Опиум

— На нас все смотрят. — Привыкай, — киллер поднял бровь в той неуловимой разнице, когда вместо нетерпения выражал издёвку. — На меня всю жизнь так смотрят. — Но если один из нас прекратит нести другого на руках… И один из нас привлекает внимание, без конца трогая другого за хрустящие корочки сарториусов и латералисов¹ и между. Один из нас, Юлиус. Юлиус рассмеялся — там, у себя дома, внутри хромовой и титановой пустыни, где на смех не нужно было тратить силы пятнадцати отсутствующих лицевых мускулов. Ему нравился новый Лиам не-доктор, осмелевший и честный. Нравились засыхающие слёзы, состоявшие на четверть из кодеина, на треть — из тебаина, и остальное — чудесный и чистейший свободный морфин в солевом растворе. Достаточно разок поцеловать строптивое творение Владыки в щеку, чтоб «улететь». И весь шкаф в апартаментах забрызган опиатами. И пол. И Питер, которого так усердно оплакивали. И люди, которые будут делать влажную уборку, надышатся обязательно. Как интересно получается. Талантом Лиама можно будет воспользоваться, чтоб кого-нибудь разыграть или подставить. И он уже знает кого. Не хочет и не может ждать до девятнадцатого числа. Поймает хитрого ублюдка сегодня, любой ценой вычислит укрытие. Когда закончит тут. — Услада очей моих и других, пустых глазниц Тьмы: Она смирна и пристальна, чтобы ничего не пропустить — настолько мы в восторге, мой опиумный сосуд. Но не мечтай получить признание вслух. Иначе я разожгу опять факел твоей напрасной надежды, ты и так опрометчиво считаешь, что за меня нужно бороться. Так что терпи. Жёсткое бедренное мясо точно не против нашего шоу. И всё, что ты припрятал между. Но если заплакал ты опиумом очищенным, а не сырцом — чем же ты тогда кончишь, когда я до тебя конкретно доберусь? Добрались они пока только до первого этажа «Ренессанса», где администратор сменился на дородную даму в возрасте, втиснувшую свои формы в расшитый пайетками брючный костюм и нацепившую красный галстук-бабочку под тройной подбородок. Догадавшись, что перед ним не сбежавший с травести-шоу драг-квин, а скорее всего обыкновенный мужчина с гормональным расстройством, своеобразно отвлекавший внимание от своей проблемы, киллер вежливо козырнул ему и в придачу одарил улыбкой, что по шкале Ману получила оценку «девять из десяти», а в обиходе называлась «кривая, сука, и божественная». Мужчина — пусть предсказуемо, но как зрелищно — был сражён наповал и сполз за стойку ресепшн, в стоне и всхлипе. А Демон довольно свернул в бар. Можно не переживать, что он мертвяк намного мертвее обычного: сила по-прежнему с ним, Джулиан вытянул всё, кроме неё, заветной. Не сила Талисмана, не сила Матери — что-то сугубо его личное, неделимое и неотделимое. Он… не пустое место. Казалось бы, он и так должен был знать, потому что все наперебой истекли восторгом от его порнографического превосходства и киллерской непревзойдённости. Но разве он слушал голоса из толпы? Всеобщее мнение было продажным флюгером, театром абсурда и уродства, ямой, в которую не хотелось даже ссать или плевать. И он сомневался до последнего, стоит ли чего-то сам — по-настоящему нищий, до нитки обобранный, без загадок старого пророчества и без колышущейся стены мрака за спиной. Зато понятно, какого рода злобой исходят мои ненавистники. «Привык жить на всём готовеньком», «палец о палец не