la segunda oportunidad

      Потом было еще много всего. Текла жизнь, не прерываясь, и люди вслед за ней тянулись. Переодевались на бегу из легких летних рубах в отороченные мехом армяки да только оглядывались по дороге: не забыли ли кого позади, не затерялся ли кто по пути.       Конто нравилось.       Вечерами, подле зимнего костра, или перед обедом, когда руки были заняты готовкой, часто мелькала перед его глазами целая вереница из недавних случаев и историй, людей и их поступков. И тепло так от этого на сердце становилось, что даже обеды вкуснее выходили (ну, иль может Конто просто тогда больше старался).       В один миг виделся ему Сохатый, который влажным осенним утром вышел в осинник, чтобы присмотреть себе нужное деревцо: загорелся он вдруг идеей навырезать игрушек к рождению маленьких Братов (выходили они, конечно, совсем-совсем смешными, так ведь не все сразу, верно?)       И как непонятно из-за чего набросился на него тогда Ванин волк: выскользнул из-за кустов, пока Сохатый гнул ствол молоденькой осинки, проверяя, да тут же, тихо, даже не рыча, попытался с ног повалить, до шеи достать — с мордой, как сам Сохатый рассказывал, даже какой-то растерянной.       Перепугались тогда все страшно.       Даром, конечно, что страшного-то так и не случилось: успел Ванька, рванул сразу же за сбежавшим от него зверем, да и Сохатый ведь тоже не беспомощный ребенок, так что обошелся одно лишь парой царапин. А волк после того, как увел его куда-то Ванька на полных два дня — Конто трезво решил, что интересоваться ему этим не стоит, а потому даже не спрашивал, — так совсем шелковым стал.       А вот чудился ему на зубах вкус спелого боярышника — едва-едва сладковатый, вяжущий зубы, от которого хотелось одновременно избавиться и наложить побольше, — и тут же, хоть и невпопад, не понять отчего, вспоминались Конто совершенно особые игры, в которые с таким удовольствием кидались альфы, ну точь в точь дети малые.       Вот и в этом году, явно сговорившись, они уже в середине августа, когда короткое их северное лето было почти на исходе, плечом к плечу выкосили все их налившееся зеленью ячменевое поле чуть ли не в один миг. (Конто с омегами-Братами тогда чуть с ног не сбились: кормить-то тружеников в это время нужно было за троих, чтобы альфы их все такими же веселыми могли оставаться).       Том снова ходил после такого трудового подвига с ладонями, стертыми до вздувшихся, кровавых мозолей; как, впрочем, и Мелочь, который никогда физической силой не отличался — и ни один из умельцев даже и не подумал бы в этом признаться, если бы только Ваня своим командирским рыком не заставил их показаться перед Конто.       Омега же только щурился задумчиво, когда по вечерам вместе с Сойкой аккуратно втирал в чужие пальцы перемолотые в кашицу цветки календулы, перебинтовывая потом кипячеными марлевыми бинтами. Видел он, что опять альфы во что-то свое ввязались — раньше-то всем поселением на покос высыпались, а тут даже Сохатого умудрились они незаметно отослать, не допустили к общей работе, — но только покачал он тогда головой, усмехаясь: альфы.       (Все равно, как Конто и предсказывал, Том сам потом об их споре и проболтался: оказывается, порешили Браты к рождению маленьких своих позаботиться насчет крестных. Предложили альфы: кто, значит, самолично выкосит больше копен ячменя, того и согласны были Браты своими кумовьями назвать — чтобы были у их детей в крестных отцах только лучшие из лучших.       Конто тогда разрывался между желанием дать подзатыльник каждому, кто думает, что можно судьбу собственных детей решать через такие дурные игры, и подспудным умилением: победили-то сами Браты, и после того, как собрали все колосья ячменя в маленькие копны да старательно их пересчитали, под громкий смех остальных важно объявили себя кровными родственниками. — Ну, не так уж и хотелось, — обиженно заявил ему Том, закончив рассказ, и постарался притвориться, что не слышал тихого смешка Конто).       