Сквозь века

— А мне никогда сны не снятся, — как-то потерянно сетует рослый парень с чёрными волосами и серо-синими словно у странной северной собаки глазами. — Завидую, — заторможенно тянет его темноглазый собеседник. Даниел не спит уже вторую ночь. Кошмары усилились с тех пор, как не стало самого близкого и родного человека, а по приезду на базу сборной и вовсе стали невыносимыми. Близкие — Чарли, Лука, Хрвое — при этом не раз жаловались, что не видят снов вовсе или не запоминают, что снится. Не сказать, чтобы это напрягало, но психотерапевт в родном городе говорил, что это может быть связано с переживаниями войны, прописывал успокоительные, но они вызывали приступы паники, от которых по утрам Субашич чувствовал себя разбитым и опустошённым. Присутствие Хрвое раньше успокаивало и помогало поспать хоть немного… А теперь к обычным сюжетам прибавилась на замедленном повторе та страшная сцена на поле уже несколько лет назад. — Ты со всеми знаком? — сменил тему Чарли. — Наверняка же ещё ни с кем не разговаривал кроме тренера. Пошли, а то сейчас руководство пожалует, не до знакомства будет! **** — Как тебя зовут? — мягко вопрошает бендеровец, и девочка чувствует помимо угрозы, исходящей от него, странную симпатию и несказанное удивление от реакции на врага. — Дуня, — тихо отвечает она, выбираясь из укрытия за скрипучим сервантом. — Дуня… — бендеровец взрослый, старше папы, хотя не на много. Рослый, сухопарый, с бледным лицом и короткими белыми волосами, торчащими из-под футажки. — Авдотья? — Дарья, — девочка высокая для своих лет, волосы, густые, чёрные, родители остригли под мальчика в начале войны, чтобы не завелись вши. — А Вас как зовут? — Кирилл, — бендеровец улыбается, обнажая мелкие кривоватые зубы, и от длинного острого носа к подбородку обозначаются глубокие носогубные борозды. — А скажи мне, Дуня, ты знаешь, где твои родители? Уходя, родители сто раз повторяли, что Дуня всем должна говорить, что они ушли к соседям, и скоро вернутся… Но обаяние захватчика настолько сильно, что, сделав ещё один шаг навстречу, она медленно отвечает правду: — Папа на фронт уехал, а мама и братик в партизанах. А я тут осталась, за скотиной следить… — Ну, что ж, Дуня, — Кирилл делает два шага вперёд, сжимает крепкой длиннопалой рукой в чёрной перчатке хрупкое плечо девочки, притягивает её ближе, заглядывает, чуть наклонившись, в глаза. — Нет у вас больше скотины. Прости, но солдатам тоже хочется кушать, а с коровки вашей так много мяса получится… Дуня вздрагивает, но всё ещё не может пошевелиться, чувствуя единственное тепло — от ладони и пальцев Кирилла, отчаяние и страх, готовность сдаться прямо сейчас и выполнить любую прихоть предателя родины. — Хочешь познакомиться с моими товарищами? — спрашивает он, поглаживая плечо девочки, и та кивает, окончательно утратив волю. Кирилл стреляет в голову девочки за мгновение до того, как кончить ей в рот. Сломанная челюсть, повреждённое дыхательное горло. Она не прожила бы и пары часов, и он называет такую смерть милосердием, когда товарищи, собиравшиеся пустить малолетку по второму кругу, начинают возмущаться… **** Даниел просыпается от крика, но, как ни странно не от своего. За стенкой кто-то тихо рыдает, проснувшись от зубодробительного кошмара. Даниел чувствует буквально физически, как трясёт тонкое тело. Видит точно наяву, знает наверняка, кого именно скрутил тот страх, который был так ему знаком… На утро Субашич снова чувствует, будто не спал ни минуты, хотя, через некоторое время после того, как разбудивший его сосед притих, пришёл глубокий спокойный сон. Правда, всего на пару часов… Даниел не знает, кто его сосед за стенкой. Знает, чувствовал каким-то шестым чувством, что это стройный юноша с бледной кожей, но почему-то не может понять, кто именно. Один из кандидатов разминается наравне со всеми, другой выслушивает претензии от тренера… Третий заливисто смеётся над шуткой старшего товарища, с которым проводит 