Σχίσιμο (Схисимо)

Только и успевает, что нащупать в кармане набор отмычек и вытащить их на свет белый, чтобы разглядеть получше, осознавая, что в этот раз от них толку не будет, как вдруг слышит сбоку голос:  – Ты же, чморилоидина, не думаешь, что я совсем лох конченный, и ты так легко сможешь попасть за эту дверь?  Осаму поворачивает голову, уставившись на хозяина квартиры, в которую в самом деле подумывал пробраться, просто из-за того, что его жутко ломало ожидать возле двери. Он и не предполагал вовсе, что Чуя куда-то может слинять, по его версии он должен был пускать слюни на подушку, а он, оказалось, где-то шляется. Ну, одним переживанием меньше – он хоть и выглядел бледнее обычного, но, видимо, уже более-менее отошел от утреннего происшествия. Дома успел придать себе вид божеский и переодеться, а потом, судя по пакетам, рванул в магазин. Дазай, когда становился свидетелем подобных бытовых моментов относительно своего напарника, всегда ощущал, как он выпадает из реальности, это ему как бы напоминало о том, что помимо всяких разборок на кладбище и кровавых заданий босса есть и обычная жизнь. Рутинная, но привлекательная для тех, кто никогда в это не окунался. Ему порой было сложно сопоставить в своей голове такие обыденные вещи, как Чуя в легкой красно-черной клетчатой рубашке, что чуть скрывала его бедра, с пакетами с какими-то покупками, и то, как Дазай сам чуть больше часа назад довольно садистскими методами изображал из себя дантиста, что тоненькой иглой удаляет нерв. Только Осаму орудовал несколько иначе. И дело было не в нервах зубных и не во врачах вообще. На его руках, возможно, все еще остались где-то плохо смытые следы крови, он не брезговал, просто быстро переставал придавать этому значение. И все же трет зачем-то руки о свой плащ. Жарковато в нем, октябрь не сказать, что льет солнцем, чаще всего пасмурно, но сегодня подозрительно солнечно, градусов так под двадцать два. Дазай почти наслаждается и удивляется сам себе. Он уже и забывает, что Чуя ждет его оправданий, но, боже, неужели ему в самом деле это надо? Он сужает глаза, глядя недовольно на Дазая, подходит ближе, беря один пакет поудобнее и прижимая к себе, а другой ставит рядом, вынимая из заднего кармана непримечательную белую карту, специально демонстративно помахав ею перед носом Дазая, и отпирает дверь, набрав еще и какой-то код.  – На кой черт ты поменял замок?  – Давно собирался. Заодно тебя побесить хотел.  – Если честно, я бы сделал проще: сломал бы его нахуй и все. Ты бы тоже тогда в квартиру не попал. Поехали бы ко мне.  – Не люблю у тебя бывать, – Чуя толкает ногой дверь, подхватывает второй пакет и проходит, тут же разуваясь. – Много пустого пространства, высокие потолки и холодное стекло. Даже спальни нормальной нет. Где работаешь, там и дрыхнешь.  – Зато лишние стены не давят, – он захлопывает за собой дверь и свет больше не проникает вовнутрь. В квартире темно, жалюзи плотно закрыты, видно лишь очертания мебели в большой комнате. Тишина.  Они почему-то замирают, так и не выйдя из гэнкана, хотя оба уже без обуви. Лишь слегка хрустят пакеты, которые Чуя так и не выпускает из рук. С чего такая заминка, непонятно, но в этом полумраке вдвоем становится как-то уютно, и тут Осаму вспоминает вообще зачем решил потревожить потрепанного с раннего утра напарника, но Чуя заговаривает раньше:  – Вижу, Мори пока не вынес тебе приговор, – он наклоняется, чтобы поставить свои покупки, а затем выпрямляется, проходя все же дальше и расстегивая по пути рубашку, под которой скрыта обычная черная футболка, рукава он закатывает. Интересно, что он заставил себя собраться и сходить за продуктами. Дазай бы сделал проще: послал бы курьера, он ленивая задница и вообще предпочитает, чтобы ему кто-нибудь прислуживал, это были не капризы, просто так было как-то привычнее и удобнее. А вот дома у Чуи приходилось самому за собой следить, Накахара не станет с ним возиться.  – Ну что ты, он же души во мне не чает! – Дазай едва справляется с порывом швырнуть свой плащ куда-нибудь, но Чуя за такое отпиздит его и вышвырнет за порог вместе с плащом. В этом месте приходится играть по чужим правилам, и он послушно убирает одежду в шкаф, задвигая створку. – Я выбил ему ценные показания, что помогут завершить дело, и…  – Сюда-то зачем приперся? – Чуя так спрашивает его, будто намеренно игнорирует, что как бы между ними что-то есть. Хотя Дазай знает, что это просто такая его манера, ничего не значащая.  – Я думал, ты спишь, – вместо четкого ответа произносит Дазай, проходя за ним вглубь комнаты, где Накахара зажигает по периметру помещения подсветку теплого лимонного цвета, а затем с помощью способности, которую посреди бела дня просто так обычно не использует на улице, переносит пакеты с покупками на стол, скрываясь вместе с ними за перегородкой, что отделяла кухонную зону от гостиной.  – Пытался. Но что-то не пошло. Какая-то хренотень начала мерещиться, – Чуя задумался, будто пытался вспомнить, что там такое ему виделось. – После душа легче стало. Выпил таблетку от башки. Подумал, что жрать тут нечего, решил прогуляться в магазин. Будешь что-то?  – Тебя.  Накахара пару секунд все еще смотрит на него, выглядывая в комнату, а потом мотает головой, ныряя обратно и вынимая из пакета чашки с едой для разогревания. Он внимательно разглядывает их и решает пожертвовать Дазаю ту, где лежит карри. Чуть щурясь, изучает на упаковке, при какой мощности и температуре нужно греть, и пихает в микроволновку.  Дазай может видеть лишь его спину и чуть растрепанные кудри, но он отворачивается, а то рука сама рефлекторно начинает сжиматься, желая мягкости. Совсем недавно эти же пальцы грубо и тоже с желанием, но иного рода, сжимали чужое запястье, выгибая руку под неестественным углом. Осаму теперь не может людские вопли, если честно. Единственное, что приемлет его душа, это крики Чуи, когда он движется внутри него, распирая своим членом. Сладостный звук. От него хочется вбиваться, врезаться, врастать телом еще сильнее. Нежнее или грубее – все зависит от настроения, но эффект один: Дазай сцеловывает его стоны, желая вколотить их в себя навечно. Он ведет рукой по своему бедру, касаясь паха, чуть сминает ткань брюк. Косится в сторону, слышит, как пищит микроволновка. Он же сказал, что к черту еду! Он готов разложить Чую прямо на диванчике, на котором пристроился, хотя не особо его любил, всегда казался каким-то неудобным, когда они на него заваливались, уж лучше просторная кровать в соседней комнате. А еще лучше – обычный футон, правда, тот водился только в его квартире, а Чуя из вредности не признавал его у себя дома. Вообще лисенок всегда больше кривлялся. Дазай себе на горе припомнил, когда они трахались последний раз у него дома, и это Чуя все подначивал его повторить.  Повторить. Этих повторить могло бы и не быть. Ему снова сжимает ребра тот страх, что он испытал на кладбище, пока Чуя задыхался. Ощущение, будто на плечи что-то начинает давить, сгибать его, а потом грубо швыряет на пол, шепча непонятные слова чужим незнакомым голосом, от которого мурашки по телу. Сложно это сбросить с себя, и Осаму всеми силами пытается выбить все эти взбаламутившие его глупости тем, что Чуя жив, что он по-прежнему сможет прикасаться к нему, не отпускать. Осаму уже как бы и не в комнате, насильно потонувший в образах и ощущениях, что дарит чужое нагое тело, когда ему тащат нечто вкусно пахнущее и суют палочки в руку.  – Вид у тебя дрянь, – Чуя возвращается назад и тоже ставит что-то в микроволновку уже для себя.  – А попить? – Дазай внимательно изучает рисинки, политые соусом. Чуя мог бы и сам что-то приготовить, но, видать, не так хорошо он себя чувствовал, чтобы утруждаться. Но Дазай не жалуется. Даже когда в него едва не прилетает бутылка с чаем.  