Σχίσιμο (Схисимо)

  Вернувшись со встречи в свой рабочий кабинет, Артюр еще некоторое время пытался всмотреться в документы, но у него жутко болела голова. Мерзопакостная боль насиловала его с самого утра, он уже принимал обезболивающее, но эффект приказал долго жить, будто что-то специально заставляло его мучиться. Мигрень или еще какой приступ, может, нервное, но мешало похлеще изводящего жара воздуха. И это вкупе с тем, что не отпускали личные мысли, так что он с трудом осознавал суть своей внезапной командировки.  С учетом того, что Чуя подтверждал свое желание остаться в Японии, Артюр естественным образом иначе взглянул на поездку в Осаку. Его любимого мучила совесть из-за измены, из-за увлечения (какая к черту любовь!), но и к этому Дазаю из гордости он не собирался на раз-два мчаться, и это вроде как должно было только играть на руку, ведь была надежда убедить Чую, однако… Что-то подсказывало, что так просто все не переиграть. Чуя упертый. Он не сможет себя долго изводить и все равно, переломав свое сознание не один раз, помчится потом к нему, когда останется здесь, и дальше Рембо не может не представить сцену, где Дазай-сан, наигравшийся уже к тому моменту, демонстративно развернет его, а там… Что там? Чуя купит билет на первый же корабль до Франции, сгребет в охапку все свои сбережения и вещи и помчится следом? Чудесная картина, но упиваться ею почему-то не получается. А еще Рембо отлично знает, что Чуя измучил бы себя, даже если бы они сейчас все еще готовились отплыть вместе. Эгоизм как бы открыто говорил Рембо, что делать, что эта отсрочка – его шанс, перевести снова все внимание на себя, но он решил пойти несколько иным путем. Попробовать Чуя потянуться к тому, что манит с такой страстью.  И пусть это будет выглядеть как жест от всего сердца. Артюр сам даже поверил в свои помыслы этим утром, хотя не был уверен, что эта мысль была порождением здравого разума, все же головная боль могла чуточку накренить его восприятие, но идея с каждым часом не утрачивала своего смысла. Стоило рискнуть.  Лучше, конечно, говорить о таких вещах дома, но Чуя должен был как раз сейчас зайти к нему, так что Артюр, слегка уже пришедший в себя, морально готовился, замерев в кресле, где обычно сидели гости, и медленно прокручивая в голове воспоминания прошедших лет. Больше всего обращался к тем, что тянулись со времен их знакомства, когда Чуя только учился. И вот он сейчас входит в его кабинет. Не особо-то и изменился с тех нежных дней, лишь телом стал крепче, да волосы отросли. Чуя всегда ворчал из-за своего роста, к сожалению, так и не вытянувшись со временем, но Артюр находил для себя этот момент особо привлекательным, хотя никогда об этом не говорил вслух. Может, стоило.  – Рандо-сан, твой приказ на командировку – все готово, – Чуя вошел с документами, слегка замешкавшись, так как не сразу разглядел его. – Чего это ты тут сидишь?  – Никогда раньше не садился сюда, а тут обнаружил – очень удобно. Рад, что моим гостям здесь было хорошо.  Чуя слегка нахмурился его странностям, но более значения не придал и сложил все бумаги на стол, замерев и оглядевшись, будто соображал, есть ли у него тут еще дела.  – Билеты в конверте, их сегодня привезли доставкой утренней. Министру, видимо, очень надо, чтобы ты поехал, все по высшему разряду творит.  – Но ведь так и полагается.  – Да, но там еще письмо вложено было. Тебе опять выражают почтение. И много слов в подобном духе.  – Вы, японцы, очень ярко умеете проявлять благодарность.  – Не перепутай это с вбитой в голову со всей дури вежливостью.  – Надеюсь, это ты не про себя.  Чуя многозначительно смотрит в ответ и уже собирается уйти, но Рембо еще не закончил.  – Я хочу прояснить еще раз для себя один момент, Чуя. Ты в самом деле определился? Когда я вернусь из Осаки, ты не поедешь со мной, верно?  – Рандо-сан, лучше скажи мне честно: ты реально готов в случае моего согласия ехать с тобой и дальше закрывать на все глаза? Уверен в себе? А я не уверен, что ты забудешь.  – Ты боишься, что я припомню тебе измену? – вроде бы слова очевидны в сложившихся обстоятельствах, но Рембо был задет тем, что Чуя о таком подумал. Почему-то в его представлениях этот молодой человек не должен был забредать в такие дебри не самых хороших качеств близких людей.  – Хах, ты хотя бы наконец-то называешь вещи своими именами. Припомнишь или нет – знаешь, я сам себе это буду припоминать. Не говоря уже о том, что все больше уверяюсь в том, что мне стоит остаться.  – Ты надеешься с ним помириться.  – Хер я буду мириться – я не ссорился и не вел себя, как тупое мудачье! – Чуя в последний момент соображает, что надо бы потише здесь говорить, тут много людей, кто понимает японский, на котором они сейчас общались, не говоря уже о том, что разговор этот из категории слишком личных. – Я не знаю еще… Я просил тебя оставить все подобные обсуждения.  – Тебе неприятно?  – Мне неприятно от того, что ты терпишь разговоры о Дазае. Увидимся дома.  – Я понял тебя. Сделай одолжение, будь добр. Позови ко мне Кей-куна.  Чуя не стал спрашивать, зачем ему понадобился местный курьер. Просто кивнул и вышел, и уже через минут пять молодой мальчишка, что подрабатывал тут у них, выполняя в основном поручения по доставке почты, уже стоял в кабинете Рембо, склонив голову так, будто явился к самому императору и боялся взглянуть на его божественный лик. Артюру, выходцу из страны с другими нравами, было несколько смешным такое почитание человека, которого большинство японцев даже не видели и не увидят, но он никогда не высказывался по этому поводу чисто из уважения.  – Ты узнал для меня информацию, о которой я просил тебя утром, Кей-кун?  – Все готово! – отчеканил он. – Я могу показать на карте.  