Запах скорости

В конце общей тренировки подкатил к Фельцману и прямо высказал все, что думаю. — Хочу сменить произвольную. Обычно насупленные брови тренера поползли вверх. — Ты в своем уме? — Понятно, что в своем. Надоело быть в вашем. Потому и меняю. — До чемпионата меньше месяца осталось! — В курсе, календарем умею пользоваться. Я думал, он сейчас разорется, но Яков только устало вытер лоб и облокотился о бортик. — Юрочка, что такое? Что случилось? У тебя проблемы? — Нет, блять, никаких проблем. — Не матерись, когда разговариваешь со старшими! Чем тебе не нравится твоя произвольная? — Да всем. От музыки до элементов. Унылое, никому не нужное говно. Как с этим вообще можно хоть что-то выиграть? Мне казалось, он должен был возразить по поводу моего демарша против его же хореографии, но только прочел на лице тренера какую-то пассивную, кислую жалость и завелся с пол-оборота. — Не веришь в мою победу, да?! Не надо врать, сука, по глазам вижу! Ты дал мне эту программу специально! Из расчета, что я так и останусь болтаться внизу, создавая массовку на фоне Каримова и Ларского! Ну да, конечно… ты уже слишком стар, Юрочка, тебе надо кататься спокойно, сдержанно, элегантно! Под Дебюсси… может, сразу под Моцарта?! Нахуй!!! Яков постепенно начал багроветь, но меня было уже не остановить. — Буду кататься так, как считаю нужным, хватит с меня этого болота! Я хочу максимум прыжков во второй половине, огня, артистизма, драмы! Хочу взорвать лед к чертовой матери, хочу быть собой! Я не позволю отнять у меня — меня! На нас пялились во все глаза. Насрать! Резко стартовав с места, унесся на другую половину катка, сделал тройной тулуп. Вслед донеслись вопли Якова — все же опомнился после моей неслыханной дерзости. Пусть орет сколько влезет. Я уже решил. Если хочу выиграть чемпионат, то должен превзойти самого себя, а на данный момент мне никто не даст этого сделать. Хватит, наелся. Пора брать все в свои руки. Буду тренироваться самостоятельно. Дома меня ждал неприятный разговор с Виктором. Я сразу понял, что разговор будет, как только переступил порог и наткнулся на него в прихожей. — Юра, что происходит? Промолчав, разулся и прошел в комнату, но Виктор проследовал за мной и встал в свою любимую позу — скрестив руки на груди. — Мне звонил Яков. — И-и… что? — Он обижен на тебя. Сказал, ты очень невежливо с ним разговаривал. — Скажите пожалуйста, какие мы нежные. — Юра, это твой тренер! Заслуженный тренер России, между прочим, мастер спорта! Человек в возрасте! Как не стыдно! Я швырнул сумку с вещами в угол, плюхнулся на кровать и заложил ногу за ногу. — Если ты решил прочитать мне лекцию о правилах этикета, то выбрал плохое время. Я устал и хочу отдохнуть. Давай потом. Виктор опустил руки и подошел ближе. — Яков говорит, ты хочешь поменять произвольную? — Это мое дело. — Юра, — терпеть не могу, когда он вот так начинает буравить меня глазенками, — я сам тренер и могу ответственно заявить, что это плохая идея. Что на тебя нашло? Насколько я знаю, у тебя вполне приличная программа. На что ты хочешь ее сменить? — На то, что даст мне возможность выиграть. — А постановку тебе кто делать будет? — Сам. Все, Витек, я реально не хочу говорить об этом. Уйди, пожалуйста, по-хорошему прошу. Обсуждать эту тему сейчас было выше моих сил. Но он все не уходил и не уходил, и я почувствовал, как к горлу начинает подкатывать ком — верный признак того, что Витя сегодня точно доведет меня до истерики. Я перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку. — Что ты опять до меня доебался? — Я не могу допустить, чтобы ты рушил себе карьеру, Юра! Если у тебя не получается, значит, надо приложить больше усилий, а не бросать на половине и приниматься за новое… Слова о карьере для меня — триггер. Ох, зря ты, Витенька! Я резко поднялся и сел. — Кто бы говорил о карьере, а, ты, тренер-недоучка из Мухосранска?! Что для тебя карьера — занимать последние места на второсортных соревнованиях? Ах да, это же твой предел мечтаний, у вас там и такие не проводятся! Скажи спасибо, что вообще повезло переехать в Москву! Виктор побледнел.  — Я переехал, потому что я — твой опекун, Юра! Единственный родственник, который взял на себя заботу о тебе после смерти деда! — Я не просил об этом! — Зато я попросил, и органы опеки были согласны! Посмотри на себя — как бы ты выжил один, с такой-то психикой? Ты же неуравновешенный! — Да уж как-то бы выжил, и без вашего контроля! Опека кончилась, Витя, я давно уже взрослый! Что ты вообще, блять, делаешь в моей квартире? У тебя своя есть, так и езжай туда! Хватит меня пасти! Развернувшись, Виктор направился к выходу из комнаты, но в дверях снова остановился. — Нет, Юра, не уеду, — тихо, но твердо сказал он. — Не уеду, потому что не могу оставить тебя в одиночестве. Наделаешь глупостей, мне же их потом и расхлебывать. Может, по паспорту тебе и девятнадцать, а ведешь себя, будто пятилетний. На что жить будешь, взрослый? Ты ж безработный. — Я безработный?! Я профессиональный спортсмен, между прочим! — А деньги где? — на лице Виктора появилась ухмылка. — За все тут я плачу… так что сиди и не вякай, спортсмен! Пока ты от меня зависишь. Что, правда глаза режет? Я искренне ненавидел его в эту минуту. Ненавидел его педиковатые манеры, модную стрижку, рельефный пресс из-под тонкой майки. А больше всего — его извечное спокойствие, провоцирующее меня на еще большую агрессию. Но драться с ним было бесполезно — пробовал уже как-то, когда мы только начинали жить вместе: пользуясь преимуществом в силе и весе, он просто заламывал мне руки за спину и ждал, пока я не прекращу сопротивляться. Нет, в такие моменты надо брать и уходить, если хочется сохранить хоть какие-то остатки самообладания. Просто валить отсюда к чертям собачьим. — Яков сказал, что больше не будет тебя тренировать, — крикнул Виктор из кухни, когда я уже зашнуровывал кеды. — Занимайся сам, как хочешь. Он умывает руки. Ну и прекрасно. Скатертью дорожка.

***

Да, правда резала глаза, и это, сука, было больно. Я был нищим студентом и зависел от Виктора материально, а он никогда не упускал возможности лишний раз напомнить мне об этом. Единственными моими личными финансами была символическая стипендия в колледже, да и та доставалась нечасто из-за хронической неуспеваемости. С фигурного катания я уже давно практически ничего не получал. Деньгами, заработанными в период побед, пришлось много с кем поделиться, а остаток лежал в банке до моего двадцатиоднолетия, и трогать его было нельзя. Я злобно стукнул кулаком по двери подъезда, и та отозвалась жалобным звоном. Что делать, куда идти? Некуда… Всегда сам по себе, настоящий тигр-одиночка: раньше гордился этим, мол, самодостаточный, могу прожить и без друзей, а теперь остро почувствовал свою неприкаянность. Это не мне никто не был нужен — это я был никому не нужен. С одним только человеком за всю жизнь удалось сблизиться — Отабек Алтын из Казахстана, познакомились как-то на сборах в летнем лагере. До сих пор общаемся, но только виртуально — разделяют тысячи километров. Отабек все обещает приехать, да никак не выполнит обещания, я уже забил на его уверения. А здесь так ни с кем и не сошелся, ни из клуба, ни из колледжа. Вспомнились туманный вечер на прошлой неделе и та странная вечеринка на квартире у наркоманов. Никаких последствий я на себе тогда не испытал, из чего сделал вывод, что наркотики меня не берут. Даже и думать про эту дурацкую историю забыл, а сейчас внезапно накатило — мучительное желание снова прийти туда, ради простого человеческого общения. Забавно: единственное место, где Юрий Плисецкий чувствует себя в своей тарелке — наркоманский притон… Не нужен мне ваш порошок, и пива даже не надо; хочется просто пересидеть, перекантоваться, чтобы не грызло, не сосало внутри холодное и скользкое одиночество. После недолгих поисков нашел в соцсети Серого — по году рождения и школе. Обычная такая аватарка, и вообще ничем не примечательная страница. «Был онлайн 17 минут назад». Сообщение висело непрочитанным, казалось, целую вечность, но наконец появилась надпись «печатает». Серый писал, что сегодня на смене и встретиться не может, но я могу в любое время зайти к Эдику: он точно не будет против, даже без предупреждения. Я уже не удивлялся. Это там, похоже, норма. Дошел до места по памяти, довольно быстро. Подъезд был открыт — носили какую-то мебель, и я юркнул внутрь, так и не позвонив в домофон. Пешком поднялся наверх и остановился перед дверью квартиры. Из-за нее доносился