Поиграй для меня

В колючих, морозных сумерках кабинет казался каким-то картонным. Холодный свет фонаря пробивался на потолок неровными белыми квадратами. Ряды парт и стульев маскировались в глубокой тени. Паша сделал несколько шагов в сторону окна за спинкой учительского стула и издалека взглянул на аккуратно сложенный по кучкам выпавший еще утром снег. Когда сегодня он шел в школу под этими летящими с неба хлопьями, он не знал, что вечер закончится так. Он надеялся, что они увидятся с Юрой после школьной дискотеки. Он очень надеялся, что им будет, где затусить, что подвернется какое-нибудь укромное место, где он сможет вдоволь насладиться жадными ладонями и мокрыми губами. В последнее время у них с Музыченко катастрофически не хватало времени и возможностей, чтобы тупо побыть наедине. А близости хотелось просто адово. Но Юра его снова удивил. Он не только завалился в их актовый зал вместе с друзьями и спрятанной алкашкой, так еще и умудрился каким-то образом раздобыть ключ от класса алгебры и геометрии, что на третьем этаже. И теперь сидел на предпоследней парте третьего ряда, держа за горлышко на три четверти выпитую бутылку коньяка, и томно улыбался, глядя на Пашу. — Бля, я до сих пор не понимаю, как ты умудрился достать ключ? — Паша дразнился и шел через кабинет очень медленными, ленивыми шагами. Судя по изогнутой брови, Музыченко эта «игра» нравилась. — Секрет фирмы, — он подмигнул и сделал глоток, не отрывая взгляда от приближающейся к нему фигуры. — Где ты обычно сидишь? — Там, — Паша успел дойти до середины класса и поэтому лишь дернул подбородком в сторону последней парты первого ряда. Юра эффектно спрыгнул со своего места и сделал пару шагов. Остановился у торца стола в проходе, напротив Личадеева, поставил бутылку справа от себя и похлопал ладонью по столешнице слева. — Тут да? — Угу, — шаги стали совсем крохотными. — Ну и как, достаточно крепкая? — Юрины брови пару раз взлетели вверх, и Паше стало казаться, что изнутри его греет уже вовсе не коньяк. *** — Блядь, как же я тебя хочу, — Юра шепчет это Паше прямо в губы. Он кусается, лижет и втягивает в рот каждый миллиметр кожи, который попадется ему на пути. Губы, скулы, мочки ушей, тонкая кожа шеи и ключиц. Паша всхлипывает, когда чужие зубы легонько смыкаются у него на левом соске. — Пашенька, — Юра твердит без остановки. Скользит горячими ладонями под цветастую рубашку, с нажимом ведет вдоль пояса джинс, мнет ягодицы, прижимается все теснее, заставляя Пашу запрокидывать голову и опираться руками в парту позади себя. Член уже стоит колом вдоль ширинки — Юра прижимает к нему ладонь и довольно улыбается в поцелуй. — А ты хочешь? — его шепот пропитан ехидством, но Паша-то знает, что так Музыченко маскирует свою неуверенность. Личадеев так возбужден, что не может сосредоточиться и съязвить. Он просто утвердительно мычит в ответ, от чего Юра становится серьезным, расстегивает болт и вжикает молнией. Когда его пальцы касаются нежной кожи через ткань трусов, Паша глухо стонет. Ладонь скользит к мошонке, а взгляд прикован к закусанным губам. — Какой же ты красивый… — шепчет Музыченко, пробираясь кистью уже под резинку. — Как же я хочу… — Сделай это… — взгляд у Личадеева становится каким-то безумным, горящим, затягивающим. — Хочешь, чтобы я взял его в рот? — Музыченко сглатывает моментально скопившуюся слюну и даже не думает шутить. — Нет, хочу, чтобы ты меня трахнул, — зато Личадеев улыбается. Но все равно смотрит цепко-цепко, куда-то внутрь. А еще губы облизывает. И вдыхает тяжело, будто кросс бежал. А Юра каждое его движение ловит. — Ты серьезно?.. — спрашивает совсем тихо. Вместо ответа Паша одной рукой притягивает его к себе за шею и почти вплавляется в губы, а другой лезет к пуговице на брюках — Музыченко явился на дискотеку при параде: черные брюки с подтяжками, белая майка и черная шляпа, которую он купил и себе после Пашиного дня рождения и всех этих шуток про шляпников. Личадеев же пришел в рубашке, которую ему подарили девчонки, тоже в шляпе и в больших очках с желтыми стеклами в тонкой оправе. Эти чересчур смелые, по меркам ленинградской провинции, аксессуары теперь валяются, раскиданные по партам, пока их владелец демонстрирует Юре, насколько он серьезен. Его рука двигается вниз-вверх от головки к основанию члена, пока Музыченко жмурится и запрокидывает голову. — Погоди-погоди, Паш, — счастливо улыбается, притягивая к себе за шею. — Я так спущу, — прижимается к чужому лбу. — У тебя есть че-нибудь? — шепчет Личадеев, замедляясь, но не убирая руку с твердой плоти. А взгляд так и цепляется за прозрачную каплю, что блестит на вершине головки. — Угу, — Музыченко лезет в карман. — Поможешь? — поднимает фольгированный квадратик так, чтобы он попал в поле Пашиного зрения. — А потом мы будем на тебе пробовать, что такое смазка, — глухо усмехается, показывая другую руку с маленьким тюбиком. Паша поднимает