Кей-кун был не особо грамотным парнишкой, но Йокогаму знал идеально, и, если даже не мог отыскать какое-то место, у него всегда находились знакомые, что могли бы подсказать, направить, так что Артюр не сомневался, что тот легко достанет ему адрес, по которому проживает некий Дазай Осаму. Сведений о нем на самом деле было очень мало, попытки выяснить больше не особо оправдались. Ничем таким не выделялся, обычный японец, если не считать его происхождения, которым он, судя по всему, не светил, тихо живя себе вот уже несколько лет в Йокогаме; по словам Чуи, он недавно лежал в больнице весьма печального направления, но Артюр не успевал уже собрать все данные. Естественно, о его писательской деятельности тоже никто не знал. Если так серьезно смотреть, из доказательств были только слова Чуи. Артюр верил ему, но более подтверждений не нашел. Но все это не имело значения. Нужен был сейчас только его адрес, который Артюр вписал в краткую записку для Мессадье, подробно объяснив, как найти дом, а также приложил к ней запечатанное письмецо, которое Дазай-сан получит сегодня. Можно было бы отправить Кей-куна, но Артюр не хотел доверять ему личные письма, достаточно уже того, что пришлось обратиться к нему с просьбой. Не спрашивать же было у Чуи напрямую, где живет его новый любовник.  Если бы не он… Послезавтра они намеревались уже покинуть порт Йокогамы, но тут вмешались непредвиденные обстоятельства, и можно было бы их проклинать, однако… Чуя все равно до этого момента не сдержался бы, высказал всю правду, и Артюр стоял бы на корабле один. А тут – он не может точно сказать, если ли у него шанс, не говоря уже о том, что он решил предоставить его Чуе, но пока он не уехал из Японии – шанс есть всегда.  Домой отправился довольно рано. Сегодня как-то особо невыносимо было смотреть в сторону порта. Его предлагают довезти, но машиной Артюр отправляет лишь некоторые документы, а сам бредет под жарким солнцем в горку. Его кто-то приветствует, но он отвечает прохожим, не глядя и не думая дальше разводить тут беседы. Мыслей много, вплоть до того, чтобы обсудить свою работу с руководством и отложить еще на пару лет свое возвращение во Францию, и нет причин, чтобы кто-то был против: Рембо уже выслушал массу искренних (и не совсем) сожалений из-за его отъезда домой. Но только… Он понятия не имеет, где ему будет лучше. Возвращаться одному в Париж – невыносимо, но дом все равно зовет к себе, там была юность, которая затем плавно перебралась сюда. Все взаимосвязано. Дом и там, и здесь. Но там – в нем поселилась грусть. И здесь – что-то еще более траурное.  Беспощадное солнце – но будто бы холодом все равно пробирает.  Дома – тишина. В полупустую из-за сборов библиотеку заглядывать не хочется – все слишком ярко помнится, и уже заранее будто бы извечная тоска кусает за шею. Рембо поднимается к себе в комнату, которая тоже грустно опустела. Прямо так в одежде падает на кровать. Последние дни из-за жары и дурного самочувствия он не ночевал здесь, устраиваясь на первом этаже, где было прохладнее и можно было шире распахнуть окна, поэтому тут уже почти все разобрали, готовя дом к последующей сдаче, и постель была прикрыта лишь покрывалом – горничные постарались. Он бегает глазами по книжным полкам, где держал свои особо любимые произведения, чтобы не надо было далеко ходить. Не все сложил. Даже теперь не знал, стоит ли брать с собой. У него есть тут редкие первые тиражи сборников с тем, что Хориэ-сан выдавал за свои произведения. Поднявшись, он берет одну из книг и присаживается на край постели, открывая наугад. Иногда кажется, будто в любом рассказе, в любой повести он может наткнуться на то, что опишет его ощущения. Сейчас этот фокус снова дает о себе знать. Тоска с ядом одиночества. Дазай-сан даже не представляет, как они сейчас понимают друг друга.  Он так и листает книгу, когда слышит, что Чуя вернулся. Подумал даже, что странно, что он все еще возвращается в этот дом и терпит его, но потом сам смеется над собственной глупостью. А куда ему еще идти? Жилья своего нет. Он и прежде не особо радостно относился к тому, что ему позволяют тут жить чуть ли не в роскоши и не платить за это свои кровные.  Артюр, помучив еще немного страниц, отправляется вниз, застывая на лестнице и наблюдая за тем, как Чуя мечется по дому, а потом чуть ли не мимо него проносится наверх, даже ничего толком не сказав. Это не пренебрежение, это стыд, и это единственное, что утешает в данной ситуации, потому что испытывать такое невнимание от Чуи – кто бы мог предположить, что это случится. Даже если они могли слегка поссориться из-за мелочей – Чуя не выдерживал, первым приходил мириться, независимо от того, кто распалил ссору. В этом случае Чуя брал всю вину на себя, но Артюр всеми силами желал дать понять, что меньше всего хочет осуждать его, хоть и ощущает с каждым днем все ярче это предательство, да слово-то какое, его и использовать не желал, но оно лезло к нему, а он отпирался. И будет отпираться, чтобы не дать Чуе понять, что хочет этого слишком внезапного расставания.  – Куда ты так спешишь? – Артюр едва смог подгадать момент, чтобы спросить его, он вышел уже из столовой, когда Чуя, облаченный теперь в хакама, пытается в спешке нацепить гэта.  – Хочу съездить посмотреть несколько мест, где можно будет снять себе жилье. Если ничего не найду за адекватную стоимость, возможно, переберусь в Токио.  – В Токио? Ты разве не думаешь остаться и дальше работать в консульстве? Тебя там все знают, точно никто не будет возражать, если ты останешься. Быть может, это будет твоим шансом найти что-то еще более стоящее при посольстве. В конце концов, если ты не едешь со мной во Францию, это не значит, что пути туда для тебя закрыты.  – Мне будет неловко пользоваться своим положением.  – Глупости!  – Да нет, – Чуя спешно проводит расческой по волосам, что аж больно смотреть, как он их дерет, а потом нахлобучивает поверх шляпу, и Артюру кажется, что если сейчас он выйдет за порог, то вообще никогда не зайдет в этот дом! – Не важно. Я думаю, что вполне мог бы заняться чем-то еще. Пока не решил, – Чуя выглядит каким-то растерянным – не может найти инро, где лежат его деньги, и пока он мечется, Рембо подходит к нему близко, хватая за локоть.  – Неужели я правда заслужил, что ты меня игнорируешь, Чуя? Пожалуйста.  Чуя, будто бы злясь, сжимает зубы, он отворачивается, весь напряженный, но не пытается вырваться, когда его притягивают к себе. Тело под легким кимоно прощупывается куда лучше, и Артюр обхватывает его за спину, гладит между лопаток, словно ребенка успокаивает, и почти радуется, ощущая, что застоявшееся напряжение, словно вязкие капельки масла, нехотя, спадает. Он снимает с него шляпу и целует в макушку, ощущая на щеках мягкие завитки – его грядущие сны, скорее всего, полные грусти.  – Это не из-за тебя, прекрати себя винить, – Чуя бубнит эту куда-то ему в грудь, руки его безвольно висят, но все равно – его так приятно обнимать! – Ты соображаешь, как я должен сейчас себя чувствовать, когда я воспользовался твоим отношением, твоим гостеприимством, твоими связями, дал тебе надежду верить, что мы уедем вместе, а потом – поступил так, как эгоистично захотел.  – Даже если ты все это испытываешь, это не повод расставаться вот так. К тому же… Мне, возможно, тоже не стоило говорить некоторых вещей и вести себя слишком навязчиво. Не говоря уже о том, что наши отношения были определены тобой с самого начала. Но ты мне всегда давал надежду, и я никогда не ощущал от тебя лишь того, что ты только берешь.  – Слишком хорошо ты обо мне думаешь.  – Ну, я все-таки повидал людей. Могу разобраться в том, когда они в самом деле двуличны, когда ищут выгоду, а когда готовы отдать себя кому-то. Если уж любовь не получилось, то дружба, она же была?  Чуя кивает, ткнувшись лбом ему в плечо, и Артюр сначала чуть ли не со страхом касается подбородка Чуи, но все же находит в себе храбрость, которая когда-то нужна была ему лишь в те моменты, когда он только пытался завоевать его интерес, притягивает к своему рту, будто бы слегка пробуя уже такой знакомый вкус, и впивается сильнее, когда не ощущает отказа. Ни капли. Почти как раньше: Чуя раскрывает губы, позволяет завлечь его, насладиться, задевает своим язычком, и аж внутри все дергается от этого; Чуя позволяет ему целовать его, словно ничего не изменилось, словно они где-нибудь в Киото, что так запомнился Артюру именно поцелуями, и он даже не думает о том, как разнятся их воспоминания об этом городе.  – Даже если ты принял решение, – Артюр отстранился, но потом снова мягко коснулся его губ, держа за подбородок, словно боясь, что отвернуться, но Чуя внимал ему, прикрыв глаза и едва дыша, – это не повод так вот расставаться. Я все еще люблю тебя, и эта любовь невыносима, когда одновременно ощущаешь теперь еще и твой холод. Побудь со мной еще немного. Я не пытаюсь тебя переубедить или сломать твои убеждения, я прекрасно вижу, что случилось, но ты же все еще что-то чувствуешь ко мне, верно?  Чуя так и не говорит ничего, но он кивает на все его фразы, он сдался, он сам тянется и хочет, ему тоже все это невыносимо, и Артюр собирается отвести его наверх, но тот внезапно будто бы отошел ото сна.  – Мне надо идти.  Он не отталкивает, просто сам чуть отступает назад, беря свою шляпу со столика и выскакивая поскорее обратно в чуть сдавшую позиции к вечеру жару. Сдался почти и Чуя, и Артюр все еще уверен, что может обратить его снова на свою сторону. И даже если это не получится, то хотя бы оставить ему напоминание.  Он специально просит Мессадье приготовить ему ванну, а потом отсылает из дома вместе с поваром, что еще возился на кухне. В полном покое пытается согреться в воде, которая кажется совершенно остывшей, а потом в более чем трепетном волнении, однако, терпеливо ждет в комнате Чуи, которая тоже стала совсем неприветливой, когда в ней исчезли частично вещи с полок, но в иной ситуации это бы значило только путь к чему-то новому и радостному, а здесь – Артюр пока не пытался загадывать – получалось у него слишком уж отвратно.  Он не собирался спрашивать его, нашел ли он себе жилье, едва Чуя оказался на пороге своей комнаты. Без разницы. Не поинтересовался, почему он так поздно, ведь ясно, что не до самой темноты обходил всех хозяев, что предлагали комнату или целый дом, что Чуе едва ли по карману, в аренду. Чуя не пьян, хотя потом Артюр уловит этот легкий запах вина, но ему не важно, где тот пропустил рюмку.  Рембо смотрит на него с его же постели в тот момент, когда хозяин комнаты замер в нерешительности, словно ему сейчас бросают вызов, и Артюр, подтверждая свои намерения, стягивает с себя покрывало. На нем ничего нет, и это слишком очевидно должно служить намеком.  Чуя недолго колеблется. Его фактически поставили перед фактом, и он просто направляется сразу в сторону ванной комнаты, и разве что на попытку присоединиться, омыть его, цедит, что сам разберется. И Рембо просто ждет, кончиками пальцев трогая свои бедра и пока еще мягкий член и сдавливая себе же шею. Он подождет. Он закроет глаза и будет представлять, что там происходит за дверью, у него достаточно для этого воспоминаний, когда Чуя пускал его к себе, и вид его обнаженного, когда он споласкивался перед тем, как погрузиться в полную воды ванную, особо сейчас помогает иссушить собственный рот – дыхание такое частое от этого видения.  Он вспоминал, как в нередких командировках ему приходилось терпеть отсутствие Чуи рядом. Он мечтал о нем, лаская себя в темноте, но потом возвращался домой и наслаждался уже крепким телом, что всегда отвечало нежной податливостью. Но теперь – Чуя был дома, а такое ощущение, что их разделяли несколько десятков ри, которыми здесь в Японии мерили длину.  Слышно, как Чуя вышел, но так и не приблизился, и Артюр садится на кровати, теперь уже воочию разглядывая его. Без одежды – соблазнительный… Можно не удивляться, что Дазай вцепился в него своими клешнями, и сейчас прозрачной стеной продолжал стоять между ними.  – Подойди, пожалуйста.  Чуя привычно хмыкает – это теперь будто из далекого прошлого, но подходит решительно и садится ему на колени и слишком уж развратно трется своей задницей о набухающий отравленной желанием кровью член. Сам целует, особо развратно, водя языком по деснам, обхватывает за шею; прижимается, одобрительно стонет, когда пальцы Рембо, пробежавшись по позвонкам, сминают кожу на ягодицах, и он может только испытывать призрачное счастье, когда Чуя сам опрокидывает его на кровать и продолжает целовать, он чуть ли не вгрызается в шею, распустив заодно Рембо волосы, целует ему грудь – будто горячий огонек прошелся по соскам, зубки чуть смыкаются на выступающих ребрах, а по рукам бьет, когда он сам хочет коснуться Чую там же, где он его задевает его губами.  Чуя решает, что хватит играться – он сразу берет в рот, сдавив пальцами член, и дразнит головку, облизывает ее, то и дело недовольно отбрасывая волосы назад, он намеренно резок, но сейчас от него только это и требуется – так лучше чувствуется, что они на этой постели вместе. Хочется смотреть бесконечно на его язык, что облизывает верхнюю губу, а потом проходится по всей длине, и Артюр даже готов кончить от такого, но на него снова забираются, без всякого смущения устроившись на бедрах. Чуя и сам возбужден, он глухо и низко постанывает, когда ладонь смыкается на самой чувствительной точке его члена, но убирает чужую руку, кладя себе на бедро. Они дразнят друг друга пока что просто касаниями, Чуя лишь повторяет «еще», когда его звонко хлопают по заднице, и Рембо подыгрывает ему, пока есть терпение, но оно не железное, плавится и будоражит.  – Перестань. Дай мне войти в тебя, – это значит потерпеть всего несколько секунд, пока Чуя не дотянется до бутылочки с маслом, что так и хранилась здесь. Хотя очень хочется все сделать самому, всегда особо нравилось в такой момент его изнутри касаться, но Артюр намеренно смиренно лежит, он запрокидывает голову, проваливаясь в удовольствие даже не от того, как его плотно обхватывают мягкие стеночки, а потому, что Чуя как-то особо сладко стонет в этот момент, и можно заставить себя поверить, что он очень соскучился.  Чуя жмурится, но выражение его лица… Ему в удовольствие, но далеко не сердечное, и он будто что-то пытается отыскать еще в ощущениях, порой замирает, чуть откидываясь назад, его пальцы – Артюр чувствует их в месте их соединения, гладит яростнее его бедра, тянет к себе поцеловать, тут же отпуская – и в этой влажной чувственности ненавидит Чую за такое жестокое счастье.  Пусть этот миг плывет бесконтрольно… В забытье… Будто в отместку, чего Артюр боялся себе позволить, но уже плохо соображал, он царапает ему поясницу, и затем придерживает крепко и сам яростнее вбивается, в самый неожиданный момент резко спихнув с себя и заставив сползти на пол и упереться руками в кровать.  Властно придерживая одной рукой и гладя торчащие лопатки другой, Артюр, шепча всякие непотребства на французском, вбивался ему в тело, слушая звуки яростного соприкосновения двух тел и зачем-то вспоминая еще и Верлена. Было просто похоже. Они с такой же энергией занимались любовью, и как только тот не позволял себя грубо оскорблять, лишь бы им было хорошо от этого.  Чуя, смущая его тем, что все еще умудрялся держаться, рад завалиться на кровать, когда уже заполнившая его сперма начинает течь по бедрам, и его все продолжают сминать, придавливают сверху, не дав опомниться, резко переворачивают на спину – Артюр ему яростно отсасывает, пока не ощущает извращенное удовольствие от того, что кончают в рот. Чую потряхивает, он пытается отодвинуться, но не отпускают…  – Блядь, как жарко…  – Это лишь малое на сегодня, – Артюр глядит на него и водит голодно языком по головке члена, который так и продолжал сжимать в руке. Он не может сейчас не представлять. То, как Чуя лежит так же на спине, и Дазай творит с его телом то же самое. Он ведь открыто сказал, что ему было хорошо с ним, и был прав, что слушать такое – истязать себя черной ревностью… Одна из причин их ночей врозь.  Такие мысли злят и хочется сделать больно, очень больно, но Артюр вместо этого слизывает собственную сперму с внутренней стороны бедер Чуи, в который раз облизывает его член, чуть покусывая выступающие венки, просовывает пальцы в анус, прощупывая совсем неаккуратно чувствительное место изнутри – там так влажно и скользко, и он ловит момент особо развратного желания вылизать там все, разведя ноги Чуи в стороны. А он – так послушно принимает все его действия и следит, чуть приоткрыв глаза и будто бы в поощрение гладит черные разметавшиеся волосы.  Артюр так и лежит между его ног, своими настырными ласками не давая погрузиться в сон; Чуя приподнимает голову, когда тот вдруг встает с постели и куда-то выходит. Ожидание недолгое, Артюр не намерен терять время, к тому же в наполненной их желанием комнате ему гораздо теплее, чем где-либо сейчас, поэтому он быстро возвращается с черными лентами в руках, забираясь на кровать.  – Странно, что ты все еще хочешь меня, зная всю правду. Ты псих и идиот, Рандо-сан.  – Я мог бы тебе и рот закрыть, но твои стоны – слишком драгоценны для меня, – возможно в это фразе все же прозвучала реальная угроза, на что Чуя лишь с вызовом глянул на него. Эта усмешка на распухших губах – не совсем то, что хотел бы Артюр в свой адрес, но и ее он готов сцеловывать вечно.  Поцелуй призван заново дать энергию организму повторно разогреться. Чуя кусает его плечи и то же самое получает в ответ, а потом его поворачивают к себе спиной, облизывают выступающие шейные позвонки, и просят чуть-чуть замереть.  – Волосы мне не повыдергивай. Знаю я тебя.  Вот уж неправда! Артюр цеплялся за его мягкую шевелюру лишь в моменты особо бурной страсти, но завязать на его глазах широкую черную ленту он мог очень аккуратно, чтобы ни один волосок не попал в узел. Они уже играли в такие игры, но пока что можно не использовать весь арсенал сразу; еще одну он пристраивает на его шее, а потом тянет ослепленного на себя, встречая его губами. Еще прежде он сделал свет лампы чуть ярче, чтобы видеть Чую всего. Темнота в их случае – лишь помеха.  Заставив его лечь на живот, пристраивается сзади, чуть натянув ленту и погладив изящно прогнувшуюся спину.  – Придушишь меня, потрудись хотя бы одеть, чтобы не таскать потом мой голый труп, независимо от того, решишься ли ты сдаться полиции или закопаешь меня в саду, – с легким хрипом смеется Чуя, но так ему только сложнее дышать.  – Не говори ерунды! – Артюр немного сбит этой репликой в момент, когда он проталкивает в него пальцы, решая подразнить таким образом.  – Но я бы не удивился такому. Я на твоем месте так бы и сделал. Прибил бы. Разве иного в моем случае заслуживают? Ох, блядь, вытрахай ты меня уже, не доводи…  – Замолчи, Чуя. Не хочу слышать твоих глупостей. И сам разберусь, что с тобой делать.  Чуя в самом деле более не произносит ни слова. Ни на одном языке. Только стонет, и стонет еще громче, когда в нем снова оказывается твердый член, и он не знает, когда в следующий раз его сильно дернут теперь уже из положения на спине с широко разведёнными ногами. Артюр замечал за собой такое – он может забыться и начать делать больно. Поэтому порой пытался следить, но – теперь он будто бы специально помнил и забывал. С упоением смотрел на то, как погружался вовнутрь, он замирал, а потом резко вел бедрами, чтобы оказаться еще глубже, тянул за ленту, сильнее разводил Чуе ноги и сдавливал его прижатый к мокрому животу член, чтобы вдруг не кончил раньше времени.  Чуя уже сам движется ему навстречу, желая, чтобы его добили, но его тело снова покидают и дергают на себя, губы сминаются жестоко, что обоим больно, и только Чуя сам начинает активно целовать в ответ, его отталкивают и разворачивают к себе, заведя руки за спину.  