И были после праздники: все вместе отмечали и чисто южные Дожинки, и общий для всех Покров (на застолье веселящийся Сойка в шутку предложил Ваньке по доброй примете тогда же свадьбу и справить; альфа задумался серьезно, а потом уверенно кивнул: в следующем году — так что Сойку первым же теплым чаем и пришлось отпаивать). ***       А всего месяц спустя слишком неожиданно приблизились роды омег-Братов — и, поверьте, никто не был к этому не готов так же, как их собственные альфы. Так еще, как будто одного этого было мало, воды у обоих рожеников отошли с разницей едва ли в пару часов, добавляя еще большей неразберихи.       Ну конечно.       Мелочь, разбуженный ни свет ни заря, с сосредоточенным лицом подхватил тогда по дороге только вышедшего с чашкой кофе Конто и с упрямством ломовой лошади потащил его вслед за собой. Омега сначала пытался что-то спросить, сонный и по-утреннему медленно соображающий, но вдруг заметил докторский чемоданчик, зажатый в руке Мелочи, — и как был, по самые уши замотанный в зимнюю шубу, которая путалась в ногах, мешала идти, без лишних слов полетел за альфой.       Все происходило так быстро, что даже растеряться не хватало времени, — и после Конто думал, что именно это всех и спасло. От одного только воспоминания о том, как он помогал принимать роды, у самого омеги сердце заходилось часто-часто, как у перепелки, так что стало бы тогда, будь у них хоть малейшая возможность испугаться?       Забежав через открытые настежь двери дома Братов, Мелочь одним взглядом выгнал растревоженных альф наружу, сам на ходу скинув грязные от талого снега ботинки да поспешив вперед. А пока Конто, путаясь в рукавах, пытался раздеться так, чтобы не наследить еще больше, альфа, засучив рукава, уже тихо принялся переговариваться с удивительно спокойным омегой, пока еще тихо улыбающимся.       Самому Конто все виделось каким-то чудным, словно смотрел он на дом через цветное витражное стеклышко: вот ведь и печка все та же старенькая стоит, и через маленькие окна все так же мутно льется утренний свет, и рассохшаяся половица в углу скрипит как обычно — но лица омег-Братов — маленьких, плотных, таких живых людей — на этом фоне казались совсем волшебными, как у тех же святых на витражах столичных церквей, и… — Хозяин, воды прокипятить нужно, — буркнул сбоку Мелочь, по самые локти закопавшись в собственную сумку.       Конто встрепенулся тут же, сбрасывая странную эту дымку, и побежал: успеть нужно все подготовить, пока главного не началось.       А началось оно уже через пару минут (потому что обе пары Братов сподобились позвать Мелочь только перед самыми схватками; альфа, видно, и хотел бы разозлиться, но неуловимая докторская суть уже полностью его поглотила). — Все с тобой будет хорошо, — твердо, спокойно говорил альфа, промывая руки в мыльном тазу, притащенном Конто, и только нервные движения пальцев показывали, что Мелочь тоже волнуется. — Хозяин, где полотенца? — нахмурился он, оглядываясь, и Конто понятливо кинулся на кухню.       А после, честное слово, так замотался, помогая, бегая по всему дому — оказалось, что Мелочь в спешке позабыл какую-то мазь, так что Конто сбегал и к нему, даже не заметив подорвавшихся при виде него альф, — что не обратил внимания и на то, как рядышком с первым омегой вскоре прислонился второй, и на то, какими словами клял Мелочь уж было сунувшихся в дом Братов. Очнулся он лишь в тот момент, когда установившийся ритм чужого тяжелого дыхания вдруг прервал чей-то резкий, оглушающий плач.       Обернулся Конто, почти паникуя, широкими глазами смотря на открывшуюся ему картину, и не смог даже сперва понять, что же за комок держит на руках Мелочь, а когда осознал — просто осел там же, где стоял, не удержавшись на ослабших ногах.       Сердце защемило так, что стало почти больно. Ему оставалось только блуждать расфокусированным взглядом, замечая сразу и выпрямившегося Мелочь, аккуратно протирающего новорожденного, и влажные от лихорадочного пота лица обоих омег-Братов, и даже маленькие куклы-обереги, скрученные искусными и бережными руками из кусочков старой одежды отцов, что сейчас ровно лежали рядком на небольшом подоконнике; Конто видел все, за все цеплялся взглядом, но едва ли он действительно понимал хоть что-то.       