24 часа в сутки, судя по всему, побаиваясь кого-то или чего-то. Забавный, быстроногий, умный и немного агрессивный защитник с амбициями нападающего и улыбкой дьявола… Хороший, судя по всему, человек, попавший в не самую лучшую компанию, способную вытащить наружу все самые ужасные его черты. — Часто это с тобой? — слышит краем уха Даниел за обедом, когда неподалёку от него за один стол присаживаются юный, но уже старожил сборной Иван Ракитич (уточнение необходимо: Иванов в команде хоть отбавляй) и тот самый новенький защитник — Домагой. — Нет, — сухо отрезает Вида. — Устал, вот и скрутило. Можно подумать, тебе кошмары не снятся? — Нет, — Иван отводит ото лба отросшую рыжевато-русую прядь, подаётся чуть назад, давая понять, что не лезет в чужое личное пространство. — Я вообще почти не запоминаю сны. Только, если сплю не один. — У нашего ангелочка есть личная жизнь? — приветно удивлённо ржёт Домагой, Иван бьёт его в лоб ложкой, получает в тарелку хлебный мякиш, и Даниел перестаёт прислушиваться. Загадка разгадана, никакой мистики. Что ж… Неделя предматчевой подготовки прошла относительно тихо. Даниел смотрел привычные кошмары. Сосед за стенкой больше не кричал, судя по всему, переполошив первым эпизодом приятеля. Только плакал периодически, судя по звуку, вгрызаясь в подушку, чтобы не разбудить никого снова. Лёжа в постели, глядя в стену, Даниел пытался представить, что может мучить такого красивого и позитивного парня, достающего всех вокруг своей неуёмной энергией. У каждого здесь есть свои тёмные тайны, тяжёлое прошлое. Почти каждая семья потеряла кого-то в войне, почти каждого зацепили политические дрязги, несправедливость, футбольные и семейные неурядицы… Но что должно случиться, чтобы так страдать?.. И ведь не подойдёшь, не скажешь «Я знаю о кошмарах всё, расскажи мне». Человек, у которого синяки на запястьях от собственных кривоватых зубов, едва заметный шрам на венах и синяки под глазами, выдающие проблемы с сном, не станет откровенничать. Только испугается больше, постарается сделать что-то, чтобы и через стену невозможно было бы услышать его всхлипов… Всё продолжается до тех пор, пока утренняя разминка не глохнет в вопле тренера «Где Вида?!». Только в этот момент Даниел понимает, что не видел и не слышал белобрысую батарейку-дюрасель с самого вечера. И это было чрезвычайно странно. Обычно весь этаж общежития знал наверняка, во сколько юный защитник просыпается, наскоро умывается и идёт творить дичь… Утром было тихо, но Даниел и его сосед по комнате — крайне тихий, хоть и ноющий каждый вечер, что не помещается на стандартных кроватях, резервный вратарь Ловре, — не придали этому особого значения. До этого самого момента… Скамейка запасных была полным составом отправлена на поиски. Ракитич с довольно напуганным видом сообщил, что Домагой проснулся и даже направился на завтрак, но потом куда-то пропал. Даниел не хочет рыскать по огромному зданию и стадиону вместе со своими. Логика и сформировавшиеся уже представления о характере защитника безошибочно приводят его в пустующую сейчас рекреацию, просторное помещение с теннисным столом, проектором и кофеваркой. В первую секунду Субашичу кажется, что в зале никого нет, но почти тут же бросается в глаза лежащий на полу телефон. Маленький белый аппарат известной китайской фирмы в приметном золотистом чехле. Проследив траекторию полёта игрушки, Дани видит босую пятку, торчащую из-под стола. Тихо хмыкнув, Даниел подходит к телефону, поднимает его, садится на пол, заглядывая под стол. — Что ж ты так айфонами разбрасываешься? — тихо спрашивает Домагоя Даниел, даже не глядя на закрытую длинными руками светлую макушку. — А если бы разбил? — И Бог с ним, — хрипло отзывается защитник, подтягивая к груди выдавшую его место нахождение ногу. — Он мне больше не нужен… — Могу поинтересоваться, почему? — чуть-чуть придвинувшись, перебирая пальцами по экрану и металлическим бокам телефона, Даниел прислушивается