Σχίσιμο (Схисимо)

…まる たけ えびす に おし おいけ あね さん ろっかく たこ にしき * – Что это? – Артюр с искренним интересом задал этот вопрос, оторвавшись от своих документов. Он мог ошибаться, но вроде бы уже слышал раньше этот напев, только Чуя его воспроизводил на какой-то свой манер. Тот, кажется, даже не сразу понял, что к нему обратились. Лишь сомкнул губы – приглушенный звук его голоса прекратил мягко касаться воздуха. Чуя поднял глаза на Рембо: смотрел так, будто пытался откатить несколько секунд назад, чтобы понять, что так заинтересовало его собеседника. – Песня? – Чуя не был уверен, что вопрос касался именно этого. Рембо с усмешкой кивнул, чуть склонив голову набок, а затем откинулся на спинку стула. – Не понимаю, о чем она. – Ничего такого. Старая песенка для запоминания улиц Киото. В детстве еще слышал. Потом часто там же в городе. – Ясно, – он улыбнулся еще мягче, из-за чего Чуя как-то нервно отвел глаза в сторону, пододвинул к себе поближе бумаги, над которыми так усердно возился – будто бы и не звучало никаких вопросов в его адрес. – Я думал, что это что-то более сокровенное. Чуя все же смотрит на него. Никак не может понять чужого настроения, он сам будто бы взволнован, растревожен, в некоторой степени растерян. – Не обращай внимания, – Артюр поднялся с места, подойдя к окну – на улице все залито лучами медленно клонящегося ко сну солнца. – Хочется просто подумать о чем-то еще, кроме как о работе, – он даже передернул плечами, будто ожидал, что многочисленные документы, что надо было перебрать, сейчас нападут на него, разинут свою бумажную пасть и поглотят. Отчасти он так и ощущал себя – съеденным рутинной работой, и из-за этого ощущение неприязни еще сильнее давило на него. – У тебя, как мне показалось, был сегодня особо насыщенный день? Меланхоличное настроение Чуи моментально сдуло – он несколько раз изменился в лице, а тут же наползшая на губы Артюра улыбка, кажется, еще яростнее подогрела в нем вскипевшее негодование. – Сука, убью, – произносится фраза едва слышно, но все равно можно разобрать. – Редко слышу, чтобы ты при мне ругался, – Артюр и правда находит это дико забавным и знает, что тем только раздражает, но он ведь не со зла. – Раз уж тебя вывели на такие эмоции, значит, зацепило серьезно. Ты так толком и не объяснил, что за молодой человек нас сегодня навещал. Ты никогда не говорил о том, что у тебя есть знакомые в Йокогаме, во всяком случае, такие, которых ты бы мог сюда приводить. Не подумай, что я против, – Рембо вскинул руки, будто испугался, что может сейчас как-то его задеть, хотя Чуя даже подумать о таком не успел, – просто удивился, да и не похож он был на твоего друга или хотя бы знакомого. – Эта тварь больше тут не появится! – внезапно с апломбом и уж очень экспрессивно заявляет Чуя, ничуть не смущаясь своей вспыльчивости, а Рембо и остается что смотреть на него удивленно да хлопать ресницами. – Не обращай внимания! – И все же? У тебя с ним проблемы? – У него у самого проблемы. С башкой! Прицепился, мразь! Столько потерянного зря времени из-за этого идиота, – при этом не сказать, что Чуя сейчас выглядел таким уж страдающим по этому поводу, во всяком случае, на негодование ему энергии хватало с лихвой. – Псих какой-то, недавно из психушки выбрался, голову бы оторвать тому, кто разрешил ему оттуда выйти. – Псих? Ну, мне с виду он показался вполне себе приятным и в какой-то мере интеллигентным, – Артюр сейчас не врал, хотя определенные странности все же подметил, однако это он сейчас сказал в большей степени для того, чтобы еще немного понаблюдать за тем, как Чуя распаляется. Спокойный, он был для него прекрасен, но сейчас – дыхание перехватывало смотреть на то, как он злится. Артюр даже подошел ближе, будто испугался пропустить все высыпавшие на его лице эмоции. – Херня! Нормальный человек не будет себя вести подобным образом! – Чуя встал с места от греха подальше: его пальцы невольно мяли важные бумаги, и Артюр это видел, но ни слова не сказал, пока Чуя сам не обратил внимание. – Мало того что подставил меня, так потом еще и приперся снова в ресторан. И ладно бы извиниться! Хрен там! Только хуже все сделал. – А я в какой-то момент решил, что это и правда кто-то из твоих друзей, кто мог приехать из Токио или Киото. Или из твоих родных мест. – Разве он мог сойти за человека, с которым я буду общаться? – Чуя сейчас похож на ребенка, который жалуется родителю на задиру, что его донимает, при том что Рембо не сомневался: уж Чуя-кун точно может постоять за себя, странно вообще, что тот юноша при таких обстоятельствах еще был жив. Забавно. – Если ты решил, что я просто так обозвал его психом, то зря. В целом, не вижу смысла тратить время на обсуждение всяких придурков. С тем, что ты поручил, я позже разберусь, не хочу о серьезном думать… Чуя приблизился к нему вплотную, вскинув