приглушенный стук басов. Опять музыку слушают на всю катушку… Я поднял руку и позвонил. остановиться Открыл мне, к моему удивлению, панк Шамиль. — Здарова, — бодро поздоровался он. — Заходи. — Опять все в сборе? — поинтересовался я, заваливаясь в прихожую. Все было как и несколько дней назад: темнота, диско-шар и валяющаяся в беспорядке обувь. К носкам без тапочек липла черная грязь. — Кира и Вика еще. Костян на работе. Мы тут отдыхаем чуток культурно. Давай, присоединяйся. Быстро раздевшись, я проследовал за Шамилем на кухню. Тут меня ожидал небольшой сюрприз: Эдик был в сознании и сидел на табуретке у окна, куря сигарету. Одет он был все так же в какую-то черную бесформенную хламиду до пяток, из-под которой торчали босые ступни. Мне бросились в глаза его болезненная худоба и длинные, спутанные, давно не мытые волосы. Ему было явно не больше двадцати пяти лет, но осунувшееся лицо, изрезанное морщинами, небритая щетина и фиолетовые круги под глазами сильно прибавляли возраста. Он молча кивнул мне и даже не протянул руку, чтобы поздороваться. Кира и Вика, о чем-то спорившие в углу за столом, встретили меня с радостью. — Что не попрощался тогда? — беззлобно попеняла Вика. — Мы даже и не поняли, что ты ушел, стали искать, где же Юрочка. Я смущенно что-то пробурчал и сел рядом. Мне нравилось чувствовать себя своим. Эдик, все так же не проронив ни слова, встал и медленно вышел. Он горбился и кутался в халат, будто ему было холодно. — Рисовать ушел, — пояснила Вика, поймав, как я провожал его взглядом. — У него сеанс татуировки сегодня вечером будет. — Прямо здесь бьет тату? — я содрогнулся, вспомнив лютую антисанитарию в комнате и туалете. — Ага. Он вообще из дома не выходит. Давно уже. — А как же он?.. — я не мог найти подходящих слов от удивления. — А ему много не надо. Эдик — веган, раз в три дня капусту съест какую-нибудь, и все. Он вообще почти не ест. В магазин за продуктами Костя ходит. — Как же деньги, работа? — Зачем ему деньги? На наркоту разве что, да на чернила. Костя за съем скинется, пару-тройку раз в месяц тату набьет — вот и на жизнь хватает. каждую ночь с друзьями ходим на пробежку будешь бегать с нами? Шамиль хлопнул дверцей холодильника и, поставив на стол пару бутылок темного пива, достал из кармана небольшой полиэтиленовый пакетик. — Угощаю, — сказал он и высыпал содержимое на стол. Это снова был порошок, но уже не чисто белый, а легкого розовато-желтоватого оттенка. Он рыхло комковался и по консистенции был похож скорее на муку, чем на сахарную пудру. — Сейчас покажу, что такое настоящий порох, уж я-то в этом толк знаю. У меня хорошие связи есть. Андрюха с Лютым вообще не секут фишку. В прошлый раз такую муть принесли, я барыге бы ебальник разбил, вот честно, за такую подставу. На три четверти — анальгин пополам с крахмалом, я его на вкус всегда отличу. Ты вот ушел тогда, а у нас тут разборки были. Кира хмыкнул: — Я думал, ментов вызовут, так вы орали, дебилы. — Ты ж громче всех и орал, — отпарировал Шамиль. — Юра, на тебя делать? Я равнодушно пожал плечами: — Если говоришь, что лучше, чем в прошлый раз… — Бля буду, лучше. И даже несмотря на то, что я не верил в чудодействие пороха, все равно это зрелище завораживало, подогревая возбуждение и любопытство. Шамиль был не менее опытен в «черчении», чем Константин, порошка было больше, а нас — меньше. Хватило даже половины содержимого пакетика, чтобы разделить его на четыре жирные дороги. Самую большую по праву первого снюхал Шамиль. — Рассчитывай дыхание, — посоветовал он, передавая мне свернутую купюру и морщась, будто выпил стакан самогона. — Чтобы ровно от начала до конца хватило на один вдох. И глубже вдыхай, а то опять все назад вывалишь. Зачем я в принципе это делал? Меня никто не заставлял, не брал на слабо, не дразнил трусом или слабаком. Я был уверен, что если бы отказался, меня не стали бы переубеждать и даже отнеслись бы к моей позиции с уважением. Но я хотел этого — сам, хотел быть частью этого общества, хотел быть как все. Я хотел быть ими — беззаботными парнями и девчонками, проводящими свое время за веселыми посиделками в теплой компании, не терзающимися одиночеством, сомнениями и бесконечной болью потерь в дырявой насквозь груди… разлетаемся на части огибая