Поиграй для меня

Ничего другого Паша, по большому счету, и не ожидал. То, что Юра первым не позвонит и не напишет после той горячей, но очень пьяной голосовухи — было вполне предрекаемо. Только вот Паша не собирался никому упрощать жизнь. В конце-то концов, почему Музыченко только на пьяную голову такой смелый?! И да, Личадеев буквально бил себя по рукам, чтобы не начать ему писать. Он несколько раз на дню открывал диалог, выборочно перечитывал несколько безобидных сообщений, сглатывал при взгляде на дорожку голосового сообщения, а потом заставлял себя выйти, поставить блок и убрать телефон в карман. В тот субботний вечер он ничего Юре и так не ответил, на следующий день — ему было стремно, еще через день — как-то тупо, потом упрямство взяло свое. Ну, а через три дня ему пришлось перенести репу группы из-за внеплановой репетиции ансамбля. Паша написал об этом в общем чате, Юра по-прежнему молчал. *** — Все, я заебался, гоу курить! — бросил Вечеринин, вставая из-за барабанов и натягивая олимпийку. В итоге с момента Юриного признания на балконе прошло пять дней. Все это время они не виделись, и Паша только на репетиции смог уловить, что с Музыченко творится какая-то нелепая хуйня. Тот встретил его «слепым» рукопожатием, нервными смешками и сознательным избеганием любого контакта. Юра вообще выглядел непривычно виноватым, каким-то наигранно веселым и дерганным. Поэтому, когда ребята собрались на перекур, Личадеев решил брать быка за рога. — Вы идите, мне надо Юре еще один небольшой кусок проигрыша показать, — сказал, не поднимая глаз от наспех накарябанной партии на нотном листе, что лежал у него на колене. Как только хлопнула входная дверь, Паша встал, стащил с плеча лямку аккордеона и сделал шаг к напряженному, молчаливому и пристально следящему за ним Юре. Музыченко даже ничего не успел сказать — Личадеев слегка толкнул его в грудь к ближайшей стене и прижался всем телом, припадая к губам. Очевидно, Юра такого поворота не ожидал, потому что тут же едва слышно замычал что-то в губы. Паша поймал себя на мысли, что целовать растерянного Юру пускай и приятно (потому что это все еще Юра), но странно — не было привычного напора, стремления перехватить инициативу, прихватывания зубами губ и чужих самодовольных улыбок сквозь его стоны. — Бля, я подумал, ты собрался мне уебать, — прошептал целуемый, переводя дыхание и прижимаясь лбом к Пашиной щеке. — Ну, ты же еще ничего не сделал, — Музыченко не дал ему возможности вдоволь повеселиться над собственной удачной шуткой, сгреб ладонью за шею, заставляя наклониться. И в этот раз Паше все нравилось: наглый язык, который подчинял сознание, проворные пальцы, которые шарили по пояснице, стискивали ткань и опасно пробегали по кромке ремня, сбитое дыхание, цепкая хватка. Личадеев и сам был любителем страстных поцелуев, но Музыченко все равно давал ему фору. Вечером Паше на телефон прилетело: «Два вопроса: 1) Боевик или ужастик? 2) Что ты делаешь завтра вечером? :)» *** Выйдя из темного зала на морозный воздух, Паша подумал, что это был самый унылый поход в кино в его жизни. И дело было даже не в дурацком боевике, на который они, в конце концов, поперлись. Дело было в нелепости самой ситуации. Еще недавно, когда Личадеев не оставил свои попытки проникнуться всеми прелестями отношений с противоположным полом, он приглашал даму в кино, брал места в «ряду для поцелуев» и с замиранием сердца ждал, когда прилично будет невзначай погладить свою спутницу по коленке, закинуть ей руку на плечо или даже предаться получасовому взаимному изучению ротовой полости при помощи языка. В ситуации с парнем эта стандартизированная инструкция не работала. Причем ни с одной, ни с другой стороны. Особенно, если учесть, что в кинотеатр они отправились в пятницу вечером, и зал оказался почти на половину забит другими жителями ленинградской области, которая хоть и славится географической близостью к культурной столице, но отнюдь не блещет толерантным отношением к сексуальным меньшинствам. В общем, никаких непотребств и представить себе было нельзя. Собственно, поэтому раздосадованным на крыльцо вышел не только Паша, но и Юра, который, затянувшись первым делом, философски изрек: — Херня какая-то… И Паша даже не стал уточнять, говорит ли он о фильме, об их свидании или о собственной идее сходить в кино. Вместо этого он с надеждой в голосе предложил: — Может, по пиву? — Юра в ответ улыбнулся. *** Пожалуй, только в старшем школьном и младшем студенческом возрасте люди способны на морозе (пускай и легком) употреблять охлаждающие спиртные напитки и не терять при этом жажды жизни. Паша с Юрой не теряли не только жажду жизни, но и жажду общения. При температуре воздуха — минус три градуса они простояли под уличным козырьком на заднем дворе кинотеатра больше четырех часов. Каждый выпил по три банки пива, выкурил почти по целой пачке сигарет и минимум трижды сходил поссать в вышеупомянутый кинотеатр. Они успели обсудить вопросы группы, перебрали кучу дебильных фильмов, даже затронули тему наиболее бесячих предметов и учителей. Кажется, Юра готов был перетереть все темы мира, лишь бы не касаться самого важного вопроса — того, что же происходит между ними. — Почему ты не писал мне после той субботы? — Паша сощурился, выдыхая этот вопрос вместе с очередной затяжкой ровно в тот момент, когда Юра нагнулся, чтобы запихнуть обратно в пакет теперь уже пустую банку и вытащить по последней полной для себя и своего аккордеониста. Он так и замер на мгновенье в скрюченной позе и с лямкой пакета «Пятерочки» в руке. — Хм… — глубокомысленно выдал Музыченко, разгибаясь, так и не взяв в руки банки. Он снова выглядел смущенным, хотя и хитрый блеск в глазах буквально выплескивался наружу. — Просто в воскресенье утром я переслушал ту голосовуху… — он сделал несколько мелких шагов по направлению к Паше, стараясь говорить вкрадчивым голосом, притом, что на губах его играла улыбка. — В общем, я решил, что опять все проебал из-за своего пьяного трепа… — он подошел вплотную и поднял наконец глаза. В эту минуту Музыченко выглядел пугающе серьезным, совсем трезвым и даже каким-то взрослым. Он смотрел, не моргая, своими невозможными глазами так, будто знает о Паше все. В скудном освещении фонарей казалось, что зрачок засосал уже всю радужку и вплотную подбирается к Пашиной душе. Личадееву стало не на шутку страшно от того, как сильно ему нравится этот парень… — А мне понравилось, — он постарался стряхнуть наваждение и принять максимально невозмутимый вид, даже пожал плечами для пущей убедительности, — я отлично подрочил! — он до последнего держал лицо, пока Юра не начал заразительно демонстрировать свои тридцать два. — Бля, Паш… — Музыченко, все еще улыбаясь, уткнулся лбом ему в плечо, и Паша понял, что он, походу, умудрился влюбиться. Как самый настоящий, мать его, идиот.