голову, – его лоб слегка блестел сейчас; жуткая жара сменила сезон дождей, а Рембо пытался в этом жарком котле найти спасение от чувства, когда будто одинокий промозглый холод поразил нутро. Однако Чуя сейчас близко, и это его тепло… Артюр всегда был уверен, что дело именно в этом человеке, способном показать, что там есть за пределами его маленького ада. Он снова выдирает рубашку Чуи из брюк и ведет ладонями по теплой коже, при этом очень уж целомудренно целует его щеку. Не хочется на самом деле завтра уезжать в Токио, не хочется его оставлять, и Артюр зарывается лицом в его волосы, ощущая, как внизу все твердеет, и он тихо по-французски говорит ему поторопиться и ждать в спальне, а он тут побыстрее завершит свои бумажные сборы. Чуя и сам не теряет времени зря, шустро взбирается по лестнице, разбивая застоявшийся подогретый за день воздух. Слышно, как хлопает наверху дверь его личной спальни, но Артюр знает, что, когда поднимется наверх, тот будет ожидать его уже в другой комнате. Однако вместо того, чтобы в самом деле дособирать кое-какие документы, что он намеревался взять с собой в Токио, Рембо просто присаживается на край стола, чуть прикрывая глаза и сжимая руками воздух так, будто Чуя все еще здесь, с ним, в гостиной, перед ним… И напевает ту песенку… Он сказал, что это придумано для запоминания улиц Киото. Чуя не так много ему рассказывал о тех временах, когда жил и учился там, но всегда охотно отвечал на расспросы о том, каков этот город, и однажды он даже предложил Чуе показать ему те места, и одной безмятежной для них осенью они отправились в дорогу. Старая столица легко увлекла Артюра от повседневных забот и бурной жизни Токио и Йокогамы; они пешком обходили все местные достопримечательности, а потом сворачивали на пустые улочки, где можно было скрыться от чужих глаз. Рембо с особым трепетом вспоминал те дни, когда ему казалось, что так они вместе создают более глубокие узы между собой, и он всеми силами давал понять, какие чувства в нем напитал Чуя, и хотел бы, очень хотел, зародить такие же в нем. Когда они уезжали из Киото, особо запомнившимся страстными поцелуями, Артюр чуточку уверовал, что смог ухватиться крепче за чужое сердце. Правда потом это ощущение будто бы накрыли повседневные заботы, и он просто радовался тому, что Чуя желает быть с ним рядом, и они по-прежнему дышали одним воздухом глубоко с этими тонкими частичками всего самого интимного, что может происходить между двумя людьми. Совсем немного оставалось до того заветного часа, когда они вдвоем отправятся во Францию, и Чуя пользовался остатком времени в попытке заработать больше денег, чтобы самого себя обеспечивать хотя бы до момента прибытия в конечный пункт. Это умиляло и огорчало. Самостоятельность Чуи импонировала, но помочь ему материально – разве это плохо? Средства ведь были… Средства были… Артюр прекрасно понимал, что этот факт всегда вставал между ними. Едва ли он портил отношения, но Чую уж точно угнетал. С самого начала, с того самого момента, когда Рембо сам проявил внимание к одному из особо активных студентов школы иностранных языков. И активных не в смысле желания получать знания, хотя и этот момент нельзя было отбросить, но Чуя особо выделялся своей бурной энергией, запалом и интересом ко всему окружающему. Казалось, что сначала он был совершенно несерьезен на лекциях, часто являлся в кучке опаздывающих, однако он же был и среди тех, кто потом брал его в кольцо, задавая вопросы. Артюр невольно следил за ним, немного пересмотрев изначальное впечатление, и в какой-то момент поймал себя на том, что наблюдает уже не просто из любопытства. И наблюдений уже недостаточно. И встреч на лекциях. Чуя всегда покидал школу с кем-то из своих сокурсников, с кем он недалеко снимал жилье, но однажды он по какой-то причине задержался, и удалось его перехватить прямо у входа, где он застрял, пытаясь скрыть книги, что тащил в руках, под свою студенческую куртку, иначе бы они рисковали попасть под мелкий моросящий дождь. Рембо было как-то даже неловко смотреть на него, когда он сам стоял, держа в руке классический английский зонт, купленный, однако, уже здесь в Японии, и поэтому как бы невзначай воспользовался моментом, чтобы заговорить. Чую такое вторжение в его личный мир забот ничуть не смутило. – Вы домой, Накахара-сан? – что еще можно было спросить в этот момент? – Вообще-то нет, в книжный. – Тогда я, наверно, составлю вам компанию. Чуя не скрыл, что удивился, но возражать даже не думал. Конечно, зонт над головой явно воодушевил его. Рембо не стал спрашивать, куда они направляются, он и так догадался, что путь лежит в сторону улицы Кёбаси, где находился, наверно, крупнейший в Японии магазин, Марудзен, реализующий продажу книг, включая западную литературу. Из района Канда, в котором располагалось временное здание школы, что