контуры земли мы не боимся скорости и рисковать разбиться Вставило! Шамиль не соврал. То ли этот порох действительно был не таким, как в первый раз, то ли я наконец смог вдохнуть его достаточно глубоко и много — но только эффект наступил практически мгновенно. Ноздрю изнутри обожгло ледяным холодом, покалывая сотнями маленьких игл. В затылок что-то мягко стукнуло и будто растеклось. Я откинулся на спинку стула, задрав голову и хлюпая носом. «Только бы глючить не начало», — пронеслось в голове, но реальность убеждала меня в обратном. Я ощущал себя более чем трезво и адекватно. В глазах прояснилось, все кругом имело четкие очертания. Ничего себе наркотики. Да тут все наоборот. — Ну как? — спросил Кира, закуривая и убирая с лица длинную челку. — Норм? — Ага. «Нормально» было самым подходящим словом, которым можно было описать мое состояние. Я именно так себя и чувствовал — нормально. Не в какой-то фальшивой эйфории, а просто на своем месте, комфортно и уверенно. Меня все устраивало и ничего не раздражало. Я чувствовал себя человеком: крайне редкое ощущение, которое посещало меня от силы пару раз. Не опальным чемпионом, не отстающим фигуристом, не студентом-неучем, не плохим братом, не одиноким и злобным мудилой — а просто Юрием Плисецким, таким, каким он есть на самом деле. мы не устали мы не устали Во рту внезапно появилась адская горечь, я сглотнул и закашлялся: по всей видимости, порошок дошел до носоглотки. Вика подвинула мне литровую бутылку с водой, которую я схватил и жадно отпил несколько больших глотков. — Провалился?  — Угу. — Так всегда, запивай, если горько. Сама она сидела как ни в чем не бывало: в ее поведении ничего не изменилось, только глаза под густо накрашенными темными тенями веками казались бездонно-черными. Шамиль не спеша потягивал пиво из бутылки, Кира смотрел какие-то видео в телефоне. Я перевел взгляд на холодильник и увидел рядом в раковине гору немытой посуды. Дома я вообще не убирался — все это делал Виктор, даже в комнате у меня полы мыл в мое отсутствие, потому что знал, что меня хер заставишь; но тут меня что-то торкнуло изнутри, что невозможно оставить эту грязную кучу в таком виде. Кроме того, захотелось помочь Эдику, который показался мне слабым и больным человеком. Я резко встал, подошел к раковине, включил воду и налил на губку моющего средства. Даже не сразу понял, отчего сзади раздался такой дружный и заливистый хохот. — Вот это его накрыло, меня бы так. Меня с трех дорог даже так не вставляет. — Фартук надень, хозяюшка. Перчатки тоже есть, под раковиной лежат. — Если совсем невмоготу будет, можешь еще и ванную отпидорить. В любое другое время я бы обиделся, может, даже и в драку полез за «хозяюшку»; но сейчас было совсем не обидно, а даже наоборот, весело. Откуда-то пробудилось желание говорить без умолку, действовать, не сидеть на месте. Перебрасываясь с ребятами шутками, я действительно надел фартук, завязал волосы в хвост, перемыл всю посуду, почистил плиту и сковородки. Протер столешницу и подоконник, полил пожелтевший фикус, насыпал корма в кошачью миску, вынес мусорное ведро, нашел в углу швабру и совок и окончательно переместился в коридор. Такая неуемная жажда деятельности меня не пугала, скорее, радовала своей необычностью. Вот уж не представлял, что у наркотиков могут оказаться подобные эффекты. остановиться не хватит сил остановиться Из-за приоткрытой в комнату двери доносилась громкая музыка, в щель виднелся силуэт Эдика, сгорбившегося над столом. Пахло сандалом, в воздухе витал легкий дым от курящихся палочек благовоний. Со шваброй наперевес я наконец добрался до ванной комнаты, включил свет и оглядел ее. Пожалуй, это было самое ужасное место во всей квартире. Тусклая мигающая лампочка без плафона, проржавевшие трубы с облупившейся краской, коричневые потеки в пожелтевшей ванне, вонь отсыревших тряпок, плесени и давно не выносившегося кошачьего лотка. Я оперся руками в резиновых перчатках о раковину, чтобы передохнуть, и понял, что они дрожат. Из треснутого зеркала напротив на меня смотрело незнакомое лицо, освещенное искусственным, мертвенным светом: крепко сжатые зубы, мокрый от пота лоб, обкусанные губы — и огромные угольно-черные зрачки, как две сквозные дыры в иную вселенную.