mors in victoria

Washington — Dogstar — Гукки, ты здесь? — звенит в голове, постепенно возвращая из мыслей о неведомых картинках, видимо, привидившихся ему ночью, в реальность. В которой, к слову, сейчас перед Чоном стоит совершенно незнакомый ему парень, на вид того же возраста, что и Чимин. Если смотреть на них, когда они стоят рядом, по отдельности же мозг Гука уверенно заявил бы, что ему уже не менее двадцати лет. — Э-э… Что? — неловко переспрашивает младший у Пака под его недовольства. Тот молчит, но всем видом показывает, что Чонгук достал его своей невнимательностью. — Я опять отвлёкся, прости. — Я заметил. — цокает языком и прокашливается, как перед знаменательной речью, — Это Чон Хосок, запомнил? — Гук неуверенно кивает и повторяет про себя это имя несколько раз, — Мой лучший друг! Вот, с кем я хотел тебя познакомить. Парень улыбался. Искренне улыбался и смотрел прямо в душу, но не тем взглядом, который так любил задерживать на Гуке Джисон, а искренним и добрым. От такого у Чонгука даже по макушке бегут мурашки, обдавая всё тело теплом. — Приятно познакомиться, Чон Чонгук. — натягивает лыбу младший и пожимает уже протянутую в его сторону ладонь с длинными тонкими пальцами. Такую форму рук он определённо где-то уже видел. — Конечно, взаимно. — Хосок принимает решение не представляться лишний раз и просто делает поклон, — Чимми рассказывал о тебе. Кстати, ты в курсе, что он называет тебя мелким? — саркастично спрашивает, кидая насмешливый взор куда-то туда, где стоял Пак, что сразу же подал ответный голос: — Замолчи! Гук прыснул в кулак, наблюдая за минутными дебатами и первым прервал спор: — Не только он называет меня «мелкий». Да. Чувство дежавю, когда Чимин тепло произносил «Эй, мелкий!», каждый раз. Только через полторы минуты молчания и недоумённого бегания зрачков Чимина от края до края глаза в попытках вспомнить, с кем ещё контактировал Чонгук, старший всё-таки интересуется: — А… Джисон, что… Тоже? И что ему на это отвечать? Это же точно не было… Ну, допустим, сном? Его точно, абсолютно точно кто-то звал мелким. Когда-то. Давно. Очень давно (может быть, в прошлой жизни). Знать бы ещё, кто, и когда успел? — Нет… Нет, забей. Мне приснилось. — отмахивается Гук, — Ты просто хотел познакомить меня с Хосоком, или мы задержимся в Сеуле? Чон старший оживляется, услышав из чужих уст своё имя и, не дав Чимину сказать и слова, сводит губы трубочкой, протягивая гениальное «О-о-о!», и начинает подавать идеи, куда сегодня можно сходить в городе, где акции, где скидки, где вход бесплатный и где продают самый-самый вкусный кимбап во всём Сеуле. О кимбапе речь шла очень долго, Чим, что до этого просто кивал, подавая пример младшему Чону, даже вставил свои пять копеек про самгёпсаль из «во-он тамошнёй забегаловки». От такого количества названий есть захотелось даже самому сытому из всех сытых, но закончились разговоры только тогда, когда каждому в мелком ларьке рядом было куплено по ттонгппангу. Дальше — здание кинотеатра, рядом с которым Хосок успешно еле не подрался с беззаботно раздающим листовки студентом. В самом здании Пак успел познакомиться с девушкой, чьё имя звучало невероятно похоже на его, из-за чего и возник конфликт на тему того, кто из них настоящий Пак Чимин. Вообще, узнали они о некой Пак Чеён уже после того, как та с криками выгнала Чима из женской уборной, путая матные слова и строчки из молитвы. «Ебаный Господи, твою мать, блять, помоги»? Принимается. Она была с ними ещё несколько часов, проведённых невероятно шумно, когда впервые можно позволить себе максимально легкомысленное поведение. Фильм, что даже не был интересен им так, как битва попкорном посреди сеанса, не досмотрен, ибо четверых развязных бунтаря выгнали спустя десять минут очень своеобразного просмотра. Чон знал, что именно так должна вести себя семья, беспечно. «Именно так должно проходить первое знакомство с людьми!» — акцентировал как-то Чимин, трепая среднего роста девушку по голове и окончательно за этот день испоганя ей причёску, которую сам и «заценил» сначала. — Ничего, привыкнет. — отвечал Хо, что успел стать Чонгуку третьим родным братом. Всего лишь четыре с лишним