ударил, устраивая свою судьбу», «повезло», «избран» — и хоть зарежьтесь от досады, что вы не на моём месте. Но вы бы не захотели. Власть, деньги, слава, статус, врождённый дар, несущий смерть… и Бафомет, что неотступно следовал по пятам, гнилостно дыша в затылок и то и дело примериваясь засунуть мне между рёбер языки острее любых бритв. Четыре языка из двух ртов. И что бы вы делали на моём месте, смертные завистники? Как бы избавлялись от специально приставленного монстра-соглядатая и монстра-испытания? Но даже и избавившись чудом от этого исчадия Нижнего ада, — на который день сторчались бы или захлебнулись в литрах чужой крови, в череде бессмысленных безнаказанных убийств? А внешняя роскошь? Виллы, автомобили, банковские счета, нескончаемая вереница высокооплачиваемых шлюх? Вы сгорели бы заживо, чтобы, обнаружив себя наутро невредимыми в куче пепла, потерять рассудок от невозможности уйти, покончить с миром, разорвать отношения с вечностью и бессрочный контракт с Богом. Потому что ничего тут не выдано для прогулки налегке. Потому что я ненавижу Иисуса и сравнения с ним, но мне всё равно надо тащить на гору латунный крест и позволить себя распять некоему злу, ещё большему, чем я сам. Однажды. И когда это случится — однажды — не факт, что потом меня освободят или хотя бы отпуск дадут. Пару сотен лет отдыха от счастья «быть Демоном». И ведь знаю, что многого прошу. Но нужно мне ещё больше. В нос ударил запах жжёного сахара и свежего дерева: на столы расставили новые наборы зубочисток, а едкой сладостью тянуло из коротко раскрывшихся двухстворчатых дверей на кухню: похоже, там готовили пончики для поздних обжор. Киллер нарочито небрежно сбросил Лиама на обтянутый белым микровелюром стул и оседлал такой же богомерзкий стул напротив. Дурацкая праздничная ткань напоминала о людских торжествах, свадьбах, банкетах и прочих шумных сборищах, где принято пить как не в себя, танцевать и веселиться. А ему казалось, что лобби-бары в отелях созданы для одиноких угрюмых постояльцев, которым вечером и ночью больше некуда идти. Ну и для поздних обжор, не успевших в кондитерскую. — Заказ делать будем? Лиам взял меню — тонкую книжечку на кольцах. Развернул и глянул поверх страниц в мерцающую пустоту глаз Демона. — Я не понимаю ни строчки. Это французский? Или я в уплату обратного билета на Землю разучился читать. А, да и плевать. Мне, пожалуй, стаканчик крови девственницы и вареную ножку христианского младенца на закусь. — Думаешь, это смешно? Сначала моя одежда, теперь младенцы… — Демон аккуратно выдворил из памяти последнюю настоящую трапезу в индийском роддоме полгода назад, когда избавил очередную парочку дебилов, вступившую в близкородственный брак, от изуродованного двухмесячного плода. Это был не выкидыш: киллер в своей любимой будоражащей манере препарирования взглядом спровоцировал молодую женщину внепланово родить и унёс дефектное создание живым в соседнюю палату. Несмотря на постоянные шуточки и намёки падре Бернара, мёртвых он гипотетически трахал, но уж никак не ел. Сожрать мясо можно, только пока оно дышит — таков девиз инкубов и суккубов, которые его вообще-то ни дня не воспитывали, но он знал достаточно об их культуре и обычаях. — Противный, не придуривайся мной. Всё равно же ошибёшься. Ты ни разу не удосужился побывать в папином особняке, чтобы узнать, чем меня