Поиграй для меня

— Блядь… Юра видит, как Паша в сто пятидесятый раз нервно поправляет сползающую лямку аккордеона и тихонько матерится сквозь зубы. Их номер в школьном концерте в честь Дня Победы поставлен последним, поэтому Личадеев уже весь устал и издергался — все-таки выступление проходит в школе его парня, нужно не ударить в грязь лицом. Сам Музыченко тоже слегка нервничает, но гораздо больше ему хочется покурить, взять пивка и на расслабоне погулять по центральным улочкам праздничной Северной столицы. Он согласился на всю эту канитель с концертом, чтобы заработать немного снисхождения от учителей накануне выставления итоговых оценок в аттестат. Да и возможность наконец-то выступить со своей группой, пусть и не со своим материалом, его больше радует, чем нервирует. Вот если бы еще не пришлось столько томиться за кулисами… — Сука… Паша опять ругается, поправляя теперь уже не лямку, а выбивающуюся из-за уха непослушную прядь. На затылке у него подаренная Юрой шляпа, которую он за последние десять минут уже несколько раз снимает и надевает. — Паш, — шепотом зовет Юра, откладывая скрипку на стоящую после первого слоя кулис школьную парту и кивая в сторону сценического фона из плотной черной ткани. Аккордеонист смотрит сначала на мальчика, трогательным детским голосом читающего на сцене стихотворение о войне, потом переводит взгляд на выпускницу-ведущую в обтягивающей черной юбке и белой блузке с приколотой георгиевской ленточкой. Рядом с ней стоят замершие в молчании Димка и Кикирон. Паша делает несколько несмелых шагов в сторону пятящегося назад Юры. — Чего, Юр? — Паша говорит одними губами, преувеличенно высоко вскидывая подбородок. Юра смотрит в его широко раскрытые от волнения глаза и протягивает раскрытую ладонь на манер армрестлинга. Личадеев тупо хлопает ресницами пару секунд, а потом неуверенно выставляет руку. Музыченко крепко сжимает пальцы и тут же тянет к себе за шею другой рукой. Паша дергается, но Юра успевает прижать свой лоб к его лбу. — Я просто хочу, чтобы ты перестал так загоняться, — выдыхает Юра ему в лицо. — У нас все отрепетировано. Ты всё сыграешь! — шепчет с усилием, чтобы Паша точно ему поверил, а потом всё-таки тянется к губам, неловким движением сбивая на бок Пашину шляпу. — Эй, — Пашины губы в секунду каменеют и сжимаются от этого тихого и деликатного Диминого оклика. Из-за шляпы Личадеев не видит лица, поэтому просто пытается угадать интонацию. — Пацаны, пора, — в голосе нет злости, скорее смущенный смех. Звучат последние рифмованные строчки и зал взрывается аплодисментами, под которые Юра невозмутимо перехватывает шляпу, чтобы водрузить ее обратно на Пашин затылок. Личадеев как в слоу-мо поворачивает голову и видит улыбающееся лицо их барабанщика. — Юр, пойдем, поможешь мне бочку вытащить, — привычно-добродушно говорит он и уходит, а Паша ловит последние мушки своего трезвого сознания, только чтобы не хлопнуться в обморок от этой феерической сцены. — Паш, не ссы, — виновато улыбается Музыченко. — Все будет хорошо, — хлопает по плечу и идет помогать Вечеринину. *** Оглушенность сменяется облегчением, потому что ни на выступлении, ни после — по пути на станцию, в электричке, в метро, в центре Питера — нигде Димка не демонстрирует неприязни или желания наказать своих друзей-пидарасов. И Паше немного странно. Наверное, ему стыдно признаться, но он хуже думал об их барабанщике. Возможно, потому что Вечеринин часто такой уравновешенный и доброжелательный, что ли, будто слегка из другого времени, а значит, и с другими моральными ценностями, более классическими что ли. А тут, такая широта взглядов! Всё такие же искренние улыбки и чуть ли не похлопывания по плечу. Паше вроде бы и хорошо от этого, и как-то непонятно-нервозно. Подсознательно он всё еще ждет осуждения, удивленных возгласов или хотя бы уточняющих вопросов из серии: «Пацаны, вы что, прикалываетесь?», «Ребят, а вы что, и правда «эти»?», «И давно это у вас?». Ну и всё в таком духе. Вместо этого Дима только скромно улыбается, держа за руку свою бессменную девушку Настю, тоже, кстати, очень спокойную, милую и приветливую. Юра же — такой Юра. Он не выдает никаких признаков беспокойства, а, наоборот, подчеркнуто