За полчаса до выбивания окна
Они пожирали друг друга нарочито свирепыми взглядами, не враги, не союзники, не соперники, но и не друзья. Сами запутались, кто они. Но пора было уже разобраться и завязать с бестолковым просиживанием штанов во втором эшелоне, не разгадав ни единой загадки и не оказав реальную помощь в деле, за которое каждый из них взялся не с того конца. Первым выбросил белый флаг Питер: — У меня нет секретов, мастер. И я не боюсь твоих угроз. Хэлл по инерции приготовился рявкнуть что-то угрожающее, но в последний момент изменил если не тон, то хотя бы содержание: — Да блеф это всё! Я в шоке! И в горе! Вот и мелю чушь… — Ты не мельница. И умолкать на полпути к признанию — детский сад. Ну? — Я храбрился перед Ди. Я совершенно бесполезен. Так же, как полтора года назад я позорно не мог убить поганца Габриэля, сейчас я позорно не могу оживить Джулиана. Не здесь. И не голыми руками. — Необязательно быть Эйнштейном, чтобы догадаться. Твоё крутое медицинское оборудование и прочие хитрые девайсы остались в Хайер-билдинг, ну, те, что великоваты для рассовывания по карманам. — Железки и проводки — вспомогательная дребедень. И цена им грош, если мы лишены главного ингредиента чуда, возвращающего с того света. — Ты израсходовал все запасы «сыворотки Лазаря»? Синтезируй новую, в чём проблема? — Питер пока не был заколдован до состояния детектива Дюпена. А может, не так уж и нуждался в гипнотической длани уберкиллера? Чтоб самостоятельно допереть до сути так называемой проблемы. Еле пережившее инфаркт сердце заныло пуще прежнего. — Синтезировать? Из чего?! — Хэлл экспрессивно стукнул себя в грудь. — Мне жаль, — вынужденно сказал Питер. Вместо сочувствия им овладела сплошная неловкость. Мастер темнил, мастер врал, мастер скрывал незаконные махинации, и это — было труднее всего принять. Как и начать его подозревать. — Правда, жаль. — Что я растяпа-неудачник? — огрызнулся Хэлл. — Что чудес не бывает. В прошлый визит я чуть было не поверил в волшебство. — Ну и зря. Хотя ты же забыл солидную часть наших неприятностей. Напомнить? Только от радости не прыгай, висельник: принцы инферно могут вытворять такое, что не укладывается ни в твоё воображение, ни в строгие законы сохранения энергии. Они с легкостью нарушают принципы сильных и слабых ядерных взаимодействий. Или из чистой вредности противоречат постоянной Планка. И прямо сейчас я им бешено завидую. Не повезло же родиться бездарным куском металлолома. — Ты расстроен, мастер, это понятно, но то ли из-за твоей сверхзвуковой пушки по метанию слов, а то ли из-за неискоренимой привычки лгать и изворачиваться, когда дело касается одной очень конкретной пары наемных убийц с обложки, я не разобрал, в чём загвоздка. Так в чём загвоздка? — А разве не очевидно? По тому, как мы тут расселись с пустыми руками. По тому, как я ною и пытаюсь дреды из башки не драть. Мне нечем воскресить Джулиана! — А… обычно есть чем? — Питер решил, что самое время прикинуться полным идиотом. Если «сыворотка» была, почему бы ей не появиться снова? Не из будущего же она падала на голову Хэлла — из гиперпространственного разлома, который внезапно взял и закрылся в самый неподходящий день и час. — Ну а ты как думаешь? — Тэйт отвёл глаза, будто вспоминая и вычисляя что-то, принялся качать головой и тихо бубнить. Питер разобрал, на какой пластинке его зациклило, ускоряющейся с каждым оборотом: — Проклятье, всё осталось в лаборатории, проклятье, проклятье, лаборатория… Набравшись смелости, Стил нашел его маленькую ладонь, обнял и спросил: — И нельзя послать курьера? Набрать тебе реактивов, оборудования… — Ты издеваешься, менестрель? Мне нужен Энджи! Его кровь! — Это-то я как раз понял. Но когда я умер, Ангела с вами уже пару месяцев как не было. Логично предположить, что ты обеспечил себе тылы обширными запасами. Они всё-таки истощились или нет? — Извини, громила, но ты ничего не соображаешь в моём нелёгком ремесле спасителя. После твоей смерти мы окопались на секретных этажах Хайер-билдинг, законспирированные до