приходилось использовать после того, как старое пало жертвой огня несколько лет назад, добираться было довольно близко, студенты часто бегали туда, выискивая модное чтиво, хотя, на взгляд самого Рембо, куда интереснее рыться в небольших букинистических лавках. Но это внезапное маленькое путешествие в магазин он не мог не разделить. В такую промозглую погоду прогулка пешком едва ли покажется особо приятной, но Рембо это ни капли не смутило. Чую легко удалось разговорить, достаточно лишь было зацепиться за тему французской литературы, а студенту только была в радость языковая практика. Наверно, они представляли собой довольно колоритную картину. Японский студент и иностранец под одним зонтом, что-то бурно обсуждающие на непонятном окружающим языке, и смешно, но Артюр сейчас как-то не особо четко мог вспомнить, что они там обсуждали. Он знакомил студентов с выдающимися людьми своей родины, но в тот момент ему было плевать на них на всех, он лишь слушал Чую, наблюдал за ним, надеясь хотя бы на взаимную симпатию, боясь при этом показаться навязчивым. Если бы ему было в тот момент столько же, сколько самому Чуе, если бы он в тот момент был таким, когда встретил Верлена, то вел бы себя иначе, и Чуя, естественно, представить не мог, что этот утонченный иностранец позволял себе в юности и дерзости, и отвратительное поведение, и не боялся смущать людей, но то время смыли года и расстояния между точками, где он обитал, и, признаться честно, вообще порой смутно помнил себя таким, и даже полагал, что это все сам себе придумал, чтобы были хоть какие-то у него куски прошлого, когда в нем бурлило столько же энергии, когда хотелось самому творить и он этим занимался, а не как сейчас – пытался лишь зацепиться за того, кому это было подвластно в полной мере. Но тогда он толком не успел предаться грустным мыслям: Чуя отвлек его, и Артюр даже не заметил, как они оказались вблизи здания в европейском стиле с круглой башенкой, куда оба с радостью нырнули, чтобы скрыться от непогоды. Чуя сразу доказал, что здесь бывал частенько: он без колебаний отправился к нужным полкам и, помотав головой, словно стряхнул мелкие капли дождя с волос, принялся изучать книги, бегая глазами по названиям. Несмотря на промозглость, что царила с раннего утра, людей здесь было достаточно, причем японцев было заметно больше, хотя, может, кто-то просто спрятался, чтобы переждать усилившийся дождь: один мужчина, стоявший у высокой колонны, так точно не интересовался товаром, а нервно тряс свое кимоно, нижняя часть которого запачкалась, но потом ради приличия все же сделал вид, что пришел сюда не просто так, и бездумно вытаращился на целый ряд книг перед собой. Из-за собравшихся туч стало как-то мрачно, однако в магазине поярче зажгли свет, и место наполнилось особым уютом, отдающим запахом книг. Чуя активно рылся среди томиков, сложив парочку на столик позади себя, а потом попытался дотянуться до полки выше, но роста не хватало. Артюр лишь улыбнулся краешком губ – колебался он мгновение, не желая как-то задеть, но все же приблизился и снял томик, к которому тянулась так усердно рука. – Спасибо, – буркнул Чуя по-японски, явно недовольный тем, что вынужден пользоваться помощью, однако ж заветная добыча теперь в его власти! Артюр мельком так глянул, что Чуя уже успел насобирать – сочинения Андре Жида за период последнего десятилетия и добравшиеся наконец-то до Японии. Снятой с высокой полки книгой оказался Марсель Пруст. Чуя явно желал читать все, что мог раздобыть, правда, что-то его в этот момент смущало. – Дороговато, – отозвался он, заметив вопросительный взгляд Рембо. – Ямаока-сан, эта злобная старуха, опять грозится поднять цену на жилье, можно подумать, там усадьба графа какого! Лучше, наверно, будет перебраться в общежитие в Хонго, побольше сэкономлю и куплю что полезнее! В школе-то не все возможно достать из современного. – Нравится современная литература? Вероятно, мне стоит сделать особый акцент в своих лекциях на это. – У вас и без того хорошие лекции, Рандо-сан, – Чуя все мрачно таращился на книгу, поглядывая параллельно на те, что отложил уже. – Особенно цикл о Бодлере. Я даже стал пробовать его переводить, благо в школе можно легко было достать тексты. – Серьезно? – не то чтобы это удивило, студенты часто притаскивали ему оценить свои труды, но Чуя пока что с этим не попадался, несмотря на его повышенный интерес. – Да, мне нравится. И Бодлер нравится, хотя многие мои друзья считают его слишком пошлым. – А ты нет? – Он всего лишь выражал свое видение. Это красиво. – Понимаю тебя, – Артюр не мог оторвать глаза от его профиля в этот момент: напряженного, решительного и в то же время какого-то мягкого. Волосы Чуи от сырости слегка растрепались и сейчас пушились, но рукой коснуться Артюр их не решился, прижав ее к своей груди и