la segunda oportunidad

      Если позволите высказаться насчет творящегося вокруг бедлама, насчет всего этого безобразия, то Томас скажет, что он, кажется, окончательно запутался в происходящем — и потерял уже всяческую надежду в нем разобраться.       Непонимание его было всеобъемлющим: начиная от странного, необъяснимого нежелания единственных встреченных в этом поселении относительно трезвомыслящих людей — князя Петра Алексеевича и омеги-хозяина Конто — уехать подальше от губительного общества подобного рода личностей (к которым оба, казалось, относились с большим пиететом и любовью) и заканчивая удивительно сложным строением разнесчастного этого самовара.       — Святые Мария и Иосиф, — нервно выдохнул он, чувствительно прищемив пальцы, в который уже раз пытаясь приладить сорвавшуюся по его неосторожности крышку. Она, казалось, вменила себе в обязанность до конца следовать принципу «со щитом или на щите», и Томас с глубочайшим неудовольствием вынужден был признать, что в этой битве ему суждено проиграть. — Колдовство какое-то. — Крышка со звоном прокатилась по столу, и Томас, вздохнув, сдался, присаживаясь на стул и невидящим взглядом смотря на самовар.       Место это просто колдовское, вот и все.       — Язык другой, люди, кажется, совершенно безумные, живут, как… и Конто, омега посеред этого как главный зачинщик. Святая Богородица, или это я с ума сошел, не заметив? — альфа в порыве, близком к отчаянию, потер ладонью лоб и устало опустил плечи.       Мысли его перескочили на недавнюю сцену, в которой Томас — он вынужден был признать — повел себя совершенно недостойным образом. Увидь он подобное со стороны, точно усомнился бы уже в собственной разумности.       Что он, разве до сих пор кадет? Чушь, даже двенадцатилетние кадеты не позволяют себе подобных необъяснимых глупостей: рядом омега, едва дышащий, а Томасу вдруг стало необходимым показательно меряться достоинствами со странным этим Мелочью.       Он точно обезумел.       Ему хватать Конто надо да везти отсюда, пока здешние люди совсем его не замордовали да поселение это с самим Томасом ничего не сделало непоправимого.       — Уже и думать, как они, начинаю, — замотал он головой, вставая. — Что вообще за слово такое — «замордовать»? Дева Мария, такими темпами от меня скоро даже имени не останется.       — А у тебя его уже нет, гнида системная, — послышался сзади неприязненный голос того мелкого альфы, которого забрал с собой Конто, и Томас резко повернулся к нему лицом, непроизвольно скаля клыки да пытаясь высмотреть где-то рядом омегу. Не увидев никого, кроме этого Мелочи, Томас нахмурился, игнорируя неизвестно откуда взявшееся желание совершенно по-плебейски ему врезать:       — Где Конто, доктор? — и ему самому стало неприятно от того, как скабрезно прозвучала из его уст профессия альфы.       Томас на миг отвел глаза, не в силах справиться с тянущим изнутри ощущением абсолютно дурной агрессии, что подзуживала его к неправомерным оскорблениям.       Ведь действительно, отчего он только вызверился на этого Мелочь? Защищать Конто бросился? И это тоже, без сомнений. Но все же не стоит хоть себе врать, Друцкий-Любецкий: тебе не понравилось, как тебя, словно беспомощного кутенка, за шкирки оттащил альфа на две головы меньше.       Гордость твою попрали, вот ты и взъярился.       Дурак ты, Томас.       Впрочем, Мелочь даже не обратил внимания на неприязненное его настроение — и у Томаса на душе от этого немного полегчало.       — Об этом мне и нужно с тобой поговорить, — устало, хотя все так же раздраженно скосил на него взгляд доктор, медленно подошедши к кухонному столу, махнул Томасу, чтобы тот тоже присаживался, да только поморщился. — Еще и с тобой разговаривать, ради всего святого.       Томас от этих слов сразу напрягся и садиться, конечно, не стал. По его сосудам прямо от сердца лилось чистейшее раздражение, смешанное с отвратительным чувством непонимания, мириться с которым было тяжелее всего, и вся нервная эта энергия настолько его переполняла, что альфа сам не заметил, как начал тяжело шагать перед столом, наворачивая круги по кухне.       