— Ты так и не произнесешь пару напутственных слов мне на дорожку? Торжественной прощальной речи не жду, но ты же вроде не козел… чтобы отпускать меня неизвестно куда без инструкций.
Ману плохо знал Ангела, то есть никак — еще бы, раз уж не мог провести в его компании и получаса не взбесившись. Но был уверен, что тот никому не растреплет, что оборотень панически уцепился за его руку как мелкий упирающийся ребенок, отказывающийся в одиночку топать в детский сад. С надеждой, что по земле его не потащат волоком.
Почему вдруг зассал? Предчувствия охватили дурные, как перед вылетом в Бойсе, хватающие мои кишки в холодный кулак. Еще этот дурацкий Сан-Диего имени кузена и его неприятностей вспомнил, он почти превратился в мем. А ведь Мэйв мог и не выйти из наркотической комы! И фразочка «еще никто не захотел вернуться» перестала казаться безобидно завлекающей.
Эндж бросил машину просто на обочине и зашагал к океану. Как и было обещано, они действительно покинули Оаху и пересекли весь остров Санд до самой южной оконечности. Тут не построили ни деревни, ни придорожного мотеля, ни хоть чьей захудалой халупы, сарая или следов, развалин каких-нибудь, указывающих, что всё это присутствовало в прошлом. Только покрытый травой и цветами берег с проплешинами голого вулканического стекла, по которому бродили те самые нежно опекаемые Мэйвом эндемичные казарки, разучившиеся летать. Ангел шагал легко, как призрак, не приминая стебельки-лепесточки и не тревожа медлительных птиц, а Ману старался успевать бегом, круша растительность как слон, но упрямо не отпуская руку.
Когда дошли до пенных волн — и прямо к ним, не сбавляя шага — белый удав готов был поклясться, что лайтовый киллер собрался его утопить. Взвизгнул и попятился назад, уверенный, что уже промочил кеды и погружается в воду по колено.
Ангел обернулся к нему и до боли знакомым движением поднял бровь.
— Доверься мне. Идем.
Мы что, запорхаем по океану как два Иисуса?! А, хм, нет, тут невидимая тропа. То была искусно спрятанная, сложенная из плоских камней идеально вровень с волнами в отлив дорога шириной со средний автомобильный бампер. А отлив как раз начинался, коварный демонский сын подгадал нужное время, чтоб сплавить оборотня сюда.
И какой шизанутый гений построил тайную дорогу прямо в океане? Куда она ведет?
Ответ на второй вопрос Ману узнал очень скоро: к маяку Калайомани на отдельно стоящем одноименном островке. Казалось бы, зачем обращать на него внимания, ну маяк и маяк, помогает кораблям заходить в гавань… А теперь Ману будто по голове шарахнуло: для этого уже есть Алоха-маяк в бухте Гонолулу, а тут второй зачем? Без гавани. Он вообще рабочий? Законспирированная база ELSSAD? Тайная тюрьма и камера пыток? Место уж очень уединенное, они от Санда не меньше километра по невидимой дороге отмахали.
— Не пугайся местного бомонда. — Эндж остановился без предупреждения, а задумавшийся мальчишка шел по инерции и шлепнулся наземь: от руки так и не отцепился, вот и… Но киллер помог ему встать. — Люди официально на касты не делятся — законами большинства стран запрещено. Но это не значит, что неформально разделения нет. Здесь ты встретишь самую опасную и интересную касту — тех, кто упомянутые законы привык нарушать. Выглядят они соответствующе.
— Так и знал, что ты привел меня в логово маньяков и головорезов. А башня маяка — для прикрытия?
— Нет. Маяк рабочий, дорогостоящая линзовая система и излучатель на основе лазера мощностью в один мегаватт. А это много, поверь: благодаря линзам его отблески видно за девяносто километров. Реставрацию стен и переустановку светотехники финансировала корпорация. Рыбакам и яхтсменам-любителям в туман и шторм приходится очень кстати, особенно когда навигационные приборы барахлят. Но нам не вверх по башне, а вниз, в секретный бункер.
— Ах, значит, бункер… — Мануэль ядовито повеселел, так и засочился сарказмом. — Атомный удар выдержит?
— Возможно. Но построен он не для этого. Дэз или мой брат говорили с тобой когда-нибудь о смерти? Смерти среди бессмертных.
— Э, м-м… Поближе к сути.
— Наименование «Гинеар» попадалось? Если хорошо и регулярно подслушивал в столовой, то не мог пропустить.
Оборотень вынужден был отрицательно мотнуть башкой.