продолжая просто немо разглядывать, но в какой-то момент усмехнулся сам себе и подумал о том, что глупо будет упускать дарованную возможность – приблизить этот момент касания. – Я бы мог купить для тебя эти книги. – С ума сошли? – Чуя аж отпрянул, но потом слегка смутился своей фамильярности, которая, наоборот даже понравилась. – Нет, благодарю. К тому же Жида пока можно не брать. Один знакомый с курса таскает томик с ним, может, смогу договориться взять почитать, а остальное я и сам потяну. – Между прочим, я тоже мог бы поделиться с тобой, из Франции я привез с собой неплохую библиотеку. Чуя теперь уже точно насторожился: видимо, не привык, чтобы просто так вот что-либо перепадало, но Рембо говорил с ним искренне, не видя проблемы в том, чтобы немного помочь. Если это станет залогом к тому, чтобы попробовать подружиться. – Вы неподдельно щедры, Рандо-сан, – хмыкнул Чуя, в его глазах промелькнуло что-то такое, что могло быть похоже на жадность – и, о, Артюр вполне мог оценить его порыв получить заветные знания, поэтому даже ни капли не думал о том, чтобы обижаться на подозрительность. – Мне особо не с кем делиться, – в этот момент Рембо точно не кривил душой. – И если тебе действительно интересно, то буду рад гостям у себя в Йокогаме. – Кстати, если тебя так волнует Бодлер, то у меня имеется очень раритетная вещь в коллекции: одна из книг того самого первого тиража с стихотворениями, которые позже попали под запрет и были исключены. Чуя в тот момент впервые задержал на нем взгляд дольше обычного. Ни капли смущения, лишь неподдельный интерес. И уже не только к литературе – нельзя было сдержать улыбку в ответ на такое открытие. – В Йокогаме, да? – негромко прошептал Чуя, глядя при этом на высокие книжные полки, что так раздражали его гордость. – Поверь мне, такой библиотеки здесь точно ни у кого нет. – Даже не сомневаюсь. – И платить за нее на надо, – Рембо многозначительно оглядел магазин, и аж голова закружилась от его высоких сводов, накатила слабость, но он вида не подал. – Тебе нравится приходить в этот магазин? – вдруг спросил он. – Я бы предпочел что-то более тесное, где теряешься среди полок, а не огромного пространства с высокими потолками. – Я тоже, – признался Чуя, хватая томики Жида и возвращая на место, а вот добытого с чужой помощью Пруста берет с собой. – Просто мне нравилось бывать в филиале Марудзена в Киото. – Скучаешь по Киото? Ты там учился? – Скучать – нет, но, наверно, в том времени тоже было что-то полезное, да, учился… Чуя не успел ему что-то особо тогда рассказать, кажется, он и не предполагал даже, и вообще вскоре поторопился, сказав, что у него еще есть какая-то работа в типографии. Но Рембо счел важным напомнить ему о том, что его предложение посетить его дом – не шутка. – Я и не подумал, что вы шутите, – отозвался тогда Чуя, когда Рембо держал в одной руке над ними зонт, а во второй сверток с книгой, которую вызвался подержать, пока Чуя, прижимая к себе свои драгоценные учебники, выгребет семь сэн на проезд. – Поверьте, я воспользуюсь такой возможностью. Когда он убегал, чтобы сесть на трамвай, то даже не представлял, какую надежду поселил внутри, и в тот момент Артюр ощутил ломящую в груди боль – это чувство, желание, что так сильно отдавало чем-то, что прежде он называл любовью, кажется заговорило теперь с ним куда громче, а ведь он даже не верил в подобное. В тот первый раз Чуя прибыл, к великому разочарованию, в гости не один. С ним были его сокурсники, парни, которые едва ли могли привлечь к себе какое-то внимание, Артюр даже толком их имена-то не запомнил. Один был такого громадного вида, весь смуглый, словно крестьянин с полей, говорил по-французски медленно, но, как оказалось, он и по-японски не разгонял свою речь, будто раздумывал не просто над каждым словом – над каждым слогом, как если бы подыскивал ему нужный тон. Странный, но с виду казался добродушным и часто просто улыбался. Второй же строил из себя великого ценителя литературы, и его знания, кажется, в самом деле были обширны, да только рот он не закрывал, и Артюру несколько раз хотелось осадить его за излишнюю громкость, но с возрастом он стал как-то терпеливее смотреть на молодежь и вспоминал себя в таком же возрасте, поэтому снисходительно молчал, забывая о посторонних и обращая свой взор лишь на Чую, который с особым интересом изучал его библиотеку, а потом попросил несколько книг пролистать на пробу, выйдя с ними в сад. Пока его друзья лакомились французскими сладостями, Рембо отправился проведать Чую, а тот, устроившись в плетеном кресле за столом, что-то черкал в своей записной книжке. Он испуганно дернулся, когда ощутил, что к нему подкрались. Он не читал вовсе то, что взял, он был занят какими-то своими делами, и непременно захотелось выяснить, что же его так захватило. – У вас тут живописно, – вместо