Поиграй для меня

— Блядь… — Паша с силой закусывает губу, только чтобы не начать стонать в голос, и чуть сильнее сжимает пальцами чужую отросшую челку. — М-м-м… — недовольно мычит Юра, на секунды замедляя движения языком. — Прости-прости… — Личадеев чуть приходит в себя, разжимает ладонь, расфокусированно наблюдая, как темные пряди струятся между его пальцами. — Просто это охуенно… — его губы растягиваются в блаженной улыбке. — О-о-х… — тут же не сдерживается, потому что Юра снова проводит языком по головке. Паша даже сейчас не может до конца осознать, что все это происходит на самом деле. Еще минут десять назад он и подумать не смел, что будет жмуриться до пятен под веками, сдерживать стоны и кайфовать от первого в жизни минета. Конечно, он надеялся, что Юра когда-нибудь осуществит свои «угрозы», но все равно был морально не готов. В этот день Личадеев появился на пороге Юриной квартиры чуть позже одиннадцати. Был четвертый день осенних каникул, которые они проводили практически неотрывно друг от друга, занятые, в основном, наработками материалов для будущих песен группы. Пашу как обычно встретила Юрина мама, которая с первой же встречи прониклась к нему большой симпатией, считая, что Паша способен положительно влиять на ее сына. Спорный вопрос, было ли влияние Личадеева положительным… Неоспоримым достижением было по крайней мере то, что Юра ни разу с начала каникул не пришел домой в подпитие. А все потому, что музыка занимала все его мысли. Музыка и Паша. Около двенадцати Лариса Эдуардовна заглянула в Юрину комнату. Судя по накрашенным губам, она намеревалась выйти на улицу. Обычно же, когда Паша был в гостях, мама хлопотала по дому и готовила под мерный звук модноприговорных и оздоровительных передач по маленькому телевизору, висевшему в углу на кухне. — Юр, я до Кубуса прогуляюсь, — сказала она сыну, а потом перевела взгляд на Пашу и улыбнулась. — Мальчики, если проголодаетесь, там борщ на плите оставлен, в холодильнике — котлеты с пюре. — Да-да, мам, — пробормотал Юра, не отрываясь от листка, на котором пытался записать наброски мелодии для мудреного проигрыша. Он так и не снял скрипку с плеча, придерживая ее и смычок левой рукой. — Спасибо большое, — Паша поднял глаза, как только лицо женщины появилось в дверном проеме, и теперь искренне и благодарно ей улыбался. Юра еще несколько секунд чиркал что-то на листе, потом прихватил карандаш зубами и взялся за смычок. К тому моменту, когда он доиграл мелодию, хлопнула входная дверь. Прислушавшись к тишине, Музыченко отложил инструмент на полку рядом с диваном, на котором он сидел вместе с Пашей, туда же кинул и листок с карандашом. — Ты чего? — Паша непонимающе уставился на него, продолжая держать в руках аккордеон. Вместо ответа скрипач положил свою горячую ладонь на Пашино колено и с маниакальным блеском в глазах повел ее вверх к паху. — Музыченко, ты с ума сошел? — Личадеев широко распахнул глаза и начал неверяще мотать головой из стороны в сторону. — А если твоя мама сейчас вернется?! — его голос дрогнул, потому что в этот момент рука скрылась под аккордеоном. — Паш, эта женщина пошла в торговый центр, — поднимая брови, сказал Юра. — Женщина, — еще одно многозначительное движение бровями. — Торговый центр, — и еще одно. — Она вернется минимум через пару часов, это в самом лучшем случае! — сказал он и подсел еще ближе. Теперь их разделял только аккордеон, который Паша в растерянности по-прежнему прижимал к груди. Юра замер, вплотную приблизившись к Пашиному лицу, и выдохнул вопрос ему в губы. — Не хочешь это убрать? — легким кивком показал в сторону инструмента и развратно улыбнулся. Паша сглотнул, а Юра взглядом проследил за движением его кадыка. И Паша тоже это увидел, а потом одним осторожным жестом переместил аккордеон с колен на диван позади себя. Уже через несколько секунд они целовались так остервенело и с такой страстью, будто один из них только что пришел из очень длительного похода, в котором вообще не было людей. Они натурально жрали друг друга, захлебываясь желанием. Личадеев практически сразу начал постанывать, тем более что Музыченко активно «стимулировал» его паховую область. Сначала он делал это через плотную джинсовую ткань, но ему очень быстро надоело, и он стал расстегивать ремень на Пашиных штанах. С подрагивающими то ли от возбуждения, то ли от волнения пальцами это было не так-то легко сделать, но он справился. — Я говорил, что хочу тебе отсосать… — голос у Музыченко хрипел. — Юр… — Паша заглянул ему в глаза, пытаясь увидеть сомнения или даже отвращение. — И я хочу это сделать… — Юра перебил его, встав на колени на пол. Паше было очень хорошо, он буквально плавился от Юриных прикосновений, от влажных и горячих губ, от немного хаотичных движений языком, от умелых пальцев, которые помогали там, где не справлялся рот. А еще Паше было немного страшно смотреть вниз. Потому что Музыченко с его членом во рту выглядел просто охуительно! Это было нечто за гранью добра и зла. А еще он смотрел на Пашу так, будто тот мог быть для него всем. И в такое страшно было поверить. Минут через сорок, когда Юра на кухне разогревал котлеты с пюре, Паша сидел и улыбался, как идиот. Перед глазами так и маячили пошлые картинки того, как он кончил себе на живот, потому что Юра сообразил вовремя задрать ему футболку. Музыченко же пришлось свою футболку замывать (благо — домашняя), потому что Личадеев после собственного оргазма и попыток подрочить чужой член сообразительностью явно не отличался. Отдышавшись, Юра беззлобно матерился, улыбался и целовал Пашины припухшие, раскрасневшиеся губы. К тому моменту, когда Лариса Эдуардовна вернулась домой, они даже успели сочинить концовку к песне, которую Юра гордо озаглавил «I’m Not Easy Buddy».