Ленты хоть и атласные, но связывают крепко. Верлен научил, но веревки у них были грубее. Артюру порой казалось, что он до сих пор их ощущает на запястьях, но на Чуе ему всегда хотелось видеть что-то более изысканное, поэтому он просто сейчас вяжет крепкий узел и шепчет ему в ухо:  – Хочу, чтобы ты всегда это помнил. Меня в тебе. Ни с кем подобного не будет. Я всего тебя знаю, знаю, как коснуться тебя ртом, руками – чтобы ты почувствовал, – он кусает его в шею и давит пальцами на сосок, откидывая себе на спину, но Чуе неудобно со связанными руками, и он дергается возмущенно и все равно поддается. – А еще больше я люблю, когда ты сам желаешь вобрать меня. Давай, Чуя, теперь сам. Я помогу.  – Маловата арена, чтобы тут являть чудеса ловкости, – Чуя не может не сказать что-то такое, но не противится, к тому же уж больно красноречиво оттягивается привязанная к его шее лента.  Артюр не намерен заставлять его искать точки опоры, пока он не видит. Его распалило, некогда ждать, и Чуя снова, теперь уже спиной к нему, проявляя чудеса баланса, так как руками не упереться, насаживается на его член, и Артюр лишь жалеет, что не видать всего этого со стороны. Он придерживает его и сам старается сильнее вбиться, впервые так сильно волнуясь лишь за собственное желание, потому что только так у него лучше всего получается откидывать всякого рода только злящие видения.  Хочет снова сменить позу, вжав Чую в кровать и пристроившись сзади, как ему всегда нравилось, но чувствует, что тот уже не может терпеть и дает ему кончить чуть ли не со всхлипом. Должно быть ему дико сейчас хорошо – он это слышит и почти задыхается от внушаемых себе мыслей, что это все из-за него, и Чуя даже не успевает думать о ком-то другом.    Подтянув к себе его обессиленного и полу-обездвиженного, впивается в губы, устроившись на боку и перекинув через Чую ногу. Он толкается членом ему в бедро и спустя пару минут пачкает снова своей спермой, но тот не реагирует – просто продолжает отвечать на поцелуи и сам лезет, когда Рембо отрывается, чтобы чуть отдышаться, потому что у него кружится голова от нехватки воздуха и оргазма, что, казалось бы, вообще должен был его отключить.  – Ты так же желал со мной целоваться, помнишь? Когда только все началось, когда ты был одновременно и дерзким, желая показать, чему уже научился, и в то же время нежным, и отдавал себя мне во власть.  Чуя что-то неразборчиво бормочет и устало зарывается лицом в подушку. Артюр, чуть отдышавшись, немного неуверенно проходит в ванную, где обтирает себя влажным полотенцем, а потом, наполнив небольшой таз водой, возвращается в комнату. Чуя, казалось, отрубился, но он ворчит, когда его начинают дергать и пытается о потереться головой о подушку, чтобы стянуть с себя ленту, но ему не дают. Поправляют ее, поправляют узлы на руках, на шее.  – Рандо-сан…  Тот не отвечает. Лишь убирает разводы с кожи, намеренно долго смачивая прохладным от воды полотенцем. Он ложится рядом после, но спать не собирается и дает Чуе немного подремать, а сам наслаждается его близостью и теплом, хотя тепла в этой комнате с излишком, гладит по-прежнему разгоряченную кожу – эта ночь даже слишком горячая, а потом подтаскивает Чую под себя.  – Ты так и не угомонился…  – Ты же знаешь… Я всегда буду скучать по тебе.  Словно волк к добыче, желая вобрать из нее все соки, что дадут ему силы, припадает губами яростно, чтобы не услышать этой усмешки, что вечно появляется, едва он говорит ему о том, как желает и любит его. Безмерно. Особенно на грани потери.  Чуя уже не настроен активно продолжать и просто позволяет брать себя снова, задрать свои ноги, придавить к кровати телом и двигаться, щекоча разметавшимися волосами. А у Артюра же будто второе дыхание открылось. Он ощущает напряжение в спине, но и чувствует силу мышц, и нет ни намека на сопротивление. Все в его власти до самого утра.  Даже если Чуе где-то могло показаться, что его просто имели до конца ночи, то ему явно было лень как-то останавливать этот процесс. Рембо подумалось, будто он расплачивался таким образом за свои ошибки и холодность, и это слегка отрезвляло и выкидывало его из неги, но Чуя – хотелось верить, что осознанно – прижимался к нему, едва Артюр пристраивался рядом, таким образом требуя объятий, поэтому совесть могла быть чиста.  Ночь была прекрасна, и, прежде чем выйти из комнаты, Артюр целует его в губы, уже спящего, целует его плечи, проводит рукой от спины до самых пяток, а потом накидывает на плечи халат и идет в свою спальню, чтобы немного привести себя в порядок и предупредить уже вернувшегося с рассветом Мессадье, чтобы впустил их гостя.  У Артюра есть некое подобие надежды, что всегда травит человека до последнего, но куда больше он верит своим сомнениям относительно того, что Чуя даже после такой ночи решится все же покинуть Японию с ним.  Он вернулся в свой полупустой кабинет, когда оставил Дазая с Чуей наедине. Сейчас, когда волнующий до дрожи и слез разговор прошел, когда он убедился в том, что Дазай Осаму просто сыграл на чувствах Чуи не только к нему, но и на его характере, быстро все просчитав, он почему-то не ощутил какого-то триумфа над тем, что открыто намекал ему на его действия. Дазай никак не реагировал на его выпады, даже не стал отпираться относительно того, что он действительно писатель, и были бы другие обстоятельства, Артюр точно бы познакомился с этим человеком поближе, завязал бы с ним дружбу, аккуратную такую, но им бы точно нашлось, о чем поговорить хотя бы в редкие встречи, но в реальности помышлять о таком – когда все чувства на грани ненависти и понимания того, что, кажется, Чуя ему нужен не меньше, чем самому Рембо. Ерунда полная! Показалось!  Он с упоением вспоминал, как целовал полусонного все еще невидящего Чую прямо на глазах Дазая, и Чуя реагировал именно на него, журя негрубо за то, что кому-то так и жмет внизу, а ведь все еще хочется спать, и он просил об этом, заодно еще и извиняясь по этой тупой привычке, что возникла у него в эти последние дни. Если бы хватило смелости, он бы мог прямо на глазах Дазая заняться с Чуей любовью, но если в молодости он и рискнул бы вписаться в какую оргию, то теперь, с Чуей, – это было сокровенным моментом, не для чужих глаз. А чужие глаза – даже не показали, как их должно было – точно должно было! – опалить ревностью.   