глаза и смотрит так, чтобы у Юры больше не осталось сомнений и страхов, чтобы ему не пришлось прятаться за шутками и смешками. — Все будет хорошо, — мягко улыбается и забирает презерватив, чтобы зубами потянуть упаковку за уголок, а потом раскатать латекс по всей длине. *** Юра двигается очень осторожно, но парта все равно скользит металлическими ножками по дешевому линолеуму, и Паша на долю секунду успевает порадоваться, что сидит он на первом ряду и что старая парта очень быстро упирается своим зазубренным боком в стену под подоконником. В противном случае Музыченко утрахал бы его в другой конец кабинета вместе с этой чертовой партой. Чертовой, потому что пиздец, какой низкой, жесткой и неудобной. Потому что ноги приходится держать согнутыми. Потому что левую руку, по ощущениям, можно уже просто оторвать и выбросить к хуям за нечувствительность. Но Паша все равно молчит и терпит. Потому что он ждал этого уже несколько недель. Надеялся, что это когда-нибудь случится. И вот! *** — Тихо-тихо… Юра толком не знает, кому шепчет себе или Паше. По спине у него катится пара здоровых капель пота, на лбу тоже влажно. Он двигается так медленно, как только может. Возбуждение слегка спало из-за напряжения — ему очень не хочется сделать Паше больно, поэтому он входит почти по миллиметру. — Блядь, Юр, ты чего такой нежный! — усмехается Личадеев, но почти сразу мычит от того, что стенки сопротивляются Юриному напору. — Это не я — нежный, это ты, блядь, узкий, — вроде как ворчит Музыченко, но по голосу чувствуется, что он немного расслабляется. И пальцы уже не стискивают кожу Пашиных бедер с таким остервенением. Одна ладонь даже ложится на поясницу, разгоняя мурашки к плечам. — А говорил, что лицом к лицу трахнешь, — слова уходят в столешницу, на которой Личадеев практически лежит грудью и животом. Ему немного больно, поэтому он пытается отвлечь себя и Юру болтовней. А еще ему хочется, чтобы боль перетекла в удовольствие, и его наконец-то вдолбили в эту несчастную парту, поэтому он самую малость пытается раззадорить Музыченко. — Обязательно, Пашенька, — тот не поддается, звучит всё таким же сосредоточенным. — Как только мы найдем что-нибудь чуть более подходящее, чем твой кабинет математики. — Да, — усмехается, — будет весело, если уравнения будут теперь вызывать у меня эрекцию-ю-ю-ю, — выдыхает на последнем слоге от того, что Юра толкнулся чуть сильнее и вошел до самого основания. — Нормально? — замирает и спрашивает взволнованно. — Да-да, — отвечает Паша, упираясь лбом в стол. — Погоди чуть-чуть… *** Толчки вроде бы не такие уж и сильные, но Пашу от каждого все равно пробирает такой острой волной ощущений, будто ему в жопу запихнули розетку и любое Юрино движение пропускает по ней разряд в двести двадцать вольт. Ему и жарко, и мурашково, и приятно, и немножко больно, и сладко, и все сразу! А когда Юра опускает ладонь ему на член и начинает дрочить в такт, Паша только ловит в закусанный кулак свои рваные полувздохи-полувсхлипы. — Пашенька, родной, я же теперь спать не смогу, — Музыченко заходит на новый виток своей полубессознательной болтовни. — Буду постоянно тебя хотеть… — шепчет, опаляя взмокшую спину жарким дыханием, от чего у Паши еще шире разъезжаются колени. — Все ладошки сотру, представляя, какой ты узкий и горячий… — Юр… — задушено стонет Личадеев, ощущая себя у самой черты. — Да, мой хороший, подожди немножко… — Юра ускоряется, от чего парта начинает жалобно скрипеть. — Я сейчас-сейчас, — он дышит тяжело, почти хрипит. — Блядь… — Паша выплескивается ему в кулак и обессилено валится щекой на стол, пульсируя, как будто, всем телом. — Су-у-у-ука… — Юра догоняет его в каких-то пару размашистых толчков и замирает, уперевшись ладонями в края несчастной парты. — Юр, выйди, пожалуйста, дай я встану, а то пиздец ногам сейчас будет… — не выдерживает Личадеев. Он наконец-то разгибается, стонет, потирая спину, и даже пробует нагнуться, но тут же страдальчески морщится. У него дрожат колени, руки, пальцы и вообще все. — Слушай, может, в следующий раз ключи от учительской достанешь? — застегивая штаны, спрашивает он. — Там хотя бы диван есть, — старается сдержать улыбку, протягивая руку к бутылке с коньяком в руках у Юры. — Нахуй иди, — обиженно ворчит тот, из вредности отодвигая руку подальше. — Был, — сообщает Личадеев. — Мне понравилось, — он расплывается в довольной улыбке, глядя на недоверчивый взгляд Музыченко. Опять тянется к горлышку, но Юра перехватывает его руку, чтобы прижать к себе. — Еще пойдешь? — интересуется, отдав, наконец, Паше бутылку и продолжая смотреть исподлобья. — Ну… — Паша театрально задумывается на пару секунд, делает глоток, сдерживая улыбку, и сразу прижимается губами к Юре, пока он не успел его оттолкнуть. — Хочу в следующий раз видеть твое лицо… — вдруг становится серьезным. — Хочу, чтобы ты меня целовал… — смотрит в глаза. — Хочу тебя всего…