— Когда дьявол и ему подобные умирают, точнее, изгоняются из материальной оболочки, а сама оболочка из-за повреждений становится непригодна для дальнейшего использования… — Ангел вздохнул, печально созерцая сквозь Ману и сквозь пространство, как Демон допивает и доедает серафима, — дьявольская сущность возвращается в ад, но не пеплом в урну фамильного склепа, не кучкой плазмы к воротам Дворца и не младенцем в специальную люльку роддома. У каждого демона есть собственный индивидуальный камень зарождения — ложе, кресло, кровать-альков или целая комната, четыре стены и пол: камень может принять любую форму. Он называется Гинеар. Единожды он принимается в дар от Владыки в своеобразное совершеннолетие, когда демон узнает своё полное имя, предназначение и другие полезные вещи. Демон владеет своим Гинеаром до скончания времен, его нельзя присвоить силой или хитростью, украсть, поменять на чужой или разрушить. Но его можно переместить из так называемой карманной реальности ада в обычный мир — и поэкспериментировать, выясняя его свойства… что я и сделал с Гинеаром отца. С его разрешения, естественно.
До сего момента Ману слушал спокойно — с огромным любопытством, но спокойно: он успел влезть и так во множество потусторонних тайн, это не первая. А тут поперхнулся и донельзя вытаращил глаза.
— Зачем? И как ты мог! Это недопустимо, вопиющее нарушение ваших же демонских правил! А если мессиру папчику будет угрожать поехавший хмырь с бензопилой?! Он не возродится в аду из-за твоего тупого каприза? Пиздец какой-то!
— Полегче, Ману. С прекрасным папá ничего не случится. Бензопилку ты найдешь в заднице у хмыря, а самого хмыря — в заднице у того доктора, что выпустил его из дурдома. А если вдруг кто поистине семи пядей во лбу, да и найдет способ прикончить папочку — это само по себе не по зубам ни единой хитрожопой твари на свете, поверь — то, в силу коварнейшего принятия и замещения силы, способностей и даже имени своего отца, он возродится на Гинеаре отца, то есть на камне Асмодея I. А мой скромный научный интерес никак ему не навредит. Быть демоном-искусителем в нынешние времена — абсолютное читерство, выражаясь твоей игровой терминологией.
— Ну допустим, — пробурчал удав, ничуть не убежденный. — Роль Гинеара в круговороте жизни и снова жизни дьявола я вкурил. Что ты там с камнем мутишь? И, кстати, почему не взял для дурацких опытов свой?
— У меня его нет. Как и у Ди. Гинеары на совершеннолетие нам никто не дарил и не подарит. Да, в нас течет кровь Люцифера. Нет, это не причина становиться в один ряд с дядюшкой Бегемотом, Абаддоном или Иштар. Несмотря на клишированные прозвища, данные вашим народом, и прочие штуки, приклеившиеся благодаря сплетням и слухам, мы с братом не демоны.
— Можно я повторно шлепнусь на жопу, но теперь уже в ахере? Как это вы не демоны?! А кто вы, вашу папашу? Ну хотя бы Ди… — он натурально захлебнулся непроизнесенными матами, их было слишком много. — Жалею, что ввязался в беседу. Честно. Серьезно. Бля. Вот хрен я буду с тобой когда-нибудь о чем-то еще болтать.
— Никто точно не знает, кто мы, — ответил Ангел мягким и примирительным голосом. Ману раздраженно отмахнулся, но врал сам себе — голос киллера взаправду успокаивал. Просто его крутые мозговые силы подбешивали невозможностью чем-то ответить, достойно отпарировать. — Древние сущности, жившие до или одновременно с рождением космического яйца, туманно называют нас Хранителями, намекая лишь на нашу миссию, а не на происхождение. Сущности помоложе окрестили нас живыми богами и собирались нам неистово поклоняться, но нас вовремя выдернули и спрятали, пресекая создание сомнительного культа. Согласно сведениям от обеих групп, мы сами по себе — камни. Легендарные и пророческие Камни, облеченные в плоть и сознание, потому нам не нужен какой-то отдельный особый булыжник для возрождения чьих-либо душ и тел. Однако «Камни» — опять одно невнятное название. Так как не было в нас изначально сухости, гладкости и твердости каменистых пород: мы родились глазами невероятного, не имеющего аналогов существа, которое добровольно ослепило себя. И то, что недолго являлось его выколотыми глазами, по неизвестным причинам окаменело, меняя форму и погружаясь в некое оцепенение, летаргический сон или анабиоз — чтобы впоследствии пробудиться и стать нашими с Демоном сердцами.
— У Демона нет сердца, — перебил Ману машинально. Сначала сказал, потом подумал.
— Оу, есть. — Ангел широко заулыбался. Но взглянув на его заостренные верхние и нижние клыки, оборотень, что сам вообще-то родился хищником, покрылся мурашками. — И совесть, и сопереживание, и прочий эмоциональный хлам. Просто всё это в нём играет за другую команду и работает как часы, практически без сбоев и падения в катастрофическую иррациональность. Великолепное сердце Темноты, аномальных размеров мышечный агрегат, грозный, больше моего. Я сравнивал.