на самом деле кормят. — Вот именно. И не спрашивал на сеансах. Ни тебя, ни Кси. — Потому что страшно? — Потому что в ореоле ужаса вокруг тебя львиная доля ужаса — это неизвестность. — Так тебе в кайф быть напуганным? Зачитывался в детстве кинговским хоррором и прятался целиком в одеяле от подкроватного монстра? Сжимался от страха и удовольствия, представляя, что он вылезет и утащит тебя, тонко визжащего? — Если бы это было не так — неужели я бы влюбился в тебя, сатана? — Сатаной меня имеют право называть только мои крылатые оппоненты из лагеря светлых и бесполых. И ещё личный падре Ангела, он заслужил — как почётный святой. А ты — нет. — Извини, Юлиус. Польщён, что ты интересуешься вдруг мной, будто мы друзья — или нечто большее. Знаю и ни на секунду не смею забыть, что не вывезу в качестве твоей гипотетической пассии, даже если бы ты согласился на минутку, от скуки или на спор. И не потому что ты предельно сложный, язвительный и пьёшь кровь из надрезанных глоток чисто забавы ради. Мы не равны, чтобы я смел подносить своё лицо поближе к твоему… и к надетой на тебя короне. В какой-то момент я вообразил, что Владыка нас уравняет. И телом я действительно это чувствую. Телом — привлекаю тебя. Но мозги-то остались прежними. Я человек и испытываю человеческие потребности. Часть с поиском себя и самореализацией в жизни я не выполнил. Я ведь мечтал стать президентом, астронавтом, моряком, первооткрывателем какой-нибудь сыворотки вечной молодости, великим учёным, общественным деятелем, знаменитым филантропом, в конце концов. Я правда мечтал помогать людям и завоевывать при этом авторитет, купаться в восхищении и признании. А заделался в итоге психотерапевтом. И, копаясь в чужих проблемах, не утолил потребность в заботе и внимании к себе. Я облажался по всем фронтам. И не понимаю, откуда милость ада, этот второй шанс. Это вовсе не твой второй шанс, дубина. Ты инструмент, и будешь пущен в ход, в предназначенное тебе время. Ты думал, жизнь несправедлива, ха. Смерть многократно несправедливее, лукавее, злее и подлее. Твоё блаженное невежество тебя спасает. Люди не были созданы своим Богом ни с какой конкретной благой и высшей целью: они такие же бессмысленные зверушки, как и все прочие, при этом менее грациозны и красивы. Но мой предок любезно выдает им смысл для существования: то тут, то там, много маленьких сиюминутных, но очень полезных и важных смыслов. Ныне — посредством меня и для решения моих довольно идиотских проблем. То есть Алекс так думает. А я противостою, спорю и упрямлюсь. Потому что никто меня не знает и то, что мне нужно. И я тоже не знаю, ты удивился бы. Я отнюдь не претендую на такую честь. Всё, что я тебе мог предложить, у тебя уже есть после дюжины сеансов. Вместе с телом я лишился желаний и если бы дал тебе волю, ты пытался бы лечить это как депрессию. И ты ведь пытался. Таблетки, уколы, болтовня с серьёзной миной, групповые сеансы душевного эксгибиционизма — разве что электрошок не включил в программу. Кому-то помогло? Мужчинам и женщинам с пустыми, плохо отрисованными лицами, у кого обратный захват серотонина нарушен, и его выработка, и выработка дофамина, и все вены залило апатией и скукой. Но я-то тут каким боком? Лиам, Лиам… Ты правда слишком человек. Ты не вылечишь ослабевающий шторм, не поможешь догорающему пожару, не создашь вакцину