«Лучшим хёном для него был ты, Тэхён.»
«А потом я окончательно понял, чья вина в том, что сердце Чонгука разорвалось, нахуй, в клочья, не выдержав.»
Парень слышит стук собственного сердца. Такой медленный, приглушённый, а стоит ему вспомнить — набирает бешеный ритм, скоростью равняясь с проносящимися мимо черепной коробки мыслями. Ещё внимательнее смотрит на экран — там светится все тот же знакомый логотип госпиталя. Блять, да что, черт возьми, здесь не так?! — «Почему с недавних пор для тебя мертвый Чонгук…» — бормочет Тэ под нос, повторяя чужие слова, разжевывает каждую буковку для себя, — «…мертвый Чонгук…» — потирает переносицу, — А мертвый ли? — Хён! Ты вообще меня слушаешь? Ты, блять, кофе пить будешь или нет? — Мин вдруг отвлекает от единственной стоящей мысли, умудрившейся подставить хвост прямиком под воображаемую ладонь старшего. Он дёргается. — Сука! Юнги… — раздраженно выдыхает, прикрывая тяжёлые веки, — Нет… Перехотелось… — Ну, и нахуй я делал? — Иди спи. Я тебя утром к Феликсу отвезу. — Я тебя за руль в таком состоянии не пущу, уснешь ведь, идиот. — младший ставит сравнительно тяжеловатые для него чашки на стол, мимолетом скользит взглядом по картинке, что отображает компьютер. Вздыхает. — Я сам поеду. Если сейчас лягу, можно будет? Тэхён сглатывает и мотает головой, возвращая себя в реальность. Подъезжает на кресле ближе ко своему рабочему месту, бросая Юнги абсолютно безразличное «Хер с тобой, Мин». На основе собственного опыта младший расценивает это как вполне уверенное «Да» и оборачивается, оставляя Кима наедине с собственными мыслями: невероятно настырными, ненавистными до режущей в его, поистине каменном, сердце, тягучей боли. *** В коридорах таких зданий всегда стоит постылая вонь смеси лекарств и антибиотиков. В коридорах таких зданий опасно находиться тому, кому не на что отвлечься — у Юнги как-то складывалось впечатление, что здесь распылен какой-нибудь лёгкий дурман. Парень гладит большим пальцем цифры на дисплее смартфона и блокирует экран, смотря по сторонам с некой опаской. Недалеко от него девочка в коляске просит у мамы купить ей горького шоколада. С еле заметной, натянутой, сострадающей чужому горю улыбкой на них грустными глазами смотрит высокий ухоженный мужчина в белом халате, одобрительно кивает уходящей женщине, увозя больного ребенка далеко вглубь белого, отдающего холодным неоновым светом коридора. Эта девчонка может доживать последнюю неделю. Никто не узнает об этом, потому что объективно никому нет дела до жизней других, а уж до смертей и подавно. Медсестра за стеклом легко и приветливо улыбается Мину, задавая вопрос, с самого утра она повторила его не меньше десяти раз. Откуда у неё силы на это в подобной обстановке — даже Богу неизвестно… Люди сами себя делают роботами. К Феликсу его с трудом, но всё равно пустили без сопровождения близких родичей захворавшего, зато с сопровождением врача — впрочем, не напрягает. Дорога до палаты младшего в целом удивительно спокойна, Юн расслаблен, почти уверен, что сумеет справляться с эмоциями до конца. В результате — застывает в немоготе ступить ни шагу дальше, как только взор находит койку Ли. Сердце беспощадно рушит грудную клетку и подступает к горлу, намереваясь вылезти, придушив хозяина к чертям собачьим. Ещё немного вот так — и его постигнет та же участь, что и Гука. Врач хрипит в кулак, выдёргивает из беспомощного состояния, напоминая, что для него время — деньги. Мин заходит внутрь, дышит с бешеной скоростью. Хочется закрыть глаза и больше никогда не открывать до тех пор, пока ему беззаботным голоском не прикажет Ликс, вешаясь на шею. Ликс, лежащий перед ним, напичканный трубками и с трудом принимающий жизнь, которую в него с таким же трудом вдохнули здесь, принудили биться с самим собой. Насмерть. — Малыш… — старший прогибает краешек койки, без просу