Эдвард Фейрфакс Рочестер, развёрнутое жизнеописание

      Нельзя сказать, что папа Рочестер желал своему младшему сыну зла, — наоборот, со своей точки зрения, он желал своему отпрыску добра и только добра, в чём его рьяно поддерживал старший сын, которому, ясное дело, вовсе не хотелось делиться с младшим братом имуществом, и отдавать часть капитала.       Впрочем, и сам младший отпрыск семейки Рочестеров не видел ничего странного, или необычного в том, чтобы жениться на деньгах, как издревле было заведено в их сословии, где брак, это, в первую очередь, — обязанность, имущественная сделка, оформленная юридически, в которой было желательно равенство состояния или положения, а все другие аспекты жизни, в том числе эмоционально-лирические, в таком важном и нужном деле не принимались во внимание вовсе.       Внешне, Эдвард Рочестер был безупречным представителем того самого сословия, в котором по любви женились только слуги: молодого человека блестяще вышколили в каком-нибудь Итоне, — древнем и почтенном питомнике для отпрысков знатных и богатых семей, — засунув, как говорила мисс Джонс, ему в задницу кочергу, которую он не имел права вытащить оттуда, до конца жизни.       Читателю эта самая «кочерга» видна невооружённым глазом: несмотря на всю, удивительную, — в мелочах, — противоречивость образа, как чистопородный аристократ, и как хозяин, Эдвард Рочестер не вызывает никаких сомнений, и неудивительно, что он полностью, как представитель своего класса, разделяет идеи папеньки, погреть руки на приданом. Но как человек, Эдвард Рочестер находит для себя радость в совершенно противоположных вещах, и это повлияет на всю его дальнейшую жизнь, самым серьёзным образом.       Детство Эдварда Рочестера, несмотря на отсутствие матери, вполне можно назвать безоблачным, несомненно, он был баловнем и любимчиком родни женского пола, если таковая имелась, и, потому что младшие дети, зачастую, пребывали на руках у многочисленных служанок, женской прислуги Торнфильд-Холла. Пока старшего брата Роланда дрючили и натаскивали, готовя в наследники, младшему Эдечке, затисканному и заласканному, была лафа и плюшки, потому что, во-первых — сирота, во-вторых — гол, как сокол, а в-третьих, это был очень обаятельный ребёнок.        Совсем такой, какой себя хотела видеть сиротка Джен в детстве, — резвый и пылкий, любознательный, очень открытый и доверчивый. Сиротка Джен, которая считала, что в данной ситуации, залогом успеха могут быть золотистые кудри и синие, как у кузины Джорджианы, глаза, конечно, не понимала, что для того, чтобы люди тебя любили, нужно самой их любить, хоть немножко, и тогда будет счастье.       А вот в Эдварде Рочестере, любовь к жизни и доброта, были хорошо заметны даже в приличном, по сравнению с детством возрасте, хотя та же мисс Эйр, считает, что его «доброта, подобная солнечному лучу», была предназначена только для неё одной,  а в детстве, если попытаться представить воздействие юного Эдечки на окружающих, то это была фея Динь, мужского пола, помноженная на батарейку Энерджайзер.       Позже, в нём прорезались иные качества: юный Эдвард был умён, своенравен, вспыльчив и упрям как мул — взгальный, одним словом, к тому же — фантазёр отменный, чему был порукой его, исполосованный розгой, вдоль и поперёк, зад.       Думаю, что пороли Эдечку в его школе для богатеньких мальчиков регулярно: за проказы, систематические нарушения дисциплины, и прочие художества, потому что человек, который на старости лет, будучи крупным землевладельцем, богачом, хозяином и примером для окружающих, не смущаясь, нацепил цыганскую юбку, вряд ли в детстве и особенно в юности, был паинькой. Учителя от него плакали. Плакали и пороли.       Но продолжалось это не очень долго, поскольку Эдечка подрос, оформился в юношу, начал регулярно бриться, и все его устремления, закономерно, сосредоточились на отношениях полов.       Хотя, нам нет причины не верить ему, когда он говорит мисс Эйр: «В восемнадцать лет я был абсолютно подобен вам»,  да, это была такая нежная фиалка, с бархатными оленьими глазами, в густых ресницах, и взглядом непуганого идиота, но полагаю, что девственником, подобно мисс Эйр, юный Эдвард вовсе не был.       