ДЛЯ вируса, а не от вируса. То, что обыкновенно травило и убивало других, не должно само хворать и хиреть, понимаешь? Не понимаешь. Ничего не хочу — но не потому что я сломан и поехал крышей. У моего состояния нет названия. Хотя вот пожалуйста: устроит «полная деконструкция и демонтаж несущих стен»? Минуточку. Если стен нет, значит, и крыши тоже. Какое облегчение. Я свободен в плену делирия. И сыт по горло хороводами вокруг моей персоны. Лиам, ты проигрываешь этот раунд. Меня немного развлекает твой поникший вид ответом на моё молчание, уголки рта, что опускались, опускались… губы — поджимались, тёрлись друг о дружку, злились и терялись. Ты полцарства инфернального отдал бы за способность читать мои мысли. Но не ты один. Демон развернул меню. — Я возьму тебе паэлью. А себе — бифштекс средней прожарки, смотри и давись слюнками. — Смотрю и давлюсь! — Лиам без предупреждения потянулся к нему через стол. Смерил ужасно недовольным взглядом и впился влажным поцелуем в холодные фантомные губы. Несложно предположить, что творилось в этот момент в зале ресторана и непосредственно вблизи них, но с хорошо разыгранным бесстрастием психотерапевт отстранился, посмотрел в глаза негодяю богу-демону и продолжил, отчеканивая каждое слово. Контраст получился знатным, как удар невротическим хлыстом, и именно этих слов Демон слышать не хотел: — Когда-нибудь ты устанешь убивать. Что если этот день и миг наступил? Что если, приняв меня лекарством, ты вовсе не воскреснешь, а уйдёшь? Может, ты боишься? Попробовать и проверить. Сам не думаешь, что пришла пора ставить точку в чрезмерно затянувшемся фарсе? Сказать себе: «Умри, безумный упрямец. Уйди с концами, покинь этих болтливых придурков, а? И Джулиан займёт твоё место». Киллер аккуратно положил раскрытое меню на салфетку рядом с вилкой и поднял руку, подзывая официанта. Его бифштекс стоил шестьдесят швейцарских франков. Очень дорого. — Реверсивная психология? Ты играешь со льдом, а не с огнём, Лиам. Хорошо подумал? Лиам не думал. Не готовился, не планировал ни слова. Впервые во второй из двух дарованных жизней импровизировал. — Не знаю, как другие, а я уверен, что ты был создан для познания таинства смерти. Ты должен передать его. Мальчик в полной мере возобладал твоим телом. Твоей силой. Конечно, не хватает твоей искры… Но вдруг как раз с твоей полной и окончательной смертью Джулиан заполучит и искру? Даже если её ты передать не в состоянии, обучи его — он единственный, кто сможет и захочет стать твоим преемником. — Обучить? Чему? Искусству быть мной? Высокомерным манерам, уничтожающим взглядам, мимике кривыми губами и вздёрнутыми бровями? Вы именно по этим мелочам скучать будете? — Издевайся, твоё право. Но я говорил об искусстве войны и убийства. ELSSAD… — Это ты издеваешься, Лиам. Десять месяцев я готовил первый призыв и сам учился быть командиром — а не инквизитором, например. Учился с трудом и косяками, Ангела этим с ума свёл. А сейчас — не факт, что я не подохну через десять минут. Или секунд. И если ты просишь для деточки хотя бы краткий инструктаж — увы, у меня мало времени. Как всегда, не хватит на самое главное. — А если я надеюсь на чудо? На настоящий взрыв, бурю, шторм! Рождение нового демона во вспышках молний и раскатах грома. Юлиус выдал убедительный полувздох-полусмешок, отводя глаза вверх. — Он всего лишь