садясь. Смотрит на маленькую и аккуратную, но практически безжизненную руку, протягивает ладонь и сжимает с тыльной стороны. — Ты меня слышишь? Феликс очень медленно, но с заметным рвением открывает потухшие глаза, кивает, Юнги очень нервно складывает, но, нужно признать, рядом с Ли нервозности меньше, чем в момент, когда стоишь и смотришь на тельце издалека. — Я люблю тебя. Губы обоих трогает неконтролируемая улыбка. Мин не нашёл ничего лучше, чем начать подобный разговор с таких откровений друг перед другом. Русый приоткрывает сухие губки, отрицательно мотает головой, когда его пытаются остановить, и произносит ответное признание вполне себе чётко и сносно. — Я не настолько пострадал… Чтобы разучиться говорить тебе, как сильно люблю… Хён. — с радостными нотками в голосе утверждает младший. Блондина это до невозможности трогает, он закусывает губу. Феликс усмехается и продолжает: — Как вы все там вообще? — Без тебя горше. Горше, чем было до этого… — Юнги прижимается губами к ладони парня, отводит взгляд. — Я скоро вернусь. Лежу вот, всё время приказываю организму быстрее реставрироваться. — Фел посмеивается, за ним и старший. Юн неуверенно наклоняется вперёд и оставляет в уголке бледных губ больного невесомый поцелуй, как прямое напоминание о себе и оказание необходимой поддержки. — Никогда ещё не видел тебя настолько критически мягким, хён… Мне стоило всего лишь попасться на глаза голодным бродячим псам и всё? Пряча лицо за челкой, Юнги потирает родную ручку большим пальцем. — Ты ведь прекрасно знаешь, что не сам напоролся, малыш. Тишина. За окном шум — людские голоса, гул моторов мотоциклов и машин в унисон, рядом с ними — тиканье часов на стене и быстрый стук двух треснутых сердец. — Открой окно. — просит Ли. Блондин без отговорок исполняет, задерживая тяжкий взгляд на виде оживленных улиц Сеула с четвёртого этажа, возвращается на место. Это помогло чуть-чуть разрядить обстановку. — И поцелуй меня. Пожалуйста… Мин в ступоре около трёх секунд, оборачивается на мужчину у дверного проёма: — Я не уверен… Можно ли? Врач вздыхает с явным подтекстом по типу «Эх, молодёжь» и уходит, закрывая за собой дверь. Юнги победно растягивается в улыбке, приближается к лицу Ликса, не теряет и без того недостающего времени и сминает любимые губки, по которым до ломи в костях соскучился, наслаждаясь попытками партнёра проявлять излишнюю инициативу. — Так сильно скучаешь, солнце? — Юн заправляет русые волосы младшего ему за ушко, отодвигаясь. Тот лишь усмехается. — Я тоже, поверь мне… Я тоже. Мы ждём тебя. — Всё со мной будет хорошо. Не беспокойся больше так… Так сильно. — О чём ты? — Мин хмурится. — Тэхён рассказывал. Совсем без меня действия свои контролировать не можешь? Юнги… Дурак. — Может и дурак. Я ещё хёну, наверное, лишнего наговорил… Очень много. — Про Чонгука? — Юнги лишь молча кивает, будто скорбя за чем. «Мда-а.» разносится по палате, ударяется в стены. Феликсу заметно легче, и Мину на душе теперь тоже. — Больше тебя из дома одного ни за что не выпущу. Мы все… Сейчас мы не в том положении, каждому из вас, в особенности тебе, лучше вообще носа не высовывать и признаки своего существования не подавать. Я не позволю страдать остальным точно так же, как не позволю ему писать нашу судьбу. Всё будет хорошо. Ты поправляйся. — блондин выкладывает из рюкзака на тумбу слева от койки кулёк со спелым жёлтым виноградом, — Я знаю, что любишь. Фел мычит и ещё раз шёпотом повторяет, как молитву, «Люблю тебя, хён», закрывает глаза: — Всё, уходишь? — Ухожу… Дома много работы. К нам на неделю переехал сын подруги мамы Джиюн, с ним разбираюсь. — Мин поднимается на ноги, закидывает рюкзак на плечо, ещё раз осторожно чмокает младшего и, попрощавшись, выходит. Чувство, словно заново научился дышать, схожее с бабочками в животе и, скорее всего, имеющее к ним прямое отношение.