— Когда?
— Мы сильно отклонились от темы, Ману, а ведь мы давно пришли на Калайомани и мне пора возвращаться в Хайер-билдинг. Но учитывая, что ты раньше даже не пробовал узнать у меня хоть крупицу полезного и интересного… неудивительно, что информации накопилось столько. Конь в ней не валялся.
Да уж. Внешне я постарался изобразить равнодушие. А сам топился в ощущении, что впустую прожил год, а то и полтора, варясь только в своей музыке и попытках вспомнить, что со мной сделал… Габриэль. Пора уже не спотыкаться об этого ублюдка хотя бы в мысленном бла-бла, но я всё никак не прекращу.
— Ну поругай меня, что сижу в столовой бессловесной мебелью вместо того, чтобы включаться в жизнь вашей семьи.
— Это и твоя семья, Ману. Наша.
— Слышал сто раз. Никак не привыкну. Договори мне хотя бы про роль маяка, я понял меньше, чем ничего. При чем тут Гинеар?
— Вот кратенько: Ди и я — неведомая чертовщина, в камнях зарождения на случай перестрелки и похорон не нуждаемся и… сами мы как камни зарождения. Или хотя бы я. В какой-то степени. Но в меня вложили нулевое понятие, что подобная сила есть. И как ее отыскать в себе, распечатать, изучить — тоже по нулям, засекречено милым сварливым стариком. Ну… Богом. Я готов поверить, что с таким подходом он ваш клиент — мстительный и хитрый еврей. Хорошо, что я провел параллели и догадался. Поверил, что могу, что не сплю и не брежу. Но нужно было с чего-то начинать, тренироваться. Пойми, речь не об обычном воскрешении из мертвых всяких неудачно попавших под нож людей — такое может и Хэлл у себя на коленке провернуть, если не будет вредничать, отставит литровую кружку кофе и уложится в шестичасовой лимит.
— Ты о… глобальном масштабе? Повернуть необратимые процессы вспять? Воскресить дерево и его прошлогодние листья? Вымершие виды? Как те… не казарки, но Мэйв говорил, на Гавайях два века назад истребили массу других редчайших животных и птиц. Мне еще было смешно, что он так парится о всяких рыбках и тушканчиках, от которых даже чучел не сохранилось. А ты… воссоздал бы целые экосистемы? В пузыре безопасности, с антивандальными мембранами, чтоб никто не вмешался и не испортил всё снова, как дебил конченый, да? — Глаза Ману заблестели — восторгом и давно привычной завистью, немножко. Он честно и открыто позиционировал себя равнодушным к проблемам дикой природы, так что в нарисованной картине его притянула чистая сила, а не ее применение.
Ангел смутился. Было в новинку вогнать его в такое состояние. Фамильные дьявольские ресницы, которые в народе ласково прозвали «частоколами» и «опахалами» из-за ненормальной длины, подчеркнуто легли на покрасневшие щеки, как никогда придав киллеру сходство с дорогостоящей коллекционной куклой. Мануэль спрятал в карманы руки, без спросу потянувшиеся потрогать это чудо. Обругал себя. Напомнил себе.
У Демона такие же мегаресницы. Но вот тянуться к ним жадными ручонками было уж очень ссыкотно.
— В перспективе заложено еще большее — Марс, — наконец вымолвил пунцовый коммандер. — Если когда-то он был цветущим садом или хотя бы если по Долине Маринер текла настоящая вода — а это тоже легко проверить с помощью Чаши отца — то я вернул бы реку в ее сухое русло. Вернул бы тупо всё. С соблюдением осторожности, естественно, с тонким и сложным просчетом каждой мелочи, таящей угрозу и сулящей катастрофу. Но пока рано говорить о чудесах. Я должен в совершенстве овладеть внутренним монстром, способным на такие деяния, оседлать его и усмирить. Я называю его монстром, потому что папа еще в детских притчах и сказках на ночь учил меня одной истине: нечеловеческие силы требуют нечеловеческой воли, морали, осознания и мировосприятия. Но я не хочу раствориться в своем «могу», заблудиться, потерять голову. И в то же время не хочу стать как Дэз. Он милый, всесильный, добрейший добряк… и такой странный, такой странный! — Эндж зажестикулировал, повышая голос, спохватился и оборвал речь. Ману все еще держался за подрагивающую правую руку киллера и с мстительным удовольствием нажал на пальцы, хорошо понимая, какую брешь в обороне нашел. — Его вселенская мудрость похожа на безумие. Я люблю его и не боюсь его, ты испытываешь то же, не важно, как много ты знаешь о его могуществе и как хорошо себе представляешь, что он вообще такое.
