la segunda oportunidad

      День обещался быть хорошим.       Очень быстро вступила в силу весна: светлеть начинало прямо тогда, как Конто вставал, и пил он кофе уже под яркими утренними лучами.       (Вон, Сойка сегодня тоже щурился довольно-довольно, с самого утра пробежав мимо Конто на кухню — и омега мог только сонно хмыкнуть, когда за ним хвостиком протащился не проснувшийся толком волчонок. И потом, когда Сойка невежливо захлопнул перед самым звериным носом входную дверь, тот мог только вздохнуть тихонько да послушно потопать к Конто под бок.       — Ну что, маленький, хорошо тебе охраняется? — улыбнулся омега смешливо. — Не мешают тебе эти двое ночами спать?       Волчонок фыркнул, словно что-то себе понял, и Конто тогда усмехнулся, покачал головой.)       Вот, собственно, и все.       Собравшись все вместе, перепахали вчера трехполье, готовясь уже к весне (Том, закатав рукава, тоже взялся за лопату, и Конто вечером ему смазывал содранные ладони кедровым маслом), и Браты-омеги стеснительно, как в первый раз, подарили ему красную тканяную птичку — «Каб вясну кликаць, Гаспадар», — и Сойка, смеясь, посадил ее Конто на голову, и от этого было настолько хорошо, что он боялся сглазить.       Наверное, именно от этого вернувшегося душевного спокойствия Конто и пропустил бурю.

***

      Еще не успели люди разойтись после обеда. Конто устроился за мойкой, рядом на столе болтал ногами Сойка, забирая у него чистую посуду да складывая рядышком в аккуратные стопки, а остальные сидели еще за столом, сытые и разморенные.       После, оставив всех своих за спиной — Браты-омеги с жаром выспрашивали у Тома, как горожане относятся к беременным омегам, дают ли им работать, а если дают, то как (альфа, помнится, сам долго-долго от Братов добивался, как их — омег! — никто не забрал в один из многочисленных губернских институтов для обучения; так они и сошлись, непонятные друг для друга, но очень заинтересованные), — Конто бок о бок с Сойкой вышли на улицу, чтобы накормить волчат оставшимися с обеда костьми.       На донесшийся откуда-то из леса шум он, сказать честно, сперва и не обратил особого внимания: наверное, опоздавший Ванька тянется с новой диковинкой, или просто что-то там свое в тени сосен происходит. И только когда из невнятного этого гула чуткое омежье ухо смогло вычленить едва слышимый шорох копыт по вязкой, раздраженной от зимней спячки земле да невнятный человеческий говор, Конто удивленно поднял брови да мимоходом бросил Сойке:       — Кажется, Мелочь вернулся. Рановато что-то для него, — нахмурился он, вслушиваясь. Или совсем уж Конто с ума сходит, или издали доносилось как-то слишком много голосов для одной только подводы из Подъярного, на которой Мелочь приехать и должен был.       — О, так чего ты, Хозяин, молчал-то? — встрепенулся тут же Сойка, отступаясь от взъерошенного своего волчонка, очень не хотящего, чтобы его гладили всякие там люди, и тут же повернулся к лесной их дороге, по которой люди в мир уезжали. — Так пошли встретим! Вон, я уже Мелочь слышу!       И, не дожидаясь Конто за собой, Сойка полетел к приезжим (волчонок, конечно же, за ним). — Куда? — крикнул нервно Конто, быстрым шагом устремился вслед, сам себя же на ходу и одергивая: ну, устрой еще переполох на ровном месте.       Лучше бы устроил, ей-богу. Хотя, кто его знает: если бы он сразу перехватил Сойку, вместе с собой загнал бы домой и поддался внутреннему чутью, голосящему о грядущей страшной опасности… кто знает.       Когда Сойка неуверенно затормозил, добежав до края дороги, а щенок, путаясь под ногами, зарычал, залаял изо всех своих детских сил, любой бы напрягся. — Ох, — выдохнул бета удивленно, замявшись на секунду. — Здравствуйте! — взволнованно крикнул он, тут же потянувшись поправить выбившиеся волосы, нервничающий и смущенный.       