ответа отозвался Чуя. – Правда нравится? – Это отличается от того, что привычно глазу. – Тогда приходи сюда, когда хочешь, – Рембо, говоря это, смотрел на то, что он скрыл руками, прижав к столу. Свои стихи Чуя показал ему, когда успел заглянуть в его дом уже раза четыре. Это были не переводы французской поэзии, это было именно то, что он создавал сам. Они расположились в библиотеке, не имея возможности выйти на улицу из-за дождя, мягко горел свет, его не хватало, и приходилось ломать глаза, но Артюр принципиально не делал его ярче. В такой атмосфере читалось куда приятнее. Чуя молча сидел рядом. Вид он вроде как сохранял невозмутимый, он вообще в этом плане всегда слишком уж старался, не понимая, как порой мило проглядывается его смущение, а в этот миг так вообще старался казаться выразительно равнодушным. Рембо ничего на это не говорил, лишь посматривал на него, цепляясь особо жадно взглядом то за губы, то за вздрагивающие ресницы, а потом снова вчитывался в иероглифы. Здесь не было привычных японских форм, хорошо уже знакомых – Рембо всегда уделял традиционной японской поэзии особое внимание, даже ходил послушать лекции на эту тему в местные университеты, но сейчас среди молодежи это теряло ценность, и Чуя демонстрировал себя поклонником новых веяний, и явно чувствовал прекрасно это направление, ведь при чтении Артюр ощутил почти что благоговение от того, как бесстрашно поэт перебрался через завалы из типичных канонов. Где-то было ощущение, что Чуя просто прощупывает почву, пытаясь вслепую поймать нужный ритм, а где-то его будто бы срывало, и он просто поддавался вдохновению, при этом и там, и там было что-то такое, уже глубоко индивидуальное, его. – Я мог бы помочь тебе это опубликовать, – предложение прозвучало на полном серьезе, но Чуя на это лишь фыркнул, из-за чего Артюр повторил это еще с более уверяющей интонацией: – Я не шучу. У меня есть связи среди людей, которые могли бы это включить в какой-нибудь популярный журнал. Хотя бы для начала. И, Чуя-кун, ты не хотел бы поработать со мной?.. Это тогда вырвалось уже спонтанно. Нет, Рембо давно думал таким образом приблизить юношу к себе, но пока еще считал, что рано выступать с такими предложениями, а оно вдруг само прозвучало, и показалось, что сейчас зависнет в воздухе, да растворится, погубив что-то большее, что похоже было на зарождающуюся дружбу, но Чуя внезапно посмотрел на него с тем, что Рембо с его не самой плохой фантазией мог только представлять себе. Надежда, облаченная в попытку поверить в такую удачу. Правда, Чуя тут же скрыл эту эмоцию, фыркнув и что-то не особо разборчиво пробормотав по-японски, что на слух показалось чем-то похожим на ругательство от эмоций, но все это не имело значения, потому что его заинтересованность блеснула ярко в этой полутемной комнате, хоть еще стихи теперь пиши при таком свете да читай! И Артюра в самом деле теперь уже насквозь и смертельно пронзило. Чтиво осталось на столе, а сам он буквально сполз с кресла, ткнувшись коленями в мягкий ковер и глядя теперь на Чую снизу вверх, а тот испуганно вытаращился в ответ, едва ли не готовый с ногами забраться на кресло, где до этого и так сидел не особо спокойный, а тут уже точно готов был спасаться, если придется, но он быстро отставил панику, едва его мягко взяли за руку. – Рандо-сан, надеюсь с вами все хорошо, умом вы… – Нет, не тронулся, – он мог лишь посмеяться в ответ, и Чуя тоже что-то там такое тогда ответил, посмеялся сам. Руки не отнял. И согласился почитать вслух то, что сам написал. Рембо долго молча слушал его, пока тот не сбился от придыхания, когда чужие руки уже настойчиво гладили его бедра, скрытые хакама – редкий случай, когда Чуя явился к нему не в своей студенческой форме. Рембо резко прервал поток прекрасных слов, смысл сложения которых он улавливал все меньше: он настойчиво потянулся к Чуе, слегка склонив его к себе и поцеловав сразу в губы, ощутив мгновенно, как возросло давление в области паха, все свело, но не язык, которым он раскрыл еще какие-то секунды сопротивляющийся рот. Чуя в полной мере обладал правом оттолкнуть, но он лишь неуверенно вздыхал и поддавался, позволяя утягивать себя на пол, позволяя уложить себя, придавить собой, и по его скованности Рембо мог ощутить, как все это непривычно для этого не маленького, но все равно по своему складу характера юного еще мальчика, который, возможно, просто не понимал, как правильно отказать. Или понимал? Спустя время, вспоминая это, Артюр был уверен, что его могли легко оттолкнуть от себя, Чуя хоть и был младше его и куда более хрупким по комплекции, но силы бы ему точно хватило, и Рембо пару раз видел, как тот устраивал разборки с кем-то из студентов, которые не кончались дракой лишь потому, что друзья, зная его нрав, вовремя оттаскивали. Но эта его сторона не проявилась