Он ведь вообще не имел права вмешиваться.       Если смотреть на вещи объективно, Томас в этом поселении не имел никакого легитимного статуса: простой чужак без права голоса — и единственным правильным вариантом был тот, в котором альфа как можно быстрее возвращается на Луганку, возможно, организует уголовное преследование в отношении некоторых правонарушителей, прячущихся здесь от правосудия, и забирает Конто в цивилизованный мир, где ему самое место.       Зачем он пытается разбираться? Почему он еще ничего не сделал?       Потому что Конто это не хочет.       Альфа сжал зубы, по-животному встряхиваясь, словно от зуда, и сам на себя разозлился от того, насколько важным стало для него одобрение омеги — и все же не смог ничего сделать с внутренним ощущением того, что Конто нужно защищать и удивительным желанием к нему прислушиваться. Томас бросил взгляд на угол кухни — и увидел, как омега на самом этом месте задыхался от ярости; посмотрел на стул, который сейчас занял Мелочь — и перед глазами встало, как Конто пытался свернуться в клубок, боясь не кого иного, как самое себя.       От этого было больно почти на физическом уровне.       Он настолько глубоко погрузился в собственные мысли, что вывести его из этого состояния смог только глухой грохот опустившегося на столешницу кулака да раздраженный окрик:       — Да успокойся ты, невротик несчастный!       Том зарычал недовольно, отвлекаясь, и тут же накинулся на Мелочь, находя внешнее выражение собственному нестабильному состоянию:       — Так рассказывай, где Конто, доктор ты квалифицированный! И все же скажу сразу: если с ним из-за нахождения среди вас хоть что-нибудь случилось, я не премину воспользоваться всем объемом положенной мне власти! И если…       — Да неужели, — как-то устало хмыкнул, перебив его, Мелочь, облокачиваясь на стол и запуская ладонь в собственные волосы.       Он никак не отреагировал ни на неприкрытую угрозу, звучащую в голосе, ни на агрессивную позу, которую занял Томас, склоняясь над доктором, и альфа даже смешался на секунду, не зная, как реагировать на спокойного противника. Ему внезапно стало стыдно за собственный неуравновешенный порыв, так что Томас, вздохнув, неуверенно присел на стул, уже спокойнее, хотя и все еще сквозь рычание, обращаясь к Мелочи:       — Так что случилось с Конто?       Доктор скосил на него пристальный неуютный взгляд. Проговорил сквозь зубы, выматерившись непривычно, будто чрез силу:       — Да… хуйня с ним происходит, князек, — Мелочь пробарабанил пальцами по столешнице, оскалившись задумчиво, и все же раздраженно продолжил: — И ты, кажется, можешь с этим помочь.       — Как? — коротко спросил он, не желая снова размениваться на ненужные словопрения да надеясь только на то, что доктор его в этом стремлении поддержит. К тому же, на душе до сих пор чувствовалась некоторая неловкость, которую Томас связывал со своими недавними действиями, явно нарушающими все правила хорошего тона. Нет, извиняться он не собирался ни в коем случае, особенно перед человеком, стоящим на несколько ступеней ниже его по статусу, просто…       Пресвятая Мария, да черт его знает. Странное место, странные люди.       — Я и сам не горю желанием с тобой об этом разговаривать, — нахмурился Мелочь со своей стороны стола. — И едва ли я верю, что такая гнида смогла бы сделать что-то хорошее хоть для кого-либо, кроме себя, но… ладно, хватит оскорблений, — встрепенулся он, поднимая глаза. — Что ты знаешь о Хозяине, альфа?       Мелочь смотрел прямо, но в напряженной его позе ясно читалось предложение перемирия — и Томас был согласен это предложение принять.       — Насколько я понял, — задумчиво начал он, непроизвольно Мелочи кивая, — Конто здесь представляет собой что-то вроде управляющего. К вам приносят зэков, а он за ними ухаживает, и вы так и продолжаете жить. Кажется, Конто, как и все омеги, жил в столице, пока не оказался здесь из-за… некоторых обстоятельств его жизни, — закончил он общо, не уверенный в том, насколько честно ему стоит с ним разговаривать и как много доктор знает.       