Днем пространство между домами, свободное от деревьев, хорошо прогревалось, и большая часть людей уже избавилась от тяжелых теплых кожухов, и сейчас Сойка, растрепанный, в одной рубашке да распахнутом армяке поверх, выглядел каким-то слишком растерянным и беззащитным, и Конто напрягся еще больше, ведомый одним своим внутренним чутьем.       Правду говорят: беда одна не ходит — и потому омега по старой своей привычке уже сейчас готовился к неприятностям.       Шум мешавших в грязь их дорогу копыт — гораздо, гораздо больше того, что требовалось для подводы — приближался так быстро, словно лошадей пустили рысью. Нахмурившийся Конто наконец поравнялся с бетой, встал чуть впереди, заслоняя его плечом, и всмотрелся острым взглядом в лесные тени, скрывавшие приехавших. Когда же смог их разглядеть, только глухо отступил на пару шагов, совсем себя не контролируя.       Бета за его спиной пискнул что-то неуверенно: видно, тоже рассмотрел гостей. — Соечка, — нервно сглотнул Конто, не оборачиваясь, — быстро в дом. Не волноваться, сначала к Сохатому, пусть он всех тихо предупредит. Может, и обойдется. Давай! — прикрикнул он шепотом, не сводя взгляд с приближающихся конных. — Хозяин… — сбивчиво начал Сойка, и омега уже по самому его голосу понял, что тот сейчас соберется спорить, и, поведя плечами, все ж развернулся к нему на секунду, боясь упустить из виду подъезжающих: — Сойка, предупредить надо. Не сделают ничего омеге. Ну!       Бета явно колебался, не зная, стоит ли бросать Конто одного, но не было сейчас времени его уговаривать: едва ли «осененные» станут ждать, когда они договорятся.       Конто смог тихо выдохнуть лишь тогда, когда услышал позади шорох удаляющихся в сторону дома шагов. Тут же, спустя каких пару секунд, что-то горячее, как нагревшаяся на солнце змея, словно врезалось вкруг его лодыжки, и Конто, едва заметно вздрогнув, мгновенно скосил взгляд вниз: сойкин волчонок, сам дрожащий от едва сдерживаемых эмоций, не пошел за своим хозяином, остался, видно, чувствуя общий настрой своих людей.       Боже, маленький, ты-то чего с Сойкой не ушел?       Конто перевел взгляд прямо на гостей, прищурившись, чтобы разглядеть их пристальнее.       Разбились по двойкам, идут гуськом: впереди две пары — нет, сзади, кажется, третья — из казаков, за ними Конто со страху насчитал чуть ли не восемь конных, дальний скрип повозки, и — форма, форма, форма.       Казаки были из армейских — в звездочках на нашивках Конто не разбирался, но выглядело похоже, — позади белели смешные перья городовых жандармов, а еще где-то промелькнул — или показалось, господи, что им тут делать-то? — китель офицера Особого корпуса.       Браты! Если действительно политическая полиция прибыла, так ведь только из-за них. Разве опять в центре репрессии начались, что и до них волна эта докатилась? Так ведь Профессору ничего об этом знакомые не писали…       Боже, ведь и Профессора предупредить нужно! Кто их знает, может, не считаясь с положением его и возрастом, решили с дедушкой разобраться? Кажется, с монографиями его когда-то проблемы возникали…       Или про Ваньку вспомнили, раскопали то давнее убийство? У Сойки до сих пор документов не было, но ведь не из-за этого же такое войско посылать, правда?       Или из-за Мелочи?..       Конто, едва не погребенный под валом невысказанных этих вопросов, отступил еще на пару шагов, уж хотел было развернуться, сам побежать в дом, спрятать альф, найти Ваньку, еще…       Ну стой же, Конто, куда побежал.       Тебе тут их встретить надо. Разобраться, а там, может, и вправду обойдется. Возможно, они мимо проезжают, или ищут кого-то сбежавшего с Луганки — таких, как Браты, да, Конто? — или заплутали, или…       Конные тем временем выехали из-под деревьев и, провожаемые хмурым взглядом Конто, построились вокруг него полукругом, какие-то безличные, одинаково серые и пыльные от долгой дороги. Городовые показались за их спинами: один, видно, еще не привыкший к верховой езде, вцепился коленями в худые лошадиные бока, и конь от этого фыркал недовольно, поводил ушами.       