Он был чист, наивен, благоухал юностью, нетронутостью, и подозреваю — даже писал возвышенные стихи, во славу прекрасной дамы, но при этом, мелькнувшая з-под юбки ножка какой-нибудь кокетки полусвета, заставляла его кровь кипеть, а сердце колотиться в горле. Бунтующая физиология требовала своего, низ не давал жить верху, и душил на корню все возвышенные поэтические попытки.       Как бы там ни было, к восемнадцати годам, уже года два, а то и три, а то и больше, юный Эдвард был далеко не девственником — он им не остался, если бы даже очень захотел. Просто и буднично, с подачи отца или брата, или кого-то из старших товарищей по учёбе, он был подвергнут некой половой гигиенической прелюдии, совершенно обычной, и обязательной для его сословия процедуре, - простой и незатейливой, как всё гениальное.       Какая-нибудь дамочка, специализирующаяся на представителях золотой молодёжи, которым необходимо "перебеситься" перед женитьбой, надёжная и неглупая, за приличную сумму денег, взяв очередного "щенка" в науку, сказала: "Слушай внимательно, брось курить! Начинается отделка щенка под капитана!", и затащила юного неофита в постель, и уж там быстро стряхнула с него девственную пыльцу, и научила кой-чему интересному.       Полагаю, что эту науку юный Эдвард постигал с истинной страстью и огоньком, но при этом продолжал мечтать и писать возвышенные стихи, потому что к восемнадцати годам, его сердце и чувства оставались нетронутыми: "Я завидую вашему душевному покою", - говорит Эдвард Рочестер гувернантке, и говорит, как человек, который хорошо знает, что это такое.       Но время бежит, и три года - очень большой срок, для юного Эдварда Рочестера, с его темпераментом и мировоззрением, чтобы только писать стихи и пользоваться услугами профессионалок - ему пора влюбиться не на шутку...но эта тема Патрикевне не интересна в принципе и не обсуждается, мы только знаем, что в двадцать один год Эдварду нашли подходящую невесту, и он, не пикнув, не поведя бровью, согласился жениться.       То есть, Патрикевна рассказывает читателю, что молодой человек, огненный, эмоциональный, темпераментный, очень впечатлительный, и как следствие - влюбчивый до крайности, этакая гремучая смесь, просидел, как замороженный судак, ни разу за три года не дал воли сердцу и норову, перебиваясь элитными проститутками?        Хотя, именно Эдвард, с его упрямством и смелостью, доходящей, подчас до абсурда, способен был, например, увлекшись не на шутку какой-нибудь девицей, отколоть, однажды, папе Рочестеру "номер", и заявить, что женится по любви: "Папа, пофиг приданое, она такое языком вытворяет..." После того быть битым папенькой и братцем в морду, и ногами, совершенно, кстати, справедливо, и отсиживаться, после, в чулане на хлебе и воде.       Конечно, так произойти не могло, Эдвард был слишком умён для всего этого, но какая -то осознанная душевная жизнь у его должна была, в течение этих трёх лет происходить непременно, потому что женится на Берте совсем не тот ясноглазый юнец, законсервировавшийся в своих восемнадцати вёснах, с обуженным, хоть и интенсивным сексуальным опытом, и тетрадкой стихов под подушкой.       На Берте Антуанетте Мейсон женится молодой человек, очень повзрослевший сердцем, который распробовав и поняв, что такое его жена на самом деле, не срывается в истерику, а пишет отцу, инициатору всего этого действа, письмо, прося не афишировать его брак, и не обвиняя никого, хотя мог бы написать: "Вам, папа, каких внуков угодно, дебилов или байстрюков? Потому что никаких других внуков у вас не будет", - и честно пытается жить со своей женой, и не только бурной половой жизнью: чего-чего, а на спину Берта Мейсон всегда была рада упасть, перед кем бы то ни было.       Юноша двадцати одного года берёт себя в руки, и "лепит" из того что было, какое-то подобие отношений, не позволяя себе никаких упрёков, обвинений, давя в себе антипатию и разочарование, вместо того, чтобы, глядя на этот цирк с конями, завести себе пару любовниц - благо, средства позволяют, а потом и навовсе, не дожидаясь развязки, улепетнуть от окончательно спятившей жёнушки в форточку, с криком: "Да ну, нах!"       