Он ест медленно, немного ссутулился, о чем-то задумался, таращась на прозрачный стеклянный столик. У него где-то на подкорке возникают мысли подразнить Чую и поставить свою чашку на запретный для этого предмет, но тогда его точно четвертуют. Чуя мог позволить устроить ему в этом доме бардак только в случае, если Дазай стаскивал с него одежду и заваливал на первую попавшуюся плоскую поверхность, снося все то, что мешается. Накахара явно сейчас не думает о том, как Дазай лишь пальцами мог бы заставить его изгибаться, прося еще, он садится на небольшую кушетку без спинки напротив со своей порцией чего-то, похожего на собу с овощами, втягивает в себя лапшу, чуть придерживая ее палочками, а потом все же смотрит на своего гостя.  – Не люблю, когда ты притихший такой, Осаму.  – Мыслительный процесс. Я не договорил. Я почти выпросил у Мори нечто вроде отпуска.  – Да ладно? А ты точно его не убил? Может, тебя вся мафия уже ищет? – Чуя невольно тянется за своим телефоном, но его после миссии никто не смеет беспокоить. – Отпуск? Тебе? После того, как ты пытался послать его нахуй с его приказами? Кажется, угарный газ долбанул по мне сильнее, чем я думал.  – Если прокатит, то ты тоже сможешь воспользоваться плодами моего унижения перед боссом. Я выбил ему важные сведения, продумал план. А дальше дело за ним и удачей.  Чуя так и застывает возле рта палочками с подцепленным куском морковки, нарезанной соломкой. Он облизывает губы и уже после отправляет ее в рот.  – Так хочу уехать куда-нибудь подальше, – добавляет Дазай и уже жует активнее.  Накахара лишь кивает, он словно слегка ошарашен. Ничего не говорит, просто ест, бегая глазами по полу. Ну да, Дазай и сам не особо верит в такую возможность краткой свободы, только он немного не договаривает Чуе о своих планах. А тот больше не дает никаких комментариев, что немного странно. Дазай вообще подмечает у него легкую заторможенность, немного это беспокоит, но лучше не заморачиваться. Чуя крепче его самого.  – Уже можно начинать паковать вещи, чего тянуть? – нарушает тишину Дазай, поднимаясь с места и собираясь найти в холодильнике Чуи что-нибудь интересное, чтобы запить все, а то горьковатый чай как-то не катит. Он ставит тарелку на стол и тянет свои лапы в холодильник, ожидая, что его сейчас одернут, но Накахара молчит, и Осаму даже оборачивается.  Он все еще ест. Сидит, притихший, тщательно пережевывает. Ощутив на себе взгляд, разворачивается.  – Паковать? Не рано ли? А какие идеи?  – Где твой энтузиазм? Ты таким голосом спрашиваешь, будто помрешь сейчас, – Осаму не нашел ничего для себя путного в холодильнике, поэтому набрал просто воды из крана и сделал несколько глотков, вернувшись к остаткам риса.  – Утро было так себе. Да и как-то не верится, – он зачем-то снова лезет в задний карман за своим телефоном, что-то там изучает, замерев рукой с палочками над чашкой, а потом все же, будто вспомнив, отправляет в рот зажатую между ними лапшу. Он быстро доедает, а затем тут же ломает хрупкие магазинные палочки, зашвыривая все в мусорную корзину, хватает свою бутылку с чаем и, делая большие глотки, смотрит в окно, подняв жалюзи и чуть щурясь от солнечных лучей.  – Я сегодня все думал, что мог дать повод Мори списать меня со счетов, – вдруг говорит Дазай довольно будничным тоном, что Чуя не сразу реагирует, глядя на что-то вдалеке за окном, потом уже оборачивается, отнимая горлышко бутылки от губ. – Не сказать, что переживал, но как-то было неуютно. А сейчас думаю, чего я боялся? Надо было дать ему повод разочароваться во мне.  – Он бы грохнул тебя и все, балбес, – Чуя закрывает бутылку и убирает в холодильник.  – Не думаю, – мотает головой Дазай, он тоже сбрасывает одноразовую посуду в мусорку и делает вторую попытку нарыть что-то в холодильнике Чуи, тут смотрит на него мрачно, но возражений вслух не озвучивает. В итоге из недр выуживается какой-то холодный кофейный напиток, и Осаму, оторвав трубочку, вставляет ее, потягивая содержимое своей находки. Красотень! Он смотрит на упаковку – раньше подобное не брал. Сладенько. На вкус немного отдает ванилью, но не приторно. – Хотя согласен, думать, что он так легко бы от меня отвязался – тоже неразумно. Вообще это все из-за тебя, Чуя, – Дазай тянет ногу, чтобы пнуть его слегка по колену, но тот просто отступает дальше, не собираясь устраивать мелкие разборки, видимо, все же устал, но особо не показывал этого.  – Не первый раз уже это слышу – похер, если честно.  – Ты напугал меня сегодня, – вообще-то он должен был хорошо нажраться, чтобы выдать подобную фразу, но она сама с языка слетела, словно очень давно просилась, и тут уже цепляться ей было не за что, будто что-то драло ее. – Это ощущение… Похоже на панический страх или что-то такое, но нет – хуже. Сродни скорби, что ли. Не знаю, как с таким живут.  – Дазай, ты уверен, что твоя способность работает нормально? По-моему, ты тоже слегка траванулся на кладбище. Причем еще раньше. То тебе мерещатся призраки, то хрень всякую тут несешь. Что-то раньше ты не особо пугался, а от «порчи» эффект куда более впечатляющим. Ты еще после обнуления смеешь ржать и нести какую-нибудь ахинею вместо того, чтобы нормально помочь. Избавь меня от этого бреда. Если хочешь, можешь остаться, я хочу отдохнуть. Об остальном потом поговорим.  – Ну, Чуя! – голос звучит немного капризно, но Осаму в самом деле обидно, что на него так реагируют! Не умеет он душу изливать, но мог бы хотя бы за одну попытку похвалить, а не сваливать.  Тот недовольно оборачивается, и Дазаю кажется, что на щеках юноши он замечает легкие разводы нежно-розового закатного цвета. Чуя выглядит недовольным, но не это важно. Кажется, он немного смущен. Вообще-то своими словами Дазай не предполагал произвести какой-то особый эффект, на него это давило изнутри, особенно с того момента, как они остались наедине, и хотелось высказаться, как бы все это странно ни звучало, а тут… Чуя просто решил поскорее от него удрать, чтобы не выдать своей реакции.  – Ты меня обижаешь! – решение поныть – так себе, но Дазай просто немного рад, что высказался ему, пусть и не обрушил все, что хотелось бы, но на первых порах и этого достаточно. – Я к тебе с душой…  – С душой? Обычно подобными методами ты кривляешься перед другими, чтобы создать о себе милое впечатление. Мерзко. Избавь меня от этого, – он просто пытается сбежать. Гасит подсветку и торопится в комнату, где расположена спальня, Дазай, естественно, успевает прошмыгнуть следом за ним.  – Но ты же знаешь, что в случае тебя это не так, – Осаму хватает его за руку. Аккуратно, не дергает на себя, просто сплетает пальцы, и Накахара замирает, хотя, возможно лишь по той простой причине, что больше идти некуда – дальше только кровать. – Знаешь, я просто на самом деле не хочу, чтобы подобные ситуации повторялись. Очень не хочу. Мне не нравится это.  – Это мне говорит человек, который вечно изводит меня своими суицидами, – да уж, не поспоришь, ему есть, к чему предъявлять претензии. – Не пойму, чем именно подобное происшествие могло навести тебя на такие размышления. Травиться газом мне, что ли, почаще.  – Какой же ты балбес, Чуя, – Осаму ведет пальцем по чокеру на его шее. – Приговоришь нас обоих.  – Ой, бля, не надо пафоса, – фыркает он, но тут же замирает, когда Осаму тянется к его шее: сначала просто трется носом, склонившись, а потом проводит сухими губами: пахнет каким-то сладким мылом, и Дазай думает о том, стоит ли дразнить Чую тем, что такой аромат то ли шампуня, то ли мыла больше подойдет девчонке, он напоминает какие-то недорогие, но вкусные конфеты, он даже представляет их разноцветные обертки из блестящей фольги. Нет, он не будет ему ничего говорить, а то Чуя из вредности пойдет и купит новый. Этот-то явно взял скорее без всякой задней мысли, а Дазай теперь оторваться не может. – Дазай, ты какой-то вообще странный, не думал все же к врачу сходить?  – Еще немного, и я в самом деле подумаю, что ты хочешь меня прогнать, – Дазай снова выпрямляется, тянет ближе за подбородок, целует лишь слегка, и вроде бы ничего такого, но выдержка внезапно ломается, и Осаму судорожно выдыхает ему в губы, не понимая, откуда опять эта дрожь внутри, будто сидевшая там часы, дни, года, наблюдая, как тысячи раз меняются день и ночь. Слишком странный день. Его сегодня ломает зверски, словно стеклянная крошка режет изнутри; Осаму дико хочет уехать к чертям, утащив Чую с собой, даже если он начнет отчаянно сопротивляться и попытается побить его.  