человек. Я не разожгу в нём пламя преисподней и не вдохну свою Тьму просто потому, что ты попросил. Но не только поэтому. — Ты не можешь быть в этом уверен. Мы ещё не знаем, откуда он такой взялся. — Он красивый крепкозадый ангелочек, не более того. Я попробовал краешек его души на зуб, она мягкая и податливая, жемчужно-белая — совсем не похожая на мою. И он был застрелен как обычный смертный. А я, чёрт возьми, должен быть в горе и отчаянии, ну, для разнообразия. Но не могу скорбеть даже намёком. Во мне не осталось ничего, кроме злости. И усталость, усталость в бесконечном ожидании. — Юлиус, послушай, — Лиам взобрался на стол с ногами, аккуратно присев между расставленными тарелками и салфетницей, взял киллера за красивые ненастоящие руки. — Именно сейчас ты ошибаешься. Тебе больше чем плохо или отстойно (глядя в бритвенный оскал твоих зрачков, начинаешь сомневаться, какое слово уместнее было бы употребить — пожалуй, нецензурное), угас интерес к жизни, ты фактически по инерции занимаешься своей работой. Она, эта работа, пригнала тебя сюда, в город жирных банковских счетов, где ты и встречаешься с ним, с тинэйджером-двойником. И в твоих безразличных льдистых глазах вспыхивает свет. — Какой, к хренам, свет? Тебе померещилось, док. — Хорошо, пусть так, на пять минут я с тобой согласен. Но тогда ответь, что же тебя до сих пор держит на опротивевшей и столь презираемой планете обезьян? Что или кто? Прошу, не торопись, сочиняя очередную ложь. Потому что Ангелом на сей раз не прикроешься. — Ману? — с усилием шепнул коммандер одним уголком губ. — Им прикрыться можно? Вариантов всё равно больше нет. На сеанс перед твоим убийством я прилетел не с чьим-нибудь, а с его именем на устах и в мыслях. Не верь мне. Я сам никогда не верил в свою способность любить. Цыпленок — слабая зацепка, такая же призрачная и невесомая, как я сам. Но отними его, разбей надежду на моё возвращение — и у нас не останется ничего. Смысла в своей жизни я не нахожу ни на грамм. А ты? Находишь? Не знаю как, но я должен уничтожить своё чудовищно живучее сознание — след мозга, находящийся нигде и создающий стойкие и убедительные иллюзии. Лиам… — Люцифер не для того меня воскресил. В сторону дурные шутки, пустые уговоры и извороты, Ди, забудь ту чепуху, что я нёс, не сдавайся и просто прими меня! Прими, ведь я твоё лекарство! — Так полезай в рот! Глотайся пилюлей и исцели меня! Исцели и узри, что болезни нет, я лишь сгибаюсь под бременем своего бессмертия и собственной бесцельности. И ничего я не забуду. Ты сказал, что я когда-нибудь устану убивать. Я уже устал, Лиам, дурачок… Мне всё надоело. Ты спрашивал меня, почему я, подохнув в тот день, истончившись до нуля, пришёл именно к тебе. Я не ответил тогда. Отвечу сейчас. Лиам, я знал, что пойду к тебе, что ты — мое настырное лекарство, не был — так будешь. Я знал, что венценосец сделает мне этот королевский подарок. Но я не предполагал, мне и не снилось, каким ты можешь стать, во что перевоплотишься. Тогда я ещё мечтал вернуться, ради Ману, ради Энджи, ради всего… и ради того, чтоб слизнуть каплю опиума из твоих глаз. Или из члена. Но сейчас — нет. Поезд ушёл, док. Ты не вылечишь меня, потому что я не хочу. Не хочу. Я всё решил. Отпусти меня, дай умереть. — Не могу, — угрюмо ответил Лиам и сполз со стола на его колени. — Не проси, не заикайся, я