфы вне всяких сомнений получили бы золотую медаль — чуждыми, серьезными мыслями, так не подходящими к его спокойствию.       — Том, Том, — мягко, пытаясь сохранить начавшее все быстрее рассыпаться чувство тихой, незаметной, сонной радости, пробормотал Конто, вжимаясь в альфу, пытаясь укрыться им, как щитом, — зачем ты мне это говоришь?       — Я… я хочу быть честным, Конто. Я должен рассказать, должен… ответить? — Том извернулся, заглядывая ему в лицо, и Конто, хотя и не чувствуя в себе достаточно сил, чтобы встретить его взгляд, послушно поднял голову, тут же наталкиваясь на не-страшные зеленые глаза. — Ответить честностью на честность. Если я лично и не приложил руку к твоему… состоянию, то это сделал кто-то из моего круга, и… — альфа вздохнул, обнимая Конто за плечи и подтягивая его выше, так что сейчас они сидели почти на одном уровне. — И я не хочу, чтобы ты разочаровался в людях высшего сословия. Мы просто… мы не видим людей, Конто, мы видим статьи, по которым их сажают. Возможно, ты смог бы сделать наше правосудие более человечным: к омегам прислушиваются, пусть и неофициально, но…       Конто грустно усмехнулся, наконец поняв, к чему клонит Том, и покачал головой, пробормотав невнятно: «А был бы так со мной ласков, альфа, не будь я…» — и поднял на него глаза:       — Ты ведь все еще думаешь, что мне нельзя тут жить, верно? Что подрывники отнюдь не подходящая компания для… для… для меня, — глупо закончил он, не в силах произнести одно разнесчастное слово и сам от этого раздражаясь. — Только честно, Том.       Альфа отвел глаза, скривив губы, но, только Конто пошевелился, удобнее устраиваясь в его руках, все же ответил:       — Конто, не стоит сдаваться, несмотря на все пережитое. Я лишь хочу сказать, что у тебя все еще есть шанс на нормальную жизнь, и я готов тебе помочь, — и Том замолк, придерживая его под лопатками и упрямо смотря в его глаза.       Конто же внезапно почувствовал себя неуютно открытым под его взглядом, слишком беззащитным после этих слов, и неуклюже завозился, пытаясь выбраться, и только нахмурился, когда Том ему этого сделать не позволил.       — Том. Том, — Конто взглянул на него из-подо лба, почувствовав, как вокруг него сузилась хватка чужих рук, — я и не сдался. Ты… боже, альфа, мы будто на разных языках говорим, — он, все пытаясь отодвинуться, уткнулся ладонью в томово плечо, напрягаясь. Альфа поджал губы, но все же неохотно разжал руки, и Конто не замедлил этим воспользоваться, слезая с его колен и устраиваясь хоть и рядышком, но все подальше. — Очень с тобой сложно, Том, — пожаловался он, потирая лоб и бормоча больше себе, чем альфе. — Нужно тебе самому людей наших увидеть, а то еще и правда схватишь да увезешь от греха подальше.       Том на его слова нахмурился, глядя на свои ладони, но ничего не ответил. Конто говорить тоже не видел смысла: до альфы необходимо достучаться другим способом. Если уж он такое смог придумать насчет их поселения… боже, да даже подъяровцы лучше к подрывникам относились — а ведь каждого второго когда-нибудь да обворовывали разбойники из подрывников!       Они сидели рядом, на расстоянии ладони друг от друга, и больше не решались заговорить. Конто, со своей стороны, думал о том, какие странные у них выходят беседы. С Томом, пожалуй, было сложнее всех, с кем Конто когда-либо разговаривал. Альфа будто не слышал того, что он пытался ему донести.       С другой стороны, Тома ведь можно по-своему понять. Он-то не знает живущих здесь людей, он жил только по одной стороне баррикад, и… ну, стоит признать: не все могли так же легко, как Конто, отбросить все неважные, мешающиеся факты биографии, оставив одну только человеческую суть. В их поселении многих сама жизнь заставила так смотреть на людей; Тома заставить было некому — да и не требовалось.       