la segunda oportunidad

      Семь минут спустя ситуация все так же не хотела меняться в лучшую сторону: Том, распушив перья, уже дошел до подсчета всех денег, когда-либо им перечисленных на благотворительных балах (сумма выходила, конечно, внушительная, но Конто только закатил глаза, понимая, что едва ли хоть десятая часть была после отдана нуждающимся), а Мелочь, выстукивая каблуками агрессивный ритм, его перекрикивал, вспоминая количество собственных научных статей, опубликованных в иностранных журналах.       Конто абсолютно честно не было интересно ни то, ни другое; впрочем, его очень волновал вопрос невымытой до сих пор посуды.       Вообще, если бы ему дали слово, Конто бы с удовольствием сказал, что Тому в первую очередь стоило гордиться тем, как он, даже работая на Правительство, умудрился сохранить искреннюю веру в справедливость, а Мелочи бы он ответил, что самым главным его достижением было то, как альфа смог найти в себе силы жить дальше после всего, через что его заставили пройти.       Но Конто не был альфой и потому не мог понять, почему они так упорно не обращают внимания на самое важное, останавливаясь на каких-то ненужных мелочах, так что он, развернувшись, собрал тарелки и, звеня посудой, потянулся за железной мочалкой. Сзади тут же установилась тишина, и Конто через плечо укоризненно посмотрел на альф, которые, казалось, только сейчас и вспомнили о том, что они тут не одни.       — Успокоились? — проворчал он, подхватывая с плиты грязную сковородку. — Вот и молодцы. Мелочь, пошли со мной, воды поможешь набрать. Том, тебе нужно все стулья задвинуть и самовар обратно на стол приладить. Справишься? — увидев взгляд, полный чистого отчаяния, Конто, чуть смягчившись, хмыкнул. — Самовар под столом. Тебе, благородный альфа, нужно его вытащить и пристроить вон под ту трубу, чтобы в доме не дымилось, когда его в следующий раз поставят.       Конто еще успел увидеть, как напряженно, агрессивно переглянулись альфы, но он не собирался терпеть устроенный балаган ни минутой больше, так что просто потянул Мелочь за собой, по дороге кивнув ему на ведро подле выхода, чтобы тот его не забыл.       Боже, альфы.       Не успели они выйти из дома, как Мелочь, послушно идущий за Конто, все же не выдержал и раздраженно проворчал:       — Хозяин, так что ж эта гнида успела с тобой сделать?       — Мелочь, его зовут Том, — все же сморщился Конто от грубого слова и, вздохнув, отпустил рукав его рубашки, сворачивая к колодцу да оборачиваясь на альфу через плечо. — И честно, ничего страшного не произошло. Том просто никого из нас не знает, так что может случайно сказать что-то… — он замялся, не зная, какое слово подобрать, но все же выкрутился: — Не совсем правильное. А ты сильно испугался, да? — сочувственно спросил Конто, поднимая руку, чтобы пробежаться ладонью по волосам альфы.       Мелочь только скосил на него взгляд, поднимая крышку колодца, и нахмурился:       — Тебе, Хозяин, показано было расслабиться, отдохнуть и ни в коем случае не волноваться. А потом я понимаю, что тебя в доме нет, альфы этого — тоже, и никто не видел, как ты ушел. Я боялся вообще о чем-либо думать, я же тебя, Хозяин, знаю: легко мог гниду эту вызваться до Луганки провести, чтобы, значит, он не заблудился, — Мелочь низко зарычал, со злостью крутя воротом, опуская ведро. — Я бегу к Профессору и вижу тебя, едва не рыдающего, и этого рядом. Хозяин, ну как так-то? — пробормотал альфа, с мрачным удовольствием вслушиваясь в звук упавшего на дно колодца ведра.       Конто грустно вздохнул, ярко представляя, как должен был увидеть все это сейчас обеспокоенный сверх меры Мелочь. Он, собираясь с мыслями, нагнулся за первой тарелкой, дожидаясь, когда альфа ему поможет.       Ничего умного не придумывалось, и Конто, все сильнее чувствуя собственную беспомощность, сейчас цеплялся только за слова Сойки, тихим утром сказавшего ему, что все будет хорошо.       Ну, Сойке стоило верить.       Вздохнув еще раз, Конто услышал, как позади Мелочь возится с ведром, отцепляя его от крюка цепи, и все же попытался с альфой хоть немного объясниться:       — Мелочь, Том мне действительно ничего не сделал, он даже… помог? С тем, что я… — он замолчал растерянно, оглядываясь на альфу, что застыл над его плечом. Мелочь вздохнул, не отвечая, лишь наклонил ведерко так, чтобы вода из него полилась тонкой струйкой, и Конто отвернулся, подставляя под нее грязную тарелку.       