до последнего не оставлю попыток. Пока обман твоего присутствия здесь. И я с радостью обманусь снова и снова. — Но зачем, какого лешего? Не вцепляйся в меня мёртвой хваткой, док. Ты же док… а не один из тех зацикленных психопатов, с кого ты бабло стрижёшь. Есть Джулиан, занимайся Джулианом, помогай мастеру, читай мантры, корми торчков, наслаждайся ролью живого наркотика. К чему теперь я? Не разводи только опять сопли о любви. — Ладно, я терпеливый. Начнем с начала: в появлении Джулиана свой сакральный, но пока не очень-то понятный смысл. Я не буду смешить тебя дилетантскими домыслами, копошащимися в моей голове последний часик, пусть Хэлл всё достоверно выяснит, придет и расскажет. А ты — успокойся и не желай себе очевидных глупостей вроде смерти, заладил. И никто не желает тебе смерти, даже мой ополоумевший брат. — Твой братец… Помнится, Питер тоже разводил сопли. То есть любил меня. — Он и сейчас влюблён, впился бы в тебя, как термит в свежую древесину, его этот факт особенно бесит и сбивает с толку. Он нам поможет. Я хорошенько надаю ему по морде. Он слишком классный старший брат, чтобы засовывать его в мешок для трупов и по частям отправлять домой. И он не полный засранец — одумается и прекратит тыкать в тебя ножом или пистолетом. Он найдёт разгадку. Только снова его загипнотизируй. Сделай ищейкой. — Может, и сделаю. Может, и найдёт. Но что вернёт мне интерес к жизни? У меня всё есть и всё было, я одолел огонь, воду и всевозможные соблазны мира, исходил их вдоль и поперёк, выпотрошил людей, изучил свой демонский род вплоть до дедушки Вельзевула, познал демиургов и сыграл в ящик посредством аннигиляции, потом прошел через таинство воскрешения, отряхнулся, пожал плечами и поехал на работу. Ты понимаешь? Мне всё теперь пресно и безвкусно, Лиам! В своё время — в другое время, ушедшее — я кололся как сумасшедший, скуривался и спивался, снюхивал и глотал любые вещества, съедобные и не очень, я топился в море людской крови и в лужах бензина, я распинал свою мечту, я возвращался от зла к добру, я продавал и предавал, наслаждался и каялся, нет ничего, о чем я скажу тебе «не знаю». — По-моему, ты слегка кривишь душой, — отозвался Лиам, немного помолчав. — Не можешь довериться мне даже сейчас, когда скрытничать незачем и как-то глупо. Киллер, прошу. Откройся. Демон взял со стола бокал с красным вином и поднёс к глазам. Его стенки покрылись характерными морозными узорами, а напиток остекленел, став похожим на большой полукруглый рубин. Упрямый отказ говорить давил и обижал. Неужели тупик? Лиам занервничал: — Юлиус, ну… — Тсс, взгляни сюда, — Демон передал вино из рук в руки и откинулся на спинку стула, жмурясь так, как никогда не стал бы… в здравом уме и памяти. Лиам-наркотик недовольно скрипнул на него зубами — но киллер явно думал уже о чем-то другом и не обращал на него внимания. А Лиам-психотерапевт решил не артачиться и заглянул в центр «рубина». И постарался не разинуть рот.

Молчание — камень, подточенный ложью. Прямые ответы закончатся плохо. Искусством убийства не лечатся раны, хотя, видит Бог, я пытался не раз. Плачевным итогом имею я сердце, оно не разбито, но хворает давно. Его я бросаю, чтобы вновь хладнокровно по трупам шагать. Но сердце, упрямясь, не бросает меня. И пока душа добродетели держит эту нить, не разрезает — держусь и я. Не исчезаю.