не могу, по уши в подполье, во всей полноте моих инженерно-медицинских ресурсов. Ζωη-сыворотка, или если тебе так красивее звучит, сыворотка Лазаря, очень не стабильна — как и сама жизнь, олицетворяющая непрерывное движение и изменение. В обычных условиях она обладает чудодейственными свойствами мизерный промежуток времени — минуту, если очень повезет. Затем уникальные заряженные кванты света из неё улетучиваются и она превращается в обыкновенную подкрашенную воду. Для того чтобы сохраниться внутри сыворотки, квантам нужно полностью застыть в пространстве — не по-настоящему, но с точки зрения нас, зрителей, тут. Так-то они продолжат привычную прогулку по хаотичным траекториям, моя задача — привести их суммарную энергию покоя в состояние самосогласования, гармонизировать, чтобы они не покинули жидкую среду, водную основу, сочли ее достаточно плотной, чтобы блуждать по сыворотке кругами и выбираться наружу тысячи, а то и миллионы лет. Напомню, что скорость света огромна в вакууме открытого космоса, но сталкиваясь с веществом, фотоны вынужденно замедляются, а то и застревают, начиная самую плохую часть оперы — преобразование в другие виды материи и высвобождение энергии. — И ты заставил фотоны стоять и сигналить в пробке без вредоносных преобразований? — Пока мне удалось успешно реализовать всего один надёжный способ сделать это — мгновенно законсервировать сыворотку после ее получения. Ни много ни мало заморозить до температуры абсолютного нуля. Ты скажешь, что абсолютный минимум недостижим — и будешь прав. Но я добился рекордных 1,017 градуса по Кельвину. — И морозильные камеры, способные на такой температурный экстрим, с собой в кармане тоже не поносишь, да? — Они установлены в Хайер-билдинг — раз. Запасная автономная лаборатория на всякий случай висит на орбите Марса, тихо следуя за Солнцем в его тени — два. И основной пункт криогенной консервации обустроен в безвоздушном пространстве на обратной стороне Луны — три. Стартовые условия заморозки в космосе куда лучше, чем здесь, что тоже было очевидно до начала объяснений. Нет ничего лучше вакуума. — Однако не говори после этого, что ты не маг, не гений. Додуматься, а затем воплотить… — И что с того? Я опять облажался! Мало уломать Энджи дать мне новую кровь. Мало сознаться, зачем я ее краду, и получить по кумполу. И пусть замораживать ничего не нужно, ведь я введу сыворотку в Джулиана сразу после получения, процедура очищения занимает четыре долбанных дня! А дать кровь как есть или стандартную сыворотку крови, отделенную от эритроцитов на центрифуге, я не могу: искомая ζωη-сыворотка является тонкой фракцией от фракции, продуктом многоступенчатой обработки, растворения в эстерах и тринитроксипропане, результатом ректификации, сублимации, повторной жидкой кристаллизации без выпадения осадка… — Что будет, если просто дать свежую кровь? — перебил Питер. — Смерть. Ну, если пациент уже умер — то ничего не будет. Чего рот разинул? Ангел опасен, как опасно любое солнце, если ты попытаешься познакомиться с ним поближе напрямую. Но это никак не влияет на тот факт, что солнце дарует жизнь — и дарует ее в результате куда более сложных и извратских превращений, чем моя скромная очистка. Через растения и фотосинтез, через животных, съевших растения, и так далее. — И что нам в итоге делать? — Не знаю. Позвоню крестнику. С духом собираюсь. — Можно я отвлеку тебя от тяжких дум еще ненадолго? Ты сказал, волшебство есть. Значит, ты со всеми своими семью пядями во лбу не раскрыл секрет с научной точки зрения? Что, собственно, происходит с человеком или зверем? Почему они оживают? Что такого экстраординарного делают заряженные фотоны крови Ангела, чего не умеют делать обычные звёздные фотоны? — Поворачивают процессы разложения вспять, — глухо ответил Хэлл. — Творится буквальная инверсия: они отматывают время назад, автоматически отменяя те ужасные вещи, что казались непоправимыми и необратимыми. Возможно, ангелушины кванты света движутся в направлении, противоположном общевселенской временной