— Если бы я был хоть чуточку умнее и сумел представить — рехнулся бы. Или сбежал, а потом рехнулся. В мире не найдется столько водки, что заглушить ею перченые огурцы откровения о Дэзечке. Поэтому я просто говорю, что он лабает на барабанах как боженька. А ты слишком дерзкий и щуплый, чтоб равняться на него. Без обид, Андж.
— Без обид. Я расконсервировал свои «огурцы», но достать из банки не могу пока. Учусь. Воспользовался ближайшим баночным «родственником», Гинеаром. Я забрал папин камушек из Верхнего ада, убедившись, что папе до фени, и разместил под скалой Калайомани. Бункер — это и есть Гинеар, целиком, ага, представь, он огромный. Он принял форму нескольких старинных залов, коридоров, комнат, лестниц и переходов. Открыв дверь подвала маяка, ты попадешь прямо в него, внутрь, в генератор тела и духа.
— Твою же алкашку…
— На людей возрождающая сила Гинеара влияет совсем иначе. Они больше не спят, не ложатся на отдых — их мозги не нуждаются в подзарядке и восстановлении, циркадные ритмы полностью перестраиваются.
— Цир… чего?!
— Забудь. Люди начинают жить в своих снах, материализованных. Гинеар воплощает фантомы, картинки и диафильмы, печатает в 4D. Энергетический потенциал под горы золота, жареных поросят или пышногрудых валькирий неистощим. Никто не просил в дар французскую Ривьеру, звезду смерти или именной астероид, но, уверен, Гинеар рассчитан на любой каприз. Правда, эти сбывшиеся иллюзии мы не выпускаем за пределы камня. Пока ты там, ты буквально творец своей судьбы и кузнец своего счастья. Все твои мечты сбудутся, причем так хитро, что при исполнении избегнут возможных противоречий, взаимоисключений и несоответствий твоим ожиданиям. Знаешь поговорку про кривые руки и руки, растущие из задницы? Гинеар выпрямляет любые руки и пересаживает в плечи. Для крепких орешков существует другая опция: ты не получишь желаемое в мгновение ока, готовеньким на тарелочке, и в этом отдельная прелесть многообразия исполнения. Ты будешь действовать, как действовал бы в реальном мире, одолевая препятствия, постепенно, но без жутких косяков и смешных оплошностей. И самое главное — ты будешь верить, ты не сможешь не верить в реальность происходящего. Сейчас ты скептически морщишь нос. Войдя туда, ты продолжишь его морщить, не замечая, что ты уже в игре, подключен. Тебе будет казаться, что ты пробыл там минуту, пофыркал, отказавшись от всех благ, вышел и поехал домой. А дома тебя встретит Демон и согласится остаться на ужин, и ты накормишь его восхитительным кровавым мясом, и напоишь самым вкусным терпким вином, и займешься сексом на полу и на кушетке, и тебе будет тревожно в ожидании подвоха. Ночью еще с Sire Records писать и названивать начнут. Ты с сожалением вынужден будешь одеться и ехать в студию и решать надоедливый неотложный вопрос, и ругаться по телефону, и жрать внепланово пончики. И возвращаться в пустую холодную постель. Возможно, плакать. И ненавидеть свою жизнь. Но следующим вечером принесут записку с базы-полигона ELSSAD и с ней — облегчение. Демон захочет тебя в ночной обеденный перерыв, захочет грубо и больно, но ты обнаружишь, что тебе нравится, и нравится его пыл, а еще ты бесстрашно ударишь его по рукам, заставляя быть понежнее. А на третий день ты напишешь потрясающую песню для нового сингла, ты подерешься с продюсером, отказываясь менять провокационные строки, тебя уволят. Зато песня возглавит американские чарты и выиграет Grammy — не та, прилизанная лейблом, а твоя оригинальная, мстительно слитая в интернет бесплатно. Тем временем Демон опробует твою кровь из новой раны, а потом возьмет за правило спать с тобой по полдня, и это сделает тебя просто сумасшедше довольным. Он продолжит курить как паровоз, иногда поджигая простыни, и бесить безэмоциональными репликами, а ты будешь всюду натыкаться на неприязнь и зависть, потому что твой полуприрученный уберкиллер — мечта каждого томного педераста, видевшего твоего супруга хоть краем глаза. Особенно на тех постерах, где Ди без рубашки. Но это будет необходимая толика агрессии и трезвости, чтобы разбавить твоё пьяное разнузданное счастье. И ничто, повторяю, ничто не будет указывать на то, что ты сам создал эту процветающую мини-вселенную. Что дирижируешь сладким мирком на удобном диванчике в моем бункере в режиме «Лас-Вегас нон-стоп», игнорируя снующих туда-сюда помощников мастера, которые украдкой меряют тебе то давление, то температуру, пока настоящий Демон по уши в сверхъестественном дерьме и решает жуткими методами свои жуткие мистические проблемы.