Мелочь хмыкнул, услышав последнюю формулировку, и только доброжелательно кивнул:       — Молодец, князек, не стоит сразу и обо всем рассказывать, — легкая улыбка после этих слов совсем сошла с его губ, и Томас тоже напрягся, ожидая неприятных вестей. — Как ты к Хозяину относишься? — Мелочь силой перевернул тему разговора и, обращаясь к нему, говорил серьезно, нахмурив брови.       Томас внутренним каким-то чутьем, поднявшимся из-подреберья, понял, что отвечать придется максимально честно, не увиливая, так что только послушно вздохнул, задумываясь.       Конто… что Конто? Он уже все сказал — и повторяться, особенно перед едва ли заочно знакомым человеком, не собирался: странный этот Хозяин, которого судьба и жестокие люди закинули в это богом забытое место, на поверку оказался единственно правильным омегой из всех, кого Томас когда-либо встречал.       Обычные его знакомые из стана молоденьких омежек, с которыми Томас традиционно проводил завтраки, наведываясь в их институты, сейчас показались ему удивительно картонными: разговаривая с ними, Томас зачастую мог предугадать реакцию каждого, и едва ли их реплики менялись от человека к человеку. Омеги постарше, верные спутники благонравных своих мужей, которых Том встречал на балах да званых ужинах, виделись ему сквозь удивительную призму понимания Конто абсолютно мелочными, склочными, даже абсурдными.       Тяжело было так думать про Эжена и Серафина Воловичей, Адама Подольского… при ярком свете, как ни больно было это признавать и так изнуренному разуму, ни один из них не мог сравниться с одним несчастным Конто, забывшим, как никогда не могли бы забыть Эжен, Серафим и Адам, что он омега, но, в отличие от любимых Томасом светских собеседников, не смогшим вытравить в себе удивительную, чисто омежью душевную мягкость.       Споймав себя на тихой непроизвольной улыбке, Томас удивленно тряхнул головой: и как можно было позволить себе задуматься на такое неприлично долгое время?       Скосив взгляд на Мелочь, он с удивлением отметил, что доктор рассерженным его промедлением не выглядел: наоборот, он, подперев челюсть кулаком, удивленно на него посматривал, прищурив глаза и даже немного подсмеиваясь. Заметив, что Томас обратил на него внимание, Мелочь кивнул чуть более приветливо, позволив части напряжения между ними развеяться:       — Ладно, подлец, вижу, вижу, как относишься. Ну, может, что-то из этого и выйдет, — вздохнул он тихо, задумчиво перебирая пальцами. Томас покосился, заметив странный этот жест, но вскидываться не стал: оскорбление по смыслу, «подлец», сказанное доктором, приобрело удивительно миролюбивое звучание. — Не обессудь, конечно, князек, но ты должен кое-что сейчас понять: мне плевать на тебя, твои планы и твое отношение ко всем нам, хотя я и так его вижу, — усмехнулся Мелочь, откидываясь на спинку стула. — Но у всех здесь существует одна глобальная цель, за которую мы готовы положить самих себя: благополучие Хозяина. И все мы, в особенности сейчас, после того, что с ним случилось, глотку перегрызем любому, кто на него покусится. Ты к этому готов, князек наш безвестный?       Томас фыркнул, сложив руки на груди:       — Кажется, мне необходимо будет объясниться с каждым живущим в вашем прекрасном маленьком поселении, доктор. И все же: нет, несмотря ни на меня, ни на мои планы, ни на мое отношение ко всем вам, — передразнил он Мелочь, уязвленный последними его словами, — я не хотел и уж тем более не хочу сейчас причинять вред Конто. Что и говорить, вместо того, чтобы поехать на Луганку и вернуться с полным отрядом жандармов, я сижу тут одно только из-за того, что Конто мне… — Томас нервно прервал сам себя, понимая, что сказал гораздо больше того, что хотел, и замолчал растерянно.       Это что с тобой творится, Друцкий-Любецкий? Околдовали тебя, отравили?       — Ну, вижу, вижу, — закатил напротив глаза Мелочь, не придав значения его оговорке. — Тогда слушай, княже ты несчастный. У Конто есть некоторые… проблемы физиологического плана… а, блять, чего я так распинаюсь, — нервно прервал он сам себя. — Думаешь, чего я так на тебя набросился? Сейчас и так все на нервах ходят, не знают, куда себя приткнуть — и я тоже, признаюсь. Но еще я врач, как не забываешь ты мне напоминать, — хмыкнул альфа, смешливо Томасу оскалившись, отчего тот нервно вздохнул, — и я вдобавок к пляшущим нервам обеспокоен и по более объективным причинам.       