часа вместе, всего лишь «Мам, а это папа?» в сторону Чеён и Пака, находящегося непозволительно рядом и заразительный смех всей компании, звучащие в унисон голоса, аттракционы и детские площадки, покорённые взрослыми дядями горки, на которых, по всем правилам, установленным при постройке, должен был находиться только ребёнок Чеён и, может быть, ещё пятнадцатилетний Чонгук, который, вроде, до этого такой ерундой и не думал страдать. А вот надо было. Ребёнок Чеён невероятно милый. От кого и почему у 18-летней девушки 3-х летнее милое веселое дитя по имени Пак Кёнхо, с двумя вьющимися коротенькими девчачьими косичками, что очаровательно выглядывали из-за красных от осеннего мороза ушек, серо-голубыми, точно как у матери, глазками, и звёздочками-веснушками на щеках — им знать совсем необязательно. Какая разница? Их теперь пятеро! Пятеро идиотов! Несколько раз в голове Гука всплывала мысль о том, что не так должно быть. Совсем не так. Кто-то, кого он знает очень близко, страдает. Кто, Чонгук-и?! Прекрати! — Нуна, устала? — тревожно интересуется Хосок, наблюдая за отдышкой Чеён после беганины за Кёнхо по парку с голыми деревьями. — Устала. — она присела на скамейку со счастливой улыбкой. У каждого из них в глазах сверкало солнце, у каждого вокруг головы крутилась своя собственная планета. — Мама, а почему деревья не жёлтые, как тогда? — Они разделись, чтобы ярче почувствовать солнечное тепло в холодный период. Мы так не можем. — отвечает Чимин, провожая взглядом птиц в сероватом небе. — А почему мы так не можем? Молчание. Нет, не напрягающее, совсем не тяжёлое молчание, просто у каждого есть время подумать над элементарным вопросом. — Потому что… — Потому что деревья умнее нас. Чеён снова улыбается, услышав объснение Чима, и поворачивается к нему: — Эй! Из тебя был бы отличный отец. *** Mogwai — Were No Here

Мы принадлежим друг другу навеки… Ключ от моего сердца, в котором ты заключен, утерян, и теперь тебе никогда не вырваться оттуда. Александра Фёдоровна Романова Признание Николаю Второму

Приглушённым томным голосом в тёмном переулке дождливого на зиму города, где не было табличек с названиями улиц, фонарей, и всяких указателей на то, куда попал, скитаясь по дорогам, где у мокрых кирпичных стен, сливающихся зловещими трещинами, покрытыми мхом, нашли покой только облезлые мерзкие крысы, раздавались слова из уст человека, потерявшего смысл и так уж гадкого существования.

— Нашёл. — задыхаясь, кряхтит Тэхён, падая рядом с безразличным Юнги на колени, и устремляя взгляд в стеклянные, нечитаемые глаза, — Хён… Хён, умоляю тебя, очнись, Юнги! Юнги, мы давали клятву, ты помнишь? Хён… Хён, ты… — Ким опускает голову, в страхе замечая, что взор старшего теперь направлен на него. Он нервно теребит край своей старой толстовки в тишине, он понимает, что Юн слышит его, но не знает, как сделать так, чтобы услышала его душа. Ты помнишь это? — спустя десяток минут могильного молчания Тэ находит слова, сначала вытягивая из кармана старую некачественную фотографию, на которой ярче всего сияла улыбка Мина, и приближая её к расслабленному телу, фальшиво растянув уголки губ, —…мы постоянно воровали из магазинов продукты, а когда-то… Когда-то украли снежколеп для мелкого… Для Чонгука, потому что у него не выходило делать маленькие и красивые снежные комы, как у нас? Нас поймали тогда сразу же, в ментовку забрали только тебя. Ты скинул всю вину на себя, твои родители посадили тебя под домашний арест, помнишь? А ты назло сбежал. Помнишь, что ты нам сказал тогда? Ты сказал, что… Даже если умрёшь, то будешь оберегать каждого из нас. Оттуда. Мы долго смеялись тогда, да? Чонгук, ха… Он был слишком маленький, чтобы понять шутку, он так просил тебя не умирать никогда. Знаешь, мне кажется, сейчас он наблюдает за нами сверху. И защищает. Ты был ему примером всегда, Юнги. Лучшим в мире хёном. Останься примером для нас, пожалуйста. — Лучшим в мире хёном для него был ты, Тэхён. — сквозь зубы и толстую пелену слёз, еле двигая бледными губами, проговаривает Мин, — Ты глупый. Ты идиот, Ким Тэхён. Он искренне обожал каждого из нас, да, он равнялся на меня. А сердце билось только рядом с