Эпистолы несостоявшегося эскулапа

Каждый раз, когда пальцы касались стройного ряда клавиш, мысли казалось замирали, переставая представлять собой стройный ряд размышлений и суждений. Чувства обнулялись и переставали поддаваться идентификации. Каждая написанная строчка была похожа на вымученный всхлип того, кто отчаянно нуждался в помощи, но не мог признаться в этом даже самому себе. Ладони пекло от недавней встречи с тупым лезвием ножа, позволяя на пару минут погрузиться в эту счастливую остроту, которая позже превратится в неприятную чесотку, что не менее приятно будет раздираться ногтями, представляющими на месте тонких корочек чистую кожу. Каждое движение пальцев сливалось в стройный стук клавиш, так напоминавших биты треков, что неизменно звучали в наушниках, создавая хоть какую-то иллюзию уединенности, заполняя что-то собой внутри, не позволяя чувствовать эту пустоту и бессмысленность. Кончик языка, что до этого касался обветренных губ, намечая для зубов очередную шероховатость, которую можно будет превратить в маленькую ранку, содрав кожу и почувствовать металлический вкус и непонятное зарождающееся где-то в области живота дрожание и предвкушение, коснулся розовых полос, обжигаясь холодом. Трек сменился на другой, присутствующий человек другим, нарушая гомеостаз и только приобретенную гармонию с собой. Ладонь перевернулась вниз, скрываясь от чужих глаз за перекатывающимися сухожилиями порхающих пальцев, неожиданно замерших в эту самую секунду, будто недовольных вынужденным посредничеством или может оказанием чести той, кто этого так не заслуживает, чувствуя отвращение к собственной преступной целостности. До этого мелодичный напев сменился чужим надрывом, не подозревая, как слушателю хочется сорваться с места и сбежать туда, где он сможет найти способ понять и выразить собственные чувства. Расфокусированный взгляд сопровождался легкими качками головы в ритм звонам и яростным извиваниям струн в чужих руках, переживших в свое время и не такое. Затупляя свое сознание, как и лезвие пару минут назад, пытаясь спастись и скрыться за дверью непонимания и отчуждения, оставляя собственные желания и цели где-то позади, стремишься вперед. Дальше. Быстрее. Сильнее. Не замечая прыжка с обрыва и того чувства свободы и потерянного где-то по пути тяжелого груза ответственности за собственную жизнь. Теплая плоть снова коснулась полос, недовольно надавливая и позволяя зубам оказать свое воздействие для достижения цели, вкуса крови, который оседал где-то на корне и проникал кажется в каждую клеточку, возможно создавая аналогию с вампирами, чему способствовало собственное опошленное популярными сериалами сознание. Кровь. Вязкая. Жидкая. Алая. Темно-бордовая. Сладковатая. Солоноватая. Имеющая сотню формул и собственных значений. Обязанная вписываться в рамки и нормы, не отвечающая за собственное состояние, горела как маяк, позволяя блуждающим в темноте теням под собственным светом обретать форму и значение. Закрытая вкладка с кучей выделенных пометок, осталась среди сотни таких же, что никогда не увидит свет или что-то помимо карих глаз, что стыдливо опускались при виде абсолютной пустоты и поднимались после осквернения того, что было некогда таким чистым и невинным. Лезвие блеснуло и оказалось прижато к одной полосе, чтобы после оказаться зажатым между чистой плотью и собственным детищем, вызывая легкое жжение и желание дочесаться до самих костей, с каждым разом сжимая пальцы все сильнее, создавая симметричный узор, пока нечто теплое не покатится по ребру ладони и не согреет оставленную после себя дорожку, создавая иррационально теплый участок на посеревшей от холода коже. Соскользнет и потеряется в сотне таких же. Забытых. Бессмысленных. Каждый раз касаясь немного липких, потерявших свой блеск и определение клавиш, маленькая частичка вины будет скатываться и оседать где-то там внутри.