к своим ощущениям. И слышит странно знакомую, пугающе горячую тревогу за чужое душевное равновесие. А ведь был уверен, не испытает ничего подобного больше никогда… — 10-24, — подсказывает пароль Вида, не меняя позы. Повозившись с совершенно непохожей на знакомую по своему телефону системой, Даниел разблокировал, наконец, экран, и тут же увидел последние сообщения переписки в популярном месенджере. MaX: Я больше не могу. Расстояния окончательно меня добили. You: Ну-ну, солнце, спокойнее! Я позвоню тебе после матча, и всё будет хорошо! MaX: Не будет. Доми, пойми, я устал всё время думать, который у тебя там час, с кем ты отжигаешь, с кем играешь, кого обнимаешь после гола, об кого греешься на тренировках и после. У каждого из нас своя жизнь, которую мы не можем подстроить друг под друга. Всё. Прости, но всё это дерьмо не для меня. You: Макси… MaX: Прости, если сможешь. И, если сможешь, пойми. Пока. You: Я позвоню? После матча… MaX: Нет. Даниел поднимает голову, придвигается ещё немного ближе, внимательно смотрит на визави совершенно другими глазами. Взрослый и независимый человек, прошедший школу жизни в Байере и Динамо не стал бы закрываться от реальности взрослой жизни руками, прятаться, как ребёнок от грозы — под столом. — Заблокировал меня теперь… — голос тихий, потерянный, совершенно не знакомый. — А у меня ещё бессонница… Мне так нужна была его поддержка… А он… Даниел протягивает руку, дотрагивается до обшлага спортивных штанов защитника, и вдруг понимает, что не может больше молчать. — Тебе тоже снятся страшные сны? **** Чернобурый лис крадётся среди каменных насыпей, низко припадая на сильные короткие лапы, прижав уши, вытянув параллельно земле пушистый хвост. Он голоден. Очень давно голоден после длинной и промозглой английской зимы. Он ел всё, что попадало на зуб, от спящих под снегом насекомых и ящериц до оставшихся на кустах ягод и листьев. Нужно было подождать ещё немного, и вернутся птицы. Появятся питательные яйца, а потом такие вкусные и беззащитные птенцы… А прямо сейчас, прямо перед длинным острым носом выкапывал какие-то корешки из промёрзшей ещё земли хорошеньких кролик. Ещё не начавший линять, пушистый, со странноватым для его вида разрезом голубых с крупными зрачками глаз, отощавший, но живой, съедобный… Сделав ещё два шага, лис приподнимает голову, проверяя направление ветра. Тот всё ещё дует с моря, относя запах хищника в сторону от его жертвы. Кролик тоже напрягается на секунду, ведёт большими чувствительными ушами, принюхивается к воздуху, но тут же снова опускает голову к раскопанной земле, выискивая пробранные морозом корнеплоды. Поворачивается немного, демонстрируя пушистый хвост и трогательные для любого человека светлые пушистые пяточки. Ещё два шага, почти ложась животом на камни и редкую траву, лис подбирает в тугую пружину длинного тела, замирает и почти не дышит секунду, две, три… Бросается резко вперёд, собираясь сразу же сломать кролику с голубыми глазами шею. Он не ожидает, что кролик, приникнув на мгновение к земле, даст отпор, ожидание которого не было заложено в генетику лиса. Порой бывает, что кролики бьют лис по морде, спасая свою жизнь, даже царапают их, сбивая с толку, но… Большие тяжёлые лапы бьют прямо в горло, и лис не может от сбитого дыхания даже завизжать. Перед глазами всё начинает плыть. Сердце срывается в дикий галоп. И что-то в горле обрывается, причиняя боль и неудобство. Кролик уносится в сторону моря, а лис уже не может пошевелиться, чувствуя, как изо рта, пенясь, течёт кровь. **** Матч Домагой не смотрит. Сидит, натянув рукава куртки на пальцы, уставившись в землю. Команда катает товарняк будто не будет никакого Чемпионата Мира. Плетикоса разве что не курит в воротах. Парни ходят пешком туда-сюда, периодически перегораживая дорогу точно так же скучающим оппонентам. — Надо было вас, резерв, отправлять побегать, — бурчит тренер. Даниел жмёт плечами и смотрит на Виду. И чувствует