Тут Мелочь все же сбился, замолчал. Обвел взглядом кухню, избегая столкнуться с Томасом глазами, да, наконец заметив отброшенную в порыве злости крышку самовара, хмыкнул. Приподнявшись со стула, доктор перегнулся через стол да принялся прилаживать ее обратно к механизму.       — А так ли уж нужно тебе об этом рассказывать, гниде системной?.. Да, Конто, — бормотал он себе под нос, видимо, успокаиваясь, и все же обратился к Томасу, собравшись: — В общем, у Хозяина уже давно происходит форменный ад со всей его омежьей системой, от этологии до физиологии… Хер бы тебе сам Хозяин об этом рассказал, да и я — едва ли, но уж если так все повернулось, — тихо сказал Мелочь сам себе и, повертев в руках крышку, в три счета поставил ее на свое место. Затем, тихо опустившись обратно, Мелочь серьезно посмотрел на Томаса и, поджав губы, продолжил жестко, отрывисто: — Знаешь — нет, но у Хозяина мужа убили на Луганке. Он за ним поехал, когда того осудили, и жил при спецпоселении, пока муж был на особом режиме. Начальник, чтобы тот заслужил с мужем свидания, его под себя подложил.       Томас представил себе Конто, маленького, доброго, любящего Конто на Луганке — и на долю секунды его ослепило холодной вспышкой ярости. Услышав спокойный голос альфы, рассказывающего такое, он почувствовал, как задрожали пальцы, и, чтобы это скрыть, Томас вцепился ладонями в столешницу, уже без удивления отмечая, как рвется из груди озлобленное рычание.       — Успокойся, — кивнул ему тихо Мелочь, больше никак не показывая, что он Томаса вообще замечает. — Месяцев через восемь альфа его умер. Официальная версия — суицид, но кто там знает. Конто тогда понес, и один бог знает, от кого…       — А ты что там делал, гнилое отребье? — взорвался Томас, не в силах больше сдерживаться. — Что ты там делал, доктор? Смотрел, как над Конто… — он привстал, не зная еще даже, что собирается сделать, но был остановлен тихим перестуком костяшек.       — Успокойся, — снова указал ему Мелочь, сжав челюсти до желваков да бесцветно продолжив: — На спецпоселении я там был. Я ему помог от выкидыша оправиться. Что еще я мог сделать, скажи, рыцарь ты, блять, великий, что?! — вскинулся он внезапно, тоже вставая так, чтобы оказаться напротив Томаса. — Думаешь, я не представлял себе всего, что я мог бы сделать? Думаешь, мы, зэки, после подрывники, могли хоть как-то Конто жизнь облегчить?! Ты действительно, блять, так думаешь?       Так они и застыли: оба тяжело дышащие, напряженные, оба в шаге от взрыва — и Томас буквально кожей почувствовал ту силу, с которой Мелочь оттянул себя от края, глубоко вдыхая да пряча сжатые в кулаки ладони за спиной. Выпрямившись, как под присягой, альфа закончил сжато:       — Я нашел Конто через год уже здесь. Не знаю, что у них с Ваней было, но Конто научился жить Хозяином. Вместо этого он запретил себе быть омегой: не чувствует чужие запахи, практически не имеет собственного, боится любых намеков на свой пол. Он справлялся. Что я должен был сделать, Друбецкой, что?! — едва не взорвался он снова. — Да, я, как мразь последняя, закрыл на это глаза. Да, это было, — Мелочь уж было сгорбил плечи, но силой заставил себя встать прямо.       — И что ты хочешь от меня получить, Мелочь? Индульгенцию? Прощение всех грехов? — хмуро зарычал Томас, сильнее впиваясь пальцами в столешницу; под ладонями его что-то хрустнуло, но альфа этого даже не заметил. — Так вот: ты и правда поступил как последняя мразь.       — Что бы ты еще понимал, княже, — тихо ответил Мелочь, смотря Томасу прямо в глаза, устало и спокойно, как старики перед расстрелом. — Не за этим я тебе про Хозяина рассказал. Много камней у меня на душе висит, и вина моя со мной в могилу уйдет, — он расслабил плечи и вытянул из-за спины ладони, открываясь перед Томасом. — Нет, Любецкий, я все это знаю. Дело другое.       