Волчонок, прижавшийся к ногам, заскулил испуганно, обвил хвостом его лодыжку, верно, впервые увидев столько людей разом, и Конто вполне его в этом страхе понимал. — Тише, тише, маленький, — прошептал он, не сводя взгляда с появившегося наконец офицера да повозки за ним и не понимая, кого из них двоих он пытается успокоить.       На деревянном остове из уже расходящейся от старости древесины сидели двое в форме Особого корпуса, а между ними — и Конто едва смог его узнать из-за плотной арестантской холстины, в которую он был одет — сидел Мелочь. Злой блеск глаз и руки за спиной, но, кажется, не избит, не покалечен. На Конто он взгляд не поднимал, но, поверьте, один вид живого альфы перечеркнул все странности, с ним связанные.       Внутри Конто все переворачивалось, сжималось, в глазах мешалась синяя форма казаков, белые перья городовых и посеревшее лицо Мелочи, а на уши давила полнейшая, невозможная тишина, что прерывалась редким скулежом волчонка да стуком чужих копыт по их земле. И все равно он стал прямо, спокойный и хмурый, успокоенный уже тем, что прямо сейчас его людям ничего не грозит и они могут спокойно решить, что делать дальше.       Офицер, альфа средних лет, одутловатый от долгой сытной жизни и спокойный, в опрятной дорогой форме Особого корпуса и больше удобных, чем красивых сапогах, выехал вперед, загораживая собой Мелочь. — Конто Клеанович? — Здравствуйте, — кивнул ему вежливо Конто, старательно не смотря на остальных гостей, что тенями кружили вкруг него. — Можно узнать повод вашего… прибытия? — выдохнул он непослушными губами: слова путались, в горле першило, и единственная надежда была на то, что с виду это было не особо заметно.       Офицер хмыкнул в ответ — сказать бы, что глумливо, но Конто в таком состоянии много чего мог себе придумать — и неторопливо спешился тем неуловимым движением, которое используют окладчики на охоте, верящие, что последние выстрелы должны произойти лицом к лицу со зверем. — Фамилию мужа оставил? — тихо произнес он, приблизившись, и Конто вздрогнул, и перевел взгляд на его лицо — и с удивившим его самого смирением признал в офицере того самого страшного человека. ***       На секунду он словно отключился. Вспыхнул, как перегревшаяся лампочка, и очутился в непроглядной темноте.       Страшный человек?       Он?       Боже, это, наверное, вестник конца света, сама Смерть на верном своем коне, как же это...       Это возможно. Тебе, Конто, верить было легче, что он мертв, — и ты послушно верил. Но тогда, убегая, оскальзываясь на скользкой чужой крови, что проглотила в себя весь мир, тогда, Конто, был ли он мертв?       Был.       Когда Конто снова смог увидеть что-то, кроме красной той комнаты, когда снова смог сосредоточиться на холеном, свежем лице, внутри у него не было ни страха, ни злости, ни даже удивления: все так, как и должно быть.       Конечно, страшный человек не может умереть. Конечно, он будет преследовать Конто до самого конца его жизни, а возможно, и после, долго-долго после его смерти.       Зеленые томовы глаза. Крепкая, широкая шея, почти как у Ваньки. Аккуратные, ухоженные руки.       Конечно.       Что-то пыталось задрожать у него внутри, сжалось в солнечном сплетении, там, где по поверьям Братов ютилась душа, замерло — и отпустило.       Не было сейчас у Конто времени бояться.       Да и не тянуло, коль честно тебе признаться, страшный ты человек. Зачем ты вернулся? Что тебя так на этой земле держит?       Поздно ты пришел, человек, не отдам я тебе больше ни пяди.       Ни пяди.       