странную давящую боль в сердце и душе. И чувство дежавю, будто они встречались раньше. Не то в прошлой жизни не то, в позапрошлой. Ничья с привкусом победы, как окрестили итог этой игры те немногие, кто набирал на поле хоть какую-то скорость, пришлась очень кстати. Ничто не стабилизирует отношения внутри команды и общее состояние игроков, как простое «Валите, делайте что хотите» от любимого тренера. — Ну что, в бар? — крепко обнимая как-то отчаянно повисшего на нём друга, вопрошает мокрый как мышь Вукоевич. Никто не против. Все рады расслабиться хоть на несколько часов, пренебречь всеми законами и правилами спортивного поведения, расслабить мышцы и голову. И Даниел, хоть и не слишком жалует подобные мероприятия, соглашается на сейчас, чтобы быть ближе к товарищу по несчастью. А тот рад любой компании. Вообще, как утверждают его друзья, но Субашичу кажется, он видит в глубине голубых глаз какое-то отстранённое понимание, родившееся там в момент, когда в ответ на вопрос о кошмарах Даниела, он кивает, отняв, наконец, от лица руки и напугано смотрит визави прямо в глаза. — Это из-за кошмаров или из-за ориентации? — тихо спрашивает Даниел, поглаживая маленький шрам выше запястья Домагоя, пока тот допивает его коктейль, явно надеясь покинуть заведение в состоянии беспамятства. — Из-за всего, — руку не отдёргивает, но напрягается. Впрочем, пожалуй, исключительно чтобы устроиться поудобнее в кольце длинных сильных рук. — Психанул. Психиатр в клубе сказал, чтобы в следующий раз резал вдоль. А я лучше татуировку сделаю. Только не знаю, какую… Но я знаю, меня осенит, когда пойду. В кармане звонит тот самый маленький белый айфон в приметном чехле. Не выбираясь из чужих рук, лишь сев поровнее и закрыв второе ухо, чтобы не мешала громкая музыка и оживлённый гудёж вокруг, Домагой отвечает, улыбается, тихо смеётся, сдержанно сетует: «Макс меня бросил, теперь у меня кроме тебя никого нет», кладёт Даниелу голову на плечо, прикрывает глаза. — Одна из.? — уточняет подсевший Вукоевич. — Пока не разобрался, — отзывается Вида, тычет бармену на бокал Даниела и показывает два пальца. Кого-то точно придётся нести домой на руках. «Одну из…» зовут Ивана. Высокая, похожая слишком резкими чертами лица и добрыми глазами одновременно на лебедя, с длинной густой косой обесцвеченных волос, она стоит в стороне, словно стесняясь своей профессии фото-модели. С Домагоем она разговаривает тихим спокойным голосом, переминаясь с ноги на ногу, дотрагиваясь кончиками пальцев до побледневшей за эти две недели ещё больше кожи. Убеждает в чём-то, не то его, не то себя. Устав убеждать, берёт за руку как ребёнка, тянет за собой, уточняя по пути маршрут до Даниела и Антонии, пьющих кофе в другой ото всех стороне. — В Бразилии развиты местные верования и культы, — говорит Антония, убирая в который раз за ухо длинную тёмную прядь. — Может найдёшь время, сходить к гадалке хотя бы там, раз дома не хочешь. — Пусть тогда и моего оболтуса прихватит, — неожиданно громко встревает, пугая Антонию, Ивана. — Сказал бы он сразу, что у него кошмары каждую ночь, давно сама бы к какой-нибудь цыганке запихнула! С учётом того, что «давно», это месяца от силы два, щедро разбавленные сборами и затянувшейся депрессией из-за расставания с парнем, Даниел может только косо улыбнуться и пообещать женщинам сделать всё, что зависит от него. Конечно, он выкидывает разговор в аэропорту из головы, едва самолёт набирает высоту, а сбоку к плечу приваливается белобрысая голова. Но ненадолго… **** — Мы будем вместе навсегда? — шепчет девочка. Она похожа на героиню манги, маленькая, с двумя оданго по бокам головы, из которых торчат короткие пушистые хвостики и заколочки с птичьими перьями. Пучки оданго чёрные, хвостики — грязно-синие. В машине играет какая-то современная музыка. Учитари не реагирует на припев, который, ещё утром распевала во всё горло. Камико лезет к ней на колени, натянув на пальчики рукава свитера брата. Руль