Σχίσιμο (Схисимо)

 Местечко явно было очень старенькое. И дело было не в его ветхости, просто тут словно бы застыло время в годах давно прошедших, еще оставшихся в чьей-то памяти, но постепенно испаряющихся. На стенах висели черно-белые фотографии людей, которых уже нет на свете: они улыбаются или выглядят немного смурными, мужчины и женщины, в традиционных одеждах или выряженные на европейский манер. Здесь развешаны газетные вырезки, словно кто-то хотел оставить на этих стенах хронологию последних десятилетий, прикрепляя сведения об актуальных событиях. Можно подойти ближе, вчитаться – здесь не только провинциальная пресса, тут и крупные издательства Токио, Осаки. Некоторым статьям так вообще уже лет по восемьдесят-девяносто, а то и больше; местами и не так просто прочесть – многие иероглифы уже с тех пор и не используются вовсе или упростились. Это важные для кого-то фрагменты истории – под стеклянными рамочками, дабы не испортить, не утратить. В этом есть что-то особенное, ценное. Играет старый магнитофон – кассетный, сейчас таких уже не найдешь. Звучит энка разных лет, затягивая еще больше в какое-то более ясное прошлое, эта музыка невольно давит на грудную клетку: может, это японцы только так на нее реагируют, типа национальное? Кто же разберет. Это сейчас не модно, но все еще живо. Особенно в таких местах.  Намеренно ли кто-то создал такой антураж? В нем теряешься и цепляешься сразу за все крючки, что торчат невидимо и коварно. А еще запах – он совсем какой-то далекий, уносящий сквозь дни, месяцы и сразу жизнь. Он смешивается с ароматом яблок, что были сложены горкой в огромной вазе. Местный сорт. Здесь, в префектуре Аомори, ими гордятся – какое еще японское яблоко может похвастаться подобной сочностью? Спелые плоды явно стоили недешево, но здесь – видно – лежали прям отборные, манили к себе, хотя бы даже просто подержать. Аромат – вещь коварная, отключает весь разум напрочь.  Дазай так и стоял возле этой вазы, пока не оглянулся, увидев, как Чуя, протискиваясь, усаживается за стол возле окна, ставя рядом с собой сумку, что таскал через плечо. Хозяин маленькой кафешки суетился возле того же столика, натирая его и без того чистый. Более посетителей тут не было, и им досталось самое удобное место в крохотном зале. Осаму не решается почему-то спросить, а можно ли взять яблоко, он даже согласен заплатить! И наличкой – здесь едва ли принимали что-то иное, но он, дивясь своей внезапной скромности, что выбралась, слегка расплющенная, из-под брюха его не смыкающей глаз беспардонности, пробирается к столику и садится напротив.  Пока хозяин все еще возится рядом, он молчит, даже особо на Чую не смотрит, а тот мрачнее тучи из-за того, что их график слегка сбился, и они, кажется, не доберутся до Аомори этим вечером. Мрачнее тучи – мрачнее самого Чуи были только эти самые тучи, дождевые, тяжелые такие, отголоски пришедшего с океана тайфуна, что так любят подпортить путешественникам настроение в осеннее время. С утра было еще ничего. Они сняли на пару суток домик вблизи озера Дзюсан, на которое именно Накахаре приспичило глянуть в рамках его ныне возникшей претензии: «раз ты меня затащил в такую даль!». Дазай не возражал. Это было даже лучше: чем глубже они забирались в самые провинциальные уголки, тем безопаснее он себя ощущал, хотя еще рано было беспокоиться о том, что Мори начнет его искать. Так что – пожалуйста, Чуя, куда хочешь, Дазай даже не посмеет вздохнуть против. А Накахара, впервые вырвавшийся на свободу, получал бешеное удовольствие от возможности составлять маршруты в кои-то веки не для того, чтобы обеспечить грузу безопасную переправку, к примеру. Но загвоздки случаются, и первая началась с погоды, но они об этом еще не знали, посчитав проблемой то, что хозяин домика сильно опоздал, и им пришлось задержаться, чтобы отдать ему ключи, из-за чего они вовремя не уехали на автобусе, а следующий был задержан из-за начавшегося ливня, убившего всю видимость на дорогах. Чуя ворчал, ругался, раздражался из-за того, как апатично на все реагировал Дазай, но поделать ничего не мог, даже со своей способностью: не бросит же он Дазая, правда же?..  В автобусе вроде бы угомонился, они успели сесть на ближайший поезд, чтобы добраться до Госёгавары, где бы сделали пересадку и к полуночи бы где-нибудь все же достигли Аомори. Дожди и ветер пока не думали стихать, хотя к ночи обещали даже небо ясное, но вот настроение при любом исходе едва ли прояснится. Исключительно у Чуи. Он словно предчувствовал, что этим дело не закончится. И вот – где-то на железнодорожных путях авария, и вся линия встала. На какой срок – черт его знает. И они встали. На небольшой станции Канаги, особо далеко не уехали. Чуя не проявлял сдержанность в этой ситуации – у него просто уже не было моральных сил возмущаться и переживать.  Дазай же чувствовал себя прекрасно. Его не заботил их маршрут, без разницы, где они могут застрять, даже в самой глуши. Важнее было, с кем он застревал, но об этом Накахаре не болтал, дабы не раздражать еще больше. А тот отчаянно начал составлять запасной план, можно было вполне доехать на машине, а дальше попытаться успеть все же на поезд другой линии, но с такси тут в такую дурную погоду было жутко сложно, из-за чего Чуя, житель огромного города, оказался в ступоре, а более желающих везти их в темноте в дождь не оказалось, и на этой ноте Дазай затащил его в это самое маленькое кафе, чтобы уж можно было просто где-то слегка передохнуть после выматывающей дороги. Перспектива перекусить явно немного понизила градус желания проклинать все, что попадется на глаза, и Чуя, кажется, просто старался уже не думать о том, что ночевать, похоже, придется прямо на станции. То ли смирился, то ли просто устал. Слегка пригрелся, успокоился – задумался. Наверно, строит новый план. Забавно за ним таким наблюдать, но Дазай это делает незаметно, чтобы не словить недовольный взгляд в ответ, а то Накахару больно бесило, когда на него начинали пялиться.  Дазай так осматривается – тут в самом деле куда уютнее, так что будут сидеть здесь, пока не пошлют прочь. Он хватает со стола какие-то рекламки – фестиваль яблок, до него еще неделя, не успеют. Слегка обидно.  – Здесь в основном рамен да карри подают, – Дазай изучает простенькое меню, но написано мелко, он оглядывается назад, читая надписи на стенах, пытаясь что-нибудь вкусное для себя вычленить. – Выбор не особо богатый.  – Без разницы, – Чуя тоже скользит глазами по стенам, хотя быстро понимает, что разнообразия им не видать. С другой стороны, и не скажешь, что за несколько дней поездки они привыкли к чему-то особенному, питаясь в основном как раз вот в таких самых простых местах, не заморачиваясь изысками. Особо Дазая развлекал в эти моменты тот факт, что сидящие вблизи них люди даже подумать не могли, что за личности тут примостились рядышком, что их обоих за все их деяния можно смело отправлять на казнь, но они с виду – просто обычные путешественники, что скачут с одного поезда на другой.  Дазаю прежде казалось, что он куда лучше знает эти края, но тут все так изменилось, что его не покидало чувство, будто он попал из одного мира в другой, и что-то где-то при этом неправильно переключилось. Это состояние озадачивало, но было приятно, дополняло его увлечение поездкой, пусть он и думал постоянно о том, что вскоре им придется удрать еще дальше, но пока была свобода, пока можно было, и так хотелось сейчас сидеть не напротив Чуи, который изучал газетные вырезки на стенах, а ближе к нему, сжимая его, но пока с этим придется повременить. Сука, бесит.  Прошлой ночью было блядски хорошо. Днем ранее они гуляли вдоль берега озера в гордом одиночестве, швыряя камешки и мелкие ветки в воду, молчали и целовались. Словно раньше так нельзя было. Может, в подсознании и сидел этот запрет, но по пути где-то потерялся, и Чуя не позволял оторваться от своих губ, даже если недалеко от них по дороге проезжала машина. Осаму улыбался, дивился, был жутко довольным, стискивал податливое тело в руках, и только тогда Накахара начинал ворчать, мол, можно и полегче, никто его у него не отберет. Дазай бы поспорил, но Чуя не поймет, поэтому не тратил на это время, желая сохранить это настроение до самой темноты. А в ней, такой уютной, Дазай позволил себе быть непривычно мягким. Даже если Чую это как-то смутило, он не стал придавать значения, цеплялся крепко ему в плечи, и Дазай целовал его запястья, отодвигая носом расстегнутые рукава рубашки. Чуе нравилось, когда он давал ему свободу, и он даже не понимал, что Дазай таким образом имел возможность просто любоваться им.  – Прекрати пялиться на меня.  – Я пока что не слышал запретов на то, чтобы кого-то разглядывать.  – Ты не разглядываешь. Ты думаешь, как бы нам снова потрахаться.  – Только не говори, что я всегда об этом думаю, давай без книжных штампов. К тому же это неправда. Что плохого в том, чтобы вспомнить приятные моменты?  – Единственное, что меня сейчас заботит – еда и сон, – вчерашний романтичный настрой Накахары был напрочь уничтожен капризами погоды. Как все шатко в этом мире, Дазай лишь хмыкает: он трагедии не видит, чувствует себя неплохо, и даже легкая усталость в теле не портит ему настроение. А когда ему приносят рамен, от которого пахнет мясом, а сверху аппетитно мелкими колечками красуется лучок, то ощущение голода становится главенствующим в организме. Энергию тоже надо откуда-то брать.  Чуя в свою тарелку смотрит не так радостно, вяло палочками отодвигает в сторону размякший лист нори, а потом косится в окно, так и не приступив к еде.  – Странно, что член Портовой мафии так страдает из-за мелких неудобств, – Дазай тянет из миски лапшу, словно собрался оценить ее длину, но потом быстро запихивает в рот, втягивая в себя со смачным хлюпом. У него аж сводит где-то под языком и в горле от удовольствия. Бульон вышел наваристым, и вообще ощущение, что это не еда из захудалой раменной, а нечто приготовленное заботливо дома.  – Меня не это волнует, – Чуя глянул на Дазая с таким видом, словно и не надеется, что этот мудак может что-то понять. – Не хочу терять время. Дни пройдут, и мы снова вернемся в Йокогаму, будто никуда и не выбирались. Хочу оторваться по полной, раз уж ты так постарался и выбил отпуск у босса, – Чуя все же принимается за еду. Запах из миски оказался сильнее его с утра слегка вытраханных нервов.  Дазай ничего не говорит. Жует, слушает старые песни, пронизанные нежной тоской по чему-то, что ушло навечно, и вспоминать даже больно, но более ничего не осталось. Последнее время его часто посещает такое настроение, но он уже не ищет тому причин. Разглядывает стопку газет на окошке, старенькие совсем, края – словно бахрома, но он все равно вытаскивает одну, зачем-то листает, отложив чуть подальше от себя, чтобы не забрызгать каплями бульона, что разлетаются, когда он втягивает в себя лапшу. На некоторых попадаются фотографии старых видов Токио, и он пристально вглядывается в них, пытаясь узнать что-то знакомое в улочках Гиндзы. Это местечко с годами стало еще более модным, но нынешний его антураж совсем иной.  – Зачем они хранят тут все это барахло? Столько пыли скапливается, а тут, между прочим, еду подают, – Чуя как-то не в восторге от окутавшей их атмосферы.  – Ты слишком современный, Чуя-кун, тебе не понять.  – Современный? Такое ощущение, что тебе лет так девяносто.  – Должен же я хоть что-то в этой жизни находить милым?  – Не выражайся только так среди подчиненных. Сразу вздернут.  Дазай лишь пожимает плечами. Он быстро вычерпывает ложечкой остатки бульона, а потом разворачивается на стуле.  – Одзии-сан, можно еще порцию?  – Сейчас будет!  – Ого, в тебе пробудился прожорливый монстр, – Чуя на самом деле не заметил, как и сам уже почти все доел, больше страдал и выебывался, Дазая хоть и подмывает ткнуть его в это, но он сдерживается. – Скажи, чтобы мне тоже принесли.  – А сам? Ой, посмотрите-ка! Хрен с тобой, лишь бы нам моем члене так скромно себя не вел.  – Заткни пасть, а?  – Новую порцию принесут – заткну.  Чуя ругается негромко, а потом встает с места, чтобы немного размяться. Дазай окидывает его взглядом, вытягивая ноги под столом, чтобы тоже немного потянуть мышцы.  – И все же, блядь, я не хочу ночевать на станции, – Чуя принялся рыться в кармане висящей на вешалке рядом куртки, выудив оттуда телефон. – Неужели нет приличного места переночевать?  – Ты еще в дороге убедился, что все забито.  – Да бля, тут же не курорт какой бешеный! И мероприятий особо нет. Как тут все вдруг застряли? Может, нас все же кто-нибудь подвезет? – он так вымученно смотрит на Дазая, наверное, чисто по привычке: мол, давай, ты же самый умный, придумай что-нибудь, гений долбаный, на кой черт вообще тогда ты мне сдался?  Ну да, Дазай мог бы придумать, но ему лень, и он не видит трагедии, и как следствие – необходимости. В таких случаях у него была целая куча подчиненных, и такие вещи можно было свалить на них, но сейчас приходится полагаться на самого себя, а это у Дазая не особо хорошо получалось. Ощущал себя какой-то тварью изнеженной, аж самому было удивительно, но как-то это изменить – ему что, заняться больше нечем?  Чуя с разочарованием смотрит на него, понимая, что взывать к мозгам Дазая бесполезно и поэтому все мольбы его устремляются к поискам в телефоне, что он негромко комментирует себе под нос, не затыкаясь даже в тот момент, когда рядом ставят новую миску с раменом.  – Прошу прощения, молодые люди, – внезапно дедуля, что обслуживал их, рискнул вмешаться, видимо, все же посчитав обоих парней за совершенно приличных, а не маньяков, работающих на какую-нибудь организацию, которая едва успевает стирать кровь с рук каждую ночь, – я мельком услышал, что вы ищете место для ночлега, могу вам подсказать одно.  Дазай, заранее догадавшись о том, зачем к ним решил обратиться этот дед, тут же перевел взгляд на Накахару, просто ради того, чтобы успеть уловить этот вспыхнувший надеждой взгляд. Смотрится это забавно, Осаму и не знает, зачем каждый раз пытается подмечать подобные детали, но никак не может отделаться от этой зародившийся в нем привычки, так и складывая все это в свою тайную коллекцию.  – Сгодится любое, если там есть более-менее приличный футон! – выпалил Чуя, притягивая тут же к себе ближе рамен и хватаясь за палочки, словно до этого не ел ничего.  – Мы с женой раньше тут недалеко держали рёкан, но вскоре на этом стали нести только убытки, больно много тут конкурентов в виде обычных гостиниц и апартаментов развелось. Да и место не такое шикарное, чтобы кто-то ехал специально – проезжие туристы, что направляются в сторону озера. Пусть мы больше не принимаем гостей, но свободное место у нас есть. Через полтора часа я закончу здесь работу, и, если вас не смущает компания стариков, могу вас взять с собой.  – Сколько это будет стоить? – практичный Чуя сейчас в любом случае готов отдать любые деньги, лишь бы ему дали растянуться на горизонтальной поверхности, ну и укрыли бы одеялком, чтобы было тепло и уютно.  – Ах, это, не надо ничего. У нас сейчас там уже не те условия, чтобы предоставлять вам услуги в полной мере. Дом пустой. Почему бы кого-то не приютить? Ради компании!  Дазай видит, как Чуя тут же настораживается. Они оба не привыкли к тому, чтобы люди вели себя с ними открыто, проявляли внимание и обычную доброту. Дедуля человек простой, даже не думает о том, что где-то может прятаться опасность, что нельзя всем доверять, и оба его поздних клиента считают, что доверие – штука сложная, но у них как-то нет выбора, да и подозревать всех и вся... Накахара косится на Дазая, пытаясь считать с его лица какие-то признаки того, что им категорически нельзя соглашаться, но Осаму лениво жует и рассматривает следующую жутко старенькую газету времен начала оккупации, где активно описывали каждый шаг генерала Макартура, едва тот прибыл в Йокогаму прямо в занятый американскими войсками Отель Новый Гранд, расположившись в номере 315.  – Мы согласны, – отзывается Чуя, так и не получив никакого сигнала к тому, что пора бросаться в окопы, а потом отступать, хотя это тема Дазая! Накахара при случае бы сразу бросился в атаку!  – Чудесно. Огата Минору к вашим услугам, – старик поклонился, будто это они ему оказывали эту самую услугу, а затем поспешил ко входу, потому что, сразившись с незакрывающимся зонтом и оставив его снаружи, зашел еще один одинокий посетитель, слегка смоченный дождем.  – Видишь, Чуя-кун. Не всегда надо суетиться. То, что предназначено, свалится и так, просто иногда заедает механизм, который должен столкнуть это с полки. Как в автоматах с напитками. Кстати! – Дазай встал с места и направился к одному такому, что стоял у дальней стенки кафешки, надеясь найти горячий кофейный напиток. Кофейных не было, но был горячий чай с молоком. Сойдет.  Осаму сразу же на месте делает глоток, глядя в окно: совсем стемнело, но дождь стихает, Дазаю немного жаль, так как было бы приятно засыпать под звук дождя. Он часто думал об этом несбыточном в его жизни моменте, сидя где-нибудь в машине и координируя действия своих подчиненных, выжидая момент, когда надо будет выбраться самому, потому что иначе дело не сделается, не говоря уже о перспективе словить пулю (насчет этого – проще потом словить кулак по башке от Чуи за то, что опять подставляется).  Огата-сан, обслужив клиента, быстро начинает наводить порядок, чтобы потом не задерживаться. Он протирает столики вблизи Дазая, который так и застрял у автомата, изучая очередную порцию старых фотографий. Эти совсем какие-то древние, судя по качеству. Молодые японки подметают дорожки возле храма. Фото раскрашенные, из-за этого выглядят какими-то нереальными, и Осаму долго вглядывается в девушек. Не особо видно, но камера все же смогла запечатлеть их эмоции, они смеются, о чем-то переговариваются, у одной даже бурное удивление на лице. Их давно уже нет на свете, но их настроение в этот день, в этот миг, Осаму легко считывает.  – Огата-сан, у вас тут столько старых снимков, газет. Это вы их собираете?  – Большая часть снимков – копии оригинальных с тех, что сделали мои предки, а начинал еще мой прапрадед Огата Кодзи, он приобрел у какого-то иностранца фотоаппарат, уж не знаю, сколько он отдал за него по тем временам, но зато в те давние дни он сделал очень много снимков Киото, Токио и Йокогамы. Тогда иностранцев в нашей стране стало куда больше, и они живо интересовались его снимками, он раскрашивал их сам, и жаль, что в коллекции у нас осталось их не так много. Последние годы мне удается выкупать кое-что, представляете, эм…  – Оба Ёдзо, – не моргнув, представился Осаму вымышленным именем.  – Представляете, Оба-сан, я даже ради этого в полной мере освоил интернет, и по старым каталогам, что четко вели мои покойные родные, смог кое-что найти на разных сайтах, где продают такие вот старинные снимки. Вот, взгляните сюда! Токио еще до того, как его яростно успела коснуться западная цивилизация. Цветение сакуры! А вот мое любимое! Фестивали в Асакусе! Смотрю на этих людей – поразительно так, ощущаю какую-то связь с ними через много лет.  – Газетные вырезки, вы их тоже рассортировали по периодам, – быстро подметил Дазай, подсвечивая себе фонариком телефона, чтобы лучше разглядеть.  – Да. Это была идея моего отца – добавить к снимкам статьи из старых газет, где бы описывались события тех дней.  – У вас тут почти музей, Огата-сан! Потрясающе! А Йокогама есть? Хотя я уже сам вижу. Надо же, заснеженный город. Снежный шторм в апреле? Какой это год? 1908? А вот заметка из газет! – Дазай с воодушевлением, которое в нем искренне всплывало только в моменты, когда в его руках оказывался Чуя, ну или он готовился убиться, пытался подсветить себе фонариком новостные сводки. – Надо же, снегопад в такое время, когда в цвету сакура. Даже работа порта была парализована. Кто бы мог подумать, что такое было. И поезда все встали.  – Прадед вместе с сыном, моим дедом, сделали много снимков Йокогамы, что особо было популярно. Они едва не погибли в ходе землетрясения 1923 года, а потом еще и снимали много город, точнее то, что от него осталось. У меня много материала на эту тему. Хотите взглянуть?  Дазай сначала хочет ответить согласием, но потом лишь как-то растерянно улыбается и зачем-то снова рассматривает занесенный снегом город, мотая головой. Он оборачивается – Чуя наблюдает за ними со своего места, он успокоился, как только узнал, что не придется провести ночь на вокзале, сидит себе.  – Боюсь вас отвлекать Огата-сан, – Дазай перемещается с места, разглядывая уже какие-то незнакомые виды Киото, где проходило празднование Дзидай-мацури. – Интересно лишь, как вы в итоге оказались так далеко от столицы.  – К сожалению, дом нашей семьи пострадал в ходе бомбардировки Токио в марте 1945 года, и к счастью, хотя бы для нас обошлось без жертв. Дед после принял решение убраться подальше от центра. С тех пор вот и обосновались в этих местах. Я родился уже здесь. А это кафе – маленький семейный бизнес. Обычно сын тут заправляет, а я помогаю, но он по делам в Аомори, так что я тут снова главный.  – Интересная у вас история семьи, Огата-сан.  – А вы, Оба-сан, сами не из этих мест?  Дазай лишь загадочно пожимает плечами, и Огата-сан быстро смекает, что лучше бы ему закончить поскорее дела, так как он и сам уже хочет поскорее домой. А Дазай, усевшись на стул, еще некоторое время задумчиво изучает снимки, размышляя о том, что его речь от волнения могла случайно его выдать, но ему казалось… Впрочем, с чего он вообще так взвинтил себя, изучая эту историю на стенах?  – Ты демонстрируешь подозрительное любопытство, отираясь вдоль стен, – появление Чуи не стало сюрпризом, Дазай слышал, как тот подошел. – Чем тебя так приклеили эти снимки?  – Да так… Разве не могу я увлечься чем-то помимо тебя и попытками убиться?  – Дазай, прекрати, – Чуя сразу же начинает возмущаться, когда тот пытается усадить его к себе на колени.  – Тебя что-то смущает? – хмыкает Осаму, позволяя ему все же вырываться.  – Да, меня смущает, что люди подумают, что я связался с каким-то уебком, от которого надо держаться подальше.  – Но я хорошо себя вел, с чего им так думать? – он искренне удивляется.  – Одни твои бинты чего стоят. Ладно хоть голову свою тупую перестал повязывать. Когда уже отправляемся?  – Думаю, вот-вот. Оплати пока счет, а то, смотрю, тебе скучно, вот и посыпались капризы.  Огата-сан явно был из той категории пожилых японцев, что были бодры духом и только начинали жить. Осаму не удивится, если дедуля дотянет с легкостью лет до ста, да еще и скакать при этом будет. Он довольно резво прибрался в зале, спровадил последнего клиента, успев с ним еще и поболтать – явно старый его знакомый, еще и умудрился помочь на кухне прибраться повару, и это все не заняло много времени.  – Надеюсь, доедем быстро, вроде дождик уже так не буянит, – Огата-сан усадил их сзади в свой старенький автомобиль и сам пристроился на водительском сиденье, нацепив очки и потертую кепочку. – Я позвонил жене, она уже начала готовить для вас комнату. Ничего ведь, что одну?  – Самое то! – довольно отозвался Дазай, видя, как сверкнули в потемках глаза Чуи, когда он их картинно закатил.  – У нас там хорошо, тихо, территория закрыта. Если хотите, можете даже подольше остаться.  – Нет необходимости, – тут же выпалил Чуя, у которого были свои планы, и он все же надеялся вернуться обратно в Аомори. Дазаю было все равно. Чуя сидел рядом с ним, как он того и хотел, и они были не на задании, вообще далеко от Йокогамы, хотя дух ее и здесь умудрился нагнать его, но – редкий случай – Осаму ощущал себя вполне расслабленным.  В пути он попытался разглядеть хоть какие-то виды провинциального местечка, но эта затея была провальной с самого начала, да и добираться долго не пришлось – машина вскоре затормозила возле ворот, что вели на территорию дома семьи Огата. Сам хозяин бодро выскочил наружу и тут же полез за багажом своих гостей, но Чуя, которого подобная учтивость явно заставила дико смутиться, все шустро перехватил у него, зато нашипел на Дазая за его нерасторопность. Схватил обе сумки и потащил сам. Маленькая злобная шляпка. Дазай отвлекся от него и осмотрелся, проходя на территорию. Судя по всему, это было некогда старое ныне перестроенное поместье. Основной дом смотрелся довольно массивно, хотя толком нельзя было его разглядеть; во дворе слабо горели фонари, небольшой садик сбоку наполнялся причудливыми тенями, и на миг Дазаю даже показалось, будто кто-то смотрит из этой гущи на него. Ощутив какой-то дурацкий страх, он мотнул головой, прогоняя наваждение. Ветер шуршал листвой, и звук этот больно походил на чьи-то разговоры, гул которых становился все сильнее, и Дазай сам не понял, что так пытался разглядеть в потемках, вслушаться… Ему просто внезапно показалось, что к нему кто-то обращается. Он, конечно, мысленно посмеялся над этим, к тому же подобными странностями, да еще и такими, которые явно можно было списать на усталость, его точно не проведешь, но все же в нем словно какое-то любопытство шевельнулось.  – В дом, в дом, быстрее в дом! – совсем маленькая закутанная в кимоно пожилая женщина, стоящая в дверях, бодро торопила их. – Нечего мокнуть. Опять простудишься, Минору-сан, будешь поливать все своими соплями и ворчать! Быстро в дом!  – Нечего завидовать моему здоровью, Нанако-сан! Все мои простуды проходят на следующий же день!  – Ага, благодаря мне! Мальчики, вы накормленные, я так полагаю? Я уже начала готовить офуро для вас, надо только немного подождать.  У Дазая в буквальном смысле голова закружилась от скорости ее вещания и бодрости. Тоже под стать своему мужу – два генератора энергии, что на любителя суицида действует наподобие яда, и довольно мощного! Дазай усмехнулся, но и не стал отвергать подобную мысль, пусть от нее и разило тупостью. С Чуей этой идеей делиться не стал, но заметил, что тот тоже слегка растерялся от такого гостеприимства. С другой стороны, все можно было трактовать проще. Если раньше здесь был рёкан, Огата-сан явно привыкла к гостям, может, даже соскучилась по ним, вот сейчас и вспомнила былые времена, заполучив себе сразу двух жертв. Дазай так сразу вспомнил все дурацкие страшные истории про гостиницы, даже перебрал в голове разного рода фольклор, но ничего такого красочного не отыскалось, и он решил, что не должна эта ночевка кончиться кровавыми разводами. К тому же место не казалось вовсе каким-то недобрым и мрачным, наоборот, видно было, что тут недавно делали ремонт, освежили все, но гостей более не принимали.  – Проходите, пожалуйста! – Нанако-сан приветливо поклонилась, впуская их под крышу наконец-то. Парни, оказавшись в полутемном помещении, слегка растерялись от просторов – дом в самом деле был очень большой; Нанако-сан включила свет поярче, и лампы зажглись на потолке, освещая блестящее от лака дерево. Они только и успевали вертеть головами, пытаясь одновременно с этим разуться; скинули свои влажные куртки (Чуя все возился, куда бы ему пристроить свою шляпу, но Нанако-сан выдрала ее у него из рук и сама куда-то утащила добычу), за ними следом вошел и Минору-сан.  – Как вы это все умудряетесь содержать, Огата-сан? – Дазай прошел чуть дальше – фусума все были распахнуты и комнаты, выложенные татами, проглядывались хорошо, где-то там в глубине горел свет. Здесь царила поистине традиционная обстановка.  – Нанако-сан тратит много сил, чего уж тут. Сейчас, конечно, чаще кого-то нанимаем, я уже не так силен в том, чтобы отремонтировать за раз все. Когда мы перестали принимать посетителей, то часть помещений просто закрыли, так попроще, меньше уборки. При этом обратите внимание, что все, что вы тут внизу видите, сохранилось еще с давних времен. Подобного рода поместье было построено тут одним из первых. У меня собраны фотографии, хотите глянуть? – он поманил их вдоль длинного коридора. – Я и здесь тоже везде развешивал копии оригинальных снимков. Сейчас включу свет поярче.  Дазай и так прекрасно видит все. Здесь был организован целый стенд, который сохранился еще со времен гостей. Множество старинных фотографий, подписанных как виды Цугару. Осаму пристально всматривается в деревенские домики, от которых сейчас и следа не осталось.  – Ничего так себе поместье, – Чуя, потеснив Дазая, вгляделся в большой черно-белый снимок, где виднелся массивной конструкции дом, окруженный деревьями, кадр был сделан со стороны какого-то водоема, отгороженного плотной стеной деревьев.  – Еще в конце XIX века местные знатные господа начали тут строить свои особняки. Их было немного, и в те времена было модно сочетать традиции с западными веяниями. Вот как раз вы видите на фото нечто подобное. А вот и наш домик, – Минору-сан указал на целую кучу снимков выше. – Можете брать в руки, этот все равно копии.  Дазай колеблется, но все же открепляет аккуратно один снимок, всматриваясь в строение. Никаких пометок нет, но указано время съемки – Канаги, 33 год Мэйдзи. Чуть хмурится, высчитывая – 1900 год, значит. Следующие снимки – тоже везде лишь указана дата, но, кажется, место одно и то же, только с разных ракурсов. Некоторые кадры вышли совсем неудачными, затемненными или вообще бракованными, однако их все тут собрали.  – Тут, конечно, много что перестраивалось и ремонтировалось, но большая часть все же сохранилась еще с того момента, когда он принадлежал другим хозяевам, – Нанако-сан тоже подключилась к их маленькой экскурсии. – Так-то ему уже, как можете видеть, больше ста лет. Местная достопримечательность почти. Я сама из этих мест родом, а моя прабабка, представляете, когда-то прислуживала прямо здесь, нянчилась с хозяйскими детьми. Бабушка тут тоже какое-то время провела с ней, а потом старые господа скончались, а дети их просто оставили поместье. За ним кое-как присматривали, чтобы уж совсем не развалилось, как еще не разобрали после войны на стройматериалы, ему-то чудом посчастливилось уцелеть, в отличие от большинства других особняков, что тут настроили, – она кивнула на фото, что привлекло внимание Чуи. – А потом явился тут папаша моего Минору-сана, весь такой напыщенный, как рассказывали! Вы бы его видели, сама важность! Он даже помирал почетно! – на этой фразу Минору-сан как-то недовольно крякнул. – Примчался сюда из столицы, порыскал со своей родней, не захотел почему-то жить в Аомори, да и выкупил потом эту развалюху, и как сложилась судьба – сынок его меня сюда позже привел, и я стала хозяйкой там, где прислуживали мои предки. Раньше в округе все было совсем иначе, это сейчас все застроено, а в те далекие времена и лес был ближе, и тишина стояла, хоть танка с нее пиши, мать моя еще даже помнит те времена, до сих пор что-то о них разглагольствует, а сейчас тут все современное, но я как-то стараюсь сохранять этот традиционный дух, да и постояльцам всегда нравилось: они прям так и говорили, что тут веет чем-то старинным и немного даже мистическим.  – Мистическим-то с чего? – Дазай посмеялся, конечно, но заново всмотрелся в снимки дома, ощущая, как сердце колотится быстрее: что тебе нужно – а ну притормози!  – Все старые дома хранят свои тайны, вы разве не знаете? О, это я могу вам много об этом поведать! Даже вот взгляните на снимки на соседнем стенде! Есть большая вероятность того, что где-то среди этих людей, сфотографированных в поместье в те далекие годы, есть моя прабабка. У нас не сохранилось фото или портретов того, как она выглядела в ранней молодости, а бабушка моя скончалась раньше, чем мы нашли именно эти снимки. Но мы с мамой каждый раз смотрим и представляем, что она в самом деле где-то здесь среди этих людей. Взгляните, тут не подписано, но по одежде можно определить, что эти девушки служанки.  – Кажется, они недурно проводили время, – хмыкнул Чуя, разглядывая снимок, на котором кучка девушек в кимоно с традиционными прическами дурачится во дворе, оказывается, в те времена тоже могли кривляться на камеру, и та, на удивление четко, запечатлела этот момент.  – Ну здесь были и светлые деньки. Как и везде, наверное. Однако даже во времена моего детства об этом доме многое болтали, ну, такого, про всяких онрё или что-то в этом духе. Хозяева у него были знатные люди, да, как бы, знаете, все мы равны, и беды не обходят стороной никого. Прабабка, да и бабуля моя – не особо они любили распространяться о тех, кто платил им за службу, говорили, что не их это дело, хотя никогда ничего и не отрицали. Так что даже я не могу сказать, что правда, а что нет. Прабабка еще жива была, когда мы сюда перебирались, и говорила, что сначала тут в самом деле было ей хорошо, а потом хотелось уйти, да она боялась потерять работу, потом и дочь сюда свою привела, чтобы та была под присмотром, но вскоре практически всех слуг распустили. Старая госпожа так вообще с ума, говорили, начала сходить, заявляла, что к ней покойники являются. Она еще до этого совсем вроде как слегла, когда с собой покончил один из ее оставшихся на тот момент сыновей, а потом так вообще спятила окончательно. Так и умерла во время одного из приступов истерики, сердце не выдержало. Я ко всему этому отношусь проще, считаю, что негативную атмосферу можно изгнать, было бы желание, и – разве не замечательно у нас тут? Чего скрывать – моя заслуга, столько сил потрачено.  Дазай ничего не ответил, лишь закивал. Он разглядывает снимки, где, как утверждает нынешняя хозяйка дома, может быть ее родственница. Тут на самом деле целая история неизвестный людей предстала глазам. Кучка детей. Качество ужасное, но можно разглядеть, что одеты они празднично. Никаких пометок, даже года, ничего нет. Затем, кажется, те же дети возле какого-то храма. Попадается на глаза раскрашенное фото – зимний пейзаж, видимо, выпал первый снег, что лежал еще нетронутым слоем на ветвях мощных деревьев; на мостике через ручей стоят две девушки в кимоно, которые кто-то старательно раскрасил яркими тонами, а между ними мальчик лет пяти схватился за поручень, покрытый снегом. Он смотрит куда-то вверх, в то время как девушки четко на того, кто их снимал. Дазай невольно отчаливает мыслями в свое детство. Пусть он и сам был родом из этих краев, но все это было незнакомым, так как он тут в сознательном возрасте особо и не жил, однако у него какое-то щемящее чувство, будто все это вокруг вовсе не чужое. Как это сопоставить с реальностью, с которой все эти ощущения не вязались, он понятия не имел, и боялся поддаться ошибочной трактовке того, что на него накатило, но в этом было что-то пусть и не приятное, но какое-то – словно он в чем-то простил сам себя.  – Эй, – Чуя пихает его в бок, привлекая внимание: их о чем-то спросили.  – Вы вроде бы парни уже взрослые, не хотите ли сакэ? – повторил свой вопрос Минору-сан. – Его делает один наш знакомый, ни у кого не получается такая замечательная яблочная нотка в аромате!  – Эм, – Дазай переглядывается с Чуей: по глазам видно, что не против, вон весь как светится, рад, что удалось решить проблему с ночлегом. На него сейчас смотришь – такой замечательный мальчик! Прям хочется грубо засосать его и даже отдаться ему, чего уж тут, Дазай находил для себя в этом особый кайф. – Мы не против.  – О, отлично!  – Так, отлично-то отлично! – Нанако-сан хлопнула в ладоши. – Но я вас сначала провожу в вашу комнату. К тому же офуро для вас готово, я еще не разучилась гостей принимать. Мы тут ложимся поздно, так что еще успеем. Всё – наверх!  Нанако-сан раздвинула фусума рядом пошире, позволив пройти уже непосредственно в жилую часть дома, где все было застелено татами, далее легкие перегородки разделяли огромное помещение еще на несколько, но их повели сразу в сторону, где виднелась – внезапно – лестница в европейском духе. Массивная, деревянная, с резными украшениями.  – Оригинальная? – сразу же догадался Дазай, хватаясь за перила.  – Еще бы! – отозвалась Нанако-сан, шедшая перед ними. Заметно было, что ей не так легко уже скакать по ней, но она не уменьшала скорости. – Очень много трудов ушло на то, чтобы сохранить изначальный облик дома.  – И вы не боялись тут принимать постояльцев?  – На что-то же надо было это все содержать. Я множество раз слышала ворчания матери о том, что надо было сдать этот дом властям Госёгавары, мол, пусть тут устроят музей, все-таки уникальная архитектура и прочее, но я прежде столько сил в него вложила. А абы кого мы тут не принимали, к тому же поместье удачно подходило для того, чтобы организовать тут подобие рёкана.  – Огата-сан, простите, за вопрос, но как вы определяли, можете ли вы заселить этого человека здесь или нет?  – Опыт, – ее нисколько не смутило то, что спросил Дазай. – Конечно, не сразу все пришло, но мы много лет принимали здесь гостей. Прекрасно научились читать, кто с какими намерениями появляется. У Минору-сана тоже глаз наметан, иначе бы не стал приглашать вас сюда, тем более за бесплатно-то, не такой уж он и жалостливый человек.  – С трудом верится, – внезапно оживился Чуя. – Люди могут провести тут всего ночь, и вы даже толком не перекинетесь с ними словом – неужели сделаете какие-то выводы?  – Ага, – она указывает им проходить дальше по коридору, при этом склоняясь в почтенном поклоне. – Прошу, здесь, если оглядитесь, больше уже европейского духа, нежели японского.  – А если ваши выводы окажутся ложными? – не унимается Чуя, в то время как Дазай осматривается, пытаясь понять, как можно было всего лишь подняться на этаж выше и оказаться в немного другом мире. Однако диссонанса нет. Тут уютно.  – Ну, об этом мы уже, вероятно не узнаем, – засмеялась Нанако-сан, приглашая их дальше в одну из комнату, – так как гости едва ли к нам вернутся. Дурные люди сюда не возвращаются.  – И вы даже не думаете, что с нами может быть что-то не так? – Чуя никак не мог принять такое видение вещей, но Дазай понимал прекрасно, чего он так дергается, учитывая тот факт, что эти честные люди в самом деле не подозревали, что впустили в дом двух мафиози, которые не так давно убивали людей. Естественно, Накахару начала мучить мысль о том, что его считали лучше, чем он есть, а то было ложью.  – А что с вами может быть не так? – Нанако-сан едва ли изобразила сейчас столь искреннее недоумение. – А, да, для начала! Обращу ваше внимание на то, что ранее тут были комнаты в европейском стиле, но это все не сохранилось, так что у нас все традиционно наверху, несмотря на остальной антураж. Проходите, все комнаты хорошо обустроены!  Они с Чуей снова переглянулись, удивляясь мысленно, в какое необычное место удалось так вот волей случая попасть. Комната выглядела простенько, но уютно; на бледно-зеленого цвета татами уже лежали разложенные футоны, стоял столик с чайными чашечками, по краям лежали дзабутоны, при этом комната не была лишена и современных атрибутов типа кондиционера и торчащих проводов для доступа в интернет, хотя, судя по сигналу телефона, беспроводной тут тоже хорошо ловил.  – Располагаемся! Юката для вас! Свеженькие, чистые, не стесняйтесь! И сразу в офуро отдыхать! Так, что еще? Если вдруг понадобится какая мелочь, не бойтесь обращаться. А потом спускайтесь вниз, будем вас угощать, Минору-сан, может, еще что интересное расскажет. Прошу!  Она поклонилась и вышла из комнаты.  Накахара скинул сумку с плеча на пол и прошел чуть вглубь помещения, осматриваясь. Он будто был немного растерян из-за такого потока информации, и в то же время ему все это было интересно, в кои-то веки он видел что-то иное, помимо убийств и перестрелок.  – Не могу не отметить, что условия тут в разы лучше, нежели в отеле, что я бронировал, – он так звучит, будто оправдывается.  – Видишь, Чуя-кун, все твои переживания были напрасны.  – Нам все равно завтра придется добираться до города. Но переночевать в старинном особняке – ты прав, судьба бывает благосклонной.  – Эта сука позже все равно возьмет свое, – Дазай развалился прямо на татами, глядя в потолок. – Но пока можно понаслаждаться.  Он так и замер, лежа на спине, и будто бы внимая чему-то невидимому. Даже не глянул в сторону Чуи, который быстренько переоделся и заявил, что отправляется ополоснуться и погреться. Дазай думал последовать сразу за ним, но так представил – его ведь сразу в таком месте потянет устроить разврат, и совесть ведь не дрогнет, но все-таки передумал. Лягут спать, вот тогда попробует до Чуи добраться, если их не вырубит прежде.  Может, все удачно на самом деле складывалось? Он до сих пор думал о рамене, которым он так чудесно поужинал, и вообще ужаснулся: неужели человеку так мало надо? Нет, ему лично надо было много, но на все это нужна энергия, а, значит, все равно все сводится к еде. Вот такая дурная и скучная философия, но это все, на что сейчас Дазай способен. Он мельком смотрит в свой телефон, где у него несколько сообщений от Мори в духе, как дела, дай знак, если ты все еще не повесился, и Осаму лишь посмеивается. Интересно, он уже в курсе, что за границу он не улетел, а шныряет по родной земле? Пока можно сильно не прятаться, но Осаму так хотелось.  Он лежит на боку, размышляя о том, как тут все было раньше, когда сзади, будто кто-то топчется, но он не реагирует, хотя удивлен, что Чуя так быстро вылез из офуро, уж он бы точно не стал пренебрегать возможностью понежиться немного в водичке, но далее – тишина, и Дазай все же переворачивается.  Никого. Дверь открыта, на стене в коридоре вроде как видна чья-то тень, но она тут же пропадает. И он с минуту просто таращится в пространство, а потом приподнимается на локте, вслушиваясь в шорохи. Все его мафиозные инстинкты оживают, но он тут же дает им отмашку – да ну, глупости. Однако заставляет себя встать и выглянуть. В коридоре пусто, а снизу доносится голос Нанако-сан.  Дазай молча вслушивается, между делом как бы отмечая про себя, что никто и не говорил, что в этом доме никого более нет, кроме этих двух стариков, но все же как-то… Он сдавливает себе переносицу, призывая к спокойствию, а потом подкрадывается к окну, желая оценить обстановку снаружи. Ни черта не видать, лишь блеклые очертания пристроек к дому. Дазай мог ошибаться, но они явно выглядели новее, чем основное строение. Вдалеке мигают огоньки в каком-то своем особом ритме, в ритме музыки, что звучала в кафе. Такой здесь был дух.  Внизу кто-то ходил. Вдоль стены, где, судя по всему, располагалась банная зона. Словно какие-то дети крались, или это тени так играли, Осаму так и не понял, но в итоге едва не выпрыгнул в окно, когда неожиданно постучали, а затем уже раздался голос Нанако-сан, спрашивающей, может ли она войти.  – Расположились? – она бодренько прошагала к низенькому шкафчику. – Прошу прощения, решила донести вам еще полотенца. Чтобы утром было все свежее.  – Огата-сан, вы говорили, что этот дом отдает чем-то таким мистическим, и все же: чем именно?  – Мистический – не совсем то слово, Оба-сан, правильно я вас запомнила? Я бы назвала его потусторонним, но не в привычном смысле, а… Мне всегда казалось, что тут будто что-то иное поселилось, пришедшее из неведомого… Ой, вы сейчас подумаете, что я спятившая старуха, но просто не знаю, как еще выразиться. Да, последние его годы при семье, что им изначально владела, тут были мрачными, но в остальном... Вы же видели снимки. Тут были и счастливые дни. Не спрашивайте, не знаю, как описать.  – Я понял. Просто у меня от него тоже какие-то странные чувства внутри.  – Поделюсь секретом, Оба-сан, бывали тут все же необъяснимые случаи. Расскажу вам. Вроде бы ничего такого, и вы подумаете, что мы тут все спятили, но – в общем слушайте! Лет так тридцать назад, когда мы тут уже обустроили рёкан, прибыл к нам один постоялец. Не знаю, как он о нас узнал, но специально смог дозвониться, забронировал себе номер. Где-то через недели полторы был уже у нас. Приятный такой мужчина, сразу видно, что человек образованный, позже сказал, что он врач. Не знаю, какие у него дела здесь были, вроде как прибыл он из Токио или откуда-то из центра, но я бы особо и не обратила внимания, если бы не моя бабуля. Она еще тогда жива была, не особо ходила уже, правда, но была в здравом уме, во всяком случае я так считала, оно, знаете ли, не всегда точно определишь. Так вот, она меня вдруг так подзывает и испуганно спрашивает, что это за господин у нас тут поселился. Я говорю, да вот, прибыл постоялец, в документах значилось имя Ота Тоётаро, а она так задумалась и пробормотала, что чего-то не припомнит… Я как-то не обратила внимания, а бабуля затем, увидев его снова вернувшимся, вдруг говорит: ну точно он! Да быть не может! И давай мне рассказывать. Что еще в те дни, когда она служила здесь, помогая матери на кухне, видела этого странного типа. По ее словам, он приехал в поместье где-то весной, сначала его никто не хотел принимать, но он сказал, что прибыл из Йокогамы. Это было как раз спустя более полугода после разрушительного землетрясения. Бабушка не знает, о чем он говорил с хозяевами, но именно после этого у и без того болеющей хозяйки начались обострения. Вроде как он принес новости о смерти. Еще и привез что-то с собой, чтобы тут оставить. Более бабушка ничего не знала, да и вскоре выкинула это все из головы, девчонка еще была. И вот спустя много лет она заявила, что снова увидела этого человека. Естественно, я не поверила. Да и проблем с этим Ота-саном не было. Пожил да уехал, мы не лезли никогда в дела наших постояльцев.  – Да, немного странно все это звучит, – Дазай, честно говоря, как-то не знал, как реагировать на эту историю. У него были банальные объяснения, включая то, что бабуля эта страдала уже маразмом, но, оказалось, Нанако-сан еще не закончила:  – Так если бы просто странно! Спустя еще несколько лет, я сама увидела его вновь! Я по делам ездила в центр, и случайно заметила, как он выбирался из машины. И ни капли не изменился, хотя такое невозможно. Вот точно уверяю, что это был он! Я аж хотела спросить, какими судьбами, но неудобно цепляться к людям, да и жарко было, может, я сама перегрелась. В общем, так и пошла дальше. Тут можно придумать кучу объяснений, вполне разумных, и ничего такого мистического не будет, но все-таки… Фантазия после этого и не такое подкинет. Я, конечно, думала о всяком… Вы же знаете, одаренные, есть же такие люди, может, он был один из них, но проверить я этот никак не могу, вот и не морочу себе голову.  Дазай молча кивнул. В самом деле – все легко можно объяснить, но его почему-то без причины пробрало, но он не успел дальше что-то обдумать – явился-таки Чуя, завернутый в юката, весь хорошенько распаренный и взъерошенный, что захотелось его немедленно повалить на татами и прижать собой; он слегка замялся на пороге комнаты, не ожидав встретить тут еще кого-то помимо пожирающего его взглядом Дазая.  – Так, ну, вы тут устраивайтесь, буду внизу ждать. Еще раз прошу прощения за беспокойство, – Нанако-сан тут же ретировалась, оставив Дазая в легком смятении и в мыслях о людях, что переживали свои горести в этих стенах.  – О чем вы говорили? – Чуя выглядит каким-то настороженным, дело нездоровой привычки.  – Слушал рассказ о всяких таинственных вещах. Странное место мы с тобой нашли для ночлега. Точно хочешь идти вниз? А то могли бы уже и погасить свет, – Дазай многозначительно оглядывает его.  – Иди нахуй со своими домогательствами. Не здесь. Начнешь руки распускать, выставлю в коридор.  – Какая страшная угроза, а под чей бок будешь тогда закатываться?  – Твой бок станет фиолетовым, если я закачусь под него, – бурчит Чуя, пытаясь выжать полотенцем остатки воды с волос.  Такой сумасшедший медный цвет, когда они влажные – Дазай каждый раз смотрит и думает, будь у него больше для этого мозгов, он бы мог это как-то красиво описать. Тут не к месту совершенно вспоминается разговор с Мори-саном о писательстве, но о подобном даже думать не хочется. А вот подойти к Чуе и слегка намотать на палец его волосы – это он вполне может. Тот смотрит сначала с подозрением, но не дергается, не желая вовсе, чтобы у него выдрали клок волос, так как Дазай просто так не отпустит, но потом лишь обреченно выдыхает, поскольку давно смирился с тем, что являлся объектом постоянных спонтанных прикосновений и непонятного порой интереса к частям своего тела, и речь даже шла не о какой-нибудь пошлятине!  – Так, ладно, тебя офуро ждет! – Чуя пытается отпихнуть его подальше от себя. – Или пошли уже так вниз.  – Нет, я ополоснусь, – Дазай держит его за пояс, тыкаясь носом во влажные волосы, ощущая их запах даже сквозь ароматизатор шампуня; его челюсть непроизвольно клацает, словно он хочет впиться зубами, да сдерживает себя; Чуя терпит все эти его порывы, но надолго его обычно не хватает, особенно, если он жутко усталый.  – Отцепись уже от меня, фетишист хренов, иди быстро мыться.  – Да-да, сейчас, – бормочет Дазай, тут же искривляя губы в мерзкой ухмылке, – Чуя, а ты весь помылся, и там тоже? – пальцы сквозь довольно плотную ткань простенького юката проскальзывают прямо по ягодицам, пытаясь втиснуться меж них, – блядь, да ты без белья, и не стыдно так откровенно мне намекать трахнуть тебя?  – Ебану сейчас, – Чуя – перехватывает его руку, сдавливая так, что Дазай рискует получить перелом, но это едва ли его остановит, он словно конченый мазохист уже тупо привык к тому, что Накахара его то и дело лупит, совершенно потеряв всякую совесть на этом поприще.  – Я не против и такой вариант рассмотреть, – Дазай пользуется тем, что вторую руку ему пока что не пытаются покалечить и делает попытку нырнуть все же ею под складки юката, но Чуя ловко уворачивается, давно приноровившись к подобным домогательствам, и Дазая выпихивают из комнаты нахуй с комментарием, чтобы не распускал свои немытые ручищи!  – Мелкая сучка, все равно ведь доберусь, – это он уже сам себе говорит и идет послушно смывать с себя дорожную пыль.  