Если бы у Артюра хватило смелости, он бы сейчас подошел и подслушал, о чем они говорят, но ему страшно услышать очередное подтверждение того, чего он не добился от Чуи за все это время, которое сам провел, живя чувствами к нему.  Это утро должно было быть сладким, но ведь он с самого начала знал, как быстро начнет потоками горечь забивать вкус, что он все еще мог распробовать на губах. Ощущал себя замученным и слабым, отданным лишь надежде, что Чуя запомнит, что еще есть возможность, есть время для него – передумать, и он, уйдя, одумается, вспомнит, и со своим сердцем, что не терпит болезненных расставаний, не сможет долго спорить, взвесив все и поняв, как сильно он ранит того, кому действительно нужен. Чем он хуже Дазая так поступать? Он больше имеет на то прав.  От этой мысли даже подскочил, словно воодушевился, словно так и суждено – он приедет из Осаки, а Чуя его ждет. Пусть сейчас уходит, пусть еще раз подумает. Любовь не может рождаться на пустом месте, а в Дазае – там не найдешь чего-то, что может вызвать столь сокровенные переживания. Чуя всего лишь увлекся им, узнал, что он автор книг, что его захватывали, перепутал образы с этим автором, потянулся и пожалел его, проникнувшись. Это ни к чему, ни к чему не приведет.  Пора уже одеваться. Сегодня ему еще предстоит отбыть вечером в Токио, где он встретится с Йосихарой, а потом оттуда уже начнется его путешествие в Осаку. Благо, что вещи были частично собраны.  В доме тихо. Тишина жужжит цикадами. На самом деле отъезд сейчас очень удобен. Он бы не смог сидеть в одиночестве. Сам дом – не особо что-то для него значил, но то, что происходило в его стенах, когда Чуя сюда приходил, а потом остался – это память. Артюр не знал истории этого дома, кто его возвел, лишь виделся с хозяином, американцем, который сам жил в Токио и занимался там какими-то архитектурными проектами в попытках довести облик столицы до западного уровня еще больше, чем ранее уже постарались до него. Токио ему тоже по-своему памятен. Они там гуляли с Чуей в самом центре, он впервые увидел его там, там разрослось это чувство к нему.  Он стоит на лестнице, глядя в окно на сад, чуть сдвинув шторы в сторону. Наверно, не стоило напоследок заводить с Дазаем Осаму разговор, но он хотел дать ему понять, что он вор. Нацепленная намеренно надменность, с которой тот реагировал, – отвратительна, но пусть не забывает, пусть переживает, пусть ему тоже будет плохо.  Чуя вскоре спускается с чемоданом. И Артюр успевает увидеть – его лицо. Он кусает губы, чтобы не улыбаться самому себе, правда, перестает их терзать, едва видит Рембо, и тогда его радость делает шаг назад, лишь бы не показываться кому-то еще.  – Мы же еще не прощаемся? – Артюр открыто улыбается ему. Ужасно красивый. Разнеженный после ночи, что они провели вместе. Хочется, чтобы она еще долго преследовала его.  – Я пока не могу сразу унести свои вещи. Когда ты вернешься из Осаки, заберу остатки. Мои книги и мои тетради с записями.  – Жаль, что ты так и не дал помочь мне с публикацией твоих стихов.  – Да, жаль. Даже не знаю, смогу ли потом что-то опубликовать, возможно, стоило бы. Эм… Они… Ты правда не против, что они останутся здесь?  – Нет, я надеюсь сразу по возвращению еще до сентября сесть на ближайший корабль, что будет заходить во французский порт, но срок аренды пока не гашу. Я буду рад тебя видеть здесь. Будешь жить с ним?  – Ну, если он меня не выбесит своим дебильным поведением, о котором уже успел напомнить, – Чуя вроде как ворчал, но прекрасно читалось то, что он уже готов со всех ног бежать туда, куда его наглым образом манили за собой – и Артюр не может не подумать о том, что вся его радость сейчас, весь ее источник – один единственный человек, и это не он сам. За что, господи?! Голос Чуи звучит на этом фоне глухим эхом: – Достанет, прибью, как изначально обещал, и скормлю его тупым карпам, и захвачу дом! Вот так!  Это почти забавно, и Чуя почти здесь ребенок – так вести себя! Довольный ребенок.  – Я не выдам тебя, – Артюр понимает, что это вроде шутка, но – где-то на грани отчаяния он действительно будет желать такого исхода событий, но пока еще держится и даже замечает уже вслух: – Вижу, как ты безмерно доволен.  Чуя поворачивает голову к окну и ставит чемодан на ступеньку, с которой затем сходит.  – Не воображай себе, что мне легко свернуть на другой путь. И я не понимаю твоих действий. Зачем ты его сюда позвал? – было бы странно, если бы он не задал этот вопрос.  – Ради тебя. Как ты говоришь, тебе совесть не позволяет ехать со мной, но гордость тебе не позволяла пойти к нему. Тогда смысл оставаться?  – Это ничего не объясняет. Ты знаешь, меня не купить подобным жестом.  – Иди уже, Чуя. Ты принял решение, иди. Не надо со мной объясняться. Я был бы рад, если бы ты вообще смолчал и не признался, но сейчас поздно – и лучше более не говорить о том, что ты чувствуешь, и тем более не спрашивай, что чувствую я и чем руководствуюсь.  – Прости…  – Я скажу лишь одно. Пусть тебе будет даровано понимание между любовью и сердобольностью.  Не предполагая что-то подобное услышать, Чуя с чем-то похожим на настороженность уставился на него, после чего негромко замечает:  – Кажется, ты больше меня запутался в попытках разобраться, что между нами всеми произошло. Переубеждать тебя…  – Закончим, Чуя, – Рембо прервал его, потому что испугался дальнейших слов – больно серьезный у Чуи в этот момент сделался вид. Уже не дитяти малого, что грозило мнимой расправой тут минуты назад. –  Иди. Все хорошо. Иди, мне тоже надо собираться, в Токио ждут. Позже увидимся.  Артюр честно надеялся, что его хотя бы поцелуют на прощание, но Чуя подхватывает свой чемодан и спешит прочь, словно посчитал, что хватит и того, что было ночью. Если ему теперь вообще смысл об этом вспоминать.  Во всех своих поездках Артюр часто перечитывал особо любимые истории. Он не подумал даже, что внезапно лишится этого удовольствия относительного одного автора. Едва ли это могло вовлечь его в уныние окончательно, и он просто решил забыть, погрузившись в чтиво на родном языке, а там уже было не до литературы, едва дела в Осаке захватили его.  