Конечно, было бы на порядок легче, если бы Том вдобавок к своим принципам не имел той власти, позволяющей ему распоряжаться другими судьбами, но… ох, как есть, так есть.       Недоверчивые обоюдные переглядывания прервало громкое бурчание голодного желудка. Конто посмотрел на виноватого Тома, прижимающего руки к животу, и, стряхнув все лишние мысли, вернулся к важнейшему событию: пропущенному ими обоими обеду.       — Ох, Том, боже, что-то я совсем с тобой забылся о самом главном, — нахмурился он, поднимаясь на ноги и оглядывая разворошенную кухню. — Так, полчаса — и будет нам обед.       Альфа проводил его каким-то странным взглядом — что-то среднее между недоверием и удивлением, — но послушно присел на кухонный стул, куда Конто его потянул, чтобы не мешался.       — Так, рыбу, значит, пожарим, это нужно тогда больше перца добавить, тут где-то было… Картошка, — Конто остановился перед кастрюлей, осматривая плоды тяжкого томова труда и продолжая бормотать себе под нос: — Ну… ее тоже можно пожарить… даже резать уже не надо.       И когда Конто, в десять минут закончив то, над чем они вдвоем бились с Томом без малого полчаса, разжег конфорку — чугунной сковороде нужно время, чтобы прогреться — и закопался в пряностях Профессора, то услышал сзади веселое хмыканье.       Обернувшись, Конто увидел, как Том молча ему улыбается, смешливо сощурив глаза, — и, выдохнув, тоже ему усмехнулся.       Ну и ладно.       Если уж разговоры у них не складываются, так что мешает им разговаривать иначе, верно?

***

      — Смотри, великий альфа, домов у нас пять: наш, самый большой, с водопроводом — мы его строили под всех, когда нас было еще человек семь от силы, так что к нам обычно всех подрывников и приносят; Ванька года четыре назад, когда к нам беты стали приходить, переехал в сруб наш старый, где мы еще вдвоем одни жили, а к нему и остальные альфы потихоньку перебрались — по мне, так им там совсем тесно, но вы же, альфы, в жизни на такое не пожалуетесь; Мелочи, еще когда его муж жив был, мы домик срубили маленький — сейчас он там один живет, но вроде старички к нему хотят перебраться, так что, может, не так грустно ему будет, — Конто вздохнул, задумавшись над положением Мелочи, но все же себя одернул: вот как вернутся они от Профессора, так он делами и займется. — И еще Браты с омегами своими, как приехали, первым делом себе хатку построили; тебе их дом, кстати, обязательно нужно увидеть: у них такие петушки на ставнях красивые, совсем ни на что не похожи.       И Конто, вздохнув, оторвался от листа бумаги, где он вырисовывал схему их поселения, вытирая пальцы от чернил да возвращаясь к недоеденному тайменю.       Легкий их разговор за обедом закончился вопросом Тома про то, что же это все-таки за поселение да сколько человек с ними живет. Конто, радостный от того, что они смогли вернуться на нейтральную полосу разговора, объявив, по-видимому, краткосрочное перемирие (краткосрочное, потому что Конто заметил и особый блеск в глазах, и упрямо выдвинутую вперед челюсть, точь-в-точь как у Ваньки, а это значило, что в ближайшем времени они должны будут к этой теме вернуться. Ух, и повезло же тебе, Конто: сейчас, кажется, что Том, что Ваня будут пытаться тебя спасти — и хоть бы кто им объяснил, что спасать тебя и не требуется), — так вот, радостный Конто тут же ухватился за новую тему разговора, начиная чертить на первом попавшемся листе бумаги маленькую карту, указав и Подъярное, и железную дорогу, и даже походя объяснив Тому, как отсюда можно добраться до города на ярмарку.       