оси. Но, скорее, движутся перпендикулярно, чтобы естественный ход вещей как бы не нарушался. Святые мюоны, трудно вот так на пальцах объяснить, мне бы интерактивную доску на четыре поля плюс одно в уме… И это не всё, что нужно от сыворотки. Не всё, на что она способна. Перезапустить жизненные процессы анатомически — полдела: дальнейшим сращиванием костей и восстановлением тканей я без проблем займусь сам, тут много стараться не требуется. Но прежде чем мы с тобой доковыляем до аппарата, штампующего клоны клеток из ДНК, нужно натворить кое-что поистине грандиозное: позвать душу, сознание или искру индивидуума обратно в мозг — где бы она ни тусила и как бы потрясающе ни выглядело ее предполагаемое загробье — заманить в обновленное тело неведомым мне способом. Есть подозрение, что это тоже завязано на умении распорядиться инверсией времени локального без вреда для времени глобального, раскатать полотно прошлого до момента, когда человек ещё был жив, плотно зафиксировать и выдернуть за ногу в настоящее. По крайней мере, это объяснило бы, почему у меня на каждого жмурика в запасе не более девяти часов: на дольше «раскатать» нельзя. Если я прав, прошлое позволяет насиловать себя и исправлять досадную хрень в узком буферном промежутке, когда мы, наверное, не способны как следует навредить будущему. То есть мы в любом случае не способны: никто из сидящих наверху нам такую роскошь не позволил бы. А девять часов — любезно обозначенная рамка сценарных изменений, потолок наших возможностей, в который я осязаемо упираюсь, нахожу на нём надпись о судьбе и предопределении и успокаиваюсь, не имея в дальнейшем жалоб или вопросов. — Мастер, предположим, Ангел сжалится и даст тебе кровь — после длинной тирады о твоей безответственности и прочих нотаций. Но оборудования здесь нет. И времени тоже нет. Как быть? — Придумай! — раздраженно буркнул Хэлл. — Ты у нас висельник, разрешавший неразрешимое. Давай, давай. Напряги извилины. А я — звонить.* * *
Мануэль обнаружил себя в раю за странным, но в целом привычным занятием: поездкой в запряженной лошадьми карете и рассматриванием красот профессионально напудренного лица в небольшое зеркальце. Лицо обрамляли тщательно завитые локоны парика, сделанного из белых шелковых нитей, на отсутствующей груди немного лишним казался глубокий вырез бального платья, попавший к нему, судя по всему, прямиком из старинной экранизации сказки «Красавица и чудовище», а на ногах… В этот момент он почувствовал себя намного страннее обычного «странно». И никакая привычность в дикой фантасмагории образов и быстрой смене локаций его персонального рая не смогла перекрыть новое тревожное ощущение. Ману принадлежал месту, по умолчанию был в своей тарелке. Значит, в идеально прописанном сценарии возникли чужеродные элементы, пролезли извне. Маленький удав первым делом проверил ближайшее окружение. В карете с ним ехал таинственный спутник и компаньон — мужчина в расшитом золотом камзоле, длинном чёрном плаще, чёрной же маске и головном уборе, который не было толком видно по причине сплошного покрытия длинными перьями, тоже чёрными. Догадываясь, что мужчина по правилам сценария не снимет маску раньше времени и не заговорит, Ману решил прояснить сомнения иным путём. Поскольку он находился в раю, каждый понравившийся объект должен был рано или поздно привезти его к Демону — или превратиться в Демона. После чего следовал секс или экстремальные игры в смерть. Оборотень прожил в раю неполные сорок лет — по личному летосчислению, конечно — и неплохо разобрался в правилах. Первые пятнадцать лет он, по правде говоря, ничего не замечал, а тупо упивался идеальным существованием, статусом рок-идола и интимными отношениями с уберкиллером, которые не переставали напоминать американские горки. Заметить подвох ему помогла одна деталь, всего одна, но очень раздражающая: Демон не умел хранить верность как в реальности, так и в раю, однако в реальности мокрушник изменял с разными людьми, которых подбрасывал случай — и что трудновато было