Ману одними губами попросил его замолчать. Произносил резко, но без звука, умоляя.
Заткнись, заткнись, пожалуйста. Заткнись… Это так жестоко, это слишком даже для проделок ада. Мы не вшивые люди, но мы, оказывается, настолько же слабые. Заложники своих фантазий, эгоизма, мечты о захвате мира или мечты о «долго и счастливо». Еще хоть слово, и я закричу. Ты не рассказываешь, ты пишешь красными чернилами прямо по мне, по лицу, по языку, по животу, по члену. Ты не давишь на больную мозоль, не забиваешь раны солью, я не знаю, в чём именно тебя упрекнуть, потому что задыхаюсь в головокружении и прикончу себя, если ты не остановишься. Потому что это мастурбация. Я встал… весь. Каждой клеткой. Ты ложный бог и ты принес лжепанацею от всех бед. Не нужно бороться вхолостую и бояться поражений, не нужно оглядываться назад и о чем-то сожалеть. В твоих устах «секс» звучит не процессом и результатом, не рекламой и не приглашением, а… Ты в меня уже засунул. Демона. Ритмично, твердо и элегантно водишь его телом в моём, горящем и радостно подставляющемся, я балдею в изнеможении, забывая, что нужно ругаться и ненавидеть тебя, и мне не надо это представлять! Ты правда. Это. Сделал. Ввёл в меня соринки Тьмы, как ослабленный вирус в прививке. Ввёл в похотливый транс. Он построен на одной лишь похоти потому, что лучшая, «живая» часть мокрушника — это изобретательный демон-инкуб. Что еще там можно любить, если он козел и закоренелая сволочь? Ты сношаешь меня с ним, усадив заложником верхом на грязной бомбе, идет контаминация… мрака, радиации, крови, спермы, слёз и молитв. Я мутирую или умру. И ничто в жизни не заводило и зажигало сильнее, чем такая смерть, нагишом, сплетясь не хуже клубка змей и вскрикивая среди обмотанных проводами тротиловых зарядов, с промежностью, мокро трущейся о контейнер с урановыми отходами. И от взрыва нас отделяет три… две… одна…
Ангел прикоснулся к его лбу во вздохе-поцелуе. Не помогло, и он поцеловал уже по-нормальному, впиваясь в лоб.
Мануэль зашатался, подернутые радужной пеленой глаза бешено задвигались, освобождаясь. Растерянно тронул себя за ширинку, нашел зажатый в тесноте член, жутко недовольный, крепко стоящий, самую малость болезненный — но сухой, ничем не опозорившийся. Поморгал, сфокусировавшись на сыне Асмодея. Не изумлен, не обижен. Что-то другое. Что-то третье.
— Где твой предел? Тебе есть предел?!
— Хочешь забыть?
— То, что ты сделал… — Ману инстинктивно сжал бедра, словно защищаясь и запрещая зариться на то, что между. — Твой отец знает, какой ты на самом деле? Хоть кто-нибудь что-нибудь по-настоящему знает?!
— Так хочешь или нет?
— Нет! Не хочу! Но всё равно сотри. Стирай! — он с ненавистью смахнул едва выступившие слезы. — Но оставь! Оставь часть… часть… с бомбой.
— Там будет море этих бомб. Разных. Сюрпризом. В каждую встречу. В каждый секс…
— Молчи! О, Господи, только молчи! Яхве Эль-Шаддай! — он погрозил кулаком в небо. — И после этого ты посмеешь дальше утверждать, что его дерьмовая проблема тебе не по зубам?! Серьезно?!
— Успокойся.
— Ксавьер — дурак набитый! — плюясь от избытка чувств, закончил Ману и дернул киллера за руку: умудрился до сих пор ее не отпустить, настолько мертвой хваткой вцепился. — Хорошо. Ты не можешь. Рад слышать, что хоть это ты не можешь. Что там дальше с моим карманным раем? Давление, температура? Я ничего не замечаю, проклятый наркоман, меня не спасти?