Альфа в это же время, быстро проверив младенца, аккуратно передал его на руки отца и оглушающе громко шепнул: — Бета. Здоровенький, — да тут же и переметнулся он ко второму омеге, который все никак не мог разродиться. Помог ему Мелочь принять более удобную позу, силой подтягивая вверх да шире раскрывая чужие ноги. — Твой муж меня после этого убьет, — как-то даже весело произнес альфа — Конто прилежно слушал чужую речь, не совсем уверенный в том, на каком языке говорил Мелочь, и это было странно, но не настолько, как один вид устало усмехнувшегося ему одного из Братов, — наскоро перемыл руки в мыльной воде да насухо их вытер полотенцем. — Повир, вин тоби ще горилку носыть будэ, — тут же откликнулся омега, криво улыбаясь, бледный и будто даже дрожащий изнутри.       Конто, у которого зрение сузилось до одного вида маленького, влажно-красного младенца, начавшего дышать на руках у отца, не заметил, что именно со вторым Братом сделал Мелочь, — впрочем, тихое шипение обоих все же сумело отложиться в памяти. — Тебе, по-хорошему, еще две недели срока оставалось, но это ничего, раз вам так необходимо было вместе разродиться… Так, шейка матки не раскрывается, — тихо бормотал-объяснял Мелочь самому себе, уже даже не пытаясь успокоить и так собранного тихого омегу.       Конто вздрогнул непроизвольно, когда без паузы Мелочь тут же обратился к нему тем же сухим приказным тоном, каким он, верно, когда-то давно обращался к собственным помощникам: — Хозяин, в сумке, внешний карман, льняной мешочек, палочки ламинарии мне — сам на выход. Скажи всем делом заняться, пока пациентов мне не перепугали своим гомоном.       Конто быстро обнаружил нужное — сухие маленькие полоски чего-то очень гнущегося, — передал спокойному, сосредоточенному альфе и даже не заметил, как оказался снаружи, под пытливыми взглядами всех. — Ох, — только и смог улыбнуться он, непроизвольно отшатнувшись, когда к нему тут же подскочили бледные, растрепанные Браты. — Все хорошо. Только Мелочь сказал, что мы мешаем немного.       Перед глазами все стояла, как в живую, картинка: омега, еще не совсем отошедший от боли, но уже начавший тихо-тихо улыбаться, прижимал к груди маленького бету, своего сына, боже, — и Конто просто застыл перед альфами. Он молчал, не зная, как им это объяснить, не понимая, готов он сейчас разреветься или рассмеяться во все легкие.       К счастью, у него все еще был Ванька. — Пошли, Браты, — удивительно быстро уловил суть сидящий подле на ступеньках альфа, покачал головой: — Сколько яйца ни мни, разродиться это вашим не поможет.       Конто все же сумел встряхнуться. Оглянулся внимательнее: людей хорошо припорошило снегом — волосы, бороды и плечи сталь сплошь белыми, влажными, — а сами Браты, растерянные и уже бледно-синие от холода, не сообразили даже ничего наверх накинуть, так что и сидели сейчас плечом к плечу в одних только домашних рубахах. Омега кивнул сам себе, оценивая ситуацию, и шагнул назад, в дом, стараясь не вслушиваться в то, что происходило внутри, чтобы вынести обоим бедолагам их тяжелые волчьи шубы со смешными рукавами до колен.       Когда Браты медленно, грузно зашевелились, накидывая одежду на плечи, вдали, в окнах собственного дома вдруг зажегся яркий электрический свет. Конто на это только вздохнул резко, чуть не задохнувшись от неожиданности, и растерянно завертел головой. Всмотрелся он более осознанно в укрытую плотным снежным ковром дорогу (еще утром ни намека на снег не было) и только тогда и осознал: густой серый сумрак, в котором терялись чужие лица, это не предвестник скорого рассвета — наоборот, кажется, он на пару с Мелочью умудрился запереться вместе с омегами на весь короткий зимний день.       А альфы все это время ходили некормленными.       Да. Да. Всех хотя бы накормить нужно. Тихо обрадовался Конто, что сможет он сейчас чем-то занять руки, пока голова отказывалась работать.       Омега, не надеясь сейчас на собственный голос — от одних воспоминаний о маленьком живом человечке, лежащем на руках у одного из Братов, горло перехватывало, — ухватился успевшими уже озябнуть пальцами за обшлаги шуб заиндевевших альф и потянул в сторону дома, пока в голове стремительно вырисовывалась схема будущего ужина.       