Слышите, колдовские зеленые глаза? Слышишь, плотная бычья шея? — Иди ты к черту, — беззвучно, одними губами прошептал Конто (горло, несмотря на бахвальство, все равно перехватило), выпрямился, не считаясь с разницей в росте, — и показалось ему, что совсем не этого ожидал страшный человек, и потому отступил… опешил?       Внутри у Конто было пусто — ни страха, ни злости, ни даже удивления, — а позади, за его спиной сейчас находилось слишком много хороших людей, чтобы бросить их в угоду своей давней, забытой уже слабости.       Слышишь, офицер?       По телу до самых кончиков разлилось прохладное, ясное спокойствие, и Конто, уже полностью уверившись, что их встреча на краю земли не станет случайностью, распрямил плечи и вежливо, вежливо осененному сказал: — А вы скинули в весе с последней нашей встречи, господин.       И с этого момента замершее, надувшееся пузырем время лопнуло — и дальше побежало в привычном своем, вечном темпе.       Конто был даже доволен.       Альфа, впрочем, его прохладной шутки не оценил: наверное, с распоротым поперек животом он и правда долго еще не мог нормально питаться — и зарычал, и мотнул головой, слово Конто его ударил, и прошипел тихо, злобно: — Скоро сам сможешь это проверить, блядь ты последняя, — затем, распрямившись, выпрямившись, кинул раздраженно: — Забирайте его.       Вкруг него зашевелились, зашептались формы жандармов. Один из них слишком сильно затянул лошадиный повод, и конь всхрапнул, словно выражая общее настроение людей. — Но, капитан, — все же откликнулся смущенно один из городовых (перо билось над его фуражкой, и Конто, скосив взгляд, понял: альфа был молод настолько, что, верно, еще и не брился ни разу в жизни, — и сам удивился тому, что может их различить), — так ведь омега же… — А я не тебе это сказал, — рявкнул альфа, раздражаясь пуще прежнего, повернутый к еще более смутившемуся городовому, и махнул головой в сторону форм Особого корпуса. — Вяжите.       Возможно, его бы тогда и повязали. Конто был готов. Возможно, он бы тогда и уехал, оставив за спиной счастливую свою, в общем-то, жизнь, надеясь лишь на то, что люди его — подобранные, пришедшие, найденные, с боем вырвавшие себе право зваться людьми — так и останутся в неназванном их поселении и продолжать жить.       Он уже готовился пожертвовать собой — и не из страха, дорогой офицер, далеко не из-за него.       Просто отпускать его больше никто не собирался.       И вот, когда жандармы на повозке зашевелились скучно, собрались слазить, Конто с тихим ужасом заметил, как повел шеей Мелочь, оскалив клыки, все еще не поднимая на него взгляд, и крикнул он тогда звонко изо всех своих сил, забывшись, потерявшись, пытаясь одно до Мелочи достучаться: — Нет! Не надо! Альфа, не надо! — Что, уже испугался, солнышко? — теперь уж точно глумливо спросил офицер, вернувший себе самообладание, но Конто, поверьте, было все равно, для Конто его слова уже не несли никакого смысла: омега весь был — желание, стремление дотянуться до Мелочи, предотвратить страшное, в первую же очередь для альфы страшное.       Мелочь зарычал тихо за спинами Особого корпуса, отвернул от омеги голову, колеблясь (и жандармы, на его беду, смогли это услышать).       На лицах уже спустившихся альф впервые промелькнуло что-то, помимо скуки. Они переглянулись между собой задорно, весело, и один тут же, словно окрыленный, залетел на повозку и с довольным гиканьем отстегнул от пояса черную деревянную дубинку.       Вот этот жест пробрал Конто до самого нутра — и вот в этот же момент произошло слишком много всего.       Раз. Конто кинулся вперед, отталкивая приблизившегося почти вплотную офицера, чувствуя, как кровь отлила от лица и стало тяжко дышать, — и вскрикнул, когда почувствовал на собственной голени сомкнувшиеся зубы маленькой волчьей пасти. — Да чтоб тебя! — глухо вылаялся он, оборачиваясь на щенка, который перехватил его поудобнее за штанину да с жутко упрямым видом тянул обратно, к дому.       