— Спасти. Единственное, что сможет напомнить тебе о суровой и не такой радужной действительности — это маленькое условие, о котором ты договоришься со мной прямо сейчас, а я передам его смотрителю маяка. Раз в неделю, в две, три, или раз в месяц — в твои материализованные грезы в одно и то же время будет врываться нежелательная персона, например, мать, и показывать заранее условленный предмет, например, фотокарточку. На ее обороте твоим почерком будет записано объяснение, где какая жизнь у тебя на самом деле и куда тебе нужно вернуться. Иначе — эти жизни неотличимы. Как я уже говорил, возвращаться никто не хочет. И просит стереть гостя и опять ворваться с напоминанием еще через неделю. Или через год. Или никогда. Но смотритель маяка всё равно исправно засылает гонцов, чтобы люди, коротающие свои деньки в матрице Гинеара, не забывали, что матрица суть фикция, хоть и справляется на ура с заменой полноценного существования тут. Ну и самый сок: пока вы коротаете деньки в счастливом сбывшемся светлом будущем, мы, то есть моя совместная с мастером-инженером команда, изучаем камень зарождения через вас и ваши забитые эйфорией головы. Мы уже успели немного узнать. Ну и заодно… за полгода мы полностью уничтожили в Гонолулу организованную преступность.
— То есть? — но Ману вполне очнулся и быстро засоображал. — Местный бомонд! То, о чем ты говорил в начале.
— Да. Воры, жулики, насильники, убийцы, извращенцы всех мастей — собрались дружной семьей под маяком, наслаждаются противозаконным счастьем в своих снах. Они необязательно короли и непобедимые суперзлодеи, как ты уже понял: возможно, там их ловят еще ожесточеннее, чем тут, арестовывают и бросают в тюрьмы, но зато и наказание они несут за поистине грандиозные преступные планы, исполнением которых они наслаждались на полную катушку. А ты не пугайся, когда увидишь их.
— Ножи, наколки, свирепые рожи и бритые головы типичных киношных уголовников, да?
— Не только. Для погружения они должны быть полностью обнажены.
— А. Фу. Ясно.
— Нет, еще не ясно. Ты до конца не уловил. Они не лежат сонными бревнами на кроватках, а ходят, напоминая лунатиков, глаза открыты, еще и разговаривают. Взаимодействуют вовсю со своими индивидуальными версиями рая.
— И я тоже буду? А как я чужих увижу? Ты же сказал, как зайду, сразу в свою матрицу улечу.
— Верно. Но через промежуток времени, который тебе покажется ничтожно малым, тебя выведут из «сна». И ты шарахнешься от квадратных филиппинских амбалов с такими свирепыми харями, что им бы в цирке выступать — и от местных уродов, неумело косящих под японскую мафию. А последнее, что будешь четко помнить — наш с тобой разговор. Поэтому закрепляю: не бойся, татуированные с головы до ног лунатики тебя не обидят.
— А писюны у них тоже татуированы?
— Рассмотришь сам, если любопытно. Лупу одолжить?
Я поржал над толстотой шутки и жестом попросил не провожать меня. Без сожалений отпустил наконец его руку. Он чудовище, но какое же у него гениальное прикрытие. И ласкательные пыточные методы. Супер, что через пять минут я об этом забуду и снова смогу на него фыркать и шипеть. Но отстой, что я не отличу уберкиллера и секс с ним, реал от виртуала. С другой стороны, он не подставной и не фальшивый в матрице. Как если б лично ворвался в мой сон. Да, это же самый классный сон о нём. Приятный спокойный сон… о грязных бомбах. И в любой момент я попрошусь наружу. Эй! А мы же не договорились о стоп-слове! То есть о контрольной фразе!
Ману развернулся, не дойдя три шага до подвала. Хотя с легкостью опять догадался, что найдет на выходе. Островок пустовал, не считая крабов, на дороге в океане из невидимых камней — тоже только ветер и рябь по воде. А на далеком берегу Санда так и бродили казарки, смешные и неуклюжие.
Он достал из кармана несколько жвачек, подбросил в воздух. Все поймал. Очень ловко.
— Я ведь уже там, да? — грустно не то спросил, не то утвердил он. — В Гинеаре. Ты давал мне инструкции прямо в матрице. Поэтому слова превращались в ощущения и горячий кайф. И камень мессира папчика огромнее твоего подземного бункера, намного огромнее. Начался небось прямо с тропинки в океане. Ох, ладно. Если всё, что я здесь делаю, тщательно изучается и записывается, то вот стоп-гость — это матушка, верно. А вот стоп-вещь: фотография Бальтазара. Терпеть его не могу. Сломает любой кайф. Напишите на обороте фотки моим почерком: «Карл, мы просрали все полимеры! Просыпайся немедленно, Демон порывается сдохнуть в курятнике». И даже если про мокрушника это будет неправда — не удивлюсь, вернувшись, если он опять кого-то прирезал. Ошибочно. Не ту курицу. Не ту… А меня уже раздели? Не знаю, как этого можно не заметить, но ведь раздели, да? Гадость. Ваша адская магия — просто жесть до чего убедительная и подлая!
* * *
Питер навис над инженером стокилограммовой горой мышц и жарко дышал в стекло лабораторной витрины. За его спиной прятался Ксавьер, но анорексичного удава не было видно ни под каким углом зрения.