Внезапно вспомнив, на чем прервался их с Томом разговор, Конто зябко передернул плечами. И все же… боже, нет, у Конто больше не было права спрашивать такое.       Но ведь Мелочь врач. Он врач, и он уже Конто когда-то осматривал и даже что-то решил, и…       Не выдержав веса неправильного, бесстыдного своего интереса, он все же неуверенно обратился к альфе:       — Мелочь, слушай, а я… — он попытался съежиться, пригнул голову, чтобы стать незаметнее, меньше, и, совсем смутившись, тихо закончил, полыхая щеками: — Ты меня чувствуешь? Как…       Альфа сверху что-то промычал и, только когда Конто домыл тарелку, положив ее на деревянный помост, что шел вкруг колодца, прекратил лить воду, кажется, отставив куда-то ведро, и обошел его по кругу.       Конто едва не вздрогнул, когда на его плечо опустилась чужая ладонь, но глаз все же не поднял, весь красный от смущения и с уже ощутимо подступающими к глазам слезами.       Боже, Конто, зачем тебе вообще нужно было об этом спрашивать? Неужели внимания одного альфы стало тебе достаточно, чтобы начать переживать из-за такой стыдной чепухи. Ну же, Конто, ты потерял свое право переживать из-за этого еще когда…       — Конто, — мягко прервал его мысли Мелочь, удивительно назвав его по имени, как не называл его уже очень, очень давно: наверное, в последний раз это было, когда Конто еще пересекался с ним на Луганке, — Конто, дай мне руку, пожалуйста.       Он, медленно опустив взятую впопыхах сковороду, поколебался, но все же протянул ладонь Мелочи, неуверенно, боязливо на него поглядывая. Альфа сосредоточенно закатал рукав его рубашки (Конто решил не надевать кожух на пятиминутную вылазку и был удивлен, что Мелочь до сих пор этого не прокомментировал) и приблизился носом к сгибу его локтя, сосредоточенно втягивая воздух, а затем потянулся к челюсти, где находились, как Конто знал, секреторные железы, и недоуменно поднял брови.       Альфа хмыкнул удивленно и перевел на него заинтересованный взгляд:       — Хозяин, меня ты чувствуешь? — Конто тихонько к нему принюхался, но только покачал головой: Мелочь для него все так же ничем не пах. Альфа, усмехнувшись, щелкнул его по носу. — А так?       Конто посмотрел на него укоризненно, забыв даже смущаться, но, когда Мелочь уверенно ему кивнул повторно, все же собрался с мыслями — и на миг ему привиделся запах; едва слышный вкус полыни — отзвук глубоко впитавшегося горя — и, чуть сильнее, совершенно неописуемый, уже совсем позабытый запах чьего-то интереса, и что-то странное, что-то…       Пропало.       Конто посмотрел на Мелочь совершенно расфокусированным взглядом, и тот кивнул сам себе, удивленный не меньше его, но, кажется, чуть более воодушевленный, чем до начала осмотра. Он аккуратно раскатал рукав его рубашки, поправляя, и встал на ноги, жестом приглашая Конто последовать за собой. Когда же он встал, чуть покачиваясь, альфа мягко щелкнул пальцами, и тень неуверенной, слабой надежды появилась на его лице. Мелочь кивнул ему:       — Хозяин, пару вопросов. Почему ты об этом спросил? — заметив, как Конто смутился, не зная, как ответить, Мелочь притворно возмутился: — Так, позвольте, я тут врач, а не Мелочь. Думаете, каково мне было роды у омег знакомых принимать? И ничего, справлялись же. А тут один Хозяин рот открыть боится!       Конто, тихо на это усмехнувшемуся, и вправду стало легче:       — Мне Том сказал, что… ну, что я — это я, а ему же никто не мог сказать, верно? — он нахмурился, вспоминая всех, с кем Том общался с момента своего появления. — Ну, разве что Профессор, но не похоже это как-то на него, — Мелочь задумчиво кивнул головой, соглашаясь, и заодно махнул рукой, поощряя Конто продолжать, и тот только вздохнул, подчинившись. — Я Тому сказал, что это невозможно, потому что… ну, вот поэтому, а он… — и Конто, сам чувствуя, что он покраснел, неловко потер шею, отводя глаза, и сбивчиво закончил: — Том сказал, что чувствовал во мне, ну… омегу, когда я… в общем, иногда.       