никак, пока Рембо лежал на нем, целуя его запястье, словно пил из него кровь, а потом снова припадал к губам. Немо Чуя наблюдал за тем, как Рембо расстегивал на себе рубашку, являя взгляду бледную грудь, но так и не сняв ее, потянул лежащего к себе, усаживая на колени. Молчаливые поцелуи сыпались, пока Чуя сам не рискнул оторваться, и Рембо позволил вырваться стону, когда его плеч влажно коснулись, сняли с него эту рубашку, обхватили руками. – Я будто долгие годы скучал по тебе, – Артюр схватил его за подбородок, стирая тонкую нить слюны. Чуя, кажется, в тот момент ему не верил. И не слышал его. Ни разу он не видел такого затуманенного взгляда. Похоть и желание – не совсем такие чувства он хочет вызывать у того, по ком бьется сердце, но и отказать ему – Рембо сам себе ни за что не откажет, и он уверенными движениями освобождает его от одежды, позволяя проделать то же самое и с собой, и Чуя не стесняется, когда особо настойчиво прощупывают его тело, давя на косточки, но и наступать не пытается, что позволяет рассмотреть его наконец-то таким, еще совершенно девственным, и срок этой чистоты приказал долго жить. Они в доме сейчас одни, и Чуя не видел смысла пытаться скрыть свое удовольствие от того, как губы развратно касались его изнывающего члена, и недовольно что-то там бормотал, когда Рембо специально замирал, чуть обхватив губами самый краешек головки, совсем легонько касаясь языком, следя за реакцией, следя за тем, как Чуя сдавливал собственное горло, прикрывал глаза, тянулся к нему, словно пытаясь попросить продолжать и не останавливаться. Но внезапно сам хочет попробовать – и не позволить ему, Рембо не посмеет себе отказать в таком чувственном моменте, когда это будет очень похоже на любовь. Неумелая остервенелость, с которой Чуя испытывал себя, столь коварна и груба, она душит шепчущего на французском о своих желаниях Рембо, пока он ощущает, как мягкие рыжие волосы задевают его бедра, стонет от хаотичного касания языка, ему достаточно даже просто понимать, что это тот человек, которого он столь сильно возжелал, и не надо обладать никакими навыками, чтобы заставить его сойти с ума, потерять способность чуть сдерживать себя. Чую, быть может, слегка обескуражил момент, когда его губы вязко перепачкала сперма, он стер ее, стекающую с подбородка, и недоуменно взглянул на Рембо, а тот обхватил его лицо руками, поцеловал, словно обретенное наконец-то сокровище, прижал крепко, блаженствуя от того, что мог чувствовать твердое желание Чуи, когда его член коснулся живота, и он вздрогнул и даже будто бы попытался вырваться, но ему настойчивее надавили на поясницу – полная капитуляция. – Но я не люблю вас, – Чуя сказал это – словно опомнился, словно это было важно для него, и это резануло, и пот на теле вдруг стал ощущаться липкой кровью от таких слов, но Артюр с самого начала в своих мыслях предсказал их, и ничего не ответил, лишь коснулся губами плеча, будто таким образом попросил дать возможность изменить чужие чувства и переубедить. Наверное, Чуя тогда позволил продолжить из-за банального желания, что так сильно впервые охватило его самого. Если его что-то и смутило, он не показал. Отдался порыву, когда изнутри его нещадно массировали уже два смоченных слюной пальца, держался крепко за плечи Рембо, когда тот изводил его, наблюдая и запечатывая в себе реакцию на проникновение, и глаза его были прикрыты лишь в тот момент, когда удовольствие от тесноты молодого, прежде не знавшего таких ласк тела отяжелило веки. Как давно он кого-то касался вот так? Кто бы так податливо ответил ему, пусть пока что лишь на физическом уровне? От осознания одиночества было так больно, что Рембо забылся и резко уложил Чую на живот, навалившись на него, и начал толкаться со страстью куда более болезненной, и да, так он не видел совершенно нахмуренных из-за неприятного трения бровей, делал вид, что не слышит сдавленных стонов, и потом уже, когда кончил второй раз, сообразил, что так не стоило делать, а Чуя тихо лежал, подложив руку под себя и чуть дрожа от того, что он и сам достиг конца, но не мог осознать всех ощущений, что свалились на него. Шепча нелепые извинения на японском, который стал каким-то совсем Чуе непонятным, Рембо тогда целовал его спину и плечи, дивясь крепким мышцам – совершенно идеальным, он провел языком вниз и вжался губами в раскрасневшееся отверстие, на что Чуя тогда вдруг едко пошутил, что не стоит таким образом просить прощения, он не хрупкий – не сломался. Восстанавливая силы, они так и валялись на ковре, слушая все еще шумящий дождь, и Чуя позволял гладить свое тело, и сам рассматривал Рембо, будто диковину какую. – Оставайся со мной этой ночью. Чуя фыркнул. Он лежал на спине, когда прозвучали эти слова, прикрыв глаза рукой, согнутой в локте. Рембо, передергивая плечами, что щекотали распущенные