упирается ей в поясницу, сдвигает пояс форменной юбки. — Мы будем вместе, — шепчет она, обнимая подругу за шею. Та запрокидывает голову, закрывает глаза. Короткие обесцвеченные волосы чертят по высоким скулам. — Я так счастлива! — Будем, — шепчет Учитари. — Слезь с меня, надо всё подготовить… Камико судорожно кивает, сползает на своё место, поправляет чулки, юбку, снимает и отбрасывает за спину свитер, оставаясь в форменной белой рубашке, перечерченной красными подтяжками юбки. Расправляет бант на груди, начёсывает хвостики оданго. Они вместе уже больше года, и прекрасно знают, что родители никогда не примут их чувства. Старшая, но такая трогательная Камико раскрывает серьёзной и сдержанной Учитари тайны её тела и тайны их родного города. На который они смотрели сейчас в лобовое стекло большого автомобиля матери Учитари. Учитари достаёт из сумочки две ампулы. Заворачивает их в платок, отламывает головки, прячет вместе с платком в свою сумочку. Несколько капель падают на её шорты, и она смотрит, как они впитываются в толстую джинсовую ткань, пока Камико выводит крупные иероглифы в своей тетради: «Мы хотим быть вместе в жизни после неё». Подтыкает записку под лобовое стекло. Красит губы, скидывает на пол свою большую сумку. Учитари протягивает подруге ампулу. Та жадно подносит её к губам, режется осколком, вздрагивает, но не останавливается. Глотает бесвкусный, но сильный яд до конца, краем глаза глядя на то, как то же делает Учитари. Теперь они будут вместе. В другом мире, зато навсегда. Камико сжимает руку Учитари. Та закрывает глаза, расслабленно улыбается, наблюдая, как Камико расслабляется, медленно засыпая, дышит всё поверхностнее и реже, перестаёт улыбаться во сне и медленно отключается, затихает… Убрав в сумочку свою ампулу — полную, высвобождает руку из расслабленных, ещё тёплых пальчиков подруги, целует её волосы, выходит из машины. У неё два последних класса, колледж, переезд в Токио, а потом — в США. У неё вся жизнь впереди, в которой не место навязчивым выпускницам. **** В большом отеле, в крыле, выделенном хорватам, одноместные номера. Окно, кровать, небольшой и плохо работающий телевизор. Маленький душ: слив прямо в полу, маленькая плоская раковина, зеркало с подвесным ящиком для зубной щётки. Подъём, зарядка, завтрак, тренировка, обед, футбол, тренировка, полдник, футбол, теоретические занятия, ужин, футбол, мотивация, отбой… Даниелу кажется, что в таком ритме его нервная система должна выключаться при одном виде подушки, позабыв о любых кошмарах. Она и отключается, но Даниел продолжает смотреть кровавые истории о жестоких убийствах, развратные фантазии, сдобренные ужасающими воспоминаниями совершенно недавнего прошлого. Посмотрев вчерашний матч в процессе подготовки к завтрашнему, Даниел бессильно смотрит в потолок, сознательно игнорируя все попытки себя растормошить. Он рад, что по большому счёту до него никому нет дела до той степени, чтобы усесться рядом и ждать, когда он вернётся из своего мира и ответит на вопрос, о чём он думает. И что ему снится по ночам. В зале на удивление душно. В большинстве помещений здесь кондиционеры не выключают даже на ночь. Но не здесь. Едва рассказ о том, как побеждают взрослые хорватские мужики, сплит-система отрубилась, и в два мига стало нечем дышать. Вернувшись из своего полузабытья, Даниел осматривается и понимает, что все, даже тренер, отправились спать, и во всём отеле бодрствует он один. Дышать нечем. Лёгкие болят от тяжёлого тропического воздуха. Что заставляет Даниела выйти на улицу, он сам не знает. Он слышал о нападениях на туристов и даже обслуживающий персонал команд, но не думал об этом в тот момент. Его никто не остановил ни на рецепции, ни во дворе гостиницы, ни на парковке. Дневная духота сменилась лёгкой прохладой. С залива тянуло солью, навевая воспоминания о давно покинутом Задаре. Там было короткое и неумолимо потерянное счастье. Там было всё, что нужно для счастливой