Осаму чувствует, как тот колеблется по какой-то причине, но просто не обращает внимания, удерживая его одной рукой ближе к себе, а другой судорожно пытается стянуть со своей шеи галстук и расстегнуть пуговицы на рубашке, что выходит хреново.  – Не поможешь мне? – шепчет он ему на ухо, целуя в него же все так же легко, и Накахара, послушно, словно со смущением, тянет руки, подчиняясь просьбе. Он специально дергает за бинты, прекрасно зная, что Дазай не любит, когда он их начинает сдирать и обычно приказывает не трогать, но в этот раз лишь его зажатые внезапно движения могут выдать недовольство, но больше никаких препятствий. Чуя улавливает этот момент, стягивает с него рубашку, а галстук, толком не расслабленный, снимается через голову, из-за чего Дазай больно им получает по носу, ворчит, но по его груди медленно скользят ладони; он почти доволен, заполняясь внутри спокойствием, возможно, временным, пока он здесь, пока он в этой небольшой комнате, не один, его страшит мысль даже представлять себе момент, если бы он оплошал, если бы сейчас пришел сюда один, а хозяина бы не было. От таких размышлений Осаму невольно цепляется за плечи человека, что откидывает в сторону его бинты. Чуя прав, «порча» вела себя куда страшнее, она была внутри него, но с этим давно смирился, а тут… Дазай смущается глупо сам себя, прокручивая эти мысли в голове и утешаясь лишь тем, что он сейчас стягивает с Чуи футболку, тут же оглаживая его и оставляя слабые следы от зубов на коже, прижимаясь к груди щекой и специально прислушиваясь к тому, как бьется его сердце. Бьется, а не молчит. Дазай жмурит глаза, позволяя Чуе себя полностью раздеть, стянув окончательно и все бинты. Кончики пальцев его приятно, как и всегда, скользят по телу, это каждый раз так поразительно, что он так аккуратно и соблазнительно это делает, в этом есть что-то одновременно успокаивающее и возбуждающее. И все же в Чуе ощущается напряжение, не хочется этого замечать, хочется продолжать. Осаму обхватывает его руками за спину, прощупывая все косточки, словно пытается подражать ему в его тонких и легких движениях, а потом опускается перед ним, спуская с ног сначала брюки, а затем белье. Чуя не касается его, руки вздрагивают, пальцы, словно в легкой судороге, сгибаются, и он дергается, когда его тянут чуть ближе.  Осаму всего лишь целует его бедро, медленно, потираясь щекой, оглаживая руками ягодицы, поднимая время от времени глаза наверх. Чуя едва ощутимо касается его волос, грудная клетка тяжело вздымается, и Осаму тянет руку вверх, чтобы провести по ней ладонью.  – Ну, и чего ты там застрял? – у Накахары голос слегка подрагивает, словно они впервые оказались в столь интимной ситуации. Осаму вполне может и дальше делать вид, что ничего не замечает, но не в этот раз. Чуя часто с насмешкой принимает его внимание к себе, впрочем, тут сам виноват, но хочется хотя бы сейчас показать, что Дазай не такая эгоистичная скотина, коей чаще всего выступает.  Выпрямляясь, Осаму прижимает его на миг к себе, целуя в плечо, а потом обхватывает его щеки руками, глядя прямо в глаза. Его тянет уехать к морю, к воде. Йокогама прекрасна со своим заливом, но что-то в ней порой темное окутывает его и хочется на время оставить этот город, не зная, будет ли возможность вернуться снова.  – Ты не хочешь? – тихо спрашивает Дазай, опуская одну руку, кончиками пальцев он касается расслабленного члена, чуть оглаживая, тогда как его собственный задевает чувствительно участки желанного тела. Чуя цепляется за его руку, что все еще у его щеки, нервно выдыхает, будто даже злясь:  – Мне, если честно, все еще немного дурно, – он отводит глаза, но нисколько не пытается снять с себя чужие руки, Дазай пальцами рисует сейчас линии на его бедрах, а затем упирается в его лоб своим: так ближе – так сложнее убрать глаза. – Боюсь, от меня будет толку мало.  Это звучит с таким извиняющимся тоном, что Дазай ощущает себя каким-то монстром, которому обязательно необходимо угодить. Ну да, часто бывало, что Чуя говорил нет, но Осаму воспринимал это всего лишь как капризы, сдергивал его, где бы он там ни сидел или парил, ставил в удобную для себя позу, в зависимости от настроения, и имел. Но потом они всегда страстно лизались еще некоторое время, и это вроде как подсказывало, что Накахара не так уж был против.  – Тогда я не буду тебя особо мучить, – Осаму убирает в сторону его волосы и целует в щеку, подталкивая лечь на кровать и наваливаясь сверху.  Чуя чуть вздрагивает, ощущая под собой прохладное покрывало, дышит сбито, но руками обхватывает его за спину и прикрывает глаза, непроизвольно выгибаясь навстречу. Осаму целует его, возможно, даже довольный тем, что у него, как обычно, не пытаются отобрать инициативу, и вообще редко выпадает возможность испробовать такую податливость, хотя при этом все же Осаму ощущает, как его любовник давит ему на спину, заставляя прижаться бедрами сильнее. Чуя не сказал, что не хочет его. У него нет сил сейчас отдаться их привычному ритму, даже замедленному, но он желает ощущать Осаму близко к себе. Чтобы Чуя выдал что-то из того, что пластами копится у него на душе, надо постараться; сейчас, быть может, тоже там что-то откладывается, но оно же и испарится, потому что Дазаю искренне кажется, что, позволяя прижиматься к нему сейчас, Чуя таким образом хочет сказать больше, чем у него обычно получается.  Дазай сползает вниз, оставляя влажные поцелуи на теле. Он все еще ощущает этот странный сладковатый запах, дурманится им – он смешивается с запахом их тел, составляя какую-то странную комбинацию и страсти, и тщательно скрытой от любых посторонних глаз любви; ловит руку Чуи, целуя ладонь, и готов замурлыкать от того, что ему тут же начинают приятно перебирать волосы. Заставляя Чую чуть развести ноги, Осаму устраивается, спустившись на пол на колени, и чуть сжимает в руке член, оттягивая крайнюю плоть и беря головку в рот. Ему достаточно слышать судорожный вдох, чтобы увериться в том, что он ощущал минуты назад. Чуе так или иначе приятно, и он медленно ведет языком, покрывая красноватую и горячую плоть густой слюной и краем глаза наблюдая, как Чуя размеренно водит рукой по груди, другая же по-прежнему перебирает темные пряди волос, и Дазай даже не ждет подвоха, как бывает порой, когда его могут резко дернуть и заставить насадиться сразу по горло. Сейчас же не хочется резкости, все движения тягучие, вязкие, так же вязко-медленно, но капля за каплей из Дазая уходят дурные ощущения, что накинулись на него ранним утром. Он не хочет ни в чем видеть дурных знаков, вспоминать в деталях то, что ему мерещилось или виделось в реальности, что помогло вовремя найти Чую; не хочет думать о людях, что только и делают, что ебут ему мозг, не хочет душить себя в этот миг раз за разом безжалостными страхами – отпускает все это, сосредотачивая свой мир в рамках человека, чьим телом сейчас обладал. Он бы давно полностью вытеснил все лишнее наружу, но собственный характер не давал это сделать. Пройдет несколько часов, и развеется эта укачивающая сладость, и снова возьмется за то, о чем думал раньше, из-за чего переживал. Чуя все горячее становится от его ласк, его вздохи и полустоны греют, словно солнце, что сейчас окутывает осеннюю Йокогаму, но оно Дазаю нахрен не сдалось. От его лисенка исходит куда больше тепла, столь необходимого для утешения, будто его прежнее одиночество никогда и не заканчивалось.  