Мелочь на его речь нахмурился и принялся привычно шевелить пальцами, будто в руках у него была ручка. Конто знал, что жест этот означал у альфы глубокую задумчивость, а потому послушно молчал, дожидаясь ответа.       Конечно, ему очень хотелось сказать Мелочи, что волноваться не стоит, вопрос он задал от скуки, и вообще это неважно, но… боже, да кого он хочет обмануть? Одна только мысль о том, что он возвращается, возвращается то, что долгое время его определяло целиком и полностью, это… ох, это наполняло его тело каким-то странным трепетом, хорошо, обильно перемешанным со страхом.       Пусть уж лучше Мелочь сразу скажет, что Конто сам себе что-то выдумывает, что ничего не изменилось, и тогда он с чистой совестью сможет окончательно забыть волнующие эти мысли. Запах Мелочи ему мог почудиться, а Том мог просто выдумать себе, что он в действительности может учуять Конто, и сам в это поверить, и если так, то все легко можно вернуть на круги своя.       Иначе…       Он практически умоляюще взглянул на Мелочь, прося ответов, прося помощи, и альфа, уже что-то для себя решивший, с тяжким вздохом его все же спросил:       — Конто, ты помнишь, что я тебе объяснял тогда еще, в самый первый раз? Про неполную атрофию якобсона органа и патологическое, вызванное психосоматическими причинами, функционирование феромономаксильных желез?       Конто моргнул, в панике вспоминая все, что Мелочь ему объяснял больше восьми лет назад — боже, это было так давно? — когда альфа, казалось, вынес ему окончательный медицинский приговор, разобравшись, что с ним происходит. Собравшись с мыслями, Конто ответил, сам удивляясь тому, что смог вытащить хоть какие-то знания из того полнейшего сумбура, что царил в его голове:       — Какие-то из моих органов просто не работают, да? Это не болезнь, просто из-за меня… из-за всего, что случилось, и я сам себе запретил… или что-то такое. И они с каждым годом должны становиться все меньше, пока не исчезнут, как… как тимус? — Конто нахмурился, пробормотав всю свою речь на одном дыхании, и вопросительно уставился на альфу. — Что-то изменилось? Это плохо?       Мелочь посмотрел на него удивленно, будто даже удивившись его памяти, но кивнул:       — Да, как тимус. Только он рассасывается к двадцати пяти, а половые железы — годам к семидесяти, — альфа снова протянул к нему руку, и Конто послушно поднял челюсть, давая Мелочи лучший доступ.       Чувствуя, как холодные пальцы аккуратно прощупывают верх шеи, он ощутил, как успокаивается и сам; ух, все же с Мелочью-доктором общаться было намного проще, чем с Мелочью-человеком, хотя бы за счет вот этой его аккуратности, с которой он начинал обращаться с пациентом, и, стоит признать, отстраненности, свойственной всем врачам.       Со знакомым, другом, одним из своих Конто не нашел бы в себе сил обсудить такие вопросы. И дело было совсем не в недоверии друг к другу: к каждому в этом поселении Конто с легкостью поворачивался спиной, зная, что на него не нападут. Просто об этой боли, этом стыде Конто боялся думать даже наедине с самим собой: он просто не знал, как к этому относиться. В конце концов, он же все еще остается Конто, верно? Так и не должны его волновать бессмысленные эти вопросы, вопросы, от которых пользы никому не будет.       Но они почему-то волновали.       И другим был Мелочь: альфа знал на них ответы. Он знал, почему Конто такой, каков он есть, и что с ним будет, и что ему стоит делать, и знание это удивительно успокаивало растревоженные мысли, роем гудящие в голове.       Конто, даже если он сам ничего не понимал в своем состоянии, мог положиться, что его уж точно на кусочки разберет Мелочь и выпишет рецепт, от которого ему станет лучше. Да, ради этого стоит пережить минуты опаляющего стыда.       — У тебя железы, Конто, никогда не уменьшались — просто не функционировали, — опять ворвался альфа в его мысли, как-то по-особенному больно нажимая у края челюсти, отчего Конто на секунду зажмурился, а Мелочь согласно хмыкнул чему-то своему. — Якобсон же орган… ну, в любом случае, — альфа отряхнулся, убирая руки. — Сейчас при пальпации наблюдаются незначительные изменения в форме феромономаксильных желез, а также, по-видимому, развитие, хотя и по-прежнему субнормальное, веромоназальных…       Конто тихонько откашлялся, привлекая к себе внимание, и смущенно покачал головой, выражая полнейшее непонимание всего, что Мелочь говорил, и тот смущенно замолчал, потупившись. Вскоре, собравшись с мыслями, альфа задумчиво промычал, щелкая пальцами, и все же смог вернуться к человеческому варианту разговора:       — Хозяин, тебе отчего-то стало лучше, — он смущенно потянулся к шее, ее разминая, но ответил по-прежнему строго: — Есть вероятность, что улучшение временное, а раз мы не знаем пока точной причины изменений, я не могу прописать тебе курс лечения, но… но железы у тебя чуть увеличены. Совершенно ненамного, но они снова ясно чувствуются под пальцами.       Конто уже сам потянулся к собственной челюсти, но, как и обычно, ничего там нащупать не смог.       Значит, это все? Что-то все-таки случилось? И Конто опять может стать… но зачем, боже?       Конто не знал, что ему стоит делать, и боялся сейчас сказать хоть что-нибудь лишнее, зная, что ничего путного из разговоров просто не выйдет — и потому просто кинул на Мелочь задумчивый взгляд да развернулся. И хотя Конто чувствовал поразительную пустоту где-то внутри, означающую, что он не до конца еще что-то осознал, все же была надежда, что за мойкой посуды у него получится хоть немного собрать мысли в кучу.       Альфа, кажется, его состояние понял; по крайней мере, он послушно отступил, возвращаясь к ведру с водой да поднимая его за донце.

***

      — Хозяин, а иди-ка ты вперед, — Мелочь в два шага вынес Конто оставленный им в тамбуре кожух, забрал из рук вымытую посуду да остановился в дверях, преграждая путь. — Я сейчас тут поболтаю немного с гнидой этой да за тобой пойду.       Конто, хоть и чувствовал себя абсолютно растерянным — как семечко одуванчика, которое в любой момент может подхватить ветер, — только закатил в ответ глаза:       — Мелочь, я в твоих глазах совсем дурак-дураком выгляжу?       И пусть сейчас в голосе альфы и не слышалось глубокого презрения, когда он говорил о Томе, да и сам он не выглядел на взводе, готовым биться до последнего, кто знает? С альфами ни о чем нельзя быть уверенным, особенно когда они чувствуют, что покушаются на что-то для них ценное.       Нет, без Тома под боком Конто никуда уходить не собирался.       — Ты, Хозяин, далеко не глупый человек, потому я тебе и говорю: лучше иди вперед. Поклясться могу, да что сейчас эти клятвы стоят, — альфа вздохнул, прислонясь к косяку двери, но с места так и не сдвинулся. — Лучше поверь по-человечески, что сейчас мне с ним нужно по другому вопросу разобраться, — и Мелочь, нахмурившись, сложил руки на груди.       — Это… то, что со мной… из-за этого, да? — Конто, все же озябнув на весеннем морозце, механически надел на себя кожух, но уходить все так же не спешил, беспомощно, встревоженно оглядываясь. — Мелочь?       — Иди, Хозяин, как вернусь, там и расскажу. Все нормально будет. Конечно, если только эта гнида выкобениваться не начнет, — и альфа усмехнулся горько, до тонких морщин у губ и на лбу, так, будто он один держал в себе знание чего-то страшного — и Конто совсем не понравилось собственное сравнение.       Нет, Мелочь, даже если и знаешь ты что-то страшное, так кто тебе только сказал, что нужно с этим разбираться в одиночку?       И он, вздохнув да покачав головой, поднялся на ступеньку выше, чтобы встать вровень с альфой, и, неуклюже махнув плечом, обтянутым плотной кожей полушубка, обнял за шею такого упрямо-упрямого доктора.       — Ты все же, Мелочь, дурак еще больший, чем я, — проворчал он, прижимая альфу к себе ближе и чувствуя, как его подхватывают под ребра, обнимая в ответ.       — Согласен, Хозяин. Согласен, — отодвинулся тот, отводя глаза, да развернулся ко входу в дом. — Иди лучше. Там тебя еще и Браты-омеги обыскались, а я и так скоро вернусь. Может, даже с гнидой этой придется, — вздохнул он грустно, прикрывая за собой дверь.       А Конто, оставшись один на крыльце усадьбы Профессора, только покачал головой.       «Все уже хорошо будет», — сказал ему Сойка.       Ну, будем надеяться, Сойка. Будем.       И Конто, развернувшись, тихо поплелся домой, ни о чем не думая, а только осознавая, что больше в этой жизни он ни-че-го-шень-ки не понимает.