Σχίσιμο (Схисимо)

– Мидзуки-сан, уже некуда, честно!  – Дазай-сан, вы еще не все попробовали! Вот! Остренькое!  Дазай чуть ли не со слезами смотрит на тарелку суши. Почему этот славный человек вечно хочет его закормить?! Хорошо, хоть сегодня не так жарко, хотя Осаму все равно вяло обмахивается веером, лень в этот раз его охватила от того, что Мидзуки-сан снова впихнул в него больше, чем мог вместить желудок, мотивируя это тем, что Дазай-сан, по его мнению, слишком худосочный. Слепой он, что ли? Дазай все это время считал себя вполне нормальным. Во всяком случае, сейчас он явно выглядел лучше, чем после выхода из больницы, хотя у него были мысли, почему его до сих пор все считали больным. С другой стороны, ну да, так и было.  – Я слежу за вами.  – Дайте мне передышку!  – Хорошо, подождем, когда Ода-сан все же соизволит прийти! Его я тоже накормлю! Кстати, это правда, что он собирается вернуться в родные места? Я так завидую!  – Вы же тоже собирались, Мидзуки-сан, – Дазай совсем не рад, что зашла речь на эту тему, но от разговора не отпихивается.  – Если бы все было так просто… Каори-тян все боится ответить мне взаимностью. А без нее нет смысла.  Осаму пропускают мимо ушей большую часть болтовни о Каори. Он делает вид, что слушает, точно попадает по смыслу своими кивками и мимикой, но сам далеко отсюда. Скачет глазами по посетителям, сегодня тут довольно шумно, многие пришли перекусить после рабочего дня. Мидзуки-сан умудрялся резво готовить и при этом болтать, невелико искусство, но все же. Да еще и Дазаю то и дело подкидывал свои шедевры. Сначала эти комочки риса пошли отлично, молодой человек весь день мотался по городу, а затем совершенно голодный ввалился сюда. Он бы вообще предпочел иное место для встреч, но не стал спорить с Одасаку, когда тот, весь занятой, сказал, что в конце дня постарается пораньше освободиться и забежать сюда. Дазай налил себе зеленого чаю и сделал несколько глотков.  Если честно, не было никакого настроя видеться сегодня с Одасаку. Дазай принял немного глупое решение избегать его, боясь сделать то, о чем предупреждал его Анго. Пусть уезжает туда, куда хочет. Лучше будет, если они не поговорят. А потом Осаму, зная себя, перебесится и сам съездит к нему в гости. Это было бы даже интересно. Им было бы, о чем поговорить. А сейчас – Осаму понятия не имеет, как будет себя вести. Чтобы все не испортить. Его эгоистичная натура – та еще сука.  Сакуноскэ, войдя в помещение кафе, сначала замирает, но прекрасно знает, что друга следует искать в районе повара. Не потому, что Дазай такой уж любитель поесть, просто Мидзуки-сан сам его туда тащит, дабы испытать на нем свои новинки. А жертва экспериментов до последнего делает вид, что не замечает появления того, из-за кого страдает ради счастья повара насыщать своими творениями.  – Извини, Дазай, ты, наверно, заждался, – Ода садится рядом с ним, и перед его носом тут же возникает тарелочка с суши. Мидзуки-сан словно специально готовился ее поставить именно в этот момент.  – О, ничего, я зато перекусил. Так хорошо, что не уверен, что донесу свой живот до дома. Спасибо щедрому повару.  – Не за что, Дазай-сан! – тут же реагирует щедрый повар.  – Совсем не понимает намеков, – бормочет Осаму и все же поворачивает голову в сторону Одасаку. – Рад тебя видеть. Не получалось раньше встретиться…  – Да, ты тоже внезапно оказался таким занятым. Я уже думал даже к тебе домой наведаться, но все было не по пути. Слышал, ты отличился.  – В смысле? – Дазай даже не знает, чего у него так резко горло перехватывает, он даже невольно касается руками забинтованной шеи.  – Анго рассказал про Такахаси. Шума по этому поводу особо не было, поэтому я не сразу даже узнал.  – Молчал бы он побольше.  – Я не оправдываю твои методы, Дазай, но согласен, что человек он в самом деле скверный.  – Говори потише, – Дазай таращится на суши. Ладно, он съест. Просто из любопытства. Рыба смазана каким-то острым соусом – это должно быть вкусно. – Мне не нужна лишняя слава. Во всяком случае, такая. Ты…  – Я тут тебе кое-что привез, – Одасаку замолчал, поняв, что случайно перебил, но Дазай махнул рукой, мол, продолжай, и схватился за палочки, чтобы наконец уже покончить с едой. – Знаю, ты будешь недоволен, но твой старший брат, я чисто случайно наткнулся на него в Аомори.  – Наткнулся. Бундзи тебе ведь регулярно пишет. Думаешь, я не знаю? – Дазай запихивает суши в рот, и через несколько секунд ощущает, что у него готовы взорваться глаза.  – Как-то же он должен за тобой следить, раз ты то и дело обрываешь все связи и на письма не отвечаешь. Он понимает, что лучше лишний раз не дергать тебя, вот и не появляется в радиусе твоего обитания без веской причины, хотя в Токио сейчас приезжает регулярно. Помогает твоему отцу. Он уже не в том возрасте, Дазай, чтобы проявлять прежнюю активность. Дазай, что с тобой? Ты плачешь?  Тот отмахивается и судорожно пытается налить себе в стакан воды, хотя слезы действительно льются из его глаз в таком количестве, что можно наполнить стакан ими. Вашу ж мать, как остро! Просто сдохнуть! Мидзуки-сан просто чудовище жестокое! Вкусно готовит, но это просто издевательство! Демонами сотворенная приправа! Где он взял ее? Сам приготовил или что? Дазай быстро заливает ад в своем рту водой, но дыхание перевести получается не сразу. У него перед глазами кружат вальс красные пятна, и буйное воображение тоже решает не стоять на месте, подсовывая ему каких-то чертей, что танцуют на столе и ржут. Даже из носа потекло, он сейчас явно на какую-то свинью похож. Одасаку рядом засуетился, ругает повара, который уже сам понял, что переборщил с дозой. Куда-то умчался, а потом вернулся, пихая Дазаю какой-то стакан, а тот уже боится брать что-то из его рук, растирает лишь глаза, что жутко покраснели.  – Дазай, выпей, – слышно уже голос Одасаку, – это молоко, оно снимет жжение.  Два глотка, третий, еще один большой. Вкусы во рту смешиваются, получается так себе, но зато больше не хочется выдохнуть пламя из глотки. Дазай замученно растекается по столу.  – Мидзуки-сан, если я однажды захочу умереть подобным способом, то обращусь обязательно к вам.  – Дазай-сан, не сердитесь! Даже думать не думал, что так получится, правда-правда! Как же так вышло, ох, вот ведь…  – Я пока жив, так что можете не переживать, – Дазай отмахивается. Ощущение такое, будто его кто-то сейчас насильно воскресил. Вроде и облегчение, и в то же время как-то хуево. Все лицо горит; продолжая обессиленно растекаться по столу, Дазай одной рукой расстегивает на себе жилетку – весь взмок. – Одасаку, на чем мы там остановились? Ты что-то про братца вещал? Я пропустил, извини.  – Он просил тебе передать вот это, – Ода лезет в свое сумку, откуда вынимает довольно объемный конверт. Немного колеблется и просто кладет на стол. Дазай смаргивает все еще выступающие слезы и тыкает в него пальцем.  – Какой жирненький, онии-сама постарался. Делать ему нечего.  – Ты непочтителен.  – А у меня есть повод быть почтительным? Даже обсуждать не хочу, – ко всему прочему Дазай еще и вспоминает вечер откровений с Чуей, и ему становится неприятно от собственных признаний. Так и знал, что потом будет жалеть, вечно так. – Забери это. Читать не буду. Я вообще не уверен, что все еще член этой семьи.  – Тебя не выписали из семейной книги.  – Пока. Блин, я вдруг подумал, надо сделать какую-нибудь гадость, чтобы ускорить процесс! Гениально!  Ода лишь вздыхает и пальцем придвигает конверт к носу Дазая, а тому тупо лень отодвинуться. Он тянет носом воздух, словно пытается учуять запах родных мест, но лишь едва пахнет бумагой, да и то, наверно, мерещится. Давно все выветрилось. Осаму выпрямляется, тяжело упираясь руками в поверхность стола. Не будет он ничего читать. С него и так хватает переживаний. Разговор с Чуей воскресил множество старых, и ему теперь вдвойне неспокойно.  – При следующей встрече верни ему это. А если сейчас не заберешь, я просто порву. Как и все предыдущие.  – Он сказал, там есть также послание от твоей матери. Ты бы съездил домой…  – Одасаку, – Дазай смотрит на него. Спокойно, без раздражения и злости, хотя эти чувства сейчас явно должны превалировать над ним. – Ты же меня знаешь.  – Дазай, я не прошу твое сердце меняться. Но у других оно может и измениться, я…  – Не надо, – он садится ровно, выставляя перед собой руки. – Забыли. Я ценю твою заботу, но это только во вред. А еще я вдруг подумал, – он выдыхает в последней попытке прикусить себе язык, не заводить этот разговор, не быть инициатором, хотя так и подмывает, но все же срывается, – скоро у брата не будет тут соглядатая за мной. Как же он будет выкручиваться, как думаешь? Анго на эту роль не сгодится, просто не захочет связываться.  – Я не соглядатай, Дазай. И делал это не по прихоти твоего старшего брата, а потому что сам считал, что так нужно. И на самом деле хотел тебе сказать, что толком не решил насчет переезда в Осаку.  – Серьезно?  – Ну, как… На работе я согласие уже дал. Но пока не оценил давление некоторых факторов.  – О, ясно. А я уже думал, что пора устраивать прощальный вечер в честь тебя. Мы могли бы втроем куда-то сходить, было бы весело.  – Ты в самом деле думал меня провожать?  – Эм… Ничего я не думал. Жалко, конечно, немного, но вроде как глупо тебе будет упускать перспективы. У тебя же там родственники, да? Хорошо, когда есть, к кому ехать. Может, я к тебе туда однажды заявлюсь. Ты не против, если буду не один? К тому же, вдруг ты потом захочешь вернуться в Йокогаму? Ты сам говорил, что близость к Токио тебя бодрит. Хотя, если честно, я иногда думаю, что поменял бы городской пейзаж на нечто иное. Там в Кансае ведь горы, верно? Красивое зрелище. Мори-сенсей порой пытался мне внушить, что ради таких вещей стоит жить, он так насаживал мне это в голову, словно я в самом деле в состоянии его услышать. Я слышу. Природа вдохновляет, но не мотивирует. Это делают люди, что нас окружают и формируют. Я думаю, отношение к нам других и делает нас теми, кем мы являемся. И указывает путь, – Дазай прочищает горло. – Что-то после пожара во рту на какой-то бред потянуло. Так ты когда уезжаешь?  – В конце августа, – Ода отвечает после некоторой заминки. – Да, наверно, еще до наступления сентября.  – Не так много времени осталось. Я жду осень. Сам не знаю, почему жду.  – Ты сказал, что хотел бы приехать не один. Ты с ним живешь? С тем парнем, э, Накахара-сан?  – Если что, он пошел добровольно!  – Пошел за тобой?  – Ну а нахрен ему мой дом сдался, если там нет меня? – хмыкает Дазай, случайно в его поле зрения попадает так и неубранная подальше тарелка с недоеденными суши, что его едва не прикончили, и кажется, язык снова начинает неприятно жечь. Мидзуки-сан, кажется, вы потеряли своего любимого клиента. На месяц, по крайней мере, точно.  – Ты доволен? – Ода спрашивает так, будто интересуется у ребенка, нравится ли ему подаренная игрушка. Но Дазай не возмущается лишь потому, что знает, что его друг вовсе не вкладывает в свои слова какого-то двойного дурного смысла.  – Ну, мне не так одиноко. Есть, с кем поговорить.  – Сроду не поверю, что ты затащил его к себе для разговоров.  – Смотря чем говорить…  – Обойдусь без подробностей, – смеется Одасаку. – Давай выпьем чего-нибудь? Тебя уже отпустило? Хотя ты, наверно, до сих пор на лекарствах.  – Похрен. Мидзуки-сан, можно сакэ!  – Я вас угощу, Дазай-сан! – тот тут же оживляется. – Я так виноват, так виноват перед вами.  – Дазая едва ли возьмешь подобным, не распинайтесь, Мидзуки-сан.  – Одасаку, не мешай мне выманивать бесплатные угощения! Я заслужил!  И все же правильный Одасаку не дал ему сильно злоупотреблять. Такой порции даже для настроения не хватит, к тому же Дазай никогда быстро не пьянел. Они более не трогали тему отъезда в Осаку, оба обходили эту тему; к разговору о родных Дазая тоже не возвращались. С Одой можно было болтать о многом, не стесняясь, не выбирая, и этого было достаточно. К тому же Дазай не желал лишний раз грузиться в этот вечер.  Одасаку вызвался его проводить, когда они покинули кафе, в котором стало уж больно шумно. На улице уже начинало темнеть, зажигались фонари, приманивая очнувшихся от жары насекомых, пели цикады, пытаясь перестрекотать друг друга, но их перекрывал городской шум.  – Прогуляемся?  Осаму не стал возражать на предложение. Ему было спокойно, и не потому, что это лекарство доктора действовало в его крови. Несмотря на все тревоги, что то и дело схватывали его, в эти минуты он позволил себе немного расслабиться. Они шли молча, направляясь в сторону порта. Дазай лишь смаргивает, когда перед глазами привычно начинает мелькать какая-то чертовщина. Вроде тот же самый путь, ведущий на центральную улицу Йокогамы, он четко видит по левую сторону от себя здание Мемориального зала, изящное, так эффектно выделяющееся своими красными кирпичиками, башенкой, что буквально вытягивает всю конструкцию над всеми его окружающими постройками. Такая непривычная архитектура, Дазаю почему-то напоминает Токио больше, но ему нравится. Нравится, даже в тот момент, когда он видит это здание в еще более тусклом лунном свете, вокруг горы мусора и трупы людей. Среди всего этого стоит растерянный Одасаку, не тот, какой-то другой, иначе одетый. Осматривается, словно что-то ищет, весь напряжен, нервничает. Запах вокруг мерзкий. Осаму зажмуривается, хватаясь за плечо человека, что идет рядом, и несколько шагов делает с закрытыми глазами. После – отпускает. Все привычно и спокойно. Они оказываются на Хонтё-дори, Дазай оглядывается, но более никаких странностей.  – Все хорошо?  Конечно, Одасаку это спросит. Он знает о его приступах, всегда волнуется, и Дазай удивляется, чего тут волноваться? Он всегда удивляется, когда Ода переживает за него, как бы даже жаждет этого, оправдывая себя тем, что имеет право: никто прежде искренне этого не делал. И отчего-то чувствует себя той еще скотиной.  – Устаю. Не спал сегодня толком. Хрень какая-то снилась.  – Не расскажешь?  – Тот гадкий случай, когда сложно описать, связав в одно. Даже такой гений, как я, тут пасует. Не знаю. Ощущение дрожи. Но не от страха. Он есть, но – не могу понять, – Дазай вглядывается в проходящих мимо людей, редкие машины, которые обгоняют велосипедисты, потому что те тормозят, дабы не задавить невнимательных прохожих. Кто-то так смачно ругается, и Дазай, внутренне улыбаясь, думает о Чуе. Каждый раз, когда тот кроет его, хочется зацеловать, чтобы заткнулся. Чем он активно и занимался ночью, потому что ни черта не мог заснуть из-за дурноты, что бушевала в башке; Накахара из-за его возни сначала просто шикал на него, придавливаемый то и дело чужим телом, и возмущаясь уже от того, как беспардонно ему облизывали губы, потом треснул пару раз, на что Дазай ответил в той же манере и выслушал целый поток ругани, потому что умудрился попасть по какому-то нервному окончанию в районе сгиба локтя. Чуя в итоге послал его, включил лампу, придвинув к себе, и взялся читать книгу, что ранее забрал у Дазая. При свете спалось как-то легче…  Дазай внезапно смотрит правее от себя, пока они медленно движутся по улице. Уже прошли, но он разворачивается назад, оказываясь напротив большого здания в традиционно-восточном стиле, пафосно украшающего центральную улицу Йокогамы; из огромных витрин, исписанных иностранными надписями, лился яркий свет, а оттуда манил всех проходящих мимо волшебный мир. Магазин «Самурай Сёкай», где в обилии продавали антиквариат, художественные изделия из металла, фарфор, серебро, шелка, изделия, вырезанные из кости и даже различного рода украшения, был местной достопримечательностью, куда особенно любили наведываться богатые иностранцы, рассчитывая приобрести какую-нибудь уникальную вещицу японского или китайского происхождения. Им был гарантирован высокий сервис обслуживания, здесь даже говорили на других языках, дабы иметь возможность ублажить клиента и не дать ему уйти с пустыми руками. Осаму был там совсем давно уже и вдруг захотелось зайти снова.  – Одасаку, не хочешь прикупить себе какую-нибудь дорогую ерунду? – со смехом спросил молодой человек и ринулся переходить дорогу, едва успевая уворачиваться от спешащих со своими пассажирами рикшей.  Ода даже не сразу успел среагировать и рвануть за ним, поэтому в магазин входил с опозданием, когда Дазай уже начал кружить среди витрин, заполненных серебром и фарфором; с ламп, закрепленных на отделанных стеклом столбиках, падал свет, заставляя все собранные здесь богатства буквально манить к себе. Наполненность была столь большой, что часть товара стояла прямо на самих витринах. Дазай залип над каким-то набором из лазурных чашек и чайничка. Изучал со всех сторон, прекрасно зная, что ему это нахрен не сдалось, но интерес изображал такой, будто собирается приобрести себе на радость. Одасаку ощущал себя в этом месте немного неуютно; появившийся рядом с ними мужчина, который отошел от клиентов в другой части зала, где несколько представительных иностранцев рассматривали старинные вазы, внимательно оглядел новых посетителей и явно пришел к выводу о том, что толку с них не будет, и они зашли просто поглазеть, однако далеко не ушел, видимо, чтобы проследить за сохранностью имущества. Осаму же мало обращал на окружающих внимания. У него глаза загорелись от всей этой бесполезной для него старины. Он видел, что они тут с Одасаку не одни, и прекрасно знал, что за ними следит сам хозяин магазина, Номура-сан. Человек, прошедший довольно большой путь, прежде чем стать весьма важной персоной в данном виде бизнеса, превратил этот магазин в настоящую шкатулку драгоценностей с нескончаемым количеством сюрпризов. Дазай плохо представлял, какой оборот у этого магазина, но когда-то, когда он только прибыл в Йокогаму, восхищению этими сияющими залами не было предела, что он даже упомянул магазин весьма подробно в одном из своих первых серьезных рассказов, где действия происходили на фоне попытки ограбления с довольно странными обстоятельствами. Номура-сан гордился, что его детище было упомянуто столь детально в произведении, что тогда выходило частями в одном популярном журнале. Дазай толком не помнил, под чьим именем это все выпускалось, так как все отсылал Куникиде, он даже не думал так раскручивать сюжет и пришлось серьезно попотеть, чтобы развить свою задумку, так как начало его повествования обрело большую популярность и издатель просил растянуть выход, чтобы больше заработать. Он заглядывал сюда не один раз и даже слегка маскировался, одеваясь каждый раз по-разному, пытаясь проверить, заметит ли кто-то, что к ним наведывается один и тот же человек. Один раз, чтобы не вызывать лишних подозрений, решился даже совершить одну покупку. Тогда он сильно деньгами не раскидывался чисто из соображений бережливости, да и сейчас не стал бы тут покупать что-либо, просто чтобы потешить собственный взор, но приобретение было сделано, словно бы на память. Серебряная цепочка, которая сейчас служила продолжением закладки книги, утащенной у него Чуей. Какая-то старинная на самом деле вещица, Дазай не особо слушал, что там заливал ему тогда продавец. Она была относительно недорогой если сравнивать со всем великолепием, что тут собралось, а особой историей она не обладала, Дазай поэтому тогда придумал в голове ее сам, на том и купил. И забросил куда-то спустя время, пока не прицепил к ленте, мастеря закладку. Ценитель из него ни к черту, что тут еще скажешь?  Он и в те дни-то не напоминал богатого покупателя, хотя сейчас вполне был прилично одет, но все же сразу было видно, что явился сюда просто поглазеть, из-за чего замерший недалеко от него Ода чувствовал себя неловко. Так и не ушедший Номура-сан явно и представить не мог, что автор, что сделал дополнительную рекламу его магазину, сейчас побирается над витринами, полными серебряных и бронзовых изделий.  – Одасаку, как ты думаешь, чего именно из всего этого не хватает моему дому? – Дазай склоняется низко-низко, чуть ли не тыкаясь носом в витрину, разве что не выдыхает, чтобы не запотело стекло.  – Зачем тебе это? Я знаю, что ты неплохо зарабатываешь, но не настолько же!  – Да ладно! Чего дурного в том, чтобы просадить кучу денег вон на те вазы, что расставлены вдоль лестницы наверх. Взгляни! А еще там на втором этаже есть вычурные стол и стулья. Хочешь, поднимись, посмотри сам! Впечатляет! Словно император какой важный сидеть будешь! Там явно какой-то ценной породы камень! Ты в этот разбираешься?  – Нисколько!  – Я тоже, – Дазай движется вдоль витрины, утыкаясь взглядом в подставку, утыканную множеством кандзаси. Она стоит прямо на витрине и можно подойти и близко рассмотреть. Может, даже подержать, если подозвать хозяина. Красота! Дазай почему-то любил эти женские побрякушки. Может, это было одним из не самых плохих воспоминаний его детства, когда он видел, как сестры и прочие маленькие родственницы по праздникам украшали свои волосы чем-то подобным, и он находил это чем-то волшебным и красивым. Нет, даже больше, каким-то магическим и таинственным. Чуя его убьет острием кандзаси, садистски выколет глаза, если он припрет ему это в подарок. Так, ладно, Дазай еще не настолько спятил, чтобы платить огромные деньги за орудие своего убийства, у него как-то не было иллюзий насчет реакции Чуи. Может, потом, когда лисенок окончательно приручится…  – Может, вам помочь?  Нельзя так подкрадываться. Дазай внешне сохранил ослепительное хладнокровие, но реально хотелось дико заорать от неожиданности! Чтоб вас, Номура-сан! Дазай краем глаза оценил обстановку. В магазин вошли еще несколько человек, тоже иностранцы, но хозяин так и не отлипал от него, полагая, что ими есть, кому заняться. И чего он прирос вдруг?  – Устроите мне экскурсию? – Дазай лучезарно улыбается, довольный от того, что теперь уже Номура-сан в легком недоумении, ведь он явно надеялся спугнуть посетителя, который пришел сюда, словно в музей, впрочем, многочисленные листовки с описанием этого места давали часто именно такое определение. Видя, как мужчина колеблется, а Одасаку уже готов тащить его за шиворот прочь, Осаму добавляет: – Номура-сан, верно? Меня зовут Дазай Осаму, – учтивый поклон, на который невозможно не ответить, – мне повезло читать один занятный рассказ «Семейное древо», о богатой аристократической семье, члены которой в силу сложившихся ранее обстоятельств ищут среди своих же убийцу, и когда я узнал, что в нем описывается реальное место, то не мог его не посетить, будучи проездом в Йокогаме, а добирался я сюда издалека, префектура Аомори.  – В самом деле? – Номура-сан явно был все еще слегка смущен, но уже не так насторожен. – Что ж, это даже, наверно, приятно, что о моем магазине знают по таким известным рассказам, сам с удовольствием прочел.  – Занятно, правда? Одна из ключевых сцен ссоры родственников происходит спонтанно здесь, и все это наблюдают, и каждый зритель делает свой вывод о том, кто бы мог быть убийцей.  – Запутанная, но интересная история, – кивает Номура-сан. – Что ж… Раз так, давайте я вам покажу, что здесь у нас есть интересного, вдруг даже что-то купите на память, – при этом он оценивающе осмотрел Дазая, но теперь заметно смягчился.  – Чудесно, так и знал, что это место стоит того, чтобы его посетить!  Дазай радостно поплыл за своим проводником, слыша рядом приглушенный голос Оды:  – Дазай, это же твой рассказ! И с каких это пор ты снова используешь в речи диалект Цугару?  – Так убедительнее, – Дазай нисколько не смущен. – И что тебе не нравится? Я даже ничего не соврал!  