Два. Со стороны леса, словно вторя скулежу, потянулся звериный вой, и ванин волчонок быстрее, чем мог заметить человеческий глаз, выскользнул словно из-под земли и вцепился клыками в первое, что попалось ему на глаза, — в бок офицерской кобылы.       Три. Кобыла всхрапнула резко, испуганно и со всей своей животной силы лягнулась назад, переворачивая повозку с Мелочью и формой Особого корпуса. Стон Мелочи, скрытого возом, отлетевшая в сторону дубинка, испуганный визг щенят.       Четыре. Шум множества ног откуда-то сзади, резкий омежий крик и всеобъемлющий, забивший весь нос запах разъяренных альф.       Конто пошатнулся, все еще пытаясь побежать на помощь Мелочи, все еще оттягиваемый сойкиным щенком, — и тут же он оказался задвинут, вытолкнут мощными чужими плечами, ставшими перед ним стеной.       Омега оглянулся непонимающе, оглушенно, и наткнулся взглядом на растрепанного Сойку, упрямо поджавшего губы. Бета тут же подскочил к нему, хлопнул по волчьему крупу, побуждая ослабить острую хватку, и клещом вцепился в чужой локоть. Конто же на одних инстинктах попытался хватку сбросить, пробормотал заполошно пересохшими губами: — Мелочь… — Да, — кивнул ему Сойка, побледневший, запыхавшийся, и с недюжинной силой, совсем не ожидавшейся в маленьком его теле, потащил Конто дальше, дальше к дому. — Там Ваня с Профессором. Разберутся, Хозяин, пошли, тебе уйти надо. — Ване нельзя! — тут же тихо, охрипло испугался Конто, оборачиваясь, ища глазами альфу, словно он мог в эту же секунду вырваться из-под земли да полезть в драку.       В голове начало медленно проясняться. Звон в ушах от так быстро охватившего его со всех сторон шума наконец прошел, стало легче сосредоточиться. Конто совсем развернулся, вглядываясь в открывшуюся перед ним картину и уже не вслушиваясь в то, что Сойка ему отвечал.       Крепкая спина, свороченное вперед ухо — Том. По бокам широкие округлые плечи, агрессивно пригнувшиеся к конным, — Браты (головы переглядывались, подмигивали друг другу да уже, кажется, присматривались к чужим лошадям). Сохатый, еще трое альф, беты из тех, кто посильнее, выстроились полукругом, оттягивают внимание на себя, многие не успели еще даже из домашних тапок переобуться — и Конто отчего-то зацепился взглядом за эти тапки, смешные, вязаные спицами Куклы тапочки, что мешались сейчас в талой земле, еще даже не покрывшейся травой.       Его тряхнули. Ухватили теплыми мягкими ладонями за плечи, дали подзатыльник, потянули за талию — и большой силы стоило Конто не потеряться во множестве этих прикосновений. — Пишлы, малэнькый, нам тут не мисцэ, — тихо зашептали ему на ухо мягким голосом. — Не варто, не стоит, Гаспадар. — Нет, — вцепился Конто ногтями в собственные ладони, пытаясь остаться в трезвом рассудке, едва ли не сходя с ума от того, как много всего происходит, едва ли понимая, что он говорит и делает. — Нет, люди, это и мое тоже.       И — вырвался из ласковой хватки, мгновенно, сам не заметив, как, оказался перед альфами, втерся между ними, становясь бок-о-бок с Томом.       И тут же заметил Ваньку.       Альфа на пару с Профессором, хмурящимся сильнее обычного, ступили на тропку позади маленькой этой армии и тихо, размеренно — словно ничего странного они в этой ситуации и не видят — двинулись по направлению к опрокинутой повозке.       Ваня прошел сквозь отряхнувшихся уже офицеров Особого корпуса, как горячий нож сквозь масло, и те — что совсем было не удивительно — послушно расступились перед более чем двухметровой угрозой. Дедушка же, поравнявшись с ними, остановился, начал что-то тихо говорить (городовые тоже заинтересованно склонили голову), и Конто, на секунду отвлекшийся, отчего-то подумал, что вот сейчас Профессор, не успевший, видно, даже переодеться из шелкового своего халата, и впрямь одной своей осанкой походил на настоящего князя.       