Слова расплылись, узоры растаяли, это снова было обыкновенное красное вино в высоком бокале-тюльпане. Демон приоткрыл один глаз. Его губы слабо дёрнулись. — Осади назад. Это не я. Сил не хватит. — Но там же… — Забыл? Где твоя хвалёная врачебная этика и выдержка? Заткнись. «Да-да, ни вопросов, ни ответов, а то мы закончим на такой свалке, куда не залетало даже крыло Дэза. И всё же ты жил с Ману. Посмел подарить себе это. И никого довольнее тебя не было. Киллер, да что у тебя с лицом? Сильнее ты разве что от святой воды вашего падре Бернара кривился». Демон словно получил подсказку и снова разомкнул губы: — Отвлекаешься? Лиам, это же элементарно: меня который день подташнивает — от безудержного и невыполнимого желания заплакать. Только блевать нечем. И когда съем бифштекс — тоже нечем. Хотя я всё равно попробую. А теперь больше не отвлекайся. Ты понял? Я уверен, что не последний, а единственный якорь был и есть в нём. Отпустит он — и дело сделано. Даже не нужно, чтобы он специально разлюбил или возненавидел. Достаточно одного ясно сформулированного «сгинь» или «изыди». Мыслью, не вслух. То есть не проверим, пока цыплёночек… — Тихо, тихо. Я разул глаза и уши и понял. «Вот ты и признался. В тех «соплях», которых чурался. Я рад, и ты не представишь себе как». Киллер вообще-то представлял: потому что врач взволнованно заобнимал чудо-пациента, позабыв, что тот ничего не чувствует. И было искушение подставить вместо себя пустой воздух, но он только голову откинул на спинку стула, свешиваясь назад и задирая подбородок круто вверх. Лиам кое-как справился с желанием поцеловать его в открывшуюся шею, но прошептал в неё: — Гордый непобеждённый еврей — твой маленький подарок судьбы и удивительная заноза в заднице. Правда, на его благоразумие я не стал бы надеяться, лучше перестраховаться. — О, конечно, — Демон глумливо повеселел. — Пугает, что Ману в любой момент может отказаться от меня и наш разговор прервётся на полуслове? — Меня больше Ангел заставил обосраться от волнения, подозрительно легко и без истерики приняв твою расписную кремационную камеру. Вот не заставишь поверить, что он любит тебя меньше, чем Ману. Даже не смешно. — А я не заставляю. Честно говоря, до сего момента я толком не спрашивал ни его, ни себя о сортах конфет. То есть наших чувств. И пусть они казались само собой разумеющимися, сто процентов взаимными — не могло разве случиться так, что я был для него просто суровой неизбежностью? Половиной естества, от которой ни сбежать, ни отречься. И это ведь нормальное состояние, когда не жалуешь худшую часть себя. Меня, если хорошенько вскопать огород и не найти там картошки, лично ему жаловать было не за что. Я приносил сплошные проблемы и секс по принуждению, причинял неудобства, на каждом вздохе омрачал его подсолнечное настроение и усложнял само его безоблачное житие-бытие. Поэтому — да, цыплёнок любит меня сильнее. Боготворит. Лиам, не до конца отдавая себе отчёт, отодвинулся, чтобы освободить пространство для замаха, поставил голову киллера ровно, придержал за ухо — и влепил затрещину. — Чтоб впредь я такого бреда не слышал. Отстойно, что ты ничего не ощущаешь, но я согласен повторить после твоего воскрешения, ещё и два раза. Ты вконец утошнился?! Энджи мастерски держит равновесие, не показывает эмоции, не провоцирует тебя! Иначе ты бы имел его денно и нощно без отвлечения на какую-то там жизнь-дела-рутину, зацеловывал, залапывал и затрахивал бы, не выпуская из рук, совершенно и безвозвратно свихнувшись от вкуса крови, пота, спермы и свободы! — Не понял? — Ты слышал! И всё ты понял. Ангел — не лично твой развратный светоч. Но он мог бы им быть, если бы включил эгоизм так, как частенько включал ты. И я сломаюсь в восхищении, пытаясь представить, каких адских сверхъестественных сил и какой феноменальной выдержки ему стоило во второй раз тебя отпустить, не вскрывшись попутно самому и не затолкав в твою кремационную камеру весь мир. — Он сказал, что не спасёт меня. Что не это его предназначение. Не его миссия. — Естественно, ведь миссия — моя. — И что нового, полезного и интересного ты надумал? Пока нам не донесли заказ. «Ничего. Я перебрал максимум вариантов простых и хитрых уговоров, примерил на тебя и выбросил, как негодные, ещё до того как озвучил. Пока мастер не воскресит Джулиана и не приведёт сюда за ручку вместе с Питером, я буду тянуть время и терпеть провал за провалом. Помоги, Господи? Ведь Люцифер уже помог, но этого оказалось мало. И целого мира мало. А силы вне мира нам не помощники. Во всяком случае, не сегодня».