После всех рассказов об этом доме, Дазай ощущал себя так, словно оказался в каком-то таинственном месте, которое втягивало в себя еще сильнее, однако та часть, где располагалось офуро, была явно новой, так что тут уже не так сильно давило этой потусторонней атмосферой, и все же он ощущал себя каким-то настороженным, словно нечто должно было выпрыгнуть из смоляной тени и огорошить его, и он – пугающий случай – даже не мог просчитать ничего, будучи не в состоянии разобраться, что сейчас дерет его изнутри. Может, надо просто выспаться, но он не чувствовал себя таким уж дико усталым. Потрахаться? Ну, накануне было очень даже хорошо, он не против повторить, но это не прям идефикс.  Никаких инцидентов, которые уже успел себе напридумывать Дазай, вплоть до того, что он внезапно утопится, с ним не произошло, и он благополучно, посвежевший и внезапно взбодрившийся, вернулся в полутемную комнату, застав Накахару, лежащим на своем футоне на животе, в попытке что-то прочитать в телефоне. Он резко приподнялся, готовый уже идти вниз, но тут глянул на Дазая – тот меньше всего ожидал услышать заливистый смех.  – Чего тебя там прорвало? – Дазай настороженно так всматривается на эту ржущую субстанцию из тела и одеяла, в котором запутались ноги, из-за чего юката совсем уж неприлично задралось, оголив бедра. Дазай кусает губы.  – Ты себя видел? – смех у Чуи злобненький, словно он какой мелкий противный ёкай, зато, сука, какой довольный! – Твои торчащие из-под юката палки… Боже, в полумраке это смотрится жесть.  Дазай так и не понял особо причину веселья. Ну да, юката было ему коротковато, смотрелось на нем немного нелепо, а Чуя продолжал ржать, ткнувшись лицом в простыню. Ну, пусть радуется, лишний повод, Дазаю не жалко, он потом отыграется. Он быстро ерошит волосы полотенцем, стряхивая с них остатки воды, собираясь уже поспешить наконец-то вниз. Чуя вроде как поутих, валяется на спине и по-прежнему рассматривает Дазая, словно оценивает, но потом снова начинает мерзко хихикать. Осаму обходит его кругом, вытягивая вперед ногу в носке-таби, раздвигая ему колени. Накахара замирает, но скалится пуще прежнего, мол, хочешь – бери глубже. Дазай вскидывает бровь, отвечая в свою очередь в этом немом диалоге, но потом все же спрашивает вслух:  – В таком виде и пойдешь?  – А почему бы и нет? Ты будешь сидеть рядом со мной и думать о том, что у меня под юката ничего нет, а я не буду никуда торопиться.  – Сразил своим коварством.  – Наклонись.  Дазай знает, что его хотят так больше раздразнить, но он все же садится на колени, но учтиво так, рядышком, а Чуя не сдается, подставляет губы, но Осаму, убрав в сторону рыжие пряди, прижимается своими губами к его лбу и встает.  – Все, двигаем вниз.  – Зараза.  Дазай вышел из комнаты раньше. Для него останется маленьким секретом, натянул ли все же Чуя боксеры или решил выполнить свою угрозу.  Он спустился вниз, прислушиваясь, куда же идти дальше. Фусума были чуть приоткрыты, и за ними слышались звуки музыки, но Дазай, прежде чем пройти, присмотрелся к узору на перегородке. Традиционные японские пейзажи. Интересно, это стилизация или отреставрировали? Ему казалось, что это могло быть здесь изначально. Чуя нагнал его в тот момент, когда он уже входил в комнату, увидев в дальней части сидящего на подушечке Минору-сана возле столика, где стоял хрустальный токкури с уже ждущим их напитком. Сёдзи, ведущие видимо, в сад, были чуть приоткрыты, пропуская свежий воздух, погода слегка поумерила свой пыл, и сейчас на улице было очень даже приятно; там же рядом с хозяином дома стоял очередной маленький допотопный магнитофончик, откуда снова доносились звуки энка, видать, Минору-сан был большой любитель.  – Проходите ближе, – подозвал он, размахивая рукой, пальцы, которой сжимали крепко масу. – Присаживайтесь, Нанако-сан, гостям обустрой все, пожалуйста.  Нанако-сан явилась из дальней части, скрытой ширмой, таща в руках три подушечки. Две новеньких она положила для гостей, а сама устроилась на довольно потертой, старенькой, но, видимо, это была ее личная.  – Наконец-то вы к нам присоединились. А то мы тут сидим, словно старые алкоголики, так хоть разбавим свое общество.  – Про себя говори, Минору, – совсем старенькая незнакомая бабуля внезапно подала голос откуда-то сзади. – Ты уж точно помрешь раньше меня, вот посмотрим!  – О, понесло… – Огата-сан вымученно закатил глаза.  – Прояви уважение хотя бы при посторонних к тем, кто старше тебя!  – Не обращайте внимания, – зашептала Нанако-сан, – это моя мама, Аоки Мисаки, она у меня человек простой, но сварливости в ней с годами утроилось это точно. Она папашу моего мужа терпеть не могла с момента знакомства, так что за это всем достается. Она тоже любит с нами пригубить сакэ, да послушать энка, хотя, мне кажется, на самом деле поворчать приходит на Минору-сана.  – Я всю жизнь к вам с уважением Аоки-сан, а вы…  – Ладно, не ной! Сделай погромче, Исикава Саюри-сан поет, она мне сердце каждый раз разрывает, дай послушать.  Звук послушно прибавляется, и Минору-сан как-то виновато смотрит на гостей.  – Вам, наверно, жутко скучно в такой компании. Еще и какое-то старье слушаем.  – Да нет, – Дазай берет в руки масу, вдыхая тот самый яблочный аромат, которым их так прельщали, музыка звучит для его уха мягко, он помнит ее звучание в детстве какими-то отголосками, улыбается, – у вас здесь приятно. Дома.  Он опрокидывает в себя сакэ. Чуя явно понимает, о чем он сейчас говорил. Портовая мафия была для них домом. Но не таким, какой бывает у обычных людей, что не отягощены приказами мафиозного босса. Оба сами выбрали этот путь, хотя Дазай все еще не понимал, как его угораздило, но каждый раз мог утешать себя тем, что создание рядом с ним в противном случае могло бы пронестись мимо его жизни, и она бы, наверно, уже тогда давно закончилась. Чуя тоже выпил свою порцию, облизнув сразу губы. Задумался, оценил. Понравилось. Ну, радует, что не только вином его можно соблазнить теперь.  – Если вам все еще интересно, могу показать кое-что еще, что насобирал об этом месте, – предложил Минору-сан, разлив новые порции.  Осаму, если так уж честно, испытывал смятение относительно истории их ночлега, но возражать не стал. Он осматривал все, что его окружало, начал зачем-то опять представлять людей, что давным-давно тут жили.  – Принесу вам, наверно, пледики, чтобы не продуло, а то прохладненько становится. Закутаетесь, будет совсем хорошо, – Нанако-сан тоже поднялась с места, прошлепав в другую часть комнаты, разделенной перегородками к большому шкафу, дверцы которого были расписаны цветущей сакурой.  – Притуши чуть свет, Нанако, в глаза бьет, – Аоки-сан пытливо уставилась на замерших с масу в руках Дазая и Чую. – Вы студенты, мальчики?  – Вроде того, – улыбнулся Дазай.  – Что изучаете?  – Право. Уголовное, – Осаму слышит этот приглушенный хмык Чуи и сам едва сдерживается.  – Хорошее дело, – Аоки-сан поставила какую-то галочку у себя в голове, но в целом явно была настроена дружелюбно. – Самое хорошее время. У вас вон есть и время на путешествия.  О да. Дазай порой в самом деле завидовал студентам, которые не понимают, как может угробить работа. В его случае – в прямом смысле. Но эта тема, о собственных упущенных возможностях, для него была запретной, да Аоки-сан и не стала продолжать.  В пледах сидеть было в самом деле уютно, разве только Дазай немного жалел, что не может закутаться в один вместе с Чуей и все разрешить загадку относительно того, что там у него сейчас под юката, но он оставляет этот приятный момент раскрытия тайны на потом. Минору-сан явился с увесистой коробкой.  – Когда мой отец обосновался в этом доме, то он сразу же перерыл все документы, книги, бумаги, что тут остались. Многое, к сожалению, со временем в периоды ремонтов и перестроек было утрачено, а кое-что благодаря этому и нашлось. Так, изучим, что тут у нас, – он снял крышку, отложив ее в сторону. – Фото и газеты. Здесь есть даже несколько выпусков старых литературных журналов, привезенных из Токио, судя по всему. Любите почитать?  Дазай и Чуя неопределенно пожимают плечами. Осаму не особо хочет делиться своими пристрастиями, его чтиво весьма специфично, а классику он прочел еще сопливым подростком, отложив ее зачем-то в голове где-то на полку, но более к таким вещам не возвращался в силу того, что ему хватало и своих нерадостных мыслей. Чуя же… Он особо не демонстрировал, но Дазай знал, что он читал книги в свободное время; бывало, что он даже просыпался у него в постели ранним утром, а тот лежал на боку, бегая глазами по строчкам.  – Здесь публиковали всякого рода рассказы. У нас самих много таких сохранилось, хотя, там, наверно уже все истерлось. Дед и отец читали все это, привезли с собой, что уцелело после войны. Но здесь – действительно старые номера. Вот, смотрите, это аж, получается, 1890 года.  – К нему прикасаться страшно, – Дазай подался вперед, поражаясь тому, как им просто демонстрируют тут подобные вещи. – Вы не думали это в музей отдать?  – Мы с Нанако-сан как-то и этот вопрос обсуждали, но решили, что это часть нашей общей истории, так что пусть останется в нашей семье, да и есть, кому сберечь. Может, однажды этот дом в самом деле станет музеем, вот и будут ему экспонаты. Так, что тут еще? Несколько номеров журнала «Арараги». Этот еще во времена своей молодости я читал, да и вот не так давно он почил. А здесь ранние годы. Тут публиковали в основном стихи, танка. Эссе о всяких иностранных поэтах. Как это все было когда-то ново, мой дед таким увлекался. В этом доме, видимо, кто-то тоже почитывал. Помню, выпусков было больше, странно, сохранились более ранние. 1910 год, 1916-1917… Смотрите, если любопытно.  Чуя неуверенно потянулся, перед этим допив залпом свою порцию. Дазай же больше заинтересовался пачкой фотографий, которую вынула Нанако-сан.  – Это копии, – она принялась раскладывать их на столе. – Их сняли с оригиналов, они хранятся отдельно, так как больше вероятность утратить изображение. Зато можно спокойно посмотреть. Минору-сан, это же все местные снимки? Ты занимался сортировкой.  – Да, тут сначала идут более поздние. Это сороковые годы, поместье уже тогда забросили. Не знаю, кто все это снимал, но оно как-то все же сохранилось в доме.  Дазай, кутаясь в плед, всматривался в дом, не сказать, что он выглядел заброшенным, но от него буквально веяло какой-то пустотой. Минору-сан вырыл из коробки несколько настоящих снимков, сделанных его отцом в период приобретения дома, и там уже в самом деле было видно, в какое запустенье пришла эта махина. Снято было не только снаружи, но и внутри, и можно было теперь увидеть то, что осталось от реальных интерьеров. Больше всего поражало то, что все было оставлено так, будто хозяева собирались вернуться, но этого не сделали. Большие нижние комнаты были полупусты, но на столике, что попал в кадр, все еще лежала открытая довольно жирная книга. Возле главного входа осталась чья-то обувь, на кадре, где была снята спальня, вся ширма была занавешена одеждой. Дазай рассматривал пристально, различая там и слои кимоно, и что-то из платьев европейского кроя. На отдельном снимке красовалась даже модная шляпка, кои носили годах в двадцатых, а зеркало на заднем плане украшала длинная нить жемчуга, который можно было обмотать в несколько слоев вокруг шеи. Что стало со всеми этими вещами? Дазай не задал эти вопросы, потому что по какой-то причине ему было жутковато услышать ответ.  Дазай отодвинул от себя эти снимки, хотя даже не знал, что именно его больше цепляет. Эта предметность, или совершенно старые кадры, которые сохранили в себе людей, что прежде жили тут.  – Здесь раньше было так лесисто? – Дазай поднял глаза на Минору-сана.  – Видимо, да.  – Госёгавара была прежде крохотной деревенькой, – отозвалась Нанако-сан. – Не говоря уже обо всех территориях вокруг, включая и Канаги. Но чуть позже, где-то ближе к двадцатым годам прошлого века, тут стало все оживать благодаря железной дороге. Цивилизация дошла, что называется. Бабушка говорила, что тут многое стало меняться. А потом война, и все перестраивалось заново. Поэтому теперь и не узнать. Да как бывает: может и пятнадцать лет, и десять пройти – а все иное. Мне вот эти кадры нравятся. Детишки хозяйские так красиво выряжены. Прабабка рассказывала, что бывало очень даже весело ей с ними возиться.  – Весело, – хмыкнула Аоки-сан, снова напомнив о себе, ради чего даже отвлеклась от прослушивания музыки, которая так и звучала фоном. – Господа-то не особо занимались детьми, старшими только, а младших скидывали на нянек. Твоя прабабка, Нанако, рассказывала, что уедет хозяин в Токио по своим важным делам, а жена его не особо горела желанием чем-то заниматься. Или рвалась с ним, да больная она была. Нервная какая-то, неудивительно, что плохо кончила.  – Ну, легко сейчас так вот рассуждать. Мы же не знаем, что там было. Жаль, здесь нет ее фото, говорят, красивая женщина была.  – Обо всех госпожах принято так говорить, почему-то люди не думают, что может быть иначе.  Дазай лишь оглянулся на ворчащую бабулю, но затем снова вернулся к снимкам. Несколько были сделаны в одном месте, скорее всего, подряд. Трех мальчиков лет от семи до десяти, возможно, сняли в большой комнате. Каждый был пристроен за своим столиком и что-то писал усердно, низко склонившись над столом. В кадр попало еще чья-то согнутая в колене нога в хакама на заднем плане, явно взрослого мужчины, вдоль стены сидели две девушки, по виду, служанки. А еще одна, какая-то странная, с распущенными волосами, стояла в дальней части комнаты, качество было не особо, но все же распознать можно было, что на прислугу она не тянет.  – Минору-сан, это снято здесь, в большой комнате?  – Сейчас глянем, – он наклонился, почесывая небритый подбородок. – Вне сомнений. Здесь больше нет такого рода помещений. Жутковатая фотография, если честно.  – С чего вдруг? – Дазай не совсем понял, что не так.  – Да вон, эта фигура женская. Она на нескольких кадрах с этими детьми, – Минору-сан жахнул в себя сакэ и зычно так выдохнул, мотнув головой и возвращаясь в бренный мир. – Конечно, явно это кто-то тоже из домашних, но напоминает спятившую от любви и ревности Амехиме-сама.  – Кого? – Осаму все таращился на снимок.  – Да так, – Нанако-сан сама налила мужу еще одну порцию, интересно, когда с этого сакэ реально начнет пробирать? Пока не особо заметно. – Тут еще с давних пор ходит страшилка про это привидение. Была еще популярна в мамино детство, сейчас уже подзабыли, но она немного связана с этим домом, вот Минору-сан и шутит так.  – Шучу? Да ты глянь! Ее так и описывали! Вон, Аоки-сан спроси! Не она ли вечно болтала, что кто-то из ее дражайших предков лично слышал рассказ о ней от кого-то из этого дома.  – О, Минору, а у тебя извилины памяти-то еще шевелятся, – старухе явно польстило то, что о ней тут вспомнили. – Да, говорила. Нанако, помнишь? Прабабушка твоя рассказывала. Видели тут некую странную девушку, похожую на госпожу явно из высшей знати, бродила она и причитала о том, что хочет подняться к Луне наверх. Уж не помню, что там точно она рассказывала, но да, кто-то в этом доме рассказал прабабке эту историю и даже просил не бояться. До некоторого времени многие говорили, что видели нечто похожее на Амехиме-сама, правда потом эти слухи пропали. Было это еще где-то в самом начале прошлого века.  – Погодите, но Амехиме-сама, это же героиня рассказа Хориэ Юто, не так ли? – Чуя так внезапно подал голос, что Дазай вздрогнул. Он совсем отвлекся на старые снимки, а лисенок его совсем зарылся в этот журнал, и черт знает, чего его там так увлекли танка, но вдруг все же оторвался от них.  – Что за рассказ?  – Ты не читал никогда? – в глазах у Накахары точно сейчас мелькнуло превосходство и хочется ему даже двинуть, но не при всех же! – Один из ранних рассказов Хориэ Юто, «Песнь Луны под дождем», он есть во многих его сборниках. Амехиме-сама, принцесса, отчаянно влюбленная в Луну и желающая стать дождевыми тучами, чтобы скрыть ее ото всех.  – Принцесса? Ты серьезно такое читал? – Дазай расплывается в ехидной улыбке, видя, как довольство Накахары сменяется обратным чувством, он весь запаковался в пледик, и сидит теперь весь такой – злобная горка.  Забавный. Ну, чего стесняться? – словно мысленно спрашивает Дазай, дразня своим едким видом еще больше. Они же не знают, что ты грозный мафиози.  – Мори-сан подсовывал мне эти книги. Говорил, что это занятно будет для меня.  – Ну, он чего только не читал, – признаться честно, Дазая он тоже пытался подсадить на книги этого автора, только тот не понимал, что там можно было в нем найти.  – Хориэ Юто сейчас мало кто читает, – Нанако-сан как-то кривится, – его авторство еще много лет назад подвергалось сомнению. Сейчас об этом не говорят, как и о нем самом особо, но вроде как после его смерти обнаружились некоторые факты, указывающие на то, что тексты за его авторством, вовсе не его. Я даже читала как-то статью, что находились энтузиасты, которые проводили сравнительный анализ, и вроде даже отыскали какие-то стилистические сходства с текстами, написанными другими людьми, но в то же время верно, доказательств нет. Но вы вообще-то правы насчет того рассказа, хотя я всегда думала, что он просто услышал о нем, как о местном фольклоре, и переписал в более подобающем для чтения виде.  – Все равно, это не повод его обвинять, – Чуе явно было сейчас обидно, и он тут же полез в телефон. – Можно посмотреть на дату публикации.  – Ну, мы не утверждаем, что он украл это, для писателей вполне нормально переписывать в литературной форме какую-нибудь местную байку.  – Я не спорю, но я никогда не слышал, чтобы Хориэ-сан чем-то подобным занимался. Я читал о нем. И… Да, на него совершали те нападки, но, как вы и сказали, ничего не доказано. Все его истории были оригинальны.  – Ох, спешу вас разочаровать, но с оригинальностью тут точно беда, – Аоки-сан аж поднялась со своего места и села поближе на свою притащенную подушечку. – Я вот никогда не читала этих книг, но про Амехиме-сама слышала лично. И болтали именно о том, что она бывала в этом доме, что казалось дурным предзнаменованием.  – Вот, нашел! – Чуя положил телефон на стол, отодвинув токкури. – Первая публикация рассказа была в журнале «Синтё» в 1915 году.  – Вполне может быть, – Минору-сан вдруг поднялся с места, его слегка повело, но все еще крепко держался на ногах. – Однако я могу кое-что показать. Сейчас приду. Нанако-сан, остальные коробки с документами из этого дома, в том же месте? Отлично.  – Слухи могли пойти и после, кто-то просто прочел рассказ или видел его наброски, к примеру, и здесь рассказал.  – Бабка мне говорила, что Амехиме-сама видели тут еще в ту пору, когда она присматривала за маленькими детьми, а это было гораздо раньше публикации, – Аоки-сан глянула на Чую в упор, но его едва ли подобным можно запугать.  – Может, она напутала, возраст…  – А остальные, кто болтал об этом странном видении? Возраст! Без оскорблений, молодой человек!  – Прошу прощения, – сквозь зубы выдавил Чуя.  – Эй, чего ты распереживался, – Дазай близко склонился к нему, разве что в висок не поцеловал, – неужели тебе это так важно?  – Просто это глупо! Зачем ему красть какую-то местную историю?  – А мог он быть в этих краях? Ну, мало ли, услышал?  – Никогда не встречал такой информации. К тому же Хориэ-сан оставил много личных комментариев к текстам. Включая этот. Там он говорил о том, что сочинил это, я помню! Я могу даже найти! – Чуя говорил это негромко, не желая уже чем-то делиться таким с посторонними. – И я точно ничего не путаю!  – Ладно, лисенок, не злись, – едва слышно шепчет ему Дазай, да его все равно бы не услышали: заиграла какая-то особо любимая песня Аоки-сан о любви, оставленной в порту, ожидающем прилива, и она добавила звук, чтобы уж насладиться по полной.  – Прекрати это, – Чуя нервно дергает плечом. – Не надо со мной возиться.  – Как хочешь.  Минору-сан возвращается, когда уже играет следующая песня. Он принес еще одну коробку и начал выкладывать из нее нечто, похожее на очень старые бухгалтерские книги.  – Эти документы хранились здесь, так, это все не то. Здесь были где-то остатки ученических тетрадей. Я точно помню, что этот набросок лежал где-то здесь. Нанако-сан помоги, плохо вижу.  Чуя недоверчиво наблюдал за ними, параллельно пытаясь что-то откопать у себя в телефоне, видимо, искал информацию, чтобы было, чем крыть. Дазай придвинул же к себе фотографии. Он так и замер на том месте, где остановился, когда разгорелся спор. Ну, едва ли это правда что-то неживое на снимке, просто ассоциации. Дазай больше всматривался в мальчиков на переднем плане. Он сразу не обратил внимания, но один из них, сидящий позади, вовсе не писал, а, упершись подбородком в руку, таращился куда-то, откуда лился более яркий свет. Лицо его было чуть засвечено, но, судя по его виду, плевать он хотел на занятия. Из какой-то собственной вредности Осаму проникся симпатией к этому человечку, которого уже и нет на свете. Нигде не было подписей, а жаль. Люди-призраки.  – Вот, можно взглянуть. Этот набросок мы давно тут нашли, – Минору-сан наконец-то извлек какие-то очень старые листы бумаги, исписанной немного хаотично столбиками иероглифов. – Он был среди школьных записей. Сложно сказать, кто его сделал, но тут в весьма недурной форме изложена как раз история Амехиме-сама.  Чуя застыл над столом, с еще большим сомнением всматриваясь в текст, который было довольно сложно читать из-за рукописного его вида и явно устаревшего письма. В общем, сломаешь глаза и мозги, которые были и так уже слегка обработаны выпивкой.  – Давайте я прочитаю, – Нанако-сан вдруг придвинула аккуратно листочки к себе. – А то сложно. Даже старые тексты в печатном виде без адаптации не каждый прочтет, а я все-таки филологию когда-то изучала, да и мне знаком этот текст хорошо. Это еще, кажется, при переезде было найдено, да, Минору-сан?  – Да, отец сохранил.  – Названия здесь нет, но это роли не играет. Минору-сан, приглуши на время музыку, чтобы не мешало. Так, я, может, что-то буду пропускать. Не все читаемо. «История эта произошла в совсем стародавние дни, нам те времена кажутся неведомыми и поэтичными, словно их и не было вовсе, хотя сведения о них сохранились. Поэзия отражала чувства и скрашивала чужое одиночество – самое губительное, что может испытать душа живого существа. Оно привязывает к чему-то и обманывает нас в наших представлениях. Знала ли об этом юная принцесса, которая никогда не покидала замка своих грозных предков; слабая здоровьем, она могла взирать на мир лишь из удерживающих ее стен. И хочется, и страшно выйти. Окруженная лишь теми, кто призван ей прислуживать, и теми, с кем она так и не смогла найти хоть крупинку чего-то общего, чтобы полноценно вдохнуть в себя мир, в который пришла не по своей воле, снедаемая отчаянием, однажды принцесса узрела то, что и раньше привлекало ее взор, а теперь зацепило столь прочно, что никакими средствами уже было не оторвать».  – Как ты складно-то интонируешь, Нанако-сан, – хмыкнул ее муж, пока она делала маленький глоток сакэ.  – Ай, не смущай! И так никогда не умела делать это на публику. Да и написано витиевато, кто-то постарался воспроизвести эту вещь. Я бы не хотела так спятить, как эта принцесса…, – Нанако-сан придвинула листочки к себе еще ближе, надо же, читала без очков, повезло ж ей сохранить зрение! – «Луна бесконечно притягательна взору. Выгляните, посмотрите! Принцессе хотелось всем об этом сказать. Чтобы все смотрели, как ее видела она, поднимая к ней чуть смущенно очи. Она буквально ждала каждого полнолуния, чтобы лицезреть ее во всей красе, а особо любила те дни, когда ночное светило иллюзорно опускалось низко-низко, и принцесса в такие моменты внезапно начала верить, что Луна тоже прониклась ею, и сама тянется ближе, да не может покинуть проклятые небеса. Долгими ночами принцесса рисовала в воображении свой образ ее новой и единственной подруги, что служила ей утешением во всем. Она придумала ей трагичную историю, но такую, чтобы оканчивалась она тем, что они наконец-то смогут встретиться с ней, замереть в ярком свете и поделиться наконец-то наедине всем тем, что скопилось на душе. Ложась спать под утро, принцесса желала ей спокойной ночи и просила присниться, а потом днем сетовала на то, что подружка ее такая капризная, вовсе не желает посетить ее хотя бы в мире грез. Луна стала для нее ближе, чем кто-либо, ближе, чем и без того не особо любимые родственники, и все живые существа. Ночи, когда серебро не лилось с небес, причиняли нестерпимую боль, сравнимую разве что с любовной тоской, и едва-едва в небе появлялся тонкий серп, принцесса оживала, утирала свои слезы и мягко улыбалась, приветствуя свою молчаливую возлюбленную. Все дальше и дальше принцесса отдалялась от людей, что вызывали у нее лишь раздражение, все глубже и глубже она погружалась в себя, в свой мир, который так кропотливо создала, который был идеален и окутан мягким светом той, что точно никогда не предаст, потому что принцесса так задумала, так решила, и этого никому не испортить...»   