В те дни, когда выдавалось свободное время, он гулял по городу. Осака не хранила в себе ничего для него важного, поэтому среди ее улиц он смог даже успокоиться и унять свои нервы, которые регулярно подкидывали ему мысли о лежащем в распахнутом юката прямо на татами Чуе, над которым навис Дазай Осаму. Пару раз вечером он даже наведывался в район Синмати, где до сих пор еще, как во времена эпохи Эдо, можно было развлечься с проститутками. Он провел ночь с одной девушкой, но более туда не заявлялся, вспомнив о своем статусе дипломата, а не просто какого-то мальчишки, которому дозволено творить в чужой стране, что хочется, как он поступал в моменты, когда их отношения с Верленом стали особо натянутыми. Он уходил назло ему, встречался с женщинами, которые были из категории самых дешевых проституток, а один раз совсем хотел насолить, поэтому притащил в дом, когда сам Верлен отсутствовал, а была лишь его жена, двух японских юношей и закрылся с ними в одной из комнат. Эта вечно верещащая идиотка решила, что у них там настоящая оргия, но Артюр лишь смеха ради заставил этих двоих шутливо драться, раздевшись и оставшись лишь в одних фундоси. Когда в комнату ворвался Верлен, то застал его с членом в руке, который он массировал чисто от скуки, потому что ему быстро надоели эти двое, а трахаться он с ними и не собирался вовсе. Но скандала это не уменьшило, чего уж говорить – обстановка тогда раскалилась до полыхающего красного.  Сейчас хуже не станет. Чуе все равно. Ему вообще повезло, у него не было повода ревновать, а так хотелось заставить.  Артюр сам не знал, чего ждал. Особенно, когда снова вернулся в Йокогаму, на миг ощутив, что умудрился соскучиться по ее порту, более привычному и родному. Теперь он будет ждать здесь? Все же чего? Он что, правда жил надеждой, что они все же отбудут с Чуей вместе?  Еще в Осаке он прикинул расписание отплытия судов и по возвращению планировал почти сразу сесть на любой корабль, и adieu! – но не смог перебороть надежду, намеренно, будто ища повод задержаться; еще некоторое время провел в Токио, остановившись по привычке в том же отеле, и ему все мерещилось, что вот-вот он поедет отсюда домой, как раньше, и он встретится с Чуей, который, как всегда замотанный делами, примчится из консульства, и его можно будет обнять и даже сразу утащить к себе в спальню. Но потом разум начинал откровенно напоминать, что все это ложные ощущения.  Теперь он ждал его прихода в тиши своего кабинета в здании консульства. Еще будучи в Токио, с неким расчет дал знать Чуе, что уже почти вернулся и вот-вот покинет страну, но тот лишь ответил, чтобы предупредил, когда точно можно будет увидеться: кое-какие его вещи остались здесь, в кабинете, под замком, но Чуя не стал ломиться, пока не было хозяина, и сейчас вот-вот должен был подойти. Артюр из той сухой по ощущениям переписки предсказуемо осознал, что ничего не изменилось, что Дазай не наигрался, а Чуя не прозрел, и вдвоем они не едут, однако, следуя совершенно сдуревшей надежде, пропустил очередной рейс домой, направив Чуе еще одну телеграмму, извещая о том, когда будет в консульстве.  По меркам Артюра они не виделись уже целую вечность, и он почти боялся этой встречи. Ходил из угла в угол, разглядывая стены. Скоро тут появится новый хозяин. То ли кто-то из коллег, что уже служили здесь, то ли кто-то прибудет из Франции – ему говорили, но Артюр последнее время пренебрегал бесполезной для него информацией. У него на столе лежало на завтра приглашение на обед от министра Араи – как благодарность за проделанную работу; посол там тоже будет, и Йосихара-сан соответственно. Еще какие-то высокопоставленные люди. Когда-то, когда Артюр вернулся в Японию уже в ином статусе, когда заимел значимость, то он забавлялся этим тихо себе, ему было приятно, будто он доказывал Верлену, что он смог показать свои умения, и с радостью бегал по всем этим мероприятиям. Такое время стало маленькими праздниками, что скрашивали порой скучные рабочие будни. А сейчас – приглашение лежит на столе, но хочется отправить его в ведро к остальным бумагам, что он массово тут выгреб, не видя в них важности. Все это потеряет смысл. Все достижения, все интересы. Ему также пришло приглашение на свадьбу внучки профессора Ямакава, как тот и планировал – в отеле Империал, об открытии которого столько болтали в Токио, а он все прослушал. Свадьба… Чья-то радость. Ямакава хоть и знал, что его уже не будет в стране, но все равно выслал это приглашение, как другу, о котором помнит. Лучше бы забыл. Не нужны друзья, все вокруг не имеют значения, кроме одного человека.  В дверь робко стучат, и это точно не может быть Чуя, но именно он появляется после разрешения войти.  Кажется, он никогда прежде здесь не появлялся в хакама, на работу в консульство всегда приходил в европейском костюме, даже если было жарко. Иногда заваливался прямо тут в кресло, если знал, что никто не потревожит, оставаясь в одной рубашке и расстегнув верхние пуговицы, и валялся, отдавшись легкой дремоте. Артюр краем глаза наблюдал за ним со своего места, пытаясь работать, но внимание неумолимо цеплялось именно за спящего юношу, но он никогда не возражал, если его отвлекали таким образом.  – Проходи, не стесняйся.  – Здравствуй, Рандо-сан, – Чуя пробежался взглядом по кабинету, заметив, что тот опустел, но на самого Артюра толком даже не глянул.  – Здравствуй. Рад тебя видеть.  – Ага, взаимно, – Чуя направился сразу к столику возле распахнутого окна – там стояла коробка с его личными вещами, в основном справочной литературой и тетрадями, карандаши, два томика японских книг, что он так и не дочитал, прочие письменные принадлежности, сигареты, при виде которых Чуя хмыкнул, мол, он обыскался именно этих, перчатки, которые когда-то Рембо ему подарил, а они по какой-то причине затерялись тут. Он сам сложил все, что нашел.  – Я не знаю, может, тут есть что-то еще твое, – Артюр огляделся, хотя знал, что ничего не должно было остаться. – Утром я виделся с консулом. Он немного удивлен все же тем, что ты не остаешься. Чуя, ты правда мог бы и дальше здесь работать.  – Я еще не решил. Если ко мне, как это ты рисуешь, тут так радушно относятся, наверное, примут и потом, если я передумаю и вернусь? – он как бы шутил, но не совсем было ясно, имеются ли у него в самом деле намерения сюда возвратиться.  – А насчет другого? – Артюр задает вопрос ему напрямую, потому что их встреча, если бы реально что-то поменялось, явно бы не была такой холодной. Он рассматривает его, будто ищет на нем какие-то следы, что мог оставить Дазай, навесив невидимые омамори, что не дадут злым силам приближаться, и эти злые силы – сам Артюр Рембо, но вот он как раз думал в обратном направлении, но только к Чуе в самом деле не рисковал сейчас приблизиться. А проявил учтивость, и это до обидного похоже на начало их знакомства, когда он просто посещал его лекции!  – Мне жаль, что ты все еще надеешься, – Чуя говорит это довольно спокойно, беря коробку в руки. – Если у меня и возникали какие-либо сомнения, то они практически испарились…  – Практически?  – Не цепляйся к словам. С Дазаем непросто, я тебе уже говорил, мне вообще непросто приспосабливаться к людям, особенно на их территории, ты сам это прекрасно знаешь. Но меньше всего я хочу держаться от него подальше.  – Ты все еще хочешь мне сказать, что действительно влюблен?  Чуя ругается и собирается просто взять и уйти, и от этого стынет все внутри, и Рембо буквально выкрикивает на родном языке:  – Ответь мне!  Не будет удивительным, если это слышно было хорошо снаружи, но Рембо сейчас откровенно плевать. Чуя чужим застывшим взглядом смотрит на него, желая поскорее оказаться за пределами кабинета. Оставшиеся все еще в нем чувства, наверное, и не дают ему сбежать, а еще у него на лице написано, что уже сил нет извиняться, но Рембо не требует у него извинений, Чуя может хоть тысячу и миллион раз быть виноватым перед ним, все это просто пыль, не имеющая значения.  – Мне не страшно признаться, Рандо-сан, – французские слова сейчас окутывает особо сильный акцент, однако Чуя не сбивается. – Просто с тобой я не могу об этом говорить. Я не хочу, чтобы ты переубеждал меня, не надо пытаться измерить глубину того, что я испытываю к нему, потому что там – я сам не знаю, и не знаю, как это судить, но мне действительно хорошо с ним, ничего более сильного не терзало меня, и сравнить не с чем. Это и больно, и сводит с ума, и умереть, и жить хочется, что идиотом только и чувствуешь себя. Даже если я ошибаюсь, как ты сейчас пытаешься мне вдолбить в голову, ты серьезно думаешь, что я рассыплюсь? Да хрен там, ты тогда совершенно меня не знаешь, случались вещи и более дерьмовые, чем появление этого придурка, что ко мне прицепился. А ты серьезно полагаешь, что, если ты меня сейчас убедишь, я вернусь к тебе и что-то изменится?  – Чуя…  – Уж дай мне договорить, – он чуть повышает голос, но сейчас самоконтроль куда выше, чем прежде, более не позволяет эмоциям себя поразить. – Ничего не изменится. Не говоря уже о том, что однажды настанет тот момент, когда ты начнешь меня попрекать тем, что я так тебе и не ответил, а еще посмел с кем-то там трахаться, но не с тобой. Это будет. Даже если ты сейчас этого не говоришь, однажды это прозвучит. Здесь или в Париже… И дело не только в этом. Я прожил с тобой, и это было хорошее время, мне не жаль, но я все время думал, что это как не для себя…  – Боже, ты же не хочешь сказать, что лишь один я был счастлив?  – Нет. Я не упрекаю тебя ни в чем и дико благодарен, и поэтому пришел сюда, потому что все же хотел видеть, что у тебя все нормально, что ты вернулся сюда в адекватном состоянии, – Чуя оглядел его с ног до головы, словно предполагал еще раз убедиться, что он действительно при всех конечностях и стоит твердо на земле. – Но наши встречи делают тебе только хуже.  – Чуя, это не так! – он делает шаг к нему, но тот резко выставляет руку перед собой.  – Не доводи себя, Рандо-сан. И меня заодно. И так херово себя ощущаю от всего этого, и я тороплюсь…  – К нему торопишься?  – И к нему тоже! – Чуя сейчас это сказал явно, чтобы задеть, потому что его уже бесит все, и видно, что он сразу же пожалел, хотя и так можно было обо всем догадаться. – Хватит. У меня еще осталась часть вещей у тебя дома, и я хочу все это забрать, включая мои тексты. Лучше сделать это все побыстрее… Ты… Когда ты все-таки отправляешься домой?  Звучит так, будто он уже ждет не дождется, когда угроза его отношениям уберется подальше. Артюр злится, и теперь в самом деле не уверен, что может себя контролировать. Он ищет последний шанс, он ненавидит себя за то, что выбрал неправильную тактику, дал Чуе уйти и подумать самому, он сейчас кричать хочет и только большими усилиями держит себя в руках, чтобы не похерить все окончательно, когда его грубо оттолкнут. А что, если упасть ему в ноги? Разрыдаться? Он уже так делал – вызвал только отвращение, но как еще иначе? Надавить на жалость? Притвориться несчастным, сказать, что он умирает?..  – Я правда тороплюсь, Рандо-сан, меня ждет заказчик, и потом еще есть дела.  Он кое-как выпрямляет спину и отмахивается от того, чтобы начать биться головой об пол, потому что после этого захочется только вздернуться.  – Я сдаю дом в субботу. Уже забронировал номер здесь в отеле, – он кивает в ту сторону, где находится Гранд Отель. – А на следующий день отправляюсь.  – Тогда я приду в субботу, где-нибудь в первой половине дня, до полудня, идет? Найду людей, которые помогут мне все перетащить. Вроде бы не так уж много… Рандо-сан, прекрати, я тоже не могу спокойно это выносить! Я не хочу ссориться с тобой совсем, это будет самое плохое. Меня попробуй тоже понять!  – Я понимаю. Подумай еще раз, Чуя.  Он сдерживает себя и лишь слабо ударяет кулаком в дверь, в которую вжался, боясь, что к нему приблизятся, но Рембо так и не рискнул сделать шага ближе. Чуя лишь цедит, что они увидятся в субботу и думать более не о чем, а затем спешит прочь.  Какой упрямый. Рембо сейчас видит. Прежде не видел, каким Чуя может быть, но теперь видит, какой он, когда его поразило в самое сердце. Это могло бы быть счастьем для них двоих, но это счастье лишь для него одного, и это пробуждает внутри много темных мыслей. Как в рассказах Дазая Осаму. Артюр сейчас, именно в этот момент, куда лучше осознает вещи, что читал у него. Нет смысла прятаться от ненависти и отчаяния, потому что они питают лучше всего раненную душу, которой больше никто не окажет помощи. Один, как страшно, и все остальное на этом фоне кажется уже не таким пугающим. Даже вещи, что теперь более отчетливо проносятся в голове.  Он не умеет и не хочет отпускать, как бы не изображал. Если нужна сила, то почему бы ее не применить? Любовь оправдает любую его низменность, в красиво написанных книгах так всегда. Какая разница – стоять ступенью ниже или выше в этом аду?