И вот это преображение, от полного сходства с гувернанткой восемнадцати лет, до полноценного мужа Берты Мейсон, читатель, меня интригует чрезвычайно, потому что только искреннее чувство, подкреплённое и усиленное неспешным взаимопроникновением и взаимообладанием, - во сказала, - способно на такие чудеса.        Скорее всего, эта женщина, которую Эдвард Фейрфакс Рочестер, с полным правом мог назвать:"Учительница первая моя", была старше и замужем, и была, несомненно, очень искренней и щедрой в любви, и очень умной, и в постелях таких женщин, вчерашние мальчики стремительно взрослеют в нужную сторону.        Тогда-то и была выброшена в окно тетрадка, со всеми мадригалами, потому что Эдварду уже нужны были не мадригалы, не звёзды и луна, и вздохи на скамейке, а вещи самого приземлённого толка. В постели этой женщины юноша пробовал на излом не вышколенное умение профессионалки, а узнавал какие чудеса творят близость и доверие, проявленные в физической близости. Конечно, он подарил ей свою девственность. А ещё, такие отношения были хороши тем, для обеих сторон, что имели свойство очень быстро заканчиваться, и трёх лет вполне хватило, чтобы Эдвард, отдышавшись, был готов поддержать на должном уровне честь семьи, выгодно женившись.       Он повзрослел, без всяких истерик, на тему: "Прям сейчас женюсь по любви!", на радость папе. Папа, возможно, догадывался о пристрастии сына, и поэтому так нахваливал сыну красоту невесты, и хотя всё вышеописанное - домысел чистой воды, не имеющий отношения к основному сюжету романа Бронте, это весьма годное объяснение тому, почему папа не скомандовал: "Шагом марш жениться!", как мог бы сделать, ничем себя не стесняя, а хотел договориться с сыном полюбовно.       Ну да ладно, читатель, мы сильно отвлеклись в сторону от прямой и чёткой сюжетной линии, а тем временем в замке у Шефа: папа нашёл Эдварду невесту с приданым, и обстряпал дельце, и Эдварду оставалось только жениться.       Папа Рочестер, вопреки расхожему мнению, вовсе не был зверем, как и мистер Мейсон, который не был никчёмным болтуном. Папе Рочестеру позарез нужны были деньги, а папе Мейсону - спихнуть с рук дочь, которая, что ни день, всё больше и больше становилась копией своей мамаши, и отцы, найдя точку соприкосновения, договорились.        Папа Мейсон не стал таиться от будущего родственника, и рассказал папе Рочестеру про жену и младшего сына, что сэра Рочестера, отнюдь не спугнуло: "Так у Эдварда не будет тёщи?" - обрадовался он, - "Счастливчик этот малый, как я погляжу. Давайте скорее жениться".        Да, папа Рочестер поступил крайне легкомысленно, но никак не злонамеренно, потому что, конечно, он навёл справки, и от третьих лиц, стороной, получил самый лестный отзыв о невесте, красотой которой гордился весь город, и у которой была куча поклонников, да и старший брат Ричард, тоже был ничего себе. Принят в обществе, воспитан, нравился глупеньким, молоденьким девушкам, ну а то, что миссис Мейсон так некстати подкачала, как и её младшенький отпрыск, так в семье не без урода.        Папа Рочестер счёл это обстоятельство, в сравнении с тридцатью тысячами фунтов, весьма несущественным, и ничего не сказал об этом младшему сыну, что было непоправимой ошибкой с его стороны.       Старший сын Роланд, со своей стороны папу поддержал, и, поскольку он тоже был не очень в курсе о психических болезнях, передающихся по наследству, как и большинство народу, живущего в ту эпоху, то, наверное, сказал: "Вон, пишут же - красавица. Глаза и нос на месте, на людях не ссытся, сойдёт и такая нашему Эдечке. Тридцать тысяч! Да за такие деньги я бы на крокодиле женился!" И вопрос был решён.        Папа Рочестер, дальновидно подсластил пилюлю, расписывая младшему сыну перспективы, и красоту будущей жены, и красок не жалел, зная, что ежели его младшенький взбрыкнёт, то никаких нервов с ним не напасёшься. И дальновидно, как ему казалось, умолчал о ма-а-а-аленьком секрете семейки Мейсонов, дабы не портить нарисовавшуюся радужную картину, чего его младший сын, расхлёбывая в одиночку последствия своей скороспелой женитьбы, ему, определённо, не простил.