Дазай, если честно, больше не слушал, а наблюдал за тем, как елозит на месте Чуя, ловя каждое слово и поглядывая в свой телефон, где у него высвечивался сам рассказ, Осаму захотелось притянуть лисенка поближе к себе, как-то сказать, что он верит ему, но Чуя точно взбрыкнет, и не поверит в эту ласку, которую Дазай находил в себе лишь для одного человека, да и то не всегда рисковал демонстрировать, боясь показаться слабым. Но сейчас бы мог… А Нанако-сан тем временем продолжала:  – «Однако не могла принцесса полностью спрятаться в этом своем лунном мире. Ее то и дело призывали дела земные, и она все больше злилась и ненавидела окружающих, что смели выпутывать ее из того, что было куда приятнее и заманчивее, и сильнее она стала презирать людей вокруг за то, что они не понимали ее. А как-то даже услышала она, что кто-то жаловался на Луну: мерзкое создание богов! От него только и болит голова, да здоровья никакого! Принцессу дико возмущали такие заявления! Как вообще эти презренные смеют произносить столь мерзкие слова? Они хоть понимают, что она может с ними за это сделать? Ее немые пожелания смерти отражались в том, как она смотрела на людей, и те стали ее побаиваться. Даже преданные принцессе служанки, что на самом деле всегда с почтением относились к госпоже, стали побаиваться ее, подумывая уже о том, чтобы и вовсе держаться от нее подальше, особенно после того, как одна из девушек удостоилась пощечины за то, что посмела загородить принцессу ширмой от света Луны. С неменьшей ненавистью могла относиться принцесса даже к тем, кто и восхвалял ее ненаглядную возлюбленную: как смели какие-то там поэты посягнуть на этот прекрасный свет и воспеть его недолжным образом? Как смеют они видеть в Луне не те черты, что видела принцесса, представлять Луну в иной ипостаси, как вообще они даже помыслили о таком?! Принцесса, прежде любившая поэзию, стала более придирчивой, и в итоге решила, что когда-либо написанное о Луне, не стоит того, чтобы существовать в этом мире, и приказала сжечь все то, что так не соответствовало ее представлениям, и села сама писать вдохновленные искренней, но фантомной любовью стихи, да только не была она в том искусна, и злилась еще больше, когда люди окружающие, родные смеялись над ее наивностью, заставляя ее закрываться и проклинать всех еще больше. Какое право все эти презренные имеют? Как смеют вообще так относиться к столь чарующему созданию, что сотворили боги в своем лучшем порыве?!  «Как же я хочу стать дождевыми тучами и скрыть тебя, твой ясный свет, от их глаз, от их дурных мыслей и пожеланий», – говорила принцесса Луне, утирая собственные соленые слезы и грустя в очередной раз из-за того, что не может даже коснуться той, к которой тянулась всем своим естеством, душой, сердцем. «Никто бы не посмел обижать тебя, никто бы не посмел зря видеть твой свет! Никто бы не посмел лезть в наш с тобой мир. Как они могут думать, что что-то знают о тебе? О твоих чувствах? Кроме меня – никто не способен понять, а я даже достать до тебя не могу, и ты не желаешь спуститься ко мне, словно я совершенно этого не достойна. Но лишь тебе могу сказать, как бывает мне плохо. Как одиноко. Я бы все сделала, чтобы все это изменить, чтобы приблизиться к тебе. Даже убила бы! Всех, кто посмел бы сделать тебе плохо!»  И так шел один день за другим. Затворная жизнь принцессы текла своим чередом, укрепляя в ней все сильнее ее чистую и все же выдуманную любовь, к той, что на самом деле даже не имела способности подозревать об этом. О том, что принцесса теперь еще и не только телом слаба, но и рассудком, давно уже ходил слух и за пределами дворца. Люди смеялись над влюбленной в Луну принцессой, смеялись над ее мечтой разделить участь небесной влаги, прозвав ее Амехиме-сама; даже через глубокий ров, сквозь стены доходили до нее эти насмешки, среди которых были и попытки докричаться до нее, объяснить, но она лишь озлобленно реагировала на всех, кто смел вытаскивать ее из счастливого мира, в котором она только сильнее забаррикадировалась. Почему они все так хотят ее в чем-то убедить? Почему они думают, что все это неправильно? Почему они пытаются ее спасти? О нет, принцесса не верила тому, что это ведет ее к безумию! Она сразу знала, что это ее спасение. Только эта бесконечная любовь может спасти ее, укрыть от всех невзгод, от того, что так травмирует нещадно! Как раз нет! Больно – от них, от всех, кто не понимает, от этого бесчувственного отношения, что окружает ее, а она хочет туда, к ней! Спрятать и укрыть! Стать темной вуалью, что льет свои слезы во имя самого прекрасного, что есть на свете. Каждую ночь она с влажными щеками яростно признавалась Луне в любви, ожидая от нее ответа. Каждый день она проклинала все сильнее тех, кто пытался внушить ей, как обманчив лунный свет, как ошибочны эти чувства, как несчастна она на самом деле, и как страшно то, что она отказывается это признать. Но нет, принцесса не хотела этого слышать. Разум ее был охвачен болью и в самой глубине она с самого начала понимала все истинные причины своего пути, но ее жизнь, столь пустая и холодная, лишенная настоящих привязанностей, зачем она ей такая нужна? Принцесса вслушивалась в ласковое пение своей ненаглядной, и готова была идти за ней дальше, не веря в обман и более не сомневаясь. Обманывают они! Все вокруг! И не было ей дела до того, сколько боли она причиняла своей жестокостью и своими же страданиями окружающим, что пытались спасти ее и понять, по-своему, но понять. Принцесса просто никому не верила, ее вера одна – то сияние за пределами крепких стен. И однажды распахнула свои объятия серебристому лунному свету, чей шепот она себе не придумала, нет. Принцесса была уверена, что дотянется, что ее схватят такие же бледные, как и у нее самой, руки, прижмут крепко к себе с поцелуями на лбу, на щеках, по которым неустанно текут слезы, произнесут в самые губы все то, что она так жаждала услышать, даровав утешение».  Столик, на который локтем уперся Чуя, едва не перевернулся от интенсивности давления, с которым на него навалились. Он возмущенно стукнул своими ножками по татами, намекая на то, чтобы им перестали пользоваться столь бесцеремонно. Накахара вздрогнул и только чудом не воспользовался своей способностью, чтобы поймать все съезжающие чашечки, благо Дазай и Минору-сан успели все перехватить.  – Извините, – Чуя выдавил это из себя на автомате, явно пребывая где-то в своих мыслях.  Нанако-сан переводила дыхание, смочив горло сакэ еще раз. Почему остальные молчали, Дазай лишь догадывался.  – Ну что, сравнили? – Нанако-сан все же первой подала голос. Чуе явно казалось, что на него давят, но женщина смотрела спокойно, даже мягко.  – Это очень сжатая версия. Без подробностей, описаний и диалогов. Хотя… Местами слово в слово. Не поспорю.  Дазай всмотрелся в Чую – он, кажется, правда был расстроен. Осаму придвинул к себе листочки, тронув их кончиками пальцев, все-таки подобные вещи надо бережнее хранить. Просмотрел, а потом поднял глаза на Минору-сана и его жену.  – А конец? Здесь больше ничего нет.  – Это вся история, – Минору-сан немного растерянно пожал плечами. – Вообще-то такие подробности видели только мы в этом обрывке. А так все слышали рассказ с чужих слов. Но… Разве нужна тут концовка? И так все ясно.  – В рассказе Хориэ-сана была концовка, – сквозь зубы произнес Чуя.  – К чему здесь концовка? – для Аоки-сан тема явно потеряла интерес, и она только сделала свою музыку снова громче. – Все и так понятно. Добром такие вещи не заканчиваются.  – Это сказка, – Чуя вскинул на нее глаза. Смотрел недовольно, но сдерживал себя, хотя Дазаю казалось, что тронь его и долбанет током. – Принцесса в самом деле покинула дворец, развеявшись по небу дождевыми тучами. Текст гласит, что люди так и гадают ныне, идет ли дождь от радости, что Амехиме-сама наконец-то может скрывать свою любимую ото всех, кто бы мог ее обидеть, или же это слезы горечи, что она так и не может ее достать.  – Ну, тут скорее второе, – Аоки-сан явно была беспощадна. – Луне от всего этого ни горячо ни холодно. Она как светила, так и светит. Тучи, дождь, люди, их чувства – для нее этого не существует, и жертв ничьих ради нее – ей это все без ненадобности. Этот конец не имеет значения, в нашей здесь версии Амехиме-сама так и бродила некоторое время среди людей. Правда или нет, в какой-то момент о ней перестали почти говорить, может, от того, что больше и не видели.  – И все равно. Этот листок бумаги ничего не подтверждает, – Чуя не собирался сдаваться – настаивал на своем. – Кто-то мог художественно пересказать, переписать оригинальный текст. Вы даже не знаете, кому принадлежит этот текст, откуда он в этом доме!  – Почему же… – Минору-сан осекся. Смутился.  – Вообще-то так и есть, – Дазай с самого начала уже думал об этом. – Тут нет ни дат, ничего подобного, что бы указывало, что это могло быть написано до того, как Хориэ Юто опубликовал свой рассказ, не говоря уже о том, что время написания и время публикации могут разниться, и между одним и другим порой проходят годы.  – Однако репутация Хориэ говорит сама за себя, – припомнила тут же Нанако-сан. – Обвинения в присвоении чужих текстов… Конечно, это не первый случай в писательской среде, но не на пустом же месте после популярность автора стала падать.  – Ну, не настолько, чтобы его перестали издавать. К тому же, как я понял, эти разговоры пошли после его смерти – легко обвинять, когда этот человек не может оправдаться. Нужны прямые доказательства! Где, в конце концов, тот автор, который предположительно мог работать над этими текстами? И даже если предположить, что не Хориэ написал этот рассказ про Амехиме-сама, то ведь кто-то же это сделал? И он знал о ней откуда-то, получается. Так что этот листок не может в любом случае служить доказательством, – Дазай ткнул в него пальцем, не касаясь при этом.  – Как бы, – Нанако-сан улыбнулась, глядя на своих гостей, – к чему споры? Вы зато лучше представьте: правда или нет, но Амехиме-сама видели в этих краях. Не увлекательно ли?  Дазай глянул на Чую – тот уже начал отходить немного в тот момент, когда почуял поддержку с его стороны. Накахара кивнул, тряхнув своими высохшими кудрями, по нему все же было видно, что все еще погружен в свои мысли. Его, как минимум, задело такое совпадение, а Дазая поразило то, что Чуе, оказалось, очень нравился этот писатель, раз он так распереживался.  – Думаю, пора расходиться, – Минору-сан принялся складывать все спешно в коробку, и Дазай только и успел, что последний раз бросить взгляд на фотографии дома, чтобы, наверное, больше никогда их не узреть. Это был лишь краткий миг – горького какого-то сожаления, словно у него что-то отобрали, но он тут же пропал, и Осаму вообще не был уверен, что это чувство, что так вдруг резко раздвинуло ему ребра изнутри, в самом деле посетило его.  – Да, мы пойдем, – Осаму поднялся, ощущая наконец-то тяжесть, что пропитала тело, а он и не заметил. – Благодарю за угощение и за вечер. Идем? – он глянул на Чую, который таращился куда-то в пространство, но затем кивнул и поднялся, последовав за ним после небрежного поклона без всяких слов.  – Пледики можете оставить у себя, – крикнула им вслед Нанако-сан, когда Дазай уже тащил наверх все еще тормозящего Чую.  На лестнице, где их уже никто не видел, он позволил руке нырнуть под плед и обхватить его за талию да покрепче подтянуть к себе. Накахара был какой-то уж слишком задумчивый, поэтому вообще никак не отреагировал, ладно, что ногами перебирал, не спотыкаясь.  В комнате, в которую они ввалились, было свежо, и захотелось сразу забраться под одеяла.  – Я пойду умоюсь, – Дазай глянул сверху-вниз на усевшегося прямо на полу Чую, чуть прикрытого пледом. – Идешь?  – Сейчас, – он неотрывно таращится в текст на телефоне.  Дазай не спорит с ним. Тихо просит не сидеть на татами, а потом оставляет его одного в комнате.  По возвращению ничего особо не поменялось, но Чуя среагировал на его приход, поднялся, оставив плед так и валяться, оставил даже свой телефон и тоже вышел. Осаму только лишь вздыхает. Чуе надо просто выспаться. И не принимать все так близко к сердцу.  Накахара вернулся в темную комнату – чертыхается на Дазая за этот мрак, мог бы и не гасить свет, его слегка пошатывает, но он умудрился даже удачно перешагнуть через Осаму, то ли не заметив, что футоны теперь лежали сдвинутыми, то ли просто решив не обращать внимания, и забрался под одеяло, недовольно сопя.  Сначала лежал смирно, но потом Дазай заметил, как бледная рука стала пробираться к телефону, что лежал рядышком. Осаму привстал на локте и потянулся чуть вперед, отбирая телефон и игнорируя возмущенное бормотание.  – Да прекрати ты таращиться в этот текст, – Дазай забрался руками под одеяло Чуи, придвигая его ближе. – Было бы из-за чего переживать.  – Я, блядь, не переживаю… Просто. Хрен знает.  – Странный дом, правда? – вдруг спрашивает Дазай у него в самое ухо, ощущая при этом как тело Чуи расслабляется. Он ведет ладонью по его груди под юката, в котором он так и завалился спать. – Хотел бы жить в таком?  – За каким хреном мне это сдалось? Его содержать дорого.  – Это точно, но если не с практичной точки зрения смотреть?  – Дазай, хватит хрень нести.  Осаму прикрыл глаза, улыбаясь. Чую не так-то просто отвлечь. Но он все же хочет еще раз попытаться, но тот внезапно разворачивается к нему лицом, не отстраняется, чуть подтягивается выше, чтобы глаза их были на одном уровне.  – Ты ничего не сказал о рассказе. Я имею в виду, не разговор об авторстве.  Тут Дазай даже растерялся. Он отмотал время назад, и у него все внезапно полнится не словами, а ощущениями. Дикой грусти, как в тех песнях энка, и безысходности, отягощенной не одной потерей. Амехиме-сама не вызвала у него сочувствия, но он ощутил его к тому, кто так или иначе создал этот текст. Он точно знал терпкий вкус одиночества. Осаму сложно дать определение тексту, но он шепчет:  – До меня дошло, что чувствовал автор, когда писал это. Я бы не хотел быть на его месте.  Чуя лишь немо кивнул.  – Как думаешь, Амехиме-сама все еще бродит тут? – Дазай чуть ущипнул его за бок, когда они сдвинулись ближе друг к другу.  – Ты перепил, Дазай.  – Мы пили одинаково. Да и сакэ это не такое уж и крепкое было.  – Тогда не неси ерунды.  – Никакой фантазии, Чуя-кун! – Дазай задевает его кончик носа своим, целует в губы, не прекращая улыбаться. – Хм, а на тебе снова под юката ничего нет, или ты все же так и спускался вниз?  – Блядь, спи! ***  Дазай сначала ранним утром проснулся от того, что под одеялом стало слишком жарко, и он, не выдержав, откатился все же от Чуи подальше. Тот особо даже не заметил и позы не изменил. Валяться в полусне было приятно, но в итоге Осаму все же понял, что по-настоящему уснуть не сможет, а все сны забылись. Потянувшись так, что кости внезапно решили разом хрустнуть, Дазай на пару секунд замер, будто испугался, что его всего переломало, а это было бы не особо приятно; он все же сел, потыкал пальцем в нереагирующего Чую, а затем совсем поднялся, подхватив с пола плед, что кинул Чуя, и тихонько вышел из комнаты.  Судя по звукам, хозяева уже успели проснуться, но Дазай сумел через большую комнату прокрасться незаметно, и оттуда выйти наружу, в сад, который проявлял краски в тускловатом рассвете. Он сразу вспомнил старые фотографии, что смотрел накануне – внутренняя часть, скрытая от посторонних глаз, место, где сейчас был разбит этот садик – он это видел, но живьем казалось каким-то иным. Осаму пристроился на энгава, свесив босые ноги.  Он закрывает глаза, зачем-то представляя это местечко иначе. В другой день, он даже полнится солнцем и будто бы какой-то таинственной ностальгией, и даже где-то словно доносятся звуки, который более никто не услышит, голоса. Почему такие вещи рождаются в сердце? Странная поездка, странное место, все последнее время – будто не с ним и в то же время – его. Он смотрит сквозь чуть прикрытые веки. Наверно, он не хотел бы жить в таком доме. И не потому, что сказал Чуя. Но он бы хотел сюда еще раз вернуться. Потому что здесь все внезапно стало ощущаться как-то ярче, пусть от того и было больно.  Осаму немного смешно из-за этой безмятежности, что никак не сочетается с тем, чем он занимался, но он считает глупым думать о том, как он до такого докатился, почему не бросил, и жёсткость, и жестокость в нем никуда не делись, но порой они отступают назад, и он возвращается к тому, что было до них.  Дазай взлохмачивает себе волосы, мотает головой, чтобы скинуть сонливость. Забывает все свои мысли, разглядывая старые деревянные стены дома. Не сразу обращает внимание, но посторонний звук улавливает мгновенно. Поворачивает голову лишь в тот момент, когда источник спустя минуты оказывается рядом с ним.  Дыхание сперло тут же. Осаму смотрит во все глаза – и со страхом, и с трепетом. Не шевелится. А внезапно появившийся хмурый мальчик лет семи в испачканном юката и руками, вымазанными красками, пытливо глядит на него, подойдя совсем близко. Его взгляд нечитаемый, он вообще выглядит каким-то не от мира сего, и Дазай пытается рационально сообразить, откуда тут взялся ребенок, между делом еще и строя предположения о том, не он ли носился тут прошлым вечером, слегка нервируя его, да под сакэ Дазай позабыл обо всем, но сейчас – блядь, че за херня? Дазай доверяет своим глазам, доверяет тому, что видит, но не в этом доме, если так уж честно.  Мальчик тянет к нему руку, но молодой человек шарахается в сторону, разве что не убегает, хотя есть у него такое желание. Ребенок еще сильнее хмурится, его обидчивый вид выглядит недобро, и он еще ближе делает шаг.  – Ты чего! Забыл Хорики? – внезапно плаксиво говорит он, и Осаму кажется, что звон голоса херачит его по голове изнутри, а звуков в воздухе нет, но рот открывается, и это выглядит жутко. – Мы ждали, когда ты снова вернешься!  – Что? – Дазай говорит это вслух, отклоняясь еще больше и теперь уже в самом деле ощущая, что сердце у него бьется очень больно, и висках кровища начинает бешеную гонку, что аж тошнит.  – Помоги, – мальчик умудряется перехватить Дазая за вспотевшие от нервов ладони, но тот толком не успевает испугаться прикосновения, как жмурится от яркой вспышки собственной сработавшей способности, и мальчика уже нет – лишь разноцветные блестки медленно гасли, опускаясь к земле, исчезнув еще до падения.  – Что за хуйня?! – Дазай не узнает свой испуганный плаксивый голос. Этот звук так взбесил, что он тут же взял себя в руки. – Охренеть…  Осаму тупо рассматривает свою руку. Он чего? Только что обнулил чью-то способность…что сама по себе гуляла тут и домогалась его? Всякое бывало, но подобного с ним еще не происходило, даже за все то время, что он провел в мафии. Это покруче всяких Амехиме-сама, или какая еще дрянь тут в округе водилась? Может, в сакэ что-то было подмешано, а сейчас глючит? Да вроде раньше настолько явно Дазая не заносило, только если он бился башкой или… Снова таращится на свою руку. Он успел ощутить чужое касание. Да, Дазай четко доверял своим чувствам, но тут был все же не в лучшем виде ошеломлен. В этом доме или поблизости где-то есть эспер, который создал этого ребенка? Что это вообще за способность?!  Если честно, Дазай не особо горел желанием узнать.  – Оба-сан!  Ну вот – почти здравствуй, сердечный приступ! Осаму всегда переживал из-за того, что у него было довольно крепкое сердце, и так просто отказывать оно не желало, а это значит, никаких смертельных исходов, когда вот так вот подкрадываются. По голосу он узнал Нанако-сан, но все равно оглядывается опасливо.  – Доброе утро, – Дазай смущенно улыбается, а вообще мысленно мимолетно ненавидит за то, что его так напугали.  – Доброе! Вы уже встали, хорошо, можно начинать собираться. Я накормлю вас, а потом Минору-сан отвезет на станцию. Торопитесь! Все хорошо, Оба-сан? Вы не заболели, надеюсь?  – Все хорошо. Огата-сан, а… – он резко оборвал себя. Нет, он не хочет спрашивать, видела ли она здесь какого-нибудь мальчика. Или что-то еще… Лучше Дазай так ничего и не узнает, а то что-то ему подсказывало, что тогда он погрузится еще больше в размышления, думы и анализ, а он на отдыхе, мать вашу! Хватило и одного вечера! – Я просто хотел уточнить: мы в самом деле ничего не должны вам за ночлег? Заплатить не проблема.  – Делать мне нечего, как уже по факту сдирать с вас деньги, – хмыкнула она и скрылась в доме.  Дазай огляделся – никто вроде бы больше не хотел к нему подкрасться. А хозяйка права – надо поскорее валить. На обратном пути в комнату он думал еще раз посмотреть на фотографии на стендах, но что-то теперь желание пропало. Наоборот, взлетел на бешеной скорости наверх, завидуя даже кое-кому, что полеты ему самому не доступны.  Чуя тоже не возражал насчет того, чтобы поскорее начать сборы. Он внезапно вспомнил о всех своих планах, о том, куда они двинутся после Аомори, заново воодушевился и уже думать не думал о том, что накануне вечером он нашел повод расстроиться. Пока они собирались, Дазай в шутку пытался приставать к нему, за что случайно получил по носу, и они потратили еще полчаса на то, чтобы остановить кровищу, при этом Накахара едва ли ощущал раскаяние, но Осаму не дали повода злиться: Чуя умеет намекать, чем расплатится, дождаться бы только ночи. За завтраком Дазай так и сидел с платком у носа, не обращая внимания на посторонние взгляды слега удивленной семьи Огата; играла энка, магнитофончик снова воспроизводил мелодии застывшей на далеком причале грусти, и где-то там фоном ради сгущения красок драматично звучали барабаны тайко, ломая ритм, но так страстно дополняя все чувства, что выражала неизвестная Осаму исполнительница, и он слушал, словно это звучало для него. Какое самомнение.  О том, что случилось, пока Осаму был на улице, он не рассказал. По банальной причине – не хотелось пытаться даже думать о том, что это все значило. Он ради этого и желал отдалиться от мафии, и не хотел снова нагнетать, к тому же – у него не было любого рода догадок на сей счет, лишь то, что этот дом… Как-то странно на него влиял. Но это всего лишь старый дом, и ничего в нем такого с виду не было, как бы Дазай ни всматривался в него, пока стоял возле машины Минору-сана.  – Надеюсь, мы вас не особо запугали всякими историями, – словно извиняясь, произнес Минору-сан, который решил немного проводить их до самой станции. – Но в старинном поместье ведь иначе не бывает. Хотя во всяких призраков мало верю, лишь просто в воображение, – рассмеялся он, вызывая при этом у Дазая как-то еще более пугающее ощущение, но он быстро смахнул его. – Надеюсь дальнейшее ваше путешествие по Аомори будет куда более удачным, без таких вот неприятностей с поездами.  – Это мелочи, – Дазай на самом деле хорошо знает, что такое настоящие проблемы, на работе хватало, к тому же лично он и не переживал из-за скорости их перемещения. Сейчас, когда они уехали подальше от особняка, он чуть спокойнее вздохнул, хотя все равно словно бы высматривал того мальчика, не зная, заставила ли того способность исчезнуть навсегда или лишь на время. – Благодарим вас, Огата-сан.  И он, и Чуя склонились, а потом уже направились на станцию, где уже собрались люди. Пока Чуя возился с покупкой билетов, ворча, почему именно он вечно за это отвечает, Дазай завис у сувенирной лавки, разглядывая всякое ненужное ему барахло и карту Госёгавары. Здесь были представлены места, которые можно было посетить, какие-то открытки, значки, фигурки. На карте Дазай даже смог отыскать точку, где находилось место, откуда они только что прибыли, там была даже какая-то ссылочка с описанием, но Осаму даже глянуть ее не успел.  – Дазай! Что ты там застрял? Быстро на платформу!  Чуя просто беспощаден, и Дазай забывает о сувенирах и прочем, догоняя его, выбираясь на улицу. Тут уже люди выстроились в очередь, поезд уже вот-вот подъедет. Какой яркий!  – Чуя, смотри, он такой же рыженький, как и ты, – Осаму склонился к его уху, на что на него глянули тут же недовольно. Зато он так близко. От этого как-то легче. Осаму с силой выдыхает, сдувая с лица торчащие из-под шляпы волосы. – Не хмурься. Не сильно уже переживаешь, что мы задержались?  Накахара косится в сторону подъехавшего поезда, поудобнее хватая свою сумку.  – Ну, я поехал с тобой, должна же была приключиться какая-нибудь херня. Считаю, что мы легко отделались.  Отделались. Хорошо подмечено. Для Дазая это уже все уносится прочь, словно старый сон, который помнишь фрагментно, но он так бережно храним. Будто часть чего-то еще. Он заходит следом за Чуей в вагон, убрав свою сумку наверх, и устраиваясь напротив Накахары, и сразу обратив взор в окно. Они практически сразу трогаются. Шум поезда почему-то напоминает Осаму снова удары тайко, и ему внезапно кажется, будто нечто подобное было с ним в далеком призрачном детстве, хотя с чего бы он мог взять, там была лишь пелена, но ощущение сильное, и этот ритм, словно на прощание. На платформе остался лишь служащий станции, с которым Дазай встречается глазами, и тот зачем-то с улыбкой склоняет голову.  Поезд начинает быстрее набирать ход. _______________ Амехиме-сама (雨姫さま) - дословно - принцесса дождя