весел, заряжен эмоциями так тепло принявшего их школьного актового зала и явно настроен на проведение отличного солнечного дня в большом праздничном городе. Он то и дело подбадривающе пихает Пашу то в плечо, то в бок, пытаясь расшевелить и заставить отвлечься от всех сковывающих мыслей. И Личадеев правда старается. Он вызванивает Даню и договаривается пересечься в центре, в метро он вместе со всеми ржет и балуется, а на остановке на улице покупает банку пива и с удовольствием пьет залпом почти половину. И тут его накрывает озарением: Дима так спокоен, потому что он уже знал! Это он заглянул тогда в комнату на Пашином дне рождения. От своего внезапного открытия Паша чуть не давится пивом, но пружина внутри разжимается. Губы растягиваются в искренней улыбке. Пазлы в голове складываются – Диме не понадобилось никакого разговора, никаких неловких пояснений и всякого подобного дерьма просто потому, что у него было время осознать и смириться. Эта мысль почему-то успокаивает Пашу лучше, чем предположение о том, что Диме правда всё равно, спят ли вместе его скрипач и аккордеонист. Это понятнее. Ведь они с Димой не такие друзья, как с Даней. Да, они хорошо общаются на репетициях, но это пока всё, что их связывает. А слепо доверять Паша не привык — к этому его параноидальные тараканчики еще не готовы. *** Они вваливаются в вагон всей толпой за несколько секунд до отправления последней электрички. Серговна держит в руках туфли, которые Юра заставил ее снять еще на скользком полу Балтийского вокзала, и веселится, наполняя пустой вагон заливистым смехом. Смирнуха тянет ее к окну, Паша падает на два пролета дальше. От целого дня на воздухе у него горит лицо и слегка ноют ноги. Из-под козырька надвинутой на глаза шляпы он с ухмылкой наблюдает за своим подвыпишим парнем — Юра стоит между рядами, бурно жестикулирует и вдохновенно что-то рассказывает хохочущим девчонкам. Из-за шума разгоняющегося вагона до Паши долетают только обрывки фраз и рваные куски слов, но ему больше и не надо. Он испытывает какое-то безграничное чувство любви ко всему миру, к этому вагону, наполненному его друзьями, и к отдельно взятому человеку в полосатых подтяжках и белой рубашке с закатанными руками. Личадеев даже не сразу замечает, как рядом с ним на скамейку опускает внезапно сникший Анисимов. Когда Пашка наконец-то поворачивает голову — Саня выглядит задумчивым и немного грустным. — Кикир, ты чего приуныл? — Личадеев закидывает руку ему на плечо, надеясь поделиться своим хорошим настроением. — Да не, — в первую секунду Саня вздрагивает, улыбается явно через силу и мотает головой. Взгляд у него хмельной, но Паша всё равно успевает рассмотреть глубокую печаль на дне чужой недопитой души. — Саш, случилось чего? — Личадеев убирает руку и говорит тише, почти в самое Сашино ухо. Гитарист молчит, но Паша чувствует, как сквозь эти паузы сочится невысказанное желание поделиться. — Пойдем покурим? — Личадеев решительно пихает Кикира коленом, заставляя вывалиться в проход. По пути к тамбуру он оборачивается и ловит нахмуренный взгляд Музыченко, показывает ему раскрытую ладонь, давая понять, что Паша сам всё уладит. — Давай колись? — говорит, зажимая губами сигарету и прислоняясь к закрывшимся створкам дверей. Анисимов тоже прикуривает, откидывается спиной на стенку вагона и поворачивает голову в сторону уносящихся мимо придорожных деревьев и телеграфных столбов. Личадеев терпеливо табачит, рассматривая друга. Он уже успел выучить Сашкину манеру терпеть до последнего, максимально не поддаваться плохому настроению, не жаловаться, не спорить и не беситься по пустякам. Расскажет, только если и правда что-то допекло. А судя по складке между бровей и горестно опущенным уголкам губ — высказаться ему есть о чем. — Да бля… — наконец-то обреченно выдает на выдохе и жмурится, упираясь затылком в металлическую стенку. — Сань, говори, как есть, — подбадривает Паша, ища глазами, куда бы выкинуть будущий окурок. — Как есть?.. — переспрашивает Кикир с горькой ухмылкой. — Походу, я запал на одного человека. Личадеев так и остается стоять с зажатым между пальцами тлеющим фильтром и переводит на него выжидающий взгляд. В