волосы, сидел рядом, смотрел на него обнаженного, хотел еще и вбивал себе в голову мысль о том, что не повторит ошибок, не отдаст и не потеряет то, что способно питать жизнью его тело и душу. И той ночью Чуя в самом деле остался. Они возлежали уже на его постели, Рембо спаивал его дорогим вином из запасов, что привез с родины, и разомлевший Чуя позволил себя всего хотя бы на этот раз забрать себе и не отпускать до утра и обладать им еще и после. – Я покажу тебе больше, то, за что мой Бог и те, кому вы здесь грешные молитесь, проклянут нас навечно, – шептал Рембо ему в ухо, водя рукой по члену, массируя до боли, – останься со мной, останься, даже если не полюбишь, останься. Чуя поддавался. Наверно, все же не его словам, а прикосновениям, но тогда было все равно. Была цель – а потом уже разберется с тем, как достигнуть глубин этой цели. – Ты напишешь для меня стихотворения? – спросил он его, когда все же тем вечером провожал, прижав ко входной двери и целуя его шею… Чуя лишь задиристо посмеялся в ответ, чуть отодвинув его за плечи, и, попросив шепотом подождать, отправился обратно в Токио, но собираясь в самом деле вернуться к нему в Йокогаму. Артюр больше не находил повода задать тот вопрос Чуе, будто побаивался спугнуть его распаленные чувства; он просто ждал, испытывая свое терпение. Ждал, словно это должно было подтвердить, что нечто мощное тоже зажглось внутри столь нужного ему человека. Перед тем как подняться в спальню, Артюр снова проверил все документы, которые намеревался взять с собой, с утра ему еще надо будет забежать в консульство, чтобы захватить подписанные бумаги и передать их в Токио, так как у одного гражданина Франции возникли проблемы с пребыванием в стране и надо было выручать бедолагу, но сейчас все же следует немного передохнуть. Он отдал некоторые распоряжения дворецкому касаемо присмотра за домом в его отсутствие, а потом, уже собираясь подняться по лестнице, внезапно окликнул уже отправившегося по своим делам мужчину. – Мессадье, этот гость, с которым приходил сегодня Чуя, он появлялся ранее в этом доме? – Впервые увидел его сегодня, как и вы. Он вас чем-то насторожил? Мы могли бы обратиться в полицию. – Нет, это едва ли стоит того. Просто спросил. Забудьте. Рембо быстро вбежал по ступеням наверх, ожидая узреть Чую в своей спальне. И тот предсказуемо нашелся в его владениях, правда обычно, когда он перед уходом оставлял столь откровенные намеки, это значило, что будет лежать в его постели поверх покрывала, без одежды, возможно, ласкающий себя, на что Рембо так часто любил смотреть, и именно на это больше всего надеялся: он в такие моменты садился и ждал, когда Чуя наиграется, когда его взгляд окончательно затуманит и можно будет вытворять с ним все, что вздумается. Но тут – ничего такого. Чуя прислонился к краю стола, у которого горела ярко лампа, и таращился в один из журналов, где публиковали рассказы местных писателей. Рембо часто забирал их к себе в спальню, предаваясь чтению, когда размякший от его ласк Чуя уже сопел под боком, или же когда тот был на своих ночных отработках в ресторане, и чтение было просто способом убить скуку и одиночество. Чуя лишь мельком оторвал глаза от страницы, а потом вернулся к своему занятию. – Что же там такое могло поглотить тебя? – Рембо подошел к нему близко, убрав волосы с шеи и вжавшись в нее губами, только потом краем глаза посмотрел на текст. – Да так, кое-что просмотреть хотел, – Чуя никак не среагировал на ласку, поэтому Артюр без всяких более прелюдий сжал ткань его брюк между ног, и это оказалось куда более действенным способом: Чуя не стал более отвлекаться на всякое духовное, а решил отдаться тому, что насытит его тело, поэтому легко позволил подхватить себя и закинуть на кровать – он ведь сам сегодня сказал, что не в восторге от того, что Рембо собирается отбыть на некоторое время, работа слишком часто мешала им быть вместе. Вид распластанного на кровати Чуи всегда особо сильно заставлял его желать. Артюр упирался коленом в кровать, двигаясь рывками, вбиваясь немного грубо, то и дело склонялся и покусывал кожу, на что Чуя только и шептал, чтобы не останавливался. Он нахально заводил его такими просьбами, вел себя нагло, и всегда неожиданно потом захватывал инициативу, пихая своего любовника спиной на кровать и заставляя развести ноги. Желая его любым способом, Артюр частенько позволял ему устраивать подобное, и этим вечером получал какое-то особое головокружительное наслаждение, словно уверенный в чужих искренних чувствах. Он нетерпеливо кончил, пока член Чуи все еще оставался в нем, и едва вернулся в сознание, потянул к себе, чтобы зацеловать его, всего такого разгоряченного и прекрасного до безумия. Излившись ему на живот, Чуя притих рядом, лишь дышал слишком загнанно, да, в самом деле – он от этой скорости минуты назад