Альфа, все с такой же прямой спиной, обошел стол, становясь перед Томасом да поднимая голову, чтобы заглянуть в его глаза:       — С твоим прибытием Конто стало лучше. У меня даже мыслей нет, почему он выбрал именно тебя, опасное ты неуравновешенное создание, но факт есть фактом. И вот что я тебе скажу, столичный ты князек: я не позволю тебе сделать ему больно, — он сказал это просто, тихо, так, что Томас даже и не сразу осознал, что ему угрожают, а когда понял, то даже растерялся. — На всех нас уже клейма негде ставить, так что, что бы ты ни сделал, мы сможем это пережить. Но знай: как ты все еще не мчишься на Луганку за жандармами только из-за Конто, так и мы не выкинули тебя лихорадочного где-то в лесах одно только из-за его в тебя веры.       И Мелочь, вздохнув, устало вернулся на свое место, тяжко опустившись за стол да оставив Томаса в полном расстройстве чувств позади.       — Конто становится лучше, — отвлек его снова тихий голос доктора, и альфа обернулся, чтобы наткнуться на затылок согнувшегося Мелочи. — Он спросил у меня, чувствую ли я в нем омегу, — он вздохнул тихо, опустив ниже голову. — Вот уж больше десяти лет ему было все равно. А сейчас…       — Мелочь, — окликнул альфу Томас и, дождавшись, когда тот поднимет на него взгляд, постарался как можно честнее ему ответить: — Я вижу, кто такой Конто. Я понимаю. И обещаю: что бы ни произошло, чем бы вся эта ситуация со мной для вас ни обернулась, я сделаю все возможное, чтобы Конто это коснулось меньше всего. С тем, что с ним произошло, я попробую разобраться своими методами, — затем, секунду оставив на колебания, Томас все же добавил тихо, отведя глаза: — Также прошу прощения за свое нестабильное состояние и… вспышки агрессии. Я обычно не склонен к такому… типу поведения, — слова извинения дались ему на удивление легко, просто вылетели из-под его языка, и на душе тоже стало как-то проще.       Мелочь кивнул неловко на первую часть его речи, а следом только вздохнул облегченно, видно, непривычный все же выступать в амплуа угрожающего человека.       — Говоришь, только сейчас повышенная агрессивность? — заинтересованно хмыкнул он, уже начиная закатывать рукава рубахи. — Какие еще жалобы? Путанность мыслей, тошнота, дезориентация?       — Всего понемногу, — от неожиданности признался Томас и также неожиданно для самого себя добавил жалобно: — А еще я совершенно ничего не понимаю.       Мелочь на это только хохотнул незлобливо:       — Ну, с последним помочь я тебе пока ничем не могу. А вот уменьшить последствия угашенного твоего состояния — вполне. Давай сюда руки, осмотрю хоть так.       И Томас послушно закатал рукава, удивленный и растерянный еще, кажется, больше, чем утром — хотя упорно думал, что это невозможно.       Где вообще люди сначала смертью угрожают, а после медицинский осмотр проводят?       Сумасшедший дом.

***

      — Кстати, — окликнул его Мелочь, ощупывая сгибы его локтей да осматривая сбитые костяшки, — а как ты, князек, собрался причиненный Хозяину вред исправлять?       — В судебном порядке, — мгновенно ответил альфа. — Конто не являлся заключенным и под юрисдикцию исправительного учреждения не подпадал, так что, при наличии, как я понимаю, свидетелей и…       — Хм. А ты разве можешь представлять Хозяина в суде? — перебил его заинтересованный Мелочь, поднимая взгляд. — Я помню, мне кто-то говорил, что родственники обвиняемого не могут защищать обвинителя… или нет? — нахмурился доктор. Он посмотрел на Томаса, всем своим видом выражавшего высшую степень непонимания, и попытался объясниться: — Ну, защитником будешь ты, Друцкий-Любецкий. И подашь ты иск против бывшего начальника тюрьмы, верно? — дождавшись ответного кивка, Мелочь удовлетворенно закончил: — А он, насколько мне помнится, тоже Друцким-Любецким ходил. Франциск кто-то там. Ну, пока не убили его, конечно.       — Франциск-Ксаверий? — механически переспросил его Томас, по-глупому открыв рот и, кажется, не замечая больше ничего вокруг.       — Он самый. Твой родственник, князек?       — Закона о родственниках нет, — невпопад ответил альфа, сам не понимая, о чем ему стоит сейчас думать.       Дядя?