Ванька только хмыкнул чуть позади, добродушно подталкивая Братов:  — Ну-ну, красавцы. Вам сегодня еще омег своих на руках таскать, для такого дела и пожрать не жалко, — альфа ухал весело, легко, но на обернувшегося Конто посмотрел не в пример более остро. Кивнул ему вопросительно, одними бровями спрашивая: «Понесут ведь, Хозяин?»       У Конто и ответа другого не было, и не могло быть: легко улыбнулся он Ване, позволяя себе вспомнить ощущения от вида рожденного маленького беты, и знал, что эта радость должна сейчас отразиться в его глазах.       Молчащие Браты, что внимательно следили за его пантомимой, кажется, тоже вздохнули посвободнее.       А перед самым входом домой уже встречали их Сойка с Томом — полотенца в руках и кожаные фартуки, — и круглыми глазами они проследили за тем, как маленькая армия с Конто во главе медленно продвигается вперед.       Наконец, Сойка встрепенулся, взмахнул руками — Том предусмотрительно отступил на шаг, чтобы по нему не попало полотенцем, — и тут же бросился к ним, как был, в домашних тапках и одной рубашке под фартуком. — Как вы, что там? — заволновался он, вприпрыжку скача вокруг них — фартук, перекрутившись, полетел вслед, завернулся чуть ли не на шею, — да заглядывая каждому в глаза. — Все же хорошо? Мы с Подлецом ужин для всех готовим, Братам-омегам тоже похлебку легенькую, так же правильно, да? С ними же все хорошо? Ох, Хозяин, Браты, это что же…       Ванька, проследив за нервными движениями своего беты, дождался, когда тот промчится мимо него, — и тут же его подхватил, прижал к себе, ласково щелкая по чужому носу: — Не носись, маленький, пока не заболел. — Скоро уже похлебка понадобится, — кивнул в ответ Конто, сам чувствуя, как на его застывшее от холода плечо опустилась широкая ладонь Тома, согревая. И все ж не удержался он, прижался на секунду к теплой альфовой груди, прежде чем продолжить: — Только Мелочи дождаться надо: он же нас и прогнал, чтобы не мешались. — А пока перекусить всем нужно. Браты, Конто, вы вообще ничего за сегодня не ели, так? — уверенно потянул его Том вперед, к теплому дому и сытному ужину, и Конто послушно развернулся, проследив вперед, чтобы альфы пошли вслед за ними. — Подожди-подожди, — внезапно оживился омега, когда они зашли внутрь, и прошептал тихонько, внезапно — как щелкнуло что в голове — переключившись: — Так это ты, альфа, тоже ужин готовил, да? — Конечно, — просто кивнул ему Том, проходя вперед, на кухню, и ответил так же вполголоса, привычно мазнув ладонью по его загривку: — Кому-то же нужно было.       Когда из супа выловились кусочки картошки, раздавленные упертыми руками чуть ли не до состояния пюре, Конто взглянул на альфу неуместно влюбленным взглядом, чувствуя, как нервное возбуждение выходит из него прерывистым смехом. Тревога немного утихла, усмиренная горячим ужином. Братов, уже уставших нервничать, вскоре тоже сморила сытная еда, так что они пустыми взглядами следили за тихо льющимся застольным разговором и едва не пропустили появление Мелочи на пороге.       Сойка беспокойно вертелся на месте — у него все переживания выходили наружу, проявлялись в резких движениях, в еще более сумбурных жестах, и Конто, признаться честно, немного ему завидовал, — а потому увидел доктора первым — и тут же громко вскрикнул, испугав и самого себя, и оглянувшихся в сторону входа людей.       Браты, даже не сговариваясь, подорвались со своих мест и молча потянулись в сторону Мелочи, неуверенно, тихо затормозив в нескольких шагах. Боязливо они переглянулись меж собой — зашевелились спины, сомкнулись в кулаки ладони, — и даже показалось Конто, что шерсть у них на загривках встала дыбом, полностью отражая внутреннюю муку двух сходящих с ума от беспокойства мужей.       Мелочь напротив них выглядел усталым, запарившимся, как после долгого вечера в бане, и несколько секунд он с каким-то глухим неузнаванием всматривался в лица Братов. Конто, увидев это, только на ощупь вцепился в чью-то ладонь и затих, изо всех сил запрещая себе думать хоть о чем-либо. Наконец, собравшись с силами, Мелочь взглянул более осознанно. Разгладилась складка на лбу под тяжелой челкой, и альфа кивнул Братам, делая решающий шаг вперед. — Двойня. Альфа и бета, — тяжело, грузно проговорил он, неуверенно, но ободряюще положив руку на плечо одного из Братов, и медленно, как-то даже скованно повернулся к второму, смотревшему на Мелочь с ужаснувшей самого Конто мольбой во взгляде. — Маленький бета, — кивнул ему доктор, притягивая к себе за шею, и крупный, высокий альфа легко и послушно согнулся, обхватив Мелочь под ребрами с такой силой, что с его стороны послышался сиплый придушенный выдох. — И с омегами вашими все хорошо, — все же прохрипел Мелочь, изможденно-довольно прикрыв глаза. — Спят.       