жизни. Всё, о чём может мечтать девятнадцатилетний юноша, бесконечно влюблённый в девочку-несбыточную-мечту, имеющего под боком любящего друга. Да и о чём мечтать, если твою жизнь омрачают лишь кошмары во снах и угрозы убийства от отца невесты на яву? Задумавшись о таком счастливом и навсегда потерянном прошлом, Даниел сам не замечает, как оказывается на берегу того самого залива. Город, так похожий в действительности на скалистые прибрежные города родной Хорватии, разливается огнями по обе от глубокой, заполненной спокойной чёрной морской водой чаши обтёсанных временем камней. Это место действительно навевает прочные ассоциации с прошлым, когда здесь бродили выходцы из самых разных стран от Португалии до России, от Англии до родной Хорватии… Воспоминания об историях, рассказанных писателями прошлого в красочных книгах на полках в доме лучшего друга, Даниел не сразу понимает, что слышит рядом родную речь. А, поняв это, резко оборачивается и видит цыганку. Самую обыкновенную молодую женщину в длинном джинсовом платье, сандалях из тонких кожаных ремешков, с небольшой сумочкой через плечо. Происхождение её, однако, выдавали длинные кудрявые волосы, подхваченные красным платком и смуглая гладкая кожа. — А я смотрю, ты искал встречи со мной, — немного устало проговорила она, потеребив большую серёжку в виде бисерной кисти. — Пойдём, неспокойное это место. И снова Даниел не может ответить, почему поддаётся этой команде и плетётся за женщиной, не пытаясь даже запомнить дорогу. — Прокляли тебя, — сообщила женщина, закрыв за Даниелом дверь в большую, довольно обычную, хоть и богато обставленную квартиру. — Проходи на кухню. Не разувайся только, тут так не принято. Всю грязь с улицы тащат, да Бог им судья. Кухня небольшая, тоже богато обставленная, красивая, светлая, с большим круглым столом в середине и двумя креслами по сторонам от него. Над большим разделочным столом — шкафчики с красивой деревянной лакированной отделкой. Собрав волосы в косу, цыганка ставит чайник, садится за стол, указывает Даниелу на второе кресло, бесцеремонно хватает его за руки, перегнувшись через стол, потом отпускает, откидывается на спинку своего кресла, задумчиво теребит большой пластиковый браслет. — Как вы нашли меня на другой стороне Земли? — наконец находит удобный момент задать мучивший его вопрос Субашич. — Даже, если бы ты был сейчас на Луне, к тебе подошла бы сербская цыганка, — хмыкает цыганка в ответ, снимает с маленькой плиты чайник, заваривает крепкий чёрный кофе, но для себя. Даниелу предлагает мятный чай. — Тебе нужна помощь одарённой. А у тебя вещь проклявшего с собой… — Да у меня нет с собой ничего… — медленно отвечает Даниел и, в подтверждение своих слов, выкладывает на стол всё, что скопилось в карманах его спортивных штанов: ключ-карту от номера, упаковку жвачки, смятый листочек бумаги и тонкий налобный шнурок. Вспоминая, откуда он взялся, Даниел морщится, не понимая, хочет он улыбнуться или нет. — Вот ведь растеряшка! — рассмеялся Огнен, подобрав шнурок с пола в раздевалки. — Слушай, Суба, отдай Виде? Смерть как хочется с ребятами в картишки перекинуться, а, если Домби со мной увяжется, никакой игры не получится: он совершенно в этом не шарит. Ещё и дуться будет… Даниел пообещал отдать, сунул находку в карман и благополучно о ней забыл… — А вот и эта вещица! — цыганка подхватывает шнурок, рассматривает, катает в ладонях, прижимает ко лбу, к виску, нюхает и, усмехнувшись, опускает его на стол, обратно к вещам своего внезапного клиента. — Интересно, чем я успел ему насолить? — Даниел чувствует опустошённость и недоумение. Домагой так доверчиво вёл себя с ним, демонстрировал симпатию… И вдруг проклятие. Как? — Это было давно… — допив кофе, цыганка смотрит на Даниела, гладит по пальцам, отпускает. — И нет, не в те времена, когда ваши предки резали друг другу глотки. Очень давно, задолго до того, как вы оба родились в нынешних телах. Хм… интересно выходит…