Заметив, как Ванька аккуратно поднял Мелочь — он, кажется, не в состоянии был ходить, но Ваня, щадя альфью гордость, не закинул его на плечо, как мог бы, а все ж подставил собственное плечо, помогая хоть так перебирать ногами, — Конто быстро отвел глаза от этой сцены, боясь привлечь ненужное сейчас внимание офицера, и поднимая взгляд вверх, встречаясь с яркими томовыми глазами на чужом, чуждом лице. — Да ты сам посмотри, как эта ебливая дрянь тебя заарканила, — тут же зашипел офицер, мигом отведя от Конто взгляд. — Полторы недели тебя искали по всей Сибири, всю душу мне вытряс, племянич-ч-чек, думал, тебя отребье уже на лоскуты пустило, а ты, оказывается, с ними же который день милуешься.       Томас, на которого и были направлены жестокие эти слова, молчал. Молчал и Конто — да и что бы он мог ответить? Он сейчас, кажется, вообще потерял всякую возможность хоть что-либо понимать, чувствовать, а оскорбляться уж тем более.       Вообще, если рассудить спокойно, Конто и впрямь тут было не место: не мог он решать быстро, сохранять спокойствие и свежую голову, что бы вокруг ни происходило. В страшные времена у него обычно отключались либо разум (и тогда руки действовали за него, и никогда они его не подводили), либо куда-то пряталась душа — и в такие моменты Конто, как сейчас, как тогда, со страшным человеком, не понимал даже, что ему нужно чувствовать, как говорить и куда приложить свои силы.       Так же было и здесь. Скорее всего, тут он альфам бы только под ногами путался, заставлял бы думать и о нем среди всех прочих их проблем — но как же Конто не хотелось прятаться сейчас за чужими спинами! Ему нужно было помочь, что-то, ну хоть что-то сделать!       Браты, очевидно напрягшиеся от резко наступившей тишины, от одного только глубокого дыхания разъяренного офицера, заворчали глухо, зашевелились — и так же на удивление быстро смолкли, когда к ним приблизились их омеги (Конто почувствовал их прибытие одно только по запаху, но не время сейчас было обращать на такие мелочи внимание). — Это все, что ты хотел сказать? — наконец ответил Том тихо и аккуратно и незаметно ни для кого, кроме них двоих, прижал ладонь к пояснице Конто, незримо его поддерживая (словно его могли обидеть слова того, кого он уже однажды собственными руками…). — Если да, — продолжил альфа спокойно (ладонь на омежьей спине сжалась в кулак), — тогда, смею предположить, не остается больше для вас, князь Друцкий-Любецкий, никаких положительных причин и далее оставаться в данном негостеприимном, как вы, верно, уж смели заметить, месте. — Да как ты смеешь!.. — офицер, ошарашенный, кажется, самой речью Тома, к концу ее взъярился окончательно, оскаливая клыки, — и потому, ослепленный злостью, слишком поздно заметил подошедшего уже со спины Ваньку. — Пропусти, — тихо рыкнул альфа, отталкивая от себя офицера, как он толкал мешавшийся на кухне стул, и подтащил Мелочь к Сохатому, передавая его, тяжко дышащего, с рук на руки.       Когда Ванька проходил мимо Тома, они кивнули друг другу почти незаметно, заставляя Конто напрячься, — и еще более его напрягло, когда после этого Том наклонился к нему и тихо-тихонько прошептал: — Нужно помочь Мелочи, Конто.       И вот опять, как по кругу, повторяется давняя-давняя ситуация: вот они, вот те, кто против, а вот то, что Конто не стоит видеть, что должно остаться скрытым даже от него — особенно от него.       Да только сейчас… а впрочем, что сейчас-то изменилось? — Том, что бы вы там между собой ни решили, — шепнул он в ответ, поднимая глаза и хмурясь, — подумайте дважды.       Офицер стоял рядом, кажется, все еще слишком ошарашенный после того, как легко, незаметно его отпихнул с пути Ванька, вслушивался в разговор и, слава богу, молчал: так легче было о нем не вспоминать. Выпрямившись во весь рост, альфа с выражением, средним между замешательством и гадливостью, следил за тем, как Мелочи помогают подняться на собственные ноги: полностью на себе его Сохатый бы не унес. — Конто, это он? — не послушал его Том, упрямо-упрямо посмотрев на него да всем своим видом давая понять, что в этом решении он уж точно не отступится, что бы ему сейчас ни сказали. — Он тот, кто был тогда на Луганке?       