Опиум

Хэлл вернул контроль над телом и сознанием в ярко освещённом складском помещении, в котором, по-видимому, бушевал смерч. Или случилась пьяная драка стенка на стенку между английскими футбольными болельщиками. Или что-то не поделили два голодных трицератопса. Хмурясь в потоке самых дурацких предположений и потихоньку ужасаясь, что каждое по злой иронии судьбы может оказаться правдой, он протоптал тропинку в обратном направлении по следам разгрома — к бронированной двери с цифровым замком, служившей единственным входом-выходом. Мастер отдал должное тридцати дюймам никелированной стали, дополнительно обшитым свинцовыми пластинками — такая хорошенькая толстенькая дверь не опозорила бы и противоядерное убежище президента. Замок, кстати, остался целехонек, мигал синими кнопками, светил бледно-зеленым экраном, да и в специальных магнитных пазах дверные петли держались прочно — все шестнадцать. Без секретной комбинации цифр, а также артистичной прорисовки линий некого геометрического узора любителей совать нос не в своё дело ждал полный облом. Очень надежная дверь. Однако она была немилосердно помята и покорежена левее, правее и выше замка — как после двойного удара электрическим кулаком старины Зевса — и прорезана насквозь по центру, крест-накрест. Металл дымился, почерневший и ещё довольно теплый, а непосредственно под дверь на бетонном складском полу натекла и медленно застывала метровая свинцово-стальная лужа. Температура при резке должна была достичь, по самым скромным подсчетам, двух-трех тысяч градусов. Но поблизости почему-то не завалялся инструмент, способный на такое, дуговая кислородная горелка или что покруче. Протиснувшись через дымящуюся крестовидную дыру и прочитав, что написано на двери снаружи, — а Хэлл крайне надеялся, что там найдутся какие-нибудь прибитые гвоздями таблички или объяснительные наклейки — инженер одновременно охренел и приуныл. Он припёрся сюда без горелки. Он сам и был этой горелкой. Разрезал толстенную дверь, двигаясь на сверхзвуковой скорости, в запале и с остервенением достаточным, чтоб вспыхнуть самому и расплавить всё вокруг. И это — во-первых. А во-вторых, он