— Однажды я уже собирал наш «священный синод», — ворчливо выдавил Хэлл после продолжительной схватки с темно-зелеными глазами музыканта, увенчавшейся ничем. — И что из этого вышло? Мы угрохали перьезадого Габриэля, половине семьи пришлось ретушировать память, пририсовывая новые веточки розмарина и лапшу к ушам, на минус седьмом этаже Хайер-билдинг яблоку негде было упасть от склянок из-под настоя Leonurus cardiaca¹, месяц убирался… Ну и, естественно, Демон на меня обиделся и до сих пор точит зуб. Теперь вы предлагаете мне угрохать самого Демона — или хотя бы попробовать на него наскочить из-за угла. А вы не думаете, что тогда меня подвесят за задние ноги Ангел, Ману и добрый батюшка Асмодей, без права на последнее желание? Кстати, висельник, когда ты успел прилететь?
— Сделали один звонок, — вмешался невидимый Кси. — И ты даже присутствовал. Солнце наше, не кипятись. Ты забыл добавить, что за передние ноги тебя подвешу также и я. Всё сложно до посинения, похороны Лиама состоятся завтра. Кобальт желает узнать у тебя, в каком отеле остановился Юлиус. И взять тебя в сопровождающие.
— А… хм, почему он тогда так яростно дышит на меня? Вон уже стекло треснуло.
— Пар спускает. Он вежлив и обходителен…
В дверь пролезла голова первого помощника Айвори:
— Господин Хэллиорнакс, кто-то переломал все стулья у вас в приемной.
— …и не желает причинять никому вреда! — Ксавьер повысил голос и бросил в дверь упаковкой стерильной ваты.
Инженер застонал и плюхнулся на ближайшую канистру с бензином.
— Склянки-горелки, я как бы понял… всё, кроме этого — меня зачем с собой брать? В качестве модного брелока?
— Для сдерживания агрессии.
— Встану между другом и сыном, тут-то меня и расплющит.
— У тебя есть другие варианты?
— Отправить с ним Ангела. — Хэлл с надеждой посмотрел в пупок… то есть, в лицо Питера. — В самом деле, какой от меня прок, я только космолеты жарю и котлеты паяю, а Энджи…
— И наслаждаться каждую минуту любимым — поправка, ненавидимым — лицом того самого бога-демона-близнеца, убийцы, которого хочешь задавить в смертоносных объятьях и не знаешь, чего же больше хочешь — смертоносных или объятий? — Ксавьер показался из-за спины вокалиста Type O Negative, привидение спокойствия и сосредоточенности. Тот, кто сегодня утвердил его на роль парламентера, мог бы лопнуть от гордости. А Питер как воды в рот набрал.
— Согласен, я болван, то есть неубедительно им прикидываюсь. — Инженер поковырял пальчиком стальную крышку канистры. — Кроме того, небоскреб нельзя оставлять без старшего командира, как бы мне ни хотелось спрятаться в кусты и выставить его впереди себя в качестве самого надежного и красивого щита. Сдаюсь. Ди остановился в отеле «Ренессанс». А мне можно будет хотя бы взять с собой передвижную установку для резки металла?
………………………………………………………………
Там же у лабораторной витрины,
на восемь часов раньше
— Почему ты? — голос в динамике, блеклый, бесконечно далекий. Источал бесконечную усталость — тоже блеклую, бесцветнее любого равнодушия.
— Предпочел бы услышать от левых? — Ксавьер, напротив, сочно брызгал цветом и звуком, взъерошенный от напряжения. — От коронера или копа?
— Предпочел бы не слышать.
— Ты не особо-то горюешь. Вы общались?
— Что могут знать русалки о людском горе?
— Я не русалка, Питер! И я торчал в кабинете Лиама по четыре-пять раз на месяц. Мы часами беседовали.
— Но он ни разу не обмолвился о себе. О семье. Обо мне. Так ведь?
— Он врач, ему не пристало болтать о личном. Мы ворошили только моё постельное белье.
— А после работы? Ты вспоминал о нём, покидая кабинет?
— Я сам вызвался позвонить тебе, понятно?!
— Бесстрашная русалка.
— Ты прилетишь?
— Лорд Асмодей приказывал, а не спрашивал.
— Да ну тебя в жопу!
Несмотря на вскрик, Кси аккуратно положил трубку и отодвинул от себя телефонный аппарат. Откинулся на неудобный лабораторный стул. Дышал как после стометровки, но с каждым вдохом всё ровнее и медленнее. Поднес к глазам левую руку, будто проверяя, на месте ли увесистый обручальный перстень, не подделка ли — и набрал тот же номер.
— Русалка? — голос чуть-чуть приблизился и прогрелся.
— Не рассказывай, как ты горюешь. Покажи.
— Показываю. Но я в Атланте. Тебе не видно.