Артюра из реального мира и вырвало на время, неудивительно. – Ты, кажется, говорил, что сегодня очень умаялся и устал, – Артюр поскреб ему слегка спину, когда тот перекатился набок. Чуя что-то пробурчал на родном языке, но разобрать не получилось, да Артюр и не пытался, убрал из-под спины прилипшие волосы и уставился в потолок, наслаждаясь все еще гоняющей по телу негу пульсацией. – Если бы не дела здесь и не твоя работа, я бы взял тебя с собой. Чуя глянул на него через плечо. Не совсем понятно, что значил его взгляд, но Рембо показалось, что он уловил капельку расстройства и чего-то еще. Конечно, они держали свои отношения втайне, кому нужны слухи и россказни, а у Рембо и ранее был без того неприятный опыт огласки. Здесь же он хотел своего личного рая, где никто не ударит своим мнением по хрупкости. Он мог брать в поездки своего помощника, но не хотел потом оправдываться перед своими же коллегами, почему тот ночует в его постели. Обычно он временно селился в отелях, и порой даже подумывал снять что-то поскромнее и более уединенное, но по привычке остановился в отеле Кикуфудзи, находя местное общество приятным и в то же время немного забавным для наблюдения, но там всегда слишком много посторонних, и остается только ждать следующего подходящего случая, который, скорее всего, уже и не представится: до их отправления во Францию не так много времени впереди. А там… Рембо был без понятия, какая судьба ждет их там, но забрать с собой туда Чую, который с легкостью согласился, – это для него почти как наивысшая форма счастья. – Все равно бы ты был целыми днями занят, а мне там делать нечего, только возиться с твоими бумажками и мелкими поручениями, вот уж радость в такую духоту, – Чуя ворчит, но в действительности так пытается убедить их обоих, что они не упускают шанс, все равно бы толком не смогли видеться и делить общество друг друга. Чуя, сонно покряхтев, потянувшись, перекатывается на другой бок и ложится так, чтобы видеть лицо того, с кем делил постель. – Проводи меньше времени на солнце, – Артюр провел ладонью по его щеке. – Тебе не пойдет загар. – А что? Буду выглядеть как крестьяне с рисовых полей. Может, тебе захочется меня еще больше. Еще больше? Он и так боится, что его прокляли высшие силы за вечное желание обладать. – Иногда думаю, что занимаюсь сущей ерундой, – вдруг говорит Чуя, теперь он валяется на спине, весь раскрытый, на его теле до сих пор краснеют следы чужих пальцев и засосов. – Кому к черту сдались пишущие люди? От них ведь толку никакого, – он вдруг резко подскакивает и возвращается к столу, где оставил журнал. – Глупости не говори, ребенок. Чуя бросает в ответ возмущенный взгляд: его всегда раздражало, когда Рембо подчеркивал их разницу в возрасте, особенно сейчас, спустя несколько лет их отношений, того же наоборот – это особо распаляло, и он вспоминал себя в том же положении, когда его внутренний мир заполнял другой человек. В ответ, однако, не поступает никакой недовольно-капризной реплики, настроение Чуи заметно улучшилось, и он не собирался обращать внимание на такие мелочи. – Что ты там все вычитываешь? Иди ко мне. Чуя послушно топает, не выпуская из рук журнал. Артюр садится, облокотившись на подушки, и приглашает Чую в свои объятья. Они переглядываются, прекрасно понимая, к чему это приведет, но в итоге они снова близко, интимно соприкасаются, и можно надеяться на повторение перед сном. – Покажи мне, – Артюр честно смотрит в текст и будто бы это не его пальцы сейчас небрежно давят на ребра, задевая чувствительно соски. – Да, помню этот рассказ, – несмотря на то, как постепенно твердело его естество, он пробежался глазами по строчкам. История о мужчине, что пал жертвой собственных амбиций, доведя до грани других людей, при этом не заметив, как и сам соскальзывал. Этот рассказ выглядел бы типично, таких историй много, если бы не мистическая концовка, когда игнорируемая совесть явила себя в живом мире и в буквальном смысле сожрала своего хозяин, измучив его перед этим. Рассказ пугал и притягивал. – Зачем такое да на ночь? – Цусима Сюдзи, ты читал другие его истории? – Иногда попадаются, но он мало печатается, не особо популярен, хотя пишет достойно, но если у него все такие тексты, то не каждый журнал рискнет это опубликовать. У меня неприятный осадок остался после прочтения. – У меня тоже. Да и вообще – надо быть долбаным извращенцем и параноиком, чтобы такое писать. Я бы не стал связываться с таким мудаком, – Чуя с непонятной Рембо злостью отбрасывает журнал и позволяет себя захватить целиком, потому что Рембо нет дела до какого-то там автора и его текста, и он усаживает своего любимого себе на член, желая вытравить все лишние мысли и слушать, как Чуя просит не прекращать, забавляясь тем, как невольно скользят в его речи эти некрасивые для воспитанного человека слова.