Дазай на самом деле не собирался бродить тут по всему магазину, но хотел словить немного ностальгии от тех дней, когда наведывался сюда за вдохновением. Его буйное воображение тогда с ума сходило от счастья, когда он придумывал предметам свои истории. Сейчас он сдерживал эти грозы в голове, просто чтобы не выпасть из реальности. Он ничего тут не искал, зато следил за хозяином, что повел его к лестнице наверх, показать те самые вазы и что-то там о них рассказать. Дазай активно поддерживал разговор, чем явно окончательно растопил сердце Номура-сана, разве что Ода, стоящий чуть в стороне, закатывал глаза, поражаясь актерским способностям друга.  Они все же даже поднялись наверх, но долго не задержались, так как Дазай сам захотел вернуться к витринам с серебром. Там крутилась пожилая семейная пара, кажется, англичан, которые с восторгом обсуждали то, на что натыкались их глаза. Осаму несколько минут тоже делал вид, что высматривает себе что-то, а потом вдруг заметил:  – Вы удивительный человек, Номура-сан. Заниматься подобным делом. Ведь не дай бог какой кризис… Япония сейчас не в столь стабильном положении, наверно, ваш основной доход делают иностранные гости.  – Верно, – Номура-сан посмотрел в сторону посетителей. – Последнее время соотечественники появляются тут все реже. – Разве что для того, чтобы наоборот что-то продать мне. В основном это древние некогда имевшие и потерявшие влияние семьи.  – О да, аристократия давно уже не та, – с умным видом кивает Дазай, его слова кажутся лишь способом поддержать разговор, но на самом деле кризис, о котором он говорит, не просто какое-то фоновое явление. – Уверен, уже наступают те времена, когда подобным людям будет стыдно говорить о своем происхождении. И смотреть на них будут косо. Они на самом деле не виноваты даже, но что поделать. Такие семьи выгорают, они никому не станут нужны, все, что им останется, продавать свои реликвии вам, Номура-сан. Я бы не хотел оказаться в такой ситуации, не завидую им. О, занятная вещица!  Дазай склонился над витриной, где лежали какие-то серебряные безделушки, причем довольно качественного вида. Он на миг задумался, а потом чуть ли не губы облизнул от приступа собственного коварства. И ведь заранее знал, что за подобное его задом насадят на кол, но не мог просто удержаться, да идея сама была для него весьма притягательной.  – Можно посмотреть?  – Это всего лишь крепление для какого-то тонкого ремешка, Дазай-сан, – Номура-сан склонился, вглядываясь в то, что так его заинтересовало. – Возможно, эта пряжка была на каком-нибудь сапожке или служила застежкой на плаще. Ничего особенного. Разве что серебро хорошее. Если близко посмотреть, тут можно даже какую-то тонкую гравировку разглядеть, правда, она частично стерлась. Мы эти вещи выкладываем, но их не берут, они скорее служат этаким наполнением интерьера.  – А у вас ремешок этот какой-нибудь кожаный к этой вещице не найдется? – Дазай сейчас столь мил и умилителен, что Ода едва сдерживает смех, а Номура-сан, не подозревающий ни о чем, мгновенно тает и кивает, заверяя, что в его магазине могут удовлетворить любые запросы клиента, независимо от цены и странности.  Хах, теперь он может взять это в качестве нового слогана для своей рекламы. Номура-сан, забрав пряжку, отправился прочь, бормоча что-то про отдел, где продавались дорогие ткани, а Дазай продолжил бродить серди витрины, мило улыбаясь иностранным посетителям.  – Что творишь, Дазай, зачем издеваешься над почтенным господином? – без тени упрека спрашивает Одасаку, который сам уже стал пристально изучать то, что попадалось на глаза. Он так и замер у витрины со скульптурами. Свет неудачно отражался от стекол, из-за чего приходилось совершать лишние телодвижения, чтобы что-то разглядеть.  – Издеваюсь? – Осаму тоже пытался разглядеть, что там за стеклом. – Всего лишь мило пообщался.  – Твоему старшему брату не понравилось бы, что ты тут болтал.  – Кого это вообще волнует, кроме него? Одасаку, ты сейчас ведешь себя, как Анго.  – Черт, замолкаю. Не хочу опуститься до его занудного уровня.  Дазай смеется в голос, легко, ему правда легко и смешно, и не волнует, что на него могут сейчас смотреть посторонние. Грусть всегда целует его в обе щеки и смотрит в глаза, а он не отстраняется, потому что обычно не к кому бежать, но иногда везет даже ему. Пусть он и знает, что в итоге все равно останется один. Его одиночество всегда слишком голодное. Он оглядывается на Одасаку, который забрался на ступени и на почтительном расстоянии, боясь дыхнуть лишний раз, изучает дорогущие вазы, о которых им прочитали краткую лекцию.  Лишь несколько судорожных вздохов, и будто бы ничего и не было. Дазай моргает несколько раз, прогоняя с глаз всю ерунду, которая точно знает, что нападать надо в момент слабости, но он пока не окончательно раскис. Возвращается Номура-сан, который в самом деле умудрился изыскать черный кожаный ремешок, что, судя по его словам, раньше крепился к какой-то одежде, отвалился да так и остался у них. Номура-сан не был уверен, что это то, что надо Дазаю, но у того загорелись глаза, и он только активно кивал, подтверждая, что все прекрасно, и он готов выложить все йены, что у него были с собой за эту вещь. Иногда он в самом деле может позволить себе немного раскошелиться. Хотя ему больше повезло, что он выбрал не особо дорогой товар.  Номура-сан, проникшись новым знакомством, не отпустил его сразу так в путь, хотя за окнами улицы уже плотно облачились во мрак, свет в помещении ярок – ничего не видать, и Дазаю понравилось внезапно находиться в такой атмосфере. Ода не возражал. Номура-сан отдал какому-то мастеру быстро прикрепить пряжку к ремешку, а затем самолично запаковал это все красиво, даже не потребовав за это отдельную плату.  Они с Одой, выйдя на улицу и стоя у дверей магазина, всматривались в прохожих, молчали, думая о чем-то своем, и Дазай сам не понимал, зачем так пристально изучает все вокруг, будто пытается запомнить эти улицы, запечатлеть в своей памяти, словно ему предстоит покинуть места, ставшие родными, и из-за этого почему-то сковывает, ломит грудную клетку. Есть ли хоть что-то, что он может оставить позади и выкинуть из памяти навсегда? Уйти, забыть и сохранить в душе только этот сгустившийся вечер, безумно теплый и приятный. Он знает, что тень его счастья зовет его сейчас домой, но так страшно прикоснуться к тому, что заведомо – уверен – ускользнет из пальцев. С ним иначе не бывает.  – Одасаку, я провожу тебя немного.  – А? Ты серьезно? Я думал проехаться с тобой.  – Ты же мне не нянька, верно? И не обязан ничем онии-сама, чтобы тут возиться со мной. Идем.  Дазай на самом деле был рад, что так поздно возвращался домой. Меньше людей видели его в потемках. Вид у него был напряженный, в голову лезла всякая ерунда, от которой он отмахивался, концентрируясь на определенных мыслях, и все же это утомляло. Он не доехал до дома: отпустил рикшу раньше, а дальше прошелся пешком, постояв немного возле храма, где ярко горели фонарики, а затем уже торопливо добрался до ворот своего дома, продолжая гнать черные разломанные силуэты, что его преследовали, из своего сознания.  Признаться честно, он не следил за тем, сколько было времени, по его меркам – он только работать в это время начинал садиться, хотя нет, даже двенадцати ночи еще не было, и все же больно долго они с Одой бродили по улицам Йокогамы. И Дазай сам виноват был, что не учел того факта, что его тут как бы ждут. Зашел через главный вход, привычно прошел до своего рабочего кабинета и замер от того, что на него таращились злобно и обеспокоенно.  – Где ты, кретинище, шлялся столько времени?  Осаму прищурился, оценивая обстановку, чтобы прикинуть, как далеко он может зайти сейчас в своих словах и действиях, а потом резонно заметил:  – Чуя-кун, ты мне не жена, чтобы я отчитывался, – и как ни в чем не бывало прошел через комнату, скидывая с себя пиджак и расстегивая жилет.  Завернутое в юката злобное создание, что оккупировало стол, схватило откуда-то взявшийся мяч тэмари и запустило в хозяина дома, совсем уже лишившись всякого намека на совесть!  – Ай.  Дазай немного удивленно глянул на пол, на отскочивший мяч. Сине-красно-желтый. Мудреное плетение. Откуда тут это вообще? Этот же вопрос он адресует Чуе, чем явно бесит того, ведь никак не реагирует на его недовольство.  – Девочки твои играли в саду. Закинули один сюда.  – Мицуко-тян их умеет плести. Не думал, что так искусно.  – Блядь, Дазай, ты специально меня игнорируешь, совсем охуел, что ли? – Чуя явно уже готов швырнуть в него столом, не делает это лишь потому, что тот завален его собственными бумажками, и ему явно не хочется потом суетиться и собирать.  Осаму немного снисходительно смотрит на него. Так и не стянув с себя чуть влажную на спине рубашку, обходит столик и садится на татами на колени перед Чуей, тот дергается, не собираясь так сразу ему сдаваться, но Осаму все равно тянет его к себе, зарываясь пальцами в волосы.  – Я спросил, где ты шлялся, а не просил лезть ко мне целоваться! – Накахара безуспешно отбивается, им явно руководит сила тупого принципа, вот уж нашел, чем руководствоваться! Дазай все равно его уламывает, чмокая безостановочно в губы и заламывая чужие руки за спину, а то уже довольно больно успел получить по плечу.  – Не вредничай, лисенок! Я, между прочим, чтобы ускорить процесс твоего приручения, кое-что тебе притащил.  – Не знаю, что ты там притащил, но это лишь твою смерть ускорит, паскуда, пусти! – Чуя все же вырывается, но Дазаю удается блокировать его атаки, к тому же он использует запрещенный прием, нырнув рукой под одежду. Рыжий, втянув воздух сквозь зубы, хватается непроизвольно за спину Осаму, который с довольной миной сжимает в горячей ладони мягкий член. – Боже, не смей так делать!  – Серьезно? Убрать руку? – Дазай лишь жалеет о том, что сакэ быстро выветрилось из его головы и крови, и сейчас там ни капли не осталось, а было бы кстати. Почему-то именно в таком состоянии хотелось сейчас заставить Чую кончить лишь от прикосновения собственных пальцев. Он смотрит ему в глаза, как бы повторяя таким образом свой вопрос.  Чуя даже не то чтобы колеблется, он в принципе готов сдаться, это видно по его темнеющему взгляду: глаза – синие-синие! – дыханию и льнущему ближе телу, бери – я весь твой, но Дазай, проведя незанятой рукой по его щеке, отстраняется, и Накахара даже не сразу понимает, что сладкая пытка прекратилась.  – Как скажешь, mon rayon de soleil!  – Ах ты, мудачье! – Чуя приходит в себя, но пока не собирается его убивать. Смотрит с подозрением, дышит тяжело, сбивчиво – Дазай от удовольствия прикусывает нижнюю губу. А затем резко меняет тему:  – Чем занимаешься? – Дазай осматривает стол, при этом все же следя за каждым посторонним движением, но Чуя лишь привычно злится и демонстративно отмалчивается сначала. – Переводишь?  – Будто сам не видишь!  – Мало ли… Если все еще хочешь знать, я был вместе с Одасаку.  – Это я знаю. Но ты должен был вернуться давным-давно.  – А ты переживал? Вдруг меня убили?  – Кому ты нужен? Скорее сам пизданешься где-нибудь. Тогда я лишь подумаю, что ты просто неудачник.  – Мы загулялись. Жара спала немного, было хорошо. Тихие вечера меня успокаивают, меньше мерещится всякой дряни. Мы заходили в магазин «Самурай Сёкай», хозяин даже устроил мне маленькую экскурсию по нему.  – Боюсь спросить, что такого ты для этого сделал.  – Воспользовался собственной славой!  – Чего?  – Ну, ты же должен знать! Я описывал этот магазин в одном из рассказов. Я тебе, кстати, признавался, что он мой!  – Да, я помню, но ты вроде бы не болтаешь, что ты… Прекрати, блядь! – Чуя уворачивается нервно от треплющей его по голове руки, а Дазай встает с места и, потягиваясь, делает несколько кругов по комнате, игнорируя сыплющиеся на него вопросы.  – Чуя-кун, лучше глянь, что я оттуда притащил! Ты должен будешь оценить! – Дазай хватает столь заботливо упакованную коробочку, что положил возле ширмы, на которую сваливал свои шмотки, и движется с ней к Чуе, что замер в ожидании какой-нибудь гадости. – Я, между прочим, потратился, так что тебе придется это оценить!  – Мне похуй, потратился ты или нет, – Чуя насторожен, ему не нравится подобное проявление внимания просто потому, что ему интуиция подсказывает: не верь этому обмудку, не верь!  Дазай не реагирует на его настрой, он снова садится напротив, вручая торжественно коробочку. На самом деле одно то, как он довольно и в предвкушении таращится на Чую, уже придает тому все больше желания удрать подальше, но Осаму просто не может сдержаться, ему даже смешно, и Чуе хочется лишь запихать чертову коробочку – а упаковка-то красивая – ему в глотку, лишь бы исчезла эта раздражающая физиономия. Но некуда деваться, и юноша тянет серебристые тесемки, заранее проклиная всех вокруг; Дазай его и притягивает, и вызывает желание убить, и он так точно скоро спятит, колеблясь между этими вариантами своих дальнейших действий. И вот он, пытаясь не вспыхнуть, а хотя бы как-то проанализировать ситуацию, таращится на содержимое, совершенно не понимая, какое к нему отношение имеет эта вещица. Даже спрашивать ничего не хочется. И не замечает, как Дазай в этот миг алчно считывает все его эмоции в тусклом свете лампы, хочется прощупать все эти сокращения мышц на лице, естественные морщинки на лбу, чуть искривленный рот. Он прекрасно видит, что Накахара в недоумении, но и не ожидал иного. Его еще не пытаются за это придушить, значит, можно подать голос:  – Это, между прочим, не мусор, как ты мог уже подумать. Серебро. Я увидел, и сразу родилась мысль! Ты же такой дикий, а тут вполне можно…  Что там про него такого «приятного» наговорил Чуя, Дазай не услышал. Слишком сильно приложился головой о пол. Удар пришелся в лицо – пара секунд исследований – кажется откололся кусочек зуба, но не страшно. А вот губа будет болеть. Как бы зашивать не пришлось. Тем временем, Чуя решил еще и добить валяющееся тело, лягнув ногой, но далее решил, что жалкая туша того не стоит, вышел на энгава, где нацепил на ноги гэта и спрыгнул на землю, скрывшись где-то в саду в темноте.  Ну, Осаму ожидал нечто подобное. Но не мог просто молчать, не высказать своих дурацких соображений. Зато сколько впечатлений. Он сел, и его слегка повело от удара, только сейчас ощутил, что в голове звенит несильно; он прикрыл глаза, чтобы немного прийти в себя, а потом открыл. Пустая коробочка валялась рядом с ним, ремешок с пряжкой под его ногой оказался. Хм, как бы все же заставить Чую… Интересно, он там долго будет пар выпускать? Главное, чтобы не отыгрался на карпиках, а то уже пару раз он угрожал их извести. Дазай особо не переживал, потому что заметил, что рыбки, несмотря на то что Чуя будто бы совсем недавно разделил с ними участь плавать в одном пруду и был не в восторге, ему нравились. Девочки как-то осмелились его позвать с собой, покормить живность. Накахара сначала смутился, но все же двинулся следом (после пинка под зад и задвинувшимися за спиной сёдзи), но после этого сам даже порой брал что-нибудь на кухне и мог долго стоять возле пруда, забрасывая корм. Дазаю нравилось, что он обживается в его владениях, а его домочадцы тоже постепенно привыкают к новому жильцу. Того явно немного беспокоила мысль о том, что в доме столько народу, ведь, как понял Дазай, в европейской обители Рембо он жил с ним весьма уединенно, а тут каждый день практически цирк, потому что та же Хи-тян всегда находила повод позадирать Акутагаву, а сам он вечно бесился из-за того, что в их дом зачастил Ацуши-кун. Дазай тут как раз вчера чисто так ляпнул, что, похоже Рюноскэ-кун просто неровно к нему дышит, и сам слегка испугался выражения лица своего ученика, но из памяти не стер.  Сидя один, Дазай читал подстрочники и уже готовые переведенные на японский тексты. У него было желание порыться тут чисто из вредности и найти оригинальные тексты, но он услышал, как Накахара возвращается, и не стал усугублять ситуацию. Чуя вернулся в комнату и демонстративно прошел мимо Дазая, уселся возле застеленного футона и зачем-то принялся его сворачивать.  – Если ты собрался от обиды возвращаться в дом своего французского любовника, то бери только то, с чем сюда пришел. Лишнее не хапай, – немного скучающим тоном звучит Дазай, сверля ему спину ледяным взглядом, подперев подбородок рукой.  – Нет. Я просто переезжаю в другую комнату. Дикое животное должно жить изолировано, и я подумал – ну да, логично. Так что мне вполне подойдет та комната, что служит тебе якобы спальней. Ты живешь тут всегда, тебе похрен, так что мне там будет недурно. И ты сможешь спокойно изучать всякие там способы, как приручить зверя, а не заниматься тем, что тянуть к нему руки, зная, что он может цапнуть.  Дазай аж жмурится от удовольствия, слушая его голос. Он хватает быстро ремешок, что был возвращен в коробочку, и подкрадывается у Чуе, пока тот возится вокруг собранного футона, сгребая заодно разбросанные собственные черновики, отделяя их от тех, что оставил тут Дазай, когда утром пытался скомпоновать то, что они раскидали в порыве страсти перед сном. Чуя среагировал раньше, чем Осаму успел опуститься на пол, но его все же придавили к полу, вызвав поток ругани.  – Тсс, лисенок. Я просто на самом деле не могу забыть тебя тогда, в том доме в Яматэ, хочется воспроизвести картину, но на свой лад.  – Дазай, ты специально испытываешь мое терпение? – Чуя пристально следит за его руками.  – О, ну, это просто приятное дополнение для меня, не более. Примерь, чего тебе стоит?  – Гордости, – фыркает Чуя, кажется, не настолько уж он обижен. Может, если бы Дазай не подавал это все в такой дурацкой форме, то и не было бы вообще никаких возмущений. И кулаков в морду.  – О чем ты, Чуя? Я думал, ты давно ее продал, когда впервые раздвинул передо мной ноги.  – Кое-что все же припрятал, – он недовольно сжимает зубы, и они сверлят друг друга взглядами. Осаму не собирается отступать.  – Примеришь?  – С какого хуя вообще? И свали, я переезжаю.  – Чуя, примерь! Тебе пойдет! Тут, правда, длину надо будет подкорректировать, но мы лишнее срежем, – Дазай позволяет себе рискнуть и коснуться его шеи, где он уже видит этот мягкий ремешок с пряжкой. Там же он ощущает и пульс Чуи. Спокойный. Идеально спокойный. Он что, недостаточно сейчас на него наседает? Во всех смыслах?  – У тебя фетиш на это, что ли?  – Будем считать – да! – Дазай в самом деле сейчас готов с этим согласиться. Иначе не назовешь.  – Отъебись, у меня нет настроя с тобой возиться. Не думай, что ты как-то меня задел, просто иногда ты просто душишь меня своими выходками, я даже не знаю, чем такое заслужил, и почему ты не можешь порой нормально!  – Ты с самого начала знал, что я псих.  Чуя немного растерянно на него смотрит. Не поспоришь. И все же Осаму видит, как что-то в мужчине напротив смягчается. У Чуи потрясающее терпение на самом деле. А он даже об этом не подозревает. Он из-за чего-то колеблется, а потом начинает подыматься, и Дазай дергает его за руку.  – Не уходи в другую комнату, – жалостливые нотки все же слегка просачиваются.  – Я умыться. И спать. Расстилай обратно все, – быстро бросает Чуя, вырывая руку, хватая полотенца и покидая комнату.  Но Дазай облегченно вздыхает.  Он не ложится спать следом за ним, хотя усталость ломит тело, и голова немного тяжелая, и он, убрав аккуратно все записи Чуи, устраивается работать сам. Надо им сюда притащить второй столик, а то скоро драться начнутся. Это пока они умудряются как-то не сталкиваться по времени своей работы, но и такое произойдет, и неизвестно, кто падет в этой битве. Скорее всего, сам столик.  Дазай провозился с несколькими главами для публикации, которые он обещал сдать завтра, до глубокой ночи. Гуляя с Одой, он на самом деле знал, что его ждет работа, но выкинул даже намеки на эти мысли, наслаждаясь компанией. И, честно говоря, если бы Чуя не завалился спать, то Дазай бы тоже плюнул на свои бумажки. Как-то у него притупилось чувство ответственности, и закончил он работу чисто потому, что вроде как его сейчас ничего не отвлекало. Он даже специально сел к Чуе спиной, чтоб не таращиться на него каждый раз. Лишь оборачивался на шорохи, когда тот начинал ворочаться. Было этой ночью не так жарко, даже слегка тянуло, и Чуя постепенно закутывался в одеяло, сворачиваясь под ним в уютный ком. Осаму лишь краем глаза на это смотрел, чтобы не дразнить себя, а то ведь хотелось подобраться и устроиться рядом. Чуя обычно в течение ночи перекатывался на его сторону, но Дазай порой подозревал, что не ради того, чтобы быть ближе, а просто спихнуть на татами. Тогда он, совсем не боясь его разбудить, перекатывал обратно и строил баррикаду из одеял, правда на утро сам мог обнаружить себя закинувшим на него руки и ноги.  Покончив со своей писаниной, Осаму позволил себе издалека все же понаблюдать за тем, как дрыхнет его любовник, и все размышлял, как бы смягчить его, чтобы подарок зря не пропадал. Впрочем, как показалось, Чуя не обиделся, просто не мог сразу так сдаться всем его причудам. Ох, бедный, он хоть понимает, что это малое, что Дазай может вытворять? С другой стороны, он выведал уже многие его мрачные тайны. Явно сделал выводы, что еще может его напугать?  Осаму ведь боялся. Каждый раз думал о том, что Рембо все еще близко. В моменты таких дум, у него под боком пристраивалось глухое одиночество, что то и дело заглядывало в глаза и улыбалось, тем самым обещая забрать с собой. Некоторые не понимают, не видят. Пусть он и окружен людьми, но все это ради того, чтобы не было так страшно. Лишь слабые не одиноки, вот и все. Вокруг иллюзия, а со своими мыслями он все равно один. Он не может заставить кого-то остаться в его жизни, хотя эгоистично только этим и занимается. Поэтому и Чуя здесь, и он вцепился в него, хочет привязать, привязывает, хотя уверен, что многие из его ходов провальны, при том, что на других бы сработали. Накахара верит его словам, разве что скептически смотрит, когда видит, что включен режим дебила, но понимает ли он, каковы истинные намерения, и чем они продиктованы?  Убрав все бумаги в тот угол, где их завтра, точнее уже сегодня, должен будет забрать Акутагава, Осаму облачается в юката и отправляется окунуться в воду, стереть с себя городскую пыль.  Он долго провозился и возвращается уже в тот момент, когда на улице видна тонкая серебристая полоска рассвета. Чуя снова дрыхнет, развалившись сразу на двух футонах: Дазай так с минуту постоял над ним, думая, нормально ли это – отодвинуть его ногой, эта тварь ведь не гнушается тем, чтобы его хорошенько отделать, пользуясь превосходством в силе, хотя Осаму до сих пор не мог взять в толк, как при такой комплекции можно так херачить по ребрам, и все же в итоге садится на колени, чуть сдвигает Чую, который во сне цепляется за его руку, и устраивается на образовавшемся пространстве. Осаму тыкается носом в чужую голую грудь, хватаясь за край юката. У него какое-то тупое сожаление внутри. И он уже не хочет думать о том, как хорош был прошедший вечер, потому что сейчас колет от того, что он знает, что нечто подобное было последний раз.  Как хочется быстрее заснуть.  