— Значит, прилетай.
— Я боюсь. Я хочу, чтоб меня пожирала боль из-за смерти брата. Но демоны и русалки сожрут боль до того, как она сожрет меня. Рядом с вами слишком хорошо, голод к жизни пробуждается. Мне стыдно, но я становлюсь вашим рабом, я наслаждаюсь, а не горюю. Я боюсь лишиться рассудка. Боюсь забыть, за чем я еду.
— И за чем ты едешь?
— За головой Демона.
— Ты хочешь убить убийцу? Бессмертного? Непобедимого?
— Есть тысяча причин его убить. Лиам — тысяча первая, а не первая. Ты будешь прав, если скажешь, что я не настолько любил брата и был с ним близок, чтобы так яростно мстить.
— Мстишь за собственную смерть?
— Может быть, за твою, русалка?
— Прошло два года, Питер. Тебе наполовину стерли память. Мне — больше чем наполовину. Мир сдвинулся, но не раскололся. Мы чужие друг другу. Назови причину.
— Лучше покажу.
— Значит, прилетишь.
— Людская душа не похожа на стеклянный графин, русалка.
— Тебе не нужно раздеваться, чтобы я рассмотрел и понял.
— А если меня нужно пить, а не рассматривать?
— Ты забыл моё имя, Питер? Поэтому я «русалка»?
— Прости.
В лабораторию въехал Хэлл на трехэтажной тележке с дымящимися реактивами. Вопросительно замычал на провисшую трубку телефона. Ксавьер дал ему послушать короткие гудки.
— Да куда он денется, твой влюбленный Шекспир, — утешил мастер-инженер и начал закупоривать колбы, сверяясь с пробками и этикетками. — Он менестрель и детектив, жертва искусства и любопытства. Только на похороны Лиама не попадет никто из нас, клянусь святыми барионами и золотыми табуретками.
— Почему?
— Дэз пропал. Мне хватило сообразительности не спрашивать у мессира, но…
— Я привык, что он исчезает без предупреждения и может отсутствовать неделями, — Ксавьер пожал плечами. — Ангел-хранитель года. Хотя мне грех жаловаться.
— Это он у вас дома может не появляться неделями. А ко мне на полуночный обед он прилетал как миленький, как из голодного края, и сметал мясо с приправами подчистую, и закусывал целым тазиком мороженого.
— Он серафим. Перворожденный обжора. Зловредный Габриэль канул в лету, Дэз опять победитель в конкурсе на самого-самого. Что с ним может случиться, Хэлл?
— Вот именно. Ашшур под замком, ему еще год куковать до амнистии. А кроме него, никто не способен надолго похитить внимание Дэза. Я ухитрился выйти на сеньора Альвареса перед твоим звоночком в Атланту. Через Аннске. Через, прости меня Энджи, беднягу Фронтенака. Умел бы потеть — сказал бы, что пришлось попотеть.
— И?
— Серафим-побратим любезно показал мне пещеру высоко в красных облаках ада. Камень в ее центре. Чудной такой, шевелящийся, будто младенец во сне. И формы у него нет. Раз посмотришь — похож на лягушку. Два посмотришь — на садового гнома. Моргнешь — это живая вода, подступила к моим башмакам. А в ней — водоросли. Диатомовые. И смех. Оно смеялось. Я понял, что мою остро отточенную металлическую думалку одурачила иллюзия. Был нехило впечатлен. Проникся уважением. Камень это почувствовал и вскрыл мне наконец, что лежало в центре пещеры.
— Господи, Хэлл, ты форменный живодёр! Так томить.
— Не Господи, а Дэз. Дэз там лежал. Твой серафимчик. Крошечный, как капелька росы. Одна слабо теплящаяся искра. Красная, а то б не признал. Камень ее охранял. И осторожно питал. Не дал мне приблизиться, даже в видении Альвареса. Я спросил его, что случилось. Но он мог лишь разъяснить то, что уже показал. Дезерэтт на Гинеаре. Медленное воскрешение. После жестокой казни тут, на Земле. А казнь была знатной… Можно я не буду смаковать детали? Альварес на них не поскупился, горячий испанец.
Кси обошел вокруг стола шаркающей походкой и обнял телефон. Заторможенный и как будто немножко выбитый из собственного тела, не совпадал с ним контурами — или не успевал вписываться при каждом движении. Неловко снял трубку, вперился в белые и серые кнопки, но осмысленность во взгляде отсутствовала долго: Хэлл успел запечатать две дюжины колбочек.
— И ты думаешь, его убил?..
— Я не думаю, я знаю.
— Питер сказал про тысячу и одну причину снести Демону голову. Он тоже каким-то образом узнал о Дезерэтте?
— Ему могло присниться. А что в последнее время снилось тебе, Ксюнь?