подстроить, потому что они не повторялись (и Ди ими после голых забав закусывал) — а в раю любимый всеми коммандер досаждал нездоровым интересом к Бэлу. И ни к кому, кроме Бэла! Тут и тостер бы взбесился, не говоря уж о ревнивом сердце Ману. Подозревая, что в карету сел именно доставший до печёнок Бальтазар, Мануэль пожелал найти в складках платья мачете. Нащупал сразу, остро заточенный. Чуть сам не порезался. Но дальше щупал аккуратнее, спустил пальцы на рукоятку, секундочку наслаждался прикосновением к старому отполированному дереву, впитавшему пот тысяч других пальцев, хватавших это оружие до него, — и всадил лезвие в глотку спокойно сидящего спутника. Теперь, всё по тем же сценарным законам, он имел право стащить маску и убедиться в гибели (или бессмертии) своего сопровождающего. Под маской обнаружился Мэйв. Он был ещё жив, но испытывал нечеловеческие страдания на каждом хрипящем вздохе. Мутный взгляд и спутанное агонизирующее сознание прочтению не поддавались, но очевидно же было без телепатии, чего Мэйв хотел и просил одними губами. Просил добивающего удара. — Промашка вышла, — огорчился Ману тихо сквозь зубы. Дорезал кузену глотку, постаравшись не запачкаться, усадил свежий труп в угол кареты и высунулся из окошка, требуя у кучера остановки. Кучер — большой мужчина в зелёном кафтане, кожаном жилете, охотничьих ботфортах и, разумеется, в маске — тормознул лошадей. Правда, Ману из кареты не заприметил ничего, кроме ботфортов. Угол зрения не позволил. — Ваша герцогская светлость изволит погулять в лесу? — спросил слуга учтиво. На чём и прокололся. Ману среагировал не раздумывая: — Какого лешего? Я ехал на костюмированный бал-маскарад! В загородный дом мессира папчика. Липовая из меня герцогиня, осёл. Значит, ты не местный, аномальный! Ну-ка бегом ко мне и объясняйся, пока не выперли! — Ты какой-то слишком шустрый и собранный, — стушевался кучер. — Я думал, вы тут в матрице ловите кайф на полном расслабоне. — Лезь в карету, кому сказал! И маску не тронь. Ого, ты еле поместился. — Я же… — Тихо! Никаких имён, — оборотень улыбнулся. Зеленый кафтан, лучший повод обрадоваться. — Знаю я, кто ты. А трубить об этом на всю округу не только не обязательно, но и опасно для нашей беседы. Видишь ли, Гинеар слишком чутко реагирует на вмешательство в прописанный им сценарий. Болтнешь лишнего или покажешь истинное лицо когда не надо — «матрица» перезагрузится. И хрен ты меня отыщешь в мириадах моих возможных райских убежищ, запыхаешься перебирать, а самое главное — сам застрянешь, если я не пожелаю найтись. Я лет восемь назад научился получать удовольствие вопреки знанию о том, что всё здесь ненастоящее. Иначе бы позвонил в колокольчик и дворецкий вывел бы меня за ручку наружу. Мне до сих пор нормально. Клёво. Временами просто зашибись. Только Бальтазара охота убивать всё более и более изощренными, кровавыми и чудовищными способами. — Любопытно, как сильно ты его возненавидел. Потому что Бэл и есть твой билет на волю. Вместо дворецкого. Оставленное по твоей просьбе напоминание о реальности. — Да? Ну и ладно. Ты-то какими судьбами здесь? Не просто же соскучился и в гости напросился? — Бэйби, Энджи ошибся, когда сказал, что ты ничем не поможешь в одной известной нам проблеме. Я прошу тебя прервать райские каникулы. — Ангел тебя прислал? Он болен? Ранен? — Энджи не в курсе. Никто не в курсе. Я сунулся в Гинеар на свой страх и риск. — Ты уверен в том, что делаешь? Это не очередное твоё пьяное сумасбродство? Веселое, незабываемое, но, прости — бесполезное. — Я орудие Бога, бэйби. Я всегда действую по слепому наитию. Я родился сумасбродным, если ты когда-нибудь сомневался. Довериться или послать меня в пень — твой выбор. Вообще я тут боком мимо проездом, персонаж третьего плана в твоей опере. Ты спасаешь главного злодея, принцесса. Или швыряешь его в бездонную пропасть, если он недостаточно технично похитил твоё девичье сердечко, когда забирался в спальню и делал шоу нецензурным. — Окей, ты очень убедителен, не перебарщивай с метафорами. Мне