Разлепляя глаза рано утром от того, что кое-кто то и дело тянет его за волосы, Дазай, жмурясь, таращится в потолок и проклинает себя за то, что работает по ночам. Раньше он хотя бы мог валяться до упора, а тут не дают. Он знает, что лежащий рядом Чуя все это время пристально смотрит, и ему что-то надо, но Осаму дразнит сам себя, сдерживая момент. Он привык, что с пробуждением к нему лезли целоваться, находил это крайне занятным, но сейчас явно было что-то не так, иначе бы язык Чуи уже давно скользил по его деснам. Тот же приподнимается рядом на локте, специально стараясь заглянуть в лицо. Осаму только сейчас замечает, что он что-то держит в руке. Черное. Чуя не скрывает – он подносит самодельный чокер к лицу ближе, рассматривает, словно видит впервые, а затем откладывает в сторону, а у Дазая воздух из легких выходит чуть ли не со свистом, когда Накахара нависает над ним, вдавив руку в грудь, коленом резко раздвигает ему ноги и наклоняется еще ниже, влажно целуя в губы. Дазай ухмыляется – кто бы сомневался, что он не будет долго дуться! Он тянет за пояс юката, тот развязывается не до конца, лишь ослабевает, Чуя вообще никак не реагирует, сидит уже на нем, держит его обеими руками за голову и не прекращает целовать, что Осаму тупо хочется сбросить с себя всякий намек на инициативу и просто подставляться под этот шквал. Он довольно лыбится, когда с его плеч стягивают юката, но до конца не раздевают, Чуя просто водит губами по его шее, ключицам, специально выдыхает сильнее носом – аж дрожишь, дразнит тем, что трется об него, и удерживает крепко руки Дазая, не позволяя схватить себя за зад. Тот вдыхает глубже, наслаждаясь запахом их разгорающейся близости, ловит каждое мгновение, не пытаясь скрыть того, как сильно он его хочет, и уже собирается все же завалить Чую на спину, но тот внезапно придавливает его обратно, выпрямляется, сложив руки ему на живот и как-то больно нахально смотрит.  – Что ты задумал? – Дазай мгновенно насторожился. У него внутри быстро-быстро бьется сердце, он дышит через рот, то и дело облизывая губы, влага от поцелуев Чуи холодит его щеки и шею.  – Как сильно ты хочешь привязать меня к себе? – Чуя почти что излучает интерес, нежели раздражение, боже, видел бы он себя сейчас с обнаженными плечами, пряди волос растрепались стараниями Дазая, и тот прекрасно видит, что Накахара сам дико хочет забыться уже в ощущениях от его тела, но что-то его тормозит.  – Вопрос задан к чему? – голос хриплый, хочется немедленно! Если Чуя продолжит болтать, Дазай сам применит силу и поставит на колени. Трахать его таким образом – не хватало какой-то чувственности, зато он полностью владел ситуацией, а Накахара наглым образом, будто и вовсе не в курсе, что с ним могут сделать, чуть сползает по его ногам, ныряя руками под одежду, но лишь оглаживает по бедрам, а затем снова подползает близко к нему и вжимается губами. Ржет. Совсем охренел? Он же прекрасно чувствует, что сейчас уже даже без намеков упирается ему в зад? Поиграться решил? Дазай не против того, чтобы его целовали, но он чует подвох, да только ласка и одновременно напор, которыми его одаривают, не дают прорваться нужным мыслям. – Ты больно долго возишься в этот раз, – все, что он смог из себя выдавить, и Чуя, словно подтверждая его слова, вжимается и даже охает, когда его стояк слишком чувствительно сталкивается с чужим телом. – Тащи масло, сам все сделаю!  – Сам, Дазай? – он чмокает его в подбородок и специально щекочет грудь волосами, хочется схватиться за них и приподнять голову, чтобы заглянуть в нахальные глаза. – Думаю, мне все же удобнее будет это сделать.  – Начинай. То еще зрелище, только не кончи от собственных пальцев.  – Я? Ты не понял? – он тянется вперед и хватает снова застегнутый чокер и начинает вращать на пальце. – Ты только обычно болтал, что не против, даже фантазировал на эту тему, но решиться! Не знаю… Вроде и видно, что хочешь, но колеблешься, – Чуя чуть откидывается назад, чтобы взирать на него, словно завалил заклятого врага. Затем он в самом деле поднимается, едва не запутавшись ногой в одеяле, но Дазай особо этого не замечает – он догадался, что задумал Чуя, который более не тянет время, возвращается стремительно и садится рядом, поставив на татами небольшой кувшинчик с маслом. Улыбается, словно пытать собрался – вот точно! Он убирает свои волосы и под прицельным взглядом сейчас почти что черных глаз застегивает на шее подарок, за который хотелось уебать, но почему бы не сделать это в другой форме? – Среагируй хоть как-нибудь, – Чуя склоняет голову набок, его волосы струятся по голому плечу, и Дазай может выдавить из себя лишь одно единственное:  – Трахни меня так, чтобы я запомнил навсегда.  Чуя с силой закусывает нижнюю губу, склоняясь ниже, и уже покусывает чужие губы, развязывая одной рукой пояс юката лежащего мужчины и распахивая складки ткани, проводя рукой по всем участкам кожи, что попадались, пока он целовал зажмурившегося Дазая. Он заставляет его чуть прогнуться в пояснице и скользит пальцами меж ягодиц, а тот жмурит глаза все сильнее.  – Ну, Осаму, ты чего? – по голосу – определенно издевается, пальцы его движутся при этом ласково.  – Боюсь, примерещится опять какая хуйня, – бормочет тот, но дело явно не в этом. Дазай и правда до этого колебался, хотя никогда не отвергал идеи ощутить Чую внутри себя. Накахара не первый раз лапал его за задницу и лез своими пальцами и языком, но на этом дело заканчивалось. Осаму приоткрывает один глаз, ощущая дикое удовольствие от волнующего предвкушения.  Чуя на нем, полностью владеет ситуацией, чертов чокер, до которого так спонтанно вчера додумался Дазай, режет глаз, возбуждая сильнее. Хочется кожа к коже, но бедра любовника все еще укутаны юката, но тут Дазай ощущает, как рука сжимается на члене, ощупывая вены, кровь в них ускоряется, и он как-то послушнее готов уже разводить ноги.  – Ты разденешься или нет?  Чуя игнорирует все его фразы. Рука скользит по всей длине, но этого недостаточно, чтобы насытиться – он специально так делает сейчас, садится, потянув Дазая за собой, заставляя забраться на его колени, и тот хватает его за спину, стараясь прижаться сильнее. Накахара сейчас явно решил прикинуться сущим дьяволом – пальцами скользит легко по всем чувствительным точкам, не дает полностью провалиться, а от этого больно, внутри все сжимает, и Дазай пытается дотянуться до него, чтобы хоть как-то себя занять, но его рукам позволяют лишь обнимать и держаться, да цепляться за волосы, Чуя даже не возмущается, когда его больно за них тянут. Дазай остервенело целует его шею, заваливая на себя. У него перед глазами вспышки, и в этот раз он больше всего боится, что они кончатся какой-нибудь херотенью, из-за чего так отчаянно цепляется за мягкое тело, вжимаясь своим членом Чуе в живот, обхватывает его бедро ногой, и он тупо сходит с ума не от привычной дури в башке, а от того, что его сейчас прижимают к себе.  Ему будто кто-то острой иглой херачит по нервным окончаниям. Слегка ведет – и он уже на спине. Чуя скользит по его телу своим плавно, волнами, все еще не наигрался, не распалил, когда уже выть хочется, чтобы взял поскорее, и как-то совсем трогательно тычется лбом в ключицы Дазая, а потом резкий холод, когда он отстраняется, замирает, пытаясь вернуть себе самообладание и тянется за кувшинчиком с маслом, который они просто чудом не снесли. Дазай в этот момент почему-то вспоминает Акутагаву, взрывает в голове все ощущения, которые могли бы подсказать ему, что чувствовал тот, когда он сам проделывал с ним подобное, и не находит описаний.  Рыжий лисенок сначала ласковый, затем уже сам в нетерпении глубоко и резко прокручивает пальцы внутри. Он убрал бы руку, да сам никак не налюбуется на то, как сводит то и дело судорогой тело человека, за которым он сорвался из своего уютного и продуманного мира. Дазай и думать не думает о том, что сейчас на самом деле перебирает в голове Чуя: там нет похоти, там разрушаются все его сомнения, и если бы Осаму не закатывал глаза от накрывающего все сильнее удовольствия, то мог бы заметить, как сейчас смотрят на него, видеть, как улыбаются из-за него. Может, и подозревает что-то такое, потому что шарит рукой по полу, хватая пальцы Чуи, которыми он упирается в поверхность, и пытается сжать их. Не просит наконец-то заполнить уже размягченное пространство внутри, словно этой пыткой хочет дать себе насладиться этими мгновениями. Накахара все же сам уже не в состоянии терпеть. Он не прикасался к себе, и перед глазами то и дело рябит. Убирая руку и прислушиваясь к чужому судорожному вздоху, он обмазывает собственный член маслом, чуть стискивая зубы и устраивается, подтягивая Дазая за ноги. Он только склоняется над ним, оглаживая выступающие кости таза, и Осаму тянется рукой к его щеке, легко касаясь и выдавая тем самым свою дрожь.  – Где все твои едкие комментарии? – Чуе и правда интересно, вжимает свою руку ему в грудь, а мужчина под ним лишь мотает головой, как-то обреченно прикрывая глаза и судорожно вдыхая, ощущая, как в него, раздвигая все же напряженные складки, проталкивается головка члена. Он смеется про себя, думая о том, что представляет это, будто наблюдая со стороны, и уверен, что в этот раз его фантазия никуда не годится, потому что наяву это куда сильнее сносит крышу.  Чуя заставляет его чуть сильнее развести ноги, он не толкается сразу целиком, хотя была у него такая мысль, ведь на самом деле эта пиздоболина заслужила, однако Дазай, сам тянется, обхватывая его ягодицы и заставляя проскальзывать глубже, чтобы эти новые ощущения долбанули по нему со всей дури. Накахара склоняется к нему, и Дазай пользуется шансом, проведя пальцами по его шее, задевая кожаный ремешок.  – Ты сломал все мои коварные планы, – шепчет он, когда их губы разъединяются перед очередным столкновением.  – Это все потому, что ты, мудак, вечно думаешь, что умнее всех.  Дазай хотел что-то выдать о том, что, мол, разве есть сомнения, но Чуя начинает толкаться сильнее, теперь он полностью в нем, и они оба могут разве что судорожно дышать, уже не пытаясь скрыть дрожь друг от друга, при этом то и дело соприкасаясь щеками, скулами, лбами, когда рты свободны и хватают разгоряченный воздух.  Сука, надо было давно позволить Чуе сделать это с собой! Когда прострелило от удовольствия, когда отступили неприятные ощущения – хочется стонать в голос, но грудная клетка дрожит, и страшно издать лишний звук. Дазай судорожно гладит своего ненаглядного лисенка по голове, просто не зная, куда деть руки – они все равно не слушаются; его удерживают под коленом и движутся быстрее, рывками, выбивая какие-то сломленные стоны, лижут ему губы, чмокают в нос и почему-то ржут. Может, Чуе смешно, как он рефлекторно жмурится – ведь щекотно. До Дазая только сейчас вдруг ярким взрывом дошло, что Накахара часто улыбается или даже смеется, когда они вот так, вдвоем, едины.  Член выскальзывает на миг, и Накахара возится, возвращая его на место.  – Блядь, ты в самом деле жутко упрямая задница, – без тени истинного недовольства ворчит он, а Дазая только изводит эта заминка, и он хватает Накахару за бедра, пытаясь самому управлять процессом движения.  – А ты не лодырничай, – как тут не поязвить? – Ты думаешь, я тебя тут ради чего держу?  – Паскуда.  Дазай смотрит на него одним глазом, а потом резко отталкивается от пола, заваливая Чую на спину, и по глазам того видит, что он сам не против. Член входит легче, и Дазай особо себя не жалеет, насаживаясь полностью, он жмурится, будто кот, наслаждаясь каждым быстрым движением внутри себя и тем, как Чуя то сжимает, то оглаживает его бедра, вдавливая пальцы в мягкую кожу. Им особо не надо подстраиваться друг под друга – всегда сходу ловят общий ритм, немного сбитый, но так даже острее крутит все внутри. Осаму упирается руками в футон и просто смотрит Чуе в глаза, умоляя про себя не отвлекаться ни на миг; он изучает в очередной раз черты его лица, и почему-то верит, что тот сейчас занят чем-то похожим; его член совсем не щадит простату, и Дазай сильнее впивается пальцами в простынь, так и разорвет совсем. Какая разница, если Осаму стремительно лишается разума, с той скоростью, с которой в него вбиваются. Больше одиночества в своей жизни он боялся спятить окончательно, а теперь добровольно готов пойти на это, потому что сойти с ума хочет именно таким способом – когда Накахара Чуя будет трахать его, а он путаться пальцами в его волосах и неистово вжиматься губами, заполняя свой рот чужой слюной.  В порыве он хватает Чую за руки и закидывает их ему за голову, вытягиваясь и прижимаясь к нему грудью. Сейчас они не отрывают глаз друг от друга, пусть их рты открыты и жаждут снова соединиться, но этот контакт глазами сейчас даже сильнее передает эмоции.  Не отворачивайся от меня никогда, пожалуйста!  Дазай смутно осознавал, когда все же стянул полностью с Чуи юката. Лишь на ощущениях помнил, как кончил, когда рука любовника сжимала их члены вместе. Накахара не упустил возможности вымазать его всего в своей собственной сперме, он язвит, победно хмыкает – еще бы он стал упускать такую возможность, но Дазай лишь смыкает крепко веки то и дело на все его слова и просто укладывает рядом с собой, просовывая колено меж его ног, чтобы притянуть ближе. Чуя, словно маленький ребенок, подкладывает ладони под щеку и довольно смотрит на него. Лишить Дазая речи – да, это никому прежде не удавалось. А тому просто не хочется ничего говорить. Он не растерял внезапно весь свой словарный запас, в конце концов – это все доведено до автоматизма, заложено природой, отработано годами, но все это сейчас не стоит ничего, каждый раз не стоит ничего, потому что такое молчание его – оно куда красноречивее. Уж ему ли не понимать. И Чуя ловит этот его посыл. Может, немного удивлен, может, даже гордится собой, что даже слишком его тянет улыбаться и даже смеяться, и Осаму невольно тянет руку к его щеке, оглаживая аккуратно фалангами согнутых пальцев.  Он некоторое время все смотрит на Чую, а потом тянется к его шее.  – Что ты делаешь?  – Хочу снять. Не вижу смысла.  – А мне вдруг понравилось. Надо только немного довести до ума.  Дазай даже не скрывает своего удивления. Но Чуя закрывает тему.  – Все это охуеть как прекрасно, но пора подыматься. Скоро явится Хориэ-сан, если ты не забыл.  – Вставать – не хочу вставать! – Дазай капризничает и считает, что ему можно, он вытягивается во весь свой рост, и от него не ускользает, что Чуя откровенно таращится на тело, которое только вот полчаса назад так сладострастно имел. Все твое, что так смотришь? Дазай довольно прогибается в спине, хотя и ощущает, что скоро ему будет не так радостно, уже чувствует, но все равно тянется, разминая мышцы. – Ты разбудил меня. Я бы еще долго мог валяться.  – Сам виноват, что сидишь до глубокой ночи, – Чуя садится, упираясь рукой в футон и не удерживает себя от того, чтобы не положить руку на бедро Осаму, на котором уже сильнее заметны синяки – следы пальцев.  – Ночью больше вдохновения. Не знаю, почему. Черт, меня бесит, что Хориэ таскается ко мне сюда, контролирует меня. Делать ему нечего? Опять жарой все затягивает, пощадил бы уж себя, из Токио ехать… А ты прям весь завелся из-за этого приезда.  – До жути желаю увидеть его настоящую морду лица, – Чуя сам спать хочет, зевает и крутит головой разминая шею, им бы обоим сейчас в баню отправиться, но лень точит тело, прибивает к уютному футону.  – Боюсь, она сильно вытянется, когда он узреет, что кто-то посторонний видит, как он тут увивается вокруг меня. Ты скажешь, что ты его большой поклонник, это же так важно любому автору!  – Трахал я в зад этого автора.  – Ах ты, – Дазай принимает шпильку и все еж заставляет себя подняться, – но не рассказывай ему про это подробностей, а то еще попросит в новой главе описать ощущения.  – Будто тебя подобное смущает, – Чуя занимает собой освободившееся пространство, распластавшись на животе, но даже расслабиться не успевает, как получает неслабый шлепок по заднице.  – Охуел совсем?! – он тут же подскакивает, собираясь кое-кому вдарить с ноги прямо по яйцам.  – Ну, должен же был я хоть как-то задействовать в это утро твой зад, а он так напрашивался…  – Выебу в следующий раз не членом, а палкой с гвоздями.  – Ты ж моя рыжая радость!  – О, захлопнись!  – Куда поперся в коридор, пидор хренов, оденься, тут у меня неразвращенные еще почти дети ходят! – Дазай швыряет Чуе вслед юката, хватает свое и мчится следом за ним.