тобой. Он любил тебя, придурок, пока ты ебался с Хваном в шутку, выдумав себе несуществующие чувства к нему. Мне было так противно смотреть на тебя сначала, а потом на его первый приступ. А потом… А потом я окончательно понял, чья вина в том, что сердце Чонгука разорвалось,  нахуй, в клочья, не выдержав. Юнги начал ощущать снова. Странное состояние смеси похмелья и предобморочного состояния прошло за те полчаса, пока Тэхён выл рядом, в конце концов падая лицом в шею старшему. Последний не медля притянул к себе всё так же подрагивающее от слёз тело, собирая в ящик и отбрасывая в сторону все лишнее во всех возможных значениях и смыслах, как он умеет, оставляя только самое важное — Тэхёна и здравый рассудок. — Идиот. Конченный идиот, Тэхён. Зачем ты искал меня? Напомнить про Чонгука? Спасибо огромное. — Нет. —  всхлип. И Юнги замолкает. — Знаешь, говорят, когда тот, кого взаправду любишь, в беде, ты это чувствуешь, потому что вы связаны. А я… Я не почувствовал ничего. Я таскал пакеты, пока Феликс рычал от боли и страха, я пил сладкий кофе, пока он глотал горькие и солёные слёзы, медленно умирая, пока ломал ногти, пытаясь ухватиться за любую поверхность, за асфальт, пока истерически смеялся, сходя с ума не от ломоты и рези, а от безысходности, ненависти и собственной неконтролируемой трусости. — шепчет старший в висок, сжимая кулаки до боли и пуская по себе трещину вновь. — Он жив. Опуская руки и отдирая куртку из ламе от ледяной стены, Мин сглатывает и многозначительно вдыхает, набирая в лёгкие максимум воздуха. Тэхён понимает его без слов. Почти. — Мне радоваться, Тэ? Всё время изнурительной дороги домой в несколько километров под раздражающим мелким дождём Юнги оглядывался назад, словно в прошлое, словно туда, куда он раньше неоднократно возвращался, но теперь точно не стремится. Там страшно. Впереди — ещё страшнее. Там то, о чём он ещё даже предположить не может — там неизвестность; там новые потери, смерть и страдания; там тернистая и завилистая дорога; война миров внутри себя, напрасная битва за то, после чего не останется чаяния на покой. Он сам себе выбрал этот путь, значит он знает виновника лично, только, вот незадача — убить его в себе равносильно тому, чтобы потерять смысл идти дальше. Они встречались с глубокими обрывами, которые не перелететь, находили в себе силы обойти их стороной, даже если идти нужно было слишком долго, они видели широкие реки, которые не могли переплыть, и, ныряя в них, шли дном, задыхались и рушились заживо, но, в конце концов, доставались до берега, в царапинах выбирались из невозможных зарослей в огне, падали и поднимались на углях, и всё ещё здесь. Побитые и в трещинах, но здесь. Всё ещё вместе, как бы банально это всё не показалось. — Тэхён, — стоя у самого дома, что в темноте выглядел воплощением чистого зла для случайных прохожих, отозвался Мин, — Отвезёшь к Феликсу? — Завтра – да. — Сейчас. Тэхён закатил глаза. — Думай, о чём говоришь. Нет, не отвезу. Сам, может быть, поеду, а тебе запрещаю выходить из дому вообще. — Тогда поеду сам. — Юн сорвался с места, надеясь успеть добежать до машины прежде, чем быстрая рука Тэ остановит его, сжав тонюсенькое запястье. У него ноги подкашиваются и голова кружится от алкоголя и непрерывной ходьбы, сам понимает, что за руль нельзя, но Феликс. Там. Без него. Младший насильно прижимает Юнги к серой стене дома и выдыхаяет ему в лицо злостное «Уймись.» Юнги отпускает вся уверенность, взамен накрывая волной паники из-за ледяного тона. Такого ещё не бывало. — Тебе нужно отсыпаться и смывать с себя остатки того, где ты шлялся сутки. Юнги, гадёныш, это не смешно. — старший томно дышит под пристально-отъявленным взглядом и обдумывает сказанное, — С Фелом всё в порядке. Я поеду к нему прямо сейчас, завтра днём отвезу тебя, хён. Кивок, вызванный лишь давлением на защитную систему. Юнги уходит в дом, напоследок выпуская изо рта ледяной пар, а Тэ садится в грязную снаружи машину победителем. Мерзкий визг колёс старого родительского Форда — последний звук, что старший улавливает перед тем, как глаза в глаза встретиться с царством Морфея. Спасибо, конечно, что не с загробным миром. А хотелось бы.