решать, и я решил. Садись обратно, снимай лошадей с ручника. Если я правильно тебя понял, то чтобы выйти отсюда, я должен очень сильно захотеть замочить суку Бальтазара, но, в отличие от оригинального сценария, в последний момент передумать и пощадить. Бэл точно объявится на балу, приглашен ее величеством королевой. А ты, как чужеродный фрукт, легко определишь, под каким куском крашеного картона он скрывается, и подскажешь мне. Чтоб не терять время на гадания и танцы с бубном. У нас ведь мало времени? — Всегда не хватает на самое главное, — чуть ли не со слезами на глазах процитировал Дэз и полез душить маленького удава в объятьях. И всё бы ничего, занавес, антракт, аплодисменты, Гинеар приступал к подготовке следующего акта внутри украшенного к бал-маскараду поместья и плавно подводил к нему лес, лошадей и карету. Но Дезерэтт закончил с телячьими нежностями раньше подвесных механизмов, миниатюрных техников и декораторов. И когда опомнился от счастья — заметил под сидением кареты скрюченное окровавленное тело. — Это что, Сент-Мэвори? Ты чем тут занимался, бэйби? — Чёрт, имена! Я предупреждал, дурень ты, дурень… Матрица недовольно скрипит и накручивается на барабан гигантского револьвера. Русская рулетка? Если бы. Все восемь камор начинены патронами. Серафим остается один посреди бело-синей закулисной пустоты, от избытка горя и досады даже не матерится. Он расписной дурень. Ему неимоверно хочется прибить себя, врезать по башке, но вместо этого нужно терпеливо начинать всё с начала. Мануэля уносит в случайный мирок, на мягкий согретый солнцем пляж, в шорты, резиновые шлепанцы и легкий шарф, и гитара чувствительно оттягивает плечо. Это его излюбленный кусочек реального будущего, когда киллер вполне полюбит его, разрешит вечерние прогулки и перекусы в прибрежных кафе, похожие на настоящие людские свидания. Ману совершенно не догадывается, что сценка на пляже однажды и впрямь случится — уж слишком она фантастичная и умиротворяющая — и при каждом попадании туда искренне недоумевает, какими судьбами в его летний наряд затесался шарф¹. И хорошо. Иначе подставляться под поцелуи местечкового «матричного» Демона было бы в четыре раза больнее. А сверху за разбитой надвое экспозицией наблюдает мессир. Дым его вишневой сигары приобретает горчичный привкус.∞∞∞
— Ты стал мной, — говорит некто, не возникая рядом явно, но находясь близко и пробуя вдохнуть испорченный дым. — Разочарован? — Всё к тому шло, — ответил Асмодей. — Ты мне нравился. До сих пор нравишься. Нынче у тебя мало поклонников. Я не из их числа. Но я и не предал тебя. — Твой сын взывал ко мне. Ругал и обвинял. — Так ты услышал? — Я внимаю любым молитвам. До конца дослушиваю единичные. Необычные. — Тебя ведь часто поносят и проклинают, что здесь необычного? — Не в этот раз. Твой сын возмущался, что зря я полез из ботаники в зоологию. Критики предметней не припомню. А моя память абсолютна. — Тебя это задело? — Мой собственный возлюбленный сын отказывается говорить со мной. Но ты — его потомок. Я подпитывал эго, помогая тебе и твоим детям, тешил себя мыслями о крови и преемственности. — Разочарован? — Наоборот. И подчинился закономерности. Рад, что тебе не нужно объяснять элементарного. Рад, что ты никогда не спросишь, где я прохлаждался во время бедствий, кризисов и важных смертей. — Потому что стал как ты? Пусть всё обрело ясность и законченный смысл. Но для остальных ты вовек не отмоешься, Отче. — Я же умер. Гробовщик отмоет.∞∞∞
Восстановлены в правах стены тишины и одиночества, отстроены бастионы мрака, заново переброшены мосты огня через пустотные рвы и мутные мертвецкие воды. И не приходил иной высокий гость, если крепость ада его не помнит. Демон земного искушения курит, созерцая светящиеся закоулки Гинеара. Множество золотых клетей со зверушками. Множество заплутавших душ. Стряхивает горчичный пепел — с виду небрежно и куда попало, но на деле... — Я не такой, как наш Творец. Просто удачно прикинулся и редко выхожу при вас из роли. Давай, Дэз. Не блуждай зря по лабиринту.