голове первым делом проносится жуткая мысль, что Саша говорит о Музыченко. Но Паша сразу начинает себя ругать за паранойю и вообще за то, что не все в этом мире должны быть пидорами, если он им вдруг стал. Потом он думает про себя, но даже внутренне усмехается этой мысли. Потом перед глазами встают Смирнуха с Серговной. Потом Димыч, Ильич, Старый и Рудбой. Лица мелькают быстро, и Паша решает не мучить себя, а просто спросить. — Скажешь, на кого? — он тушит наконец-то сигарету, щедро размазывая черный след по обшивке, и тут же тянется в карман за новой. — Не бойся, на твоего Юру не претендую, — неожиданно открыто улыбается Саша, протягивая руку к стиснутой в Пашиных замерших пальцах элемовской пачке. — Тебе Вечеринин сказал? — сипло говорит Паша первое, что приходит на ум. — Что? — переспрашивает Анисимов. — Не… Я видел, как вы целовались на твоей днюхе, тогда, в комнате, — Сашины губы растягиваются в довольной улыбке человека, который горд своей причастностью к чьей-то тайне. — А чё, Вечеринин тоже знал? — слегка удивляется он. — Ну, хотя понятно, он к этой теме нормально относится, — догоняет свою же собственную мысль и выдыхает в сторону струйку дыма. — Почему? — Паша переспрашивает, рефлекторно оглядываясь через стекло в вагон — Юра теперь сидит на краю скамейки, держа в руках недопитую бутылку коньяка, которую Старый купил еще в Питере. — У его Насти старшая сестра в Питере живет, она, кажется, волонтёрит по этой теме. У них там вроде центра поддержки или что-то в этом духе. Я особо не вникал. Думал, к чему мне это всё… Сука… — он горько усмехается, прерывая собственную речь. Жмурится с силой и снова откидывает голову назад. Паша следит, как он через силу сглатывает, как его кадык дергается сначала вверх, а потом медленно опускается вниз. Дым от сигареты вьется к потолку тонкой полупрозрачной ниточкой. — Если я правильно понимаю, ты на парня запал? — решает уточнить Личадеев. В ответ Саша лишь едва заметно кивает головой. — И чего?.. Он тебя послал? — хмурясь, спрашивает Паша, получая в ответ только стук колес и отголоски чужого смеха откуда-то из недр вагон. — Ты вообще ему говорил? — Не, он точно мимо, — Анисимов мотает головой из стороны в сторону, а потом подносит наполовину истлевшую сигарету к губам и матерится сквозь зубы, когда столбик пепла скатывается по его плечу. — Откуда ты знаешь? — Паша показательно возмущается, эмоционально взмахивая рукой. — Я его сегодня с девушкой видел, — голос у Кикира вдруг становится очень серьезным, задушено низким и совсем обреченным. Личадеев судорожно перебирает в голове бесконечную череду сегодняшних встреч. За почти целый день шатания по городу они с кем только не увиделись. Да и компания собралась большая — несколько раз они неминуемо разбредались на кучки. Для Паши было важно не потерять из виду одного главного человека. Остальные прошли по периферии, в большей или меньшей степени. Потому что народу в городе было слишком много, впечатлений было слишком много. Друзей было слишком много… — Блядь, это Даня?!.. — почему-то вдруг почти шепчет он, спотыкаясь о собственную внезапную догадку. Мустаев сегодня и правда был с девушкой, с той самой Иркой из класса. Они совсем недавно стали встречаться. Паша знал, что друг не считает это чем-то серьезным. Да и сама Ира, по крайней мере, со слов Дани, не планировала с ним семью и «маленьких мустаевых». — Мы переписывались после того, как он к нам на репу приходил, — отвечает Саша, глядя в окно. — Ладно, Паш, забей, не бери в голову, — Кикир машет рукой, а другой — тушит окурок о дверь напротив. — Может, это я себе всё придумал, — он усмехается, но улыбка получается горькой. — Насмотрелся на ваши многозначительные взгляды, и потянуло… — он отворачивается, чтобы рукой отодвинуть одну из дверей, что ведет в другой вагон, и выбрасывает туда хабарик. — Ты только Дане не вздумай говорить, ладно? Паша не успевает ему ничего ответить — в дверях появляется Юра. — Пацаны, сигарэткой не угостите? — говорит он с кавказским акцентом и хлопает Пашу по плечу. — Канэшно, дорогой! — Саша поворачивается с невозмутимым лицом и широкой улыбкой, Юра в ответ на открытую пачку протягивает ему остатки коньяка.