Он чутко следит за каждой судорогой в теле своего партнера, позволяет себе его подразнить слегка, сам же едва касается своей каменной плоти, словно ему в кайф эта пытка, впрочем, примерно, так и есть. Дазай позволяет надавить себе головкой на горло, когда Чуя все же нетерпеливо вскидывает бедра, а затем Осаму глубоко вдыхает носом, вбирая все в себя, ощущая, как вяжет внизу, пока по его горлу стекает сперма. Накахара блаженно постанывает, когда сам касается себя, вдавливая пальцы в распаленную кожу. Он пытался привстать на локте, но туман кружит ему голову, и он проваливается в него окончательно, когда Дазай подбирается к нему, устраиваясь рядом и целует плечи и губы. Чуя млеет, но все же тянется к чужому набухшему члену, сжимая рукой, схватив ладонью за головку, немного грубо, просто зная, что у самого стукнутого исполнителя Портовой мафии от такого перед глазами собираются целые звездные скопления. Терпеть уже и так невозможно, и Чуе не надо много времени, чтобы довести до конечной точки. Все это время они даже не разъединяют губ, Чуя не открывает глаз, выказывая тем самым полное доверие, а Осаму просто нравится смотреть на него сквозь пелену собственного желания.  Сперма сгустками окропляет все еще давящие на член пальцы, и Осаму приподнимается, чуть наваливаясь своим телом на Чую, вдавливаясь в него бедрами, тот прижимает к его животу вымазанную руку, сдавленно стонет, тяжело выдыхая, вроде бы желая уже покоя, но и оттолкнуть от себя не может, прижимая за шею крепче. Ему не совсем связно что-то шепчут на ухо, о чем-то просят, и тот, послав все к ебучим чертям, соглашается, толком не понимая слов Дазая.  – Всегда бы ты был такой податливый, – не удается удержаться от подкола.  – Когда в следующий раз пойдешь закладывать демонам свою тушу, выбирай для этого угарный газ и зови меня. Возможно, у тебя будут шансы.  – Посмотрите-ка, лисенок язвит, – Дазай целует его в ямочку под нижней губой. Если честно, ему это не кажется смешным. Жизнь Чуи он ценит, что бы тот ни думал.  – Не угомонишься, выставлю из квартиры прямо в таком виде.  Осаму лишь фыркает ему в шею. Выставит. Чуя и без того был в несколько ослабленном состоянии, а тут его накрыло еще и оргазмом. После такого он вряд ли захочет совершать лишние телодвижения.  – Быстро дуй в ванную, – Чуя тычет ему пальцем в пресс, – не хочу, чтобы ты свежие простыни уделал.  – Ты сам вымазал меня!  – Двигай уже отсюда!  – А со мной?  Дазай не настаивает, когда от него отмахиваются. Он быстро чмокает его в согнутое колено, невольно думая о том, что пальцы так и сводит от желания касаться, но быстро все же ускакивает в ванную, правда, выглядывает оттуда на короткий миг, чтобы зашвырнуть в Чую влажное полотенце. Оно, холодное, приземляется ему прямо на живот, из-за чего Накахара сдавленно охает, ругает этого идиота, что сделал это специально, лениво обтирается. В такие моменты, когда каждый сантиметр тела лень отодрать от кровати, он боготворит свою способность, потому что разбрасываться полотенцем не хорошо, иначе к нему добавится что-то еще и эта груда начнет расти, лучше не запускать, а так можно было просто перенести его на ручку двери ванной комнаты. Едва это сделав, Чуя жмется щекой к подушке, думая, получится ли у него отрубиться раньше, прежде чем Дазай окажется снова рядом. Двояко: если он заснет, то этот ненормальный не станет его дергать, даст выспаться, если не уснет – полезет снова к нему, и Чуе, как бы трагично это для него не звучало, не захочется его оттолкнуть. Во всяком случае, сразу.  Привстать все равно приходится, потому что валяться поверх покрывала – как-то не очень. На улице тепло, но по коже все равно сквозит какой-то неприятный холодок. Дазай долго не возится в душе, и он даже удивлен тому, что застал Чую, скатывающим к краю кровати покрывало. Он поколебался немного, но так нагишом и забрался под одеяло, спрятался, что один волосы остались торчать. Обтерев насухо себя, Осаму забирается к нему, ожидая, что его сейчас из вредности могут погнать, но Чуя сам перекатывается ближе. Есть, конечно, подозрения, что тело Дазая всего лишь хотят использовать в качестве грелки, но он как-то не переживает по этому поводу, сам подтягивает его к себе за зад, и сам зарывается с головой в тепло. Столь редкое, забытое.  Кто бы мог подумать, что отдых в самом деле бывает полезным. Не сказать, что Дазаю прям так уж не хотелось выползать из кровати, когда он проснулся около пяти часов дня, получив сообщение на свой валяющийся на полу телефон, скорее, он просто некоторое время не знал, каким образом это сделать. Прогревшись, они во сне спихнули одеяло к ногам, но Чуя все равно оплел его всеми конечностями, и Осаму не был уверен, что его попытка выбраться не растревожит его любовника, но расчет был на то, что чуткость у него в такие вот глубокие сны, восстанавливающие потрепанный организм, ни к черту. Проверяя, как крепко он спит, Дазай водил пальцами по его волосам, зарываясь в них, что не вызвало никакого шевеления, и потом все же Осаму попытался подняться. У него была даже мысль подсунуть Чуе подушку вместо себя, но тот лишь повозился и завалился на другой бок сладко сопеть. Осаму еще поизучал его с минуту, отмечая для себя наиболее лакомые изгибы тела, но потом, дабы не дразнить себя, что приведет к тому, что он завалится обратно, укрыл его и отправился одеваться. Сверился со временем – даже не опоздает, если ничего не случится. В таких случаях он всегда старался быть бдительным.  Но в этот раз как-то обошлось. Чую он не предупреждал о том, что куда-то собирается, да и как-то к слову не пришлось, скорее всего, он уже проснется, когда Дазай вернется, явно будет озадачен, или же наоборот – порадуется, что его наконец-то оставили в покое и не пытаются лишний раз затрахать. Во всех смыслах.  Осаму вел машину на удивление очень аккуратно. Смотрел по сторонам, разглядывал привычные улицы, словно отмечая про себя, что все на своих местах. Он идеально знал город, это важно было для работы и просто для внутреннего спокойствия. Как всегда, привычно щемит внутри от видов Йокогамы. Непонятный трепет не имеет четких причин и всегда фоном растекается по телу, и только сейчас он задумывается, что с этим местом все слишком крепко переплелось, и нет четкой причины почему, но у него нет настроения искать ответы на все свои странности, и он паркуется немного дальше от места назначения встречи.  В парке Минато-но-Миеру Ока в это время, самое годное для прогулок, кажется, что народу не так много. Люди прогуливаются, выныривают из зарослей, бредя по дорожкам, вдоль которых растут цветы. Большинство, наверно, проводят время на обзорной площадке, откуда открывается захватывающий вид на Токийский залив, на мост, а здесь совсем тихо. Дазай сидит прямо на каменных ступенях, раскинув полы плаща, разглядывая виднеющийся прямо по курсу маяк Марин-тауэр. Интересная конструкция, но у него совершенно не ассоциируется с маяками. Видимо, Дазай их просто как-то иначе представляет, может, в более романтичном ключе: на берегу моря, волны которого бьются о скалы, на вершине которых высится уже немного потрепанный временем и погодой маяк, где кто-то в одиночестве следит за ним, хотя за много лет ни один корабль не проплыл мимо. Здесь же, в городской среде, подобное даже не всплывет в голове, но Дазай, пока ждет, развивает эту мысль, сам не понимает, почему вдруг ударился в сочинение историй, порой накатывало, но он всегда останавливал себя на полпути, не понимая, зачем тратит на подобное время, а сейчас уже не до этого: по извилистой дорожке к нему движется фигура в деловом костюме. Осаму не поднимается с места, но машет рукой, хотя уверен, его и без того уже заметили, но он в самом деле рад видеть того, кого тут ждал.  Анго едва ли снизойдет до того, чтобы сидеть с ним на пыльных ступенях, и вообще он не совсем понимает выбор места, но, несмотря на это, кажется, тоже рад встрече.  – Учти, Дазай-кун, у меня сегодня еще дела.  – О, я не сильно буду тебя грузить, – отмахивается он, откидываясь назад на локти и запрокидывая назад голову, дабы размять затекшие мышцы и вставить на место позвонки: у Чуи дебильные просто подушки на постели! До сих пор сводит все в области шеи. Он разворачивается затем, осматривая то, что было за его спиной. Руины, которые жадно оплели собой ползущие растения, выглядели какими-то загадочными сейчас в свете закатного солнца, пушистая зелень вокруг отдавала бронзой, и ярко-ярко на этом фоне смотрелась красная мельница.  – Ты знаешь, почему это место называют French Hill? – вдруг спрашивает Дазай, поднимаясь с места. Анго отвечает не сразу, удивлен его вопросом и вообще не поймет, к чему тот задан.  – В этих краях раньше обитали иностранцы, это известный факт, – отзывается он, не понимая, где подвох, и что его друг сейчас снова готов учудить.  Осаму кивает сам себе, взбирается по ступенькам выше, изучая развалины уже куда внимательнее, чем нервирует Анго, но тот молчит. Он проходит в останки какого-то помещения, где все выложено песочного цвета плиткой, изучает немного побитые стены, обходит нечто, что раньше служило лестницей, а затем приближается к информационным стендам, что расположены по периметру. Изучает информацию внимательно, то и дело хмурясь и тяжело дыша носом. Анго несколько раз пытается его позвать, бубня что-то о том, что Дазай очень заблуждается, если считает, что у него достаточно времени, но быстро с полной трагедий на лице осознает, что бесполезно сейчас взывать у чужой совести и просто подходит ближе, пытаясь понять, что так сильно могло заинтересовать. При этом разглядывает и его самого, отмечая отсутствие привычных бинтов на лице. Если он сейчас спросит, чего это он их размотал, то, быть может, и отвлечет молодого человека от созерцания стендов, но все равно молчит. Анго знает о его конфликте с Мори, знает об утренней операции на кладбище Кубояма, но вопросов не задает. И предположений не высказывает.  – Здесь везде написано, что тут находилось французское консульство, – Дазай, бредет от одного стенда к другому, тянется то и дело близко к ним, словно у него плохое зрение, что явно не подтверждается тем, что он все еще способен точно прицелиться и выстрелить.  – Это второе здание, – как бы между делом замечает Анго, желая, чтобы они поскорее разобрались с делами и свалили уже отсюда.  – Второе? – по голосу кажется, словно бы не переспрашивает, а просто пытается что-то вырыть из памяти, какие-то возможные знания об истории Йокогамы. – А первое?  – Насколько мне известно, то здание было ниже. И близко к водам залива и реке. Оно было разрушено во время Великого землетрясения Канто в 1923 году. Это, как я могу судить, отстроили позже. Но и оно со временем было разрушено, – Анго с фальшивым прискорбием изучает стены, что не кажутся столь одинокими лишь потому, что вокруг них разбили красивый сад. Осаму задирает голову, разглядывая снова деревья, мельницу. Подходит к ней ближе, изучая с приоткрытым ртом, что написано на стендах, прикрепленных к кованым решеткам, всматривается в старый план здания и кивает сам себе, но, к удивлению Анго, внезапно говорит совсем о другом:  – Ты же окажешь мне одну услугу, верно?  – Ты уже меня спросил об этом, когда звонил сегодня днем. Но толком ничего не объяснил, сказал: все при встрече. Дазай-кун, не тяни, я с трудом выбрал время для тебя, радуйся, могли бы вообще не свидеться. Это правда, что Мори-сан дал тебе возможность передохнуть?  – Не верится, верно? Вообще он странный какой-то сегодня был. Вроде и злился, и в то же время решил моим воспитанием заняться. Не могу все сообразить, чем насолил так, что удостоился такого внимания. Но я не вру и не шучу. Я собираюсь уехать.  – Куда?  Осаму не отвечает. Смотрит на мельницу, стоя совсем близко к ней, а потом ступает прочь, направляясь сразу к длинной искривленной лестнице. Спускался, он держась крепко за перила, Анго, сгорая от негодования и любопытства, плетется следом; Дазай то и дело тормозил прямо на лестнице, оглядывался, словно проводил какие-то расчеты в голове, никому не ведомые, из-за чего Сакагучи начал его уже пугаться. Он привык, что тот неадекватно может себя вести, но в этот раз это было слишком непривычно.  Они, так и не обмолвившись ни единым словом, что уже начинало раздражать Анго, спустились в нижнюю часть парка, и Осаму не пошел на выход сразу, а все осматривал окрестности.  – Так где, ты говорил, было старое здание консульства? Я хочу посмотреть  – Дазай, я слышал, тебя отключило во время утренней операции. Ты точно отошел? Я не совсем понимаю твоих вопросов, и то, как ты скачешь с темы на тему, меня напрягает.  – Нет, в этот раз, кажется, все нормально, – Дазай озирается, словно силится что-то вспомнить. И даже не беспокоится, по какой причине его охватил этот дух исследования. А вот Анго напрягается все больше: чего ему дались здания, которых давно уже нет?  – Давай ты с ума будешь сходить не здесь. Я могу, знаешь ли, подумать, что твое дело ко мне, не такое важное, и уеду! Слышишь?  – Анго, давай найдем, – просит Дазай, глядя на него во все глаза, из-за чего Сакагучи хочет удрать от него подальше, ну или хотя бы отойти на пару метров.  – Здесь все было разрушено в те дни, – черт, он не совсем не готов к урокам истории, тоже начинает оглядываться. Анго тоже прекрасно знает план Йокогамы, старые карты первой половины прошлого века тоже когда-то подробно изучал, особенно в период до и после войны, но еще более ранние, то, о чем спрашивает Дазай – тут сложнее. – Раньше тут было все по-другому. Набережная была куда меньше, сейчас так вообще все застроили, – он идет по направлению прочь из парка, а Дазай радостно следует за ним, ладно, лучше так, чем если бы он снова развлекал себя попыткой убиться нахрен. – Чего тебе далось вдруг какое-то консульство? – с вымученным вздохом спрашивает Анго, осматривая местность.  – Надо же мне отвлекаться на что-то помимо пыток, убийств и контрабанды, – Дазай внезапно смотрит на него растерянно и немного грустно, что сразу же озадачивает.Анго озирается, прикидывает что-то в голове, видя, как от него чего-то ждут. – Пойдем посмотрим ниже, – зовет он его в сторону проезжей части, Анго не то что прям заразился, но сам внезапностал ловить интерес и всеми силами пытается освежить знания в голове, хотя никак не возьмет в толк, почему Дазая это могло заинтересовать. И именно в этот момент. Впрочем, лучше даже не пытаться понять, что у него там в голове. Они сбегают вниз по лестнице, Анго, честно говоря, слабо надеется, что тут может быть какой-то памятный указатель или что-то в этом духе, знать бы, что место точное; Осаму тоже старательно оглядывается, пока не замечает нечто похожее на мемориальную табличку, к которой подходит ближе. Всматривается, но ни слова не произносит. Анго возникает рядом с ним. Надо же, угадали.  – Похоже, все, что осталось в качестве напоминания, – Анго вчитывается в надписи, все верно: этот медальон ранее украшал стену французского консульства, построенного здесь на 29 году эпохи Мэйдзи и разрушенного на 12 год эпохи Тайсё, что соответствовал 1923 году. – Ты когда-нибудь видел старые открытки?  – Да. В кабинете Мори-сана есть такие. Он хранит их зачем-то в столе. Но у меня никогда не было возможности их рассмотреть, – Дазай оглядывается назад, смотря с какой-то тоской на проезжую части и бетонные стены, что зажали собой воды канала. – Если изучать старые карты, то можно увидеть, что прежде тут был мост на тот берег, и воды реки не были так глубоко скрыты. А на противоположном берегу располагался Гранд Отель.  – Отель Новый Гранд? – уточняет Дазай, снова разглядывая медальон и местность вокруг. Тут шумно, мимо проходит дорога, по которой то и дело шуршат машины.  – Нет, его построили позже, взамен разрушенного, и место чуть сменилось. Если внимательно поизучать старые открытки и свериться с картами, можно увидеть разницу в протяженности суши: пространство расширили, там теперь парк, а раньше была вода и место для совершения променада, можно было любоваться водами залива в солнечный день.  – А ты неплохо знаешь историю, – Дазай огибает его и снова поднимается наверх, Сакагучи лишь вымученно закатывает глаза: он не рассчитывал носиться туда-сюда, впрочем, каждый раз встречаясь с Дазаем, он должен быть готов ко всему. Осаму, избрав себе путеводителем Марин-тауэр, движется по переходу, видя вдалеке современную пристройку к тому самому заново отстроенному после землетрясения отелю. Он замирает посреди пути, глядя в сторону блестящих расплавленным золотом вод. Вдалеке виднеется мост через залив, так хорошо ему знакомый и привычный, но у него хватает воображения представить, что некогда его не было здесь, а все было иначе. Внизу движутся машины, автобусы – огромный шумный город, такой привычный, только почему-то порой немного больно на него смотреть. Дазай перегибается немного через перекрытия, явно нервируя Анго, но он просто осматривается. Указатель: направо – Хонмоку, налево – парк Ямасита. Дазай множество раз был, одно из самых популярных мест Йокогамы. Что там сейчас говорил Анго о парке? Уже вылетело из головы, но что-то интересное. С чего-то охватывает привкус непонятной ностальгии, но даже она не может отдаваться такими волнами зверской боли. Это длится всего краткий миг, и Осаму кажется, что он снова видит какие-то призрачные тени, но это быстро проходит, и он переводит дух. Прислоняется спиной к ограде, да, лучше места поговорить он не нашел, но Анго уже тоже без разницы, лишь бы не нестись куда!  – Я взял билеты с вылетом завтра в 10:35 на Париж, – говорит Дазай, сжимая крепко железные поручни. – Вроде бы, – он достает телефон и ищет в почте сообщение с вложенной маршрутной квитанцией.  – Долго лететь, – зачем-то подмечает Анго. – Не проспи, из Йокогамы до Нариты не ближний свет.  – Да-да, – отмахивается Дазай. – Честно признаться, не особо вдохновляют меня двенадцать с лишним часов полета. Я вот и подумал: Анго, купи мне два билета на синкансэн до Аомори, а?  Дазай невинно улыбается, понимая, что только что видел, как ломается чужой мозг. Он коварно ухмыляется, отворачивается, смотрит на проезжую часть, на воды канала, на место, где раньше было здание французского консульства. Над водой сейчас пролегает высокая эстакада, извилисто уходящая вдаль. Противоречивые друг другу чувства разливаются внутри. Но он отвлекается, ожидая услышать взрыв негодования Анго, но тот просто настороженно спрашивает:  – Ты что-то задумал?  – Хочу свалить к чертям. Подальше от чужих приказов и опеки. Пока сюда ехал получил подтверждение тому, что могу хоть сейчас сорваться.  Они молчат. Дазай слушает шум машин, смотрит левее, смутно припоминает старые открытки Йокогамы еще до того, как стихия нещадно прошлась по ней, оставив разрушения и пепел. Дазай ощущает резкое желание вернуться в квартиру Чуи, снова полностью раздеться и забраться к нему под одеяло, притянув к себе, огладить всего с ног до головы, расцеловать – он явно одуреет от такого наплыва нежности и будет подозревать, что тупая ебучая мумия наконец-то совсем рехнулась. Будто это раньше было не так.  – Дазай-кун, ты уверен, что это кончится для тебя хорошо? Если ты сбежишь, если вы вдвоем сбежите, он будет в ярости, найдет тебя…  – Не поверю, что Мори-сан не подозревает меня в подобном. Сегодня мы кое о чем говорили… Иногда я думаю, что он знает столько всего, о чем я не в курсе. Но не потому, что мне не хватает ума. Я бы не хотел ничего знать. У меня никогда в жизни не было покоя, никаких желаний, кроме тех, что диктует мне воспаленный мозг: я смотрю сейчас вниз, и меня так и тянет перекинуть ногу, чтобы слететь вниз. Так заманчиво. Но в кои-то веки я задумываюсь о том, что это не то, чего я изначально желал. Усталость, она копится, а потом сводит с ума. И сейчас, с сегодняшнего дня, меня одолевает чувство, будто есть нечто, что я обязан сделать по неким причинам. Уехать отсюда. Скрыться. Уверен, он оценит, хоть я потом и замучаюсь с тем, чтобы искупить вину.  – Что-то я сомневаюсь, что Чуя-кун, а ведь его ты собираешься тащить с собой, разделит эту идею с тобой.  – Да, он скорее сам вздернет меня где-нибудь, но это я позволю ему попытаться сделать уже потом, когда поставлю перед фактом.  – То есть он не в курсе.  – Ну еще бы. Так что? Купишь мне билеты? Я знаю, что ты можешь сделать так, что списание средств не засветится.  – Я могу, Дазай-кун, – серьезно отвечает Анго, поправляя очки и вставая рядом с другом, опираясь локтями в ограждение. – Но не уверен, что ты избрал верный маршрут побега. Тебя, когда поймут, что ты надул всех с билетами в Париж, быстро вычислят.  – Прятаться надо в местах хорошо знакомых. К тому же я не собираюсь там торчать вечно. Просто… Сам не знаю. Уверен, что хотя бы несколько свободных дней, что мне в самом деле выделили, я хочу провести там.  – Не буду с тобой спорить. Ты всегда все просчитываешь и потом подстраиваешься по ходу. Когда ты хочешь отправиться?  – Тоже завтра. Чтобы после шести утра уехать уже со станции Токио.  – Я зарезервирую вам места, – Анго уже что-то быстро набирает на экране своего телефона.  – У тебя не будет проблем?  – У меня всегда с тобой проблемы.  – Я так мил, – хмыкает Осаму, прижимаясь подбородком к едва теплому железу, что нагрели его руки. А потом резко выпрямляется, оглядываясь на место, откуда они пришли. Парк толком-то из-за зелени не видать, но он там что-то упорно пытается рассмотреть, а затем вдруг выдает: – А в Яматэ сейчас красиво, верно? Что там было прежде? Ты знаешь?  Анго растерянно моргает, глядя на Дазая, который словно слепо смотрит куда-то вдаль. У него такой вид, что Сакагучи даже не пытается его одернуть, что-то переспросить, возмутиться. Лишний раз боится привлекать к себе внимание. Осаму чуть щурит глаза, забывая даже, что он тут не один. Его мало волнует собственное странное поведение, он даже готов отдаться в его власть, потому что там и плохо, и хорошо, и это все совокупность чего-то очень важного, пусть он со своим гениальным мозгом (на этой фразе Чуя скептически хмыкает где-то во сне) не способен сейчас осознать. Какая разница?  – Если тебя это так цепляет, поищи старые фотографии, – вздыхает Анго. – Я сам не особо все же в этом сведущ.  – Извини. Я не думал тебя дергать. Вообще не знаю, чего меня понесло. Утро дурное было. У тебя еще есть время? Давай пройдемся. А то не скоро свидимся, наверно. Я не успеваю попрощаться с Одасаку, оставляю на твое усмотрение, говорить ему или нет.  Анго кивает. Сразу и на предложение пройтись, хотя это вовсе не входило в его планы, и на слова насчет Оды.  Перейдя наконец на другую сторону дороги, они спускаются. Анго предлагает пройти к парку Ямасита, но Дазай мотает головой, и они просто движутся по не особо приметной улице, зато проходя мимо основания самого маяка, затем мимо отеля, отстроенного в качестве замены тому, что было безвозвратно разрушен, и Дазай интересуется, бывал ли Анго внутри, и тот без особой охоты отвечает положительно, говоря, что некоторые дела, касаемо Портовой мафии, приходилось проводить здесь, но подробностями не делится, да и Осаму не больно хочется. Анго по пути делает одно важное уточнение, о котором его друг пока так и не обмолвился, но оно висело в воздухе между ними, и рано или поздно его следовало озвучить. Конечно, Дазай должен был попросить от него замести следы. И Анго сделает это. Как всегда. На свой страх и риск. Прохожих особо нет, и они негромко обсуждают детали, но Дазай не испытывает тревоги по этому поводу. Ему приятно сейчас брести по тонущему в мягких сумерках городу, вечер с привкусом все еще теплой октябрьской ночи накатывает, а они так и бредут по улочке, встречая на пути магазинчики, итальянские рестораны, какие-то мелкие офисы. Дазай сам сворачивает, когда они упираются в небольшую парковую зону, Анго ворчит, что надо вернуться, они уже так прилично ушли от его машины, но все равно тащится следом, вздыхая и возмущаясь легкомысленности Осаму, хотя прекрасно знает, что все не так. Уж ему-то хорошо известно, с кем он имеет дело. Просто это вечное волнение! Куда от него денешься? Своих серьезных проблем хватает.  – Знаешь, если бы не мой род деятельности, я бы еще чаще гулял по городу пешком.  – Таская за собой хвост снайперов, что готовы всадить тебе пулю в затылок.  – Всегда появляются какие-то неудобства, но меня это не пугает.  – Балбес ты, Дазай. Глупо ничего не боятся.  – Я многого боюсь, – отзывается он, переходя дорогу, едва зажигается зеленый свет. – Я просто об этом не говорю никому. Пиздецки глупо, это когда ты говоришь кому-то о своих слабостях, зная, что это потом может сыграть вовсе не тебе на руку. Терять что-то страшно, Анго. Это извечно будто бы пилит меня, и я только сейчас пытаюсь с этим совладать, когда внезапно стало невыносимо терпеть. Я же могу попробовать воспользоваться шансом?  – Выражайся конкретнее. Опять все пространно звучит.  Дазай не отвечает. Погружается в какие-то свои мысли надолго, давая таким образом передохнуть другу от своих чудачеств, хотя тот то и дело ожидает подвоха, но Дазай спокоен, правда, это явно внешне, учитывая его озвученную задумку, но выбор поведения отчасти верный, хотя слишком какой-то меланхоличный.  Они движутся вдоль Хонмачи-дори, перейдя дорогу к зданию Мемориального зала в честь открытия порта. Дазай задирает голову, изучая кирпичную постройку, в полумраке не так хорошо видать уже, но он все равно впивается в нее глазами, будто ищет что-то на ней, пока не врезается в кого-то из прохожих, будучи перехваченным и оттащенным в сторону Анго.  – Не распугивай людей на улице!  – Мемориальный зал, его же вроде давно построили, до землетрясения? – Осаму ведет себя так, будто вообще ничего не заметил.  – Одно из немногих зданий, что устояло тогда. Хотя пострадало сильно, сам понимаешь, напастей и после было выше крыши.  Дазай все еще рассматривает строение с таким видом, будто реально что-то втыкает в архитектуре, но его интерес не поддельный уж точно. Он чуть проходит дальше по улице замирая на полпути и таращась куда-то в сторону через дорогу. Анго сначала думает, что тот опять увидел что-то особо примечательное, но ни черта там нет, кроме какого-то ресторана французской кухни и магазинчика сети 7-Eleven. Анго какое-то время выжидает, едва успев шарахнуться в сторону от какого-то шального велосипедиста, на которого Дазай не обратил никакого внимания, а потом все же одергивает его.  – Эй, Дазай, нам бы пора поворачивать назад, чего задумался?  – Да просто. Вдруг подумал, что на шляпе этого слизняка, самое приличное, это его цепочка, в ней хоть какая-то, судя по виду, ценность имеется, остальное – сжечь и пепел развеять.  Кажется, он только что сломал мозг Анго окончательно. Тот силится сообразить, о чем вообще идет речь, быстро все же сопоставляет понятия: «шляпа» и «слизняк», а потом уже вспоминает, что на той в самом деле была какая-то цепочка. Дазай оборачивается на него, понимая, что ляпнул что-то уж совсем выходящее за грани странности, хотя его это даже никак не смутило, но он все же произнес:  – Еще не поздно сделать вид, что я этого не говорил?  – Ты сегодня какие-то странные вещи несешь. Я бы на месте Мори хрен бы тебя куда отпустил, а проверил бы тебе голову. Ну или хотя бы дал тебе попить чего полезного. И я не про вискарь, что ты глушишь. Ладно, хватит, пора разворачиваться, и не спорь даже, а то сдам тебя.  Осаму не сопротивляется, правда еще с полминуты скользит глазами по окружающим зданиям, и идет за Анго, в машине которого они впоследствии обсудили последние детали, а потом Дазая даже подкинули до места, где он оставил свою, хотя Анго уже торопился. Осаму еще некоторое время стоял в темноте, сквозь расфокусированное зрение наблюдая расплывчатые огни города. Он мог бы еще некоторое время так стоять, если бы не ожил его телефон, куда пришло сообщение с гневным вопросом, где шляется некий гребаный пидор. Чуя просто сама вежливость. Пришлось садиться и ехать обратно, а то ж никакой милости потом от него не дождешься. Кладбище в Нэгиси, где похоронены иностранцы, в отличие того, что располагалось вблизи парка Мотомачи, едва ли могло похвастаться толпами любопытствующих посетителей; раскинувшееся совсем недалеко от станции Яматэ, оно не лежало на пути популярных маршрутов, и редкие туристы добирались до этой тихой и особо холмистой части Йокогамы. Свыше тысячи человек похоронено здесь, но менее двухсот надгробий из них имеют хоть какие-то обозначения. Над могилами тишину разрывает разве что птичье пение, но сейчас уже слишком поздно, и место выглядит даже слегка зловеще, но Мори едва ли пугает что-то подобное, и он бредет по ухоженной территории, мельком разглядывая аккуратные, чуть поросшие травой и полуразвалившиеся памятники, наслаждаясь небывалой умиротворенностью. Мори неплохо знает это место и сразу направляется в ту часть, где расположены в основном захоронения тех, кто не пережил трагедии 1923 года. Мужчина каждый раз вглядывается пристально в могилы, но в большинстве случаев имена, высеченные на камнях, незнакомы, некоторые из них совершенно ни о чем не говорят, где-то можно понять, что здесь покоятся супруги, тут чьи-то дети, военные, представители дипломатических служб, самые обычные граждане – подданные иных государств. Мори добредает до мемориальной таблички, указывающей на то, что здесь находится массовое захоронение жертв землетрясения. Неопознанные по тем или иным причинам, не обретшие свое отдельное место, они упокоились здесь все вместе, уже никогда не имея возможности спать в родных землях. Сложно сказать, могли ли здесь оказаться японцы. Постояв вблизи немного, Мори, прислушавшись, оглядывается, видя, как к нему приближается тень. Опаздывает. Мори крепче прижимает к себе сверток, что он взял с собой. Сакагучи  Анго выглядит немного запыхавшимся, а еще озадаченным. И ему явно невдомек, зачем его сюда позвали, но не подчиниться он не имел права, и сейчас явно недоволен собой, из-за того, что посмел опоздать, хоть это была и спонтанная встреча, не говоря уже о том, что официальности она никакой не несла. Мори оставил свою охрану в другом месте, а сюда дошел пешком, проникнув не через главный вход, который был заперт.  – Задержался, приношу свои извинения, – он тормозит на почтительном расстоянии от Мори и склоняется, не смея так сразу поднять голову.  – Не думал, что у тебя сегодня так много дел. Хотя в любом бы случае позвал встретиться.  – Немного странное место, – Анго, кажется, просто не удержался от комментария, но Мори это не смутило.  – Не скажу, что прям люблю здесь бывать, но зато сюда посторонние случайно точно не забредают. А мертвые не особо охотливы до того, чтобы вставать из могил, верно?  – Вы позвали меня за чем-то конкретным, Мори-сан? – проницательности тут особо много не надо, заметно, что Анго напряжен, но и внимателен. Его сложно чем-то смутить. Все еще не забывший врачебной практики Мори смотрит на него так, будто собирается поставить диагноз, но потом передумывает, словно ничего такого страшного не приметил. Или просто отложил срок неприятных известий.  – Хорошо, что ты тоже сразу готов приступить к делу, – Мори подбирается ближе к нему и все оглядывается на одинокие каменные плиты, – я хоть и хотел немного поболтать о сущности бытия, но день был трудным, хоть и плодотворным, так что ты прав: не будем тянуть. Как думаешь, что у меня с собой?  – Полагаю, что-то ценное.  – Слишком простой ответ, – хмыкает Мори. – Но, черт – прямо в точку. Я, правда, надеялся на конкретику, но да ладно уж. Это в самом деле нечто ценное. И я хочу, чтобы ты спрятал это на неопределенный период времени, – Мори вытягивает перед собой руки со свертком – Анго не отрывает от него взгляда, и ощущение, что она думает, будто там нечто опасное, взрывное, и как-то уже начинает опасаться за свою жизнь, но Мори свободно покачивает предмет в руках, хотя видно, что содержимое не особо легкое.  – И что же там?  – Рукопись.  – Рукопись? Ваша? – вопрос глупый, и Сакагучи поздно спохватывается, но босс Портовой мафии смеется, и как-то даже со смущением, и вроде бы уже не так волнительно все сдавливает внутри.  – Моя? Нет, меня на подобное не хватит. Эти листы, что я запаковал так тщательно вместе с Элис, правда она больше разводила художества, – и только сейчас Анго понимает, что это не какие-то причудливые узоры на упаковочной бумаге, а попытки изрисовать ее красками, – не мои плоды упорного труда. У меня совершенно нет склонности к написанию историй. К тому же, тут речь идет о даре в чистом виде.  – Эту вещь написал одаренный? – Анго хмурится, теперь уж точно настораживаясь еще больше, и как-то слишком сильно вдавливает пальцем очки себе в переносицу.  – Зависит от того, с какой стороны присмотреться к этому. Писатели сами по себе уже одаренные люди, не все, конечно, и есть те, кто лишь выдают себя за них. Но здесь… Способность дать полноценную жизнь своей безграничной фантазии, если та еще не успела закрепиться на бумаге. Восхитительный дар.  – И жуткий, – Анго говорит это полным серьезности голосом. – За подобными людьми нужен жесткий контроль. Тем более, как вы говорите, если у них крайне развитое воображение. Кто знает, что они могут натворить. Если вы захотите иметь этого человека в своих союзниках, то правительственные организации не будут просто наблюдать за этим со стороны, и это может стать большой проблемой…  – О, это более не стоит излишней тревожности, так как этот человек умер и едва ли может уже что-то подобное сотворить. Хотя ты прав. Если бы знать, как правильно подобным пользоваться… Не бояться этого, не мучиться… И сотворить нечто особенное… Но смысла нет об этом говорить. И мы уже не обратим ничего назад. И я не за этим пришел. Эта рукопись, не знаю, настанет ли час однажды кому-то еще показать ее, но пока что хочу убрать ее подальше ото всех. И уверен, ты найдешь способ сохранить ее и все ее грустные тайны.  Анго молча смотрит на нервирующий его все больше и больше с каждой минутой сверток и берет неуверенно в руки.  – У этого предмета много воспоминаний. Я не буду против, если ты решишься их узнать.  – Я… Я спрячу это. Как вы того хотите.  Мори отворачивается, делая вид, словно его никак не касается замешательство, которое он вызвал у человека, что сейчас крепко сжимал в руках переданную ему вещь. У босса мафии еще масса забот, надо вернуться в порт, есть целая куча поручений, к тому же надо решить, на кого перекинуть чужие обязанности.  Все это такая ерунда. И ощущается легкая грусть от того, что он решил расстаться с этими уже так хорошо изученными листами, но их хранить стоит не так, как это делает он своими силами. Анго лучше разберется. Мори косится на него. О чем тот сейчас думает? Смущен? Озадачен? Ошарашен? Еще глубже задумался о том, почему они встречаются в таком месте? Правда в нем нет на самом деле ничего такого, просто отголоски прошлого, мутного, уже едва различимого. Им особо не о чем говорить, и Мори не собирается более давать никаких пояснений, он отправляется прочь, но внезапно бросает один вопрос:  – А, как там Дазай-кун? Вы виделись сегодня?  – Мельком. Кажется, он собирается в отпуск, – тон голоса Сакагучи звучит так, будто он слегка ему завидует и бесится из-за этого.  – Я решил, что он имеет право немного развеется, хотя и не заслужил. Присмотришь за ним?  Мори покидает кладбище не видя того, как смотрят ему в спину, хотя отлично об этом догадывается. Он размышляет о ненаписанных историях, вспоминает мимолетно утренний разговор со своим строптивым исполнителем, и в самом деле соглашается с тем, что жизнь способна повернуть все куда интереснее, нежели это будет закреплено в книге.  Дазай долго курит в машине, припаркованной у дома Чуи, а потом еще и кашляет из-за того, что не привык так сильно дымить. Ему приходят сообщения, на которые он теперь может не отвечать, так как ему официально дали временную свободу. Кажется, окружающие просто не поверили в это, и решили, что это какая-то шутка, но вскоре до них дойдет, а потом они посмотрят представление на тему того, как сильно Дазай Осаму может испытывать терпение Мори-сана.  Чего он тут расселся, сам не знает, к тому же его ждут там наверху, и в самом деле хочется поскорее оказаться рядом, но у Осаму было ощущение, что ему просто немного надо еще побыть наедине с собой, словно необходимо было отыскать какую-то мысль, но он в итоге провалил и эту попытку, влил в себя горьковатый зеленый чай из бутылки и вышел из машины.  Чую Дазай застает уже выряженного в домашнее, слегка растрепанного, но он явно чувствует себя гораздо лучше. Выспался, слава тебе, господи, очухался. Дазай тоже ощущает себя неплохо. Накахара возится с чем-то на кухне, что-то там ворчит, пока его напарник, по совместительству любовник, возлюбленный и выносящая мозги любым действием сука, в задумчивости сидит прямо на полу возле диванчика, а затем застает врасплох вопросом:  – Ты шмотки свои уже сложил?  – Что?  – Я тебе еще раньше сказал, забыл? Шляпа давит на мозг, что тормозишь, кстати, где эта хрень? – он даже подскакивает, выходя в прихожую, чтобы отыскать ее.  – Не смей лапать! Что мне складывать? Ты ничего не говоришь, свалил еще куда-то… Совесть есть? – Чуя с кружкой чего-то горячего следует за ним, чтобы проследить, что гад Дазай не посмеет уделать его имущество, но тот лишь несколько раз щелкает пальцами по цепочке, что мирно болталась себе, а потом спрашивает:  – А книгу-то куда дел?  Чуя, делавший глоток, судя по всему, кофе, который, видать не особо брал его, раз он не боялся пить его на ночь, учитывая, что он и так отоспался, замер, не понимая его вопроса. Дазай и сам не понял, что спросил, поэтому лишь отмахивается и говорит совсем о другом.  – У нас билеты на завтра на синкансэн Хаябуса до Син-Аомори ранним утром со станции Токио. Что тебе еще надо знать? Так что у тебя еще есть время собрать шмотки. Учитывая, что ты отоспался, можешь не ложиться, все равно рано вставать, а я подремлю немного все же, – Дазай, выдав это, стягивает с себя пиджак, забрасывая его на вешалку, да промазывает, но не обращает внимания на то, что вещь падает, проходит обратно в комнату, заваливаясь на диван. Блядь, все же он неудобный.  – Почему туда? – Чуя спрашивает это спокойно, хотя Дазай ожидал явного повышения громкости его голоса.  – А ты против? – он не отрывает голову от поверхности дивана, смотрит в потолок. Ему нравится здесь эта желтая подсветка. У Чуи здесь уютно, он любит это место. Ему явно будет нерадостно его покинуть. Поэтому лучше молчать до последнего. От этого как-то сладко в груди. Он увезет его. Ощущение, будто собирается исполнить заветное желание.  – Нет, просто. Неожиданно, – Чуя делает еще один глоток, но вид у него такой загруженный, что – Дазай готов спорить – он даже вкуса своего кофе не ощущает. – Там, наверно, уже не так тепло.  – Самое то там сейчас.  – Бля, терпеть не могу такую спонтанность. Ты иначе не можешь, уебок? А твои вещи? Чего развалился?  – В машине. Заберу утром, когда поедем. Вызову такси, – он переворачивается на бок, впиваясь взглядом в Чую. Немного растерянный. Так и тянет к себе. – Иди сюда, лисенок.  Тот в показушном своем возмущении закатывает глаза, но все же приближается, садясь и позволяя обхватить себя за талию: Дазай словно в клубок сворачивается вокруг него, будто кобра, готовая охранять нечто ценное. Он его отпустит через пару минут. Просто немного времени. Совсем чуть-чуть, чтобы избавиться от чувства, что давит на него и не имеет названия. Они сидят так некоторое время, пока Чуя не начинает ворчать, что Осаму сам гнал его собираться, а теперь не пускает. Была бы его воля, так бы и замер вместе с ним, но Дазай все же уверенно приходит к выводу, что у него еще будет возможность, и он чуть отстраняется, даря временную свободу. Его треплют по волосам и встают. Чуя быстро допивает свой кофе и пытается сориентироваться, с чего начать.  Осаму не спит, наблюдает за ним одним глазом, размышляя о том, как сильно получит по башке, когда Накахара просечет, что изначально было задумано, и сюда они не вернутся. Во всяком случае, в ближайшее время. Но на самом деле самый сильный удар уже был нанесен. В самое сердце. Осаму понятия не имеет, когда именно это началось, но привкус у этого чувства застывший, длительный. С отголоском сладости и нестерпимой горечи, пропитанной солью морской воды и летним зноем, желанным легким бризом со стороны Токийского залива и сиянием зелени, в которой поют цикады, и какой-то завершенности длинной истории, созданной в больном сознании, обреченном на одиночество, с надеждой на то, что оно все же потушит свои искрящие угли.  Сон, вспыхнувший в реальности.