Конечно, будь тут хоть кто-нибудь из альф, и он тут же начал бы спорить, что сомнительному чужаку не стоит так неосмотрительно выдавать на-гора их расположение. Но, помилуйте, Конто мог представить, насколько неуютно должен чувствовать себя Том, оказавшись неизвестно где — и не стоило так над человеком издеваться; к тому же он заметил, что альфа больше прислушивался к тому, какие люди здесь обитают, явственно нахмурившись на слова о том, что Конто и Ваня когда-то жили только вдвоем.       Наверное, в его мире запрещалось омегам жить с альфами вне брака, да и…       Кстати.       — Том, — оторвался Конто от еды, вытирая жирные от масла пальцы и начиная нервно выстукивать ими ритм на колене. Альфа кивнул ему, все такой же напряженный в своем желании слушать, и Конто встряхнул головой, собирая силы на следующий вопрос, — ты понял, что я… ты понял, кто я? Я же не… — «не пахну» хотел сказать он, но, внезапно смутившись, съежился на стуле и не смог закончить.       — Что ты омега? — чудом понял его Том и положил ладонь на стол поближе к Конто, весь даже как-то выпрямившись изнутри, развернул широко плечи.       «Как Сохатый при виде леса», — сумбурно пронеслось в голове Конто, немного его успокаивая.       — Конто, ты точно омега, — продолжил Том уверенно и, перегнувшись через угол стола, положил свою ладонь на ладонь Конто, усмиряя нервную дрожь его пальцев. — Я не сразу это понял, сначала я не… — Альфа, смутившись, прикусил губу, но, собравшись, все же посмотрел ему в лицо: — Ты будто ничем не пахнешь, Конто, большую часть времени. Словно… словно тебя нет. Но когда мы шли к Профессору, и ты смеялся, и потом, когда пили чай, и сейчас, когда мы… вместе сидели на полу, — Том вздохнул нервно, очевидно не зная, как по-другому описать весь тот бедлам, что произошел совсем недавно. У Конто и самого совершенно неожиданно вспыхнули щеки, когда он подумал, как это смотрелось. Он снова попытался сжаться за столом, но почувствовал, как крупные пальцы обхватили его подбородок, поднимая его вверх, и с удивлением посмотрел на альфу, который, пусть и сразу же убрав руку, смотрел так же серьезно. — Я тебя чувствую, Конто. Когда ты радуешься, когда ты веселишься, я тебя чувствую, Конто.       — Том, да ведь я не настоящий… ты не можешь меня чувствовать: я же не настоящий… я больше не омега, — прошептал Конто, снизу вверх смотря на альфу и по давней, уже практически забытой привычке вкруг обвивая ладонями собственный живот.       Том, увидев это, резко оскалился, задергав желваками, и глухой предвестник рычания уже начал вырываться из его груди, но, заметив, как дернулся от этого Конто, поджимая ноги к груди, силой себя прервал, спускаясь со стула на корточки прямо перед ним.       — Конто, Конто… — Том мягко потянулся разжать его руки, и Конто, резко вздохнув, ему это позволил, все же держа ладони крепко сжатыми в кулаки и напрягшись всем телом. — Конто, ты самый правильный омега из всех, кого я только видел, самый чистый, самый честный омега, не стоит, Конто, пожалуйста…       — Что ты с Хозяином сделал, гнида? –вдруг рявкнули из-за спины Тома, и Конто, подняв влажные глаза, увидел Мелочь, что подбежал от входной двери прямо к альфе.       Схватив его за шкирку, Мелочь попытался оттащить Тома от Конто, и Том, не сообразив сначала, что происходит, покачнулся на пятках, теряя равновесие, но, уперевшись рукой в пол, удержался, стряхнул руку Мелочи и взлетел на ноги, заслоняя собой Конто.       — А ты еще кто? — зарычал он в ответ, и Конто увидел, как поднялась шерсть на его загривке и согнулась спина в извечном жесте готовности к бою.       «Боже, Том, ты же недавно не знал даже, как мурлыкать правильно, откуда это взялось?» — тревожно подумал Конто, лихорадочно пытаясь встать и путаясь при этом во всех конечностях. Все же поднявшись на ноги, он хотел протиснуться мимо Тома, но тот споймал его за талию, задвигая за себя.       Мелочь, стоящий напротив, ниже Тома на полторы головы, увидев это, казалось, забыл обо всем и, точно так же оскалив клыки, прошипел злобно:       — Отпусти его, мразь ты поганая.       Том только попытался задвинуть Конто подальше, но сам Конто, нахмурившись, вывернулся из-под его руки, становясь между двумя альфами и хватая обоих за сорочки рубашек. Он зло, серьезно им заявил:       — Успокойтесь оба, пока чего не натворили, олухи. Я потом вас по кускам собирать не буду, — он кинул хмурной взгляд сначала на одного альфу, после на другого, предупреждая их ничего не делать, и проговорил: — Все хорошо. Мелочь, Том мне помогал, а не угрожал. Том, это Мелочь, он просто за меня испугался. А теперь разойдитесь по разным углам, пожалуйста.       Конто легонько отпихнул обоих. Том, пошевелившись, тут же тихо зарычал, хватая Конто за руку и пытаясь утянуть его за собой. Мелочь, заметив его маневр, тоже взвился, поднимая верхнюю губу в оскале, и Конто прибег к последнему средству: встав на носки, он дотянулся до тыльной стороны шеи Тома и, сжав в горсть шерсть на его загривке, с силой потянул его вниз. Том, выгнув шею, заворчал глухо, но послушно отпустил Конто, когда он дернул его во второй раз, и взгляд его стал более осознанным. На Мелочь Конто просто посмотрел тяжело, кивком головы показывая отойти.       Он отпустил и Тома, который, поколебавшись, спиной вперед отступил к одному углу кухни, не сводя глаз с Мелочи, что таким же манером отходил к другой стороне. Конто встал на равном расстоянии от обоих, оперевшись на стол, и тяжело вздохнул, потирая тут же заболевший лоб.       — Вы пока успокаивайтесь, борцы-воители, а я вас познакомлю, — Конто поочередно метнул взгляд на обоих, следя, чтобы они не сдвигались со своих мест. — Мелочь, это Том, мы пришли к Профессору…       — Так эта гнида уже Томом стала? — прервал его Мелочь, складывая руки на груди и показательно не смотря на второго альфу. — Хозяин, стоит мне тебе напомнить, что он уже успел натворить?       — Томас Друцкий-Любецкий, я вас попрошу, — выпрямился Том, устойчивее вставая на ноги подле окна. — Также прошу заметить, Мелочь, — он презрительно скривился, выговаривая имя, — что я едва ли мог навредить кому-либо, находясь в состоянии жестокой лихорадки, а уж если вы предполагаете, будто я что-то успел натворить Хозяину, тогда я буду вынужден усомниться в трезвости вашего собственного ума, доктор.       — Именно поэтому, гнида, я нахожу Хозяина плачущим на кухне, а тебя подле, верно? — выплюнул Мелочь, уж было шагая вперед к Тому, но, услышав предупреждающее покашливание Конто, отступил обратно. — К тому же, дорогой князек, которому его титул выдан просто по праву рождения, свою степень я получил тяжким трудом через обучение в Сорбонне, и едва ли ты…       — И благодаря своей степени сейчас вы, доктор, вместо практики в столице живете за чертой оседлости? — смешливо кинул ему Том, оскалившись. — К тому же, смею вас уверить, мое обучение проходило…       Конто, довольный уже и тем, что никто не собирается ни на кого бросаться, только закатил глаза, услышав, в какую сторону свернула их перебранка.       Альфы.