Конто кивнул ему растерянно, следуя въевшейся уже в него привычке отвечать на каждый Томов вопрос, — и только потом спохватился о том, что и кому он сказал.       Альфа наклонился к омеге, игнорируя напрягшихся рядом людей из Особого корпуса (они, растерянные, хвостиком притянулись за Ваней и топтались на месте, не решаясь забрать из его рук Мелочь), и мягко постучал перебором пальцев по его пояснице, изо всех сил пытаясь скрыть перед Конто собственную злость.       Омега нахмурился, прижался сильнее к чужому боку. Дурак ты, Конто. Сейчас из-за тебя может черт знает что начаться — и ничего ты с этим не сделаешь.       С другой стороны, альфа уже явно откуда-то этого офицера узнал.       Заболело где-то под сердцем. Раздраженный Том — вроде бы спокойный, но Конто чувствовал напряженные мышцы, — подозрительно безэмоциональный Ванька и дышащий с присвистом Мелочь, не понять, что, и как, и зачем.       Конто нахмурился, отвел глаза — и тут же наткнулся на молоденького городового, того, что еще не особо уверенно держался на лошади. Он, спешившись, сейчас стоял подле своей кобылки да как-то даже расстроенно держал за холку одного из волчат (держал, впрочем, умело: щенок, с по-смешному открытой пастью, послушно висел, не издавая ни звука), и Конто, перехватив взгляд совершенно искреннего непонимания на этом еще детском лице, скривил губы в утешающей улыбке: ну, ничего, ничего, ребенок, скоро базарный этот день закончится.       Когда-нибудь обязательно закончится.       Профессор, в цветном своем шелковом халате, машет казакам рукой куда-то в сторону Луганки. Городовые, спешившиеся, растерянные. Начинающий злиться офицер, уже прищурившийся в сторону Мелочи, подбивает коротеньким хлыстом себя по сапогам, нервничает, думает, как воспротивиться происходящему бедламу. Глупо высунувший язык ванин волчонок и тихий шепот Братов-омег позади.       (И вот стоило вам людей до такого доводить, господин офицер?)       И — Томас посеред всего этого праздника, злой, расстроенный, хватающийся за Конто, как за последний свой шанс на спасение. Омега скосил на него взгляд — на свороченное это ухо, на злые прищуренные глаза и чужую руку, так явно его поддерживающую — и подспудно, задним числом смог удивиться: это что же, альфа против собственной родни выступил одно только из-за него, Конто?..       Да нет, дурость какая-то. Не собирается же он и впрямь остаться тут, в их забытом всеми богами месте? Тому стоит уехать, ему нужно уйти: там — центр, жизнь, работа, здесь — Конто и довольно сомнительные блага в виде водопровода и единственной на все поселение лампочки.       То, что офицер оказался страшным человеком, случайность; то, что он приходится Тому дядей, — вот, что на самом деле важно.       Да, подумал Конто. Они сейчас разберутся в семейных своих неурядицах, и Том уедет, и это будет правильно, конечно, правильно.       Напоминание того, о чем Конто и так подспудно думал все это время, вернуло ему шаткое свое равновесие. Омега в последний раз посмотрел на альфу — милый, добрый, совсем-совсем наш Томас — и даже смог, не замечая, забыв уж обо всей творящейся вокруг неразберихе, в которой он бы едва смог выплыть в одиночку, ему улыбнуться спокойно: — Хорошо, Том, уйду я помогать там, где умею. А ты давай туда, где ты пригодишься, ладно?       И, стараясь на прощание прочувствовать, всем собой запомнить тепло томовой ладони у себя на пояснице, Конто вынырнул из-под его руки — и тут же потянул за собой нервничающего позади Сойку в сторону дома: нужно было подготовить место для ослабленного Мелочи.       Еще найдет он время распереживаться, поверьте.