И Конто, отпустивший наконец себя, дрожа как от холода крупной, зябкой дрожью, улыбающийся глупой нервной улыбкой, за собственными слезами не заметил чужих. *** — Мелочь, ты как? — тихо спросил у него Конто поздней-поздней ночью, когда осоловевшие от радости люди уже разошлись по спальням, и на теплой кухне они остались вдвоем.       Альфа едва заметно покачал головой, с бездумным упорством — явным признаком усталости — вертя по столу широкую глиняную тарелку за ободок. Тарелка тихо шуршала по дереву, и присевший рядом Конто проводил движение задумчивым взглядом. — Плохо. Хорошо, — все же просипел глухо альфа через долгую-долгую минуту, когда и сам вопрос уже почти позабылся, и только пожал неуверенно плечами.       Конто кивнул ему, по привычке расстилая на коленях кухонное полотенце. Он и сам видел, что с Мелочью что-то не так: тот смотрел пусто, глухо, будто прислушиваясь к чему-то в самом себе, и совсем это не похоже было на то, каким альфа бывал после сложной, но хорошо выполненной работы. Вопрос был в другом: стоило ли Конто выпытывать из него подробности, пытаясь разобраться, — или Мелочи сейчас из всей поддержки необходимо было только вовремя подставленное плечо?       Конто не знал, что ему выбрать, и понял только то, что альфа больше отвечать не собирается: Мелочь, казалось, довольствовался одним лишь звуком собственного дыхания, погрузившись куда-то совсем-совсем внутрь себя. Омега попытался было привстать со стула, чтобы дотянуться до чужой ладони, привычно согреть прикосновением, но одернул себя еще до того, как обдумал эту мысль: почему-то казалось, что Мелочи сейчас человеческое тепло будет в тягость.       Да, Хозяин, стоит и по-другому проблемы решать.       Конто попытался незаметно втянуть носом воздух, надеясь только, что обоняние не будет сейчас играть с ним в прятки, исчезая и появляясь, как вздумается. Повезло: альфа, если вслушаться, помимо густого травяного запаха, въевшегося, кажется, в саму его кровь, слабо пах чем-то острым и горьким, чего Конто, растерявшись, не узнал, и совсем тонкой нитью от него тянулось чувство вины (вот уж этот запах он сможет вычленить из тысячи, спасибо самому Мелочи).       Омега тихо забарабанил подушечками пальцев по столешнице: и ничем-то ему вернувшееся обоняние сейчас и не помогло. Альфа же отвлекся от верчения несчастной этой тарелки, чтобы мягко, вымученно Конто улыбнуться, и тот только и мог, что устало выдохнуть, непроизвольно сжимая в другой ладони полотенце.       Ну, такого Мелочь отпускать точно нельзя на ночь глядя. Мимоходом пожалелось, что Гусарика сейчас рядом нет: этот маленький, казалось, одним своим видом напрочь выбивал из их доктора все то страшное, что он с таким упорством в себе копил.       Сам Конто, вымотанный целым днем на ногах, уже и сам заметил, что начал осоловело, сонно хлопать глазами. Неосознанно попытавшись отвлечься, он незаметно даже для самого себя замурлыкал что-то под нос, не увидев и то, как постепенно расслабился при звуках его голоса Мелочь. — Ах, спи, ко-оханэ. Если гвяздки з неба хчешь, достанешь… — тихо тянул он колыбельную на странном языке, которую иногда, в особенно спокойные минуты, напевал себе Том. Конто от нее всегда засыпал, как по волшебству, — и Мелочь, оказывается, от нее расслабился тоже.       Дождавшись конца, альфа уже немного свободнее откинулся на спинку стула, даже не улыбаясь — просто разгладилось что-то в его лице, стало мягче, и Конто это выражение понравилось гораздо больше недавней вымученной улыбки. — Ко мне пришел беременный бета, — внезапно начал Мелочь, тихо, отчетливо выговаривая каждое слово, словно на исповеди. — Аборт. Истек кровью у меня на руках. Плохая свертываемость, не предупредил, может, и не знал… Я никому тогда не отказывал: его это право, а операция простая, без боли… должна быть. За то и посадили, — махнул он скомканно головой, поджал губы до глубоких складок у рта. — Не то.       Конто, взбодрившийся при первых звуках чужого голоса, слушал его внимательно, даже не удивляясь: эту историю он знал. На Луганке слухи разносились быстро, и Конто, когда он начал общаться с омегой Мелочи, тоже жившим при поселении, быстро просветили насчет его мужа-«детоубийцы».       Конто не знал того беременного бету, безвестно умершего при неудачной попытке подпольного аборта. На секунду он все же позволил себе прочувствовать то, что должен был пережить человек, вынужденный пойти на такой шаг. Неосознанно, как-то по-особому непривычно прижал омега ладони к собственному животу, словно в память о старой, забывшейся уже боли, но тут же очнулся, когда от его движения напротив альфа как-то резко и устало вздохнул.       Конто не знал того несчастного, несчастливого бету, умершего во имя избавления от плода.       Но Конто знал Мелочь. Альфу, который мучался этими воспоминаниями уж больше пятнадцати лет. Альфу, который без единого сомнения отрезал напрочь отмороженные пальцы Сохатого, и этим его спас; который полгода назад, варясь в лихорадке, просил прощения за то, что выдал чужакам место, которое называл домом, — просил прощения за то, что едва ли было ему подвластно.       Который любил собственного мужа так, что вытаскивать с того света его пришлось силой.       Такого человека едва ли можно свести до пошлого, бессмысленного оскорбления «детоубийца». — Просто… — все же собрался с мыслями Мелочь, продолжил, отводя уставший взгляд: — Я тогда убил двоих. Своими руками. А сегодня… сегодня помог родиться новым людям. Успел, сохранил жизнь отцу, — он посмотрел на свои руки, и Конто тоже перевел на них взгляд, снова словно наяву видя на чужих ладонях только-только сделавшего свой первый вздох человечка. С немым благоговением перевел омега взгляд на чужое лицо.       Боже.       Мелочь.       Конто не мог думать о том, что кто-то из Братов сегодня мог умереть: не сворачивали мысли в эту сторону, как горным обвалом перекрыло осознание этой возможности, потому что от одного намека на страшное начинало жутко колотиться сердце.       Оставалось только смотреть на альфу, на маленькое их божество, что умелыми, упертыми руками оттаскивало смерть от каждого из них. Смотреть — и радоваться так ярко, что на глаза второй раз за вечер наворачивались слезы.       Боже. — И я подумал… — протянул Мелочь тихо, стыдливо, явно коря себя за собственное воодушевление. — Вдруг… Что, если у меня есть еще возможность отдать свои долги, Хозяин? Что даже я…       Конто в ответ просто застыл. Стараясь даже не дышать, он, понимая: уже — можно, — все же встал со стула и тихо обошел угол стола, так бесшумно, как будто бы он вышел с Ванькой на охоту за зверем. Приблизившись к замолчавшему альфе, он на мельчайшую долю секунды позволил себе улыбнуться, прежде чем Мелочь все же оказался в крепких омежьих объятьях. — Конечно, Мелочь, — шептал Конто в пушистую русую макушку, прижимая к себе альфу еще сильнее. — Конечно же, хороший.       Не услышав — почувствовав, как Мелочь под его руками тихо, совсем-совсем устало зарокотал, Конто тоже фыркнул довольно: — Получится, Мелочь. У тебя — получится.       Где-то снаружи залился радостным лаем Сойкин пес, будто вторя их настроению, а альфа под его руками только и смог что зевнуть довольно. *** — Ну как? — пробурчал сонный Томас, когда такой же сонный Конто глубокой ночью все же подкатился к нему под бок и тут же прижался ближе в попытке согреться: зимними ночами на всем втором этаже становилось несколько прохладно. Томас только довольно обхватил омегу под ребрами. — Вправил себе наконец мозги наш драгоценный доктор? — буркнул он невнятно, сам подгребая омегу к себе поближе, не открывая глаз. — Наверное, — шепнул ему Конто в ответ, и Томас даже сквозь дремоту прочувствовал чужую острую боязнь сглазить, и даже смог бы альфа закатить глаза, если б только он сам был чуть менее сонным. — Наверное. — Вот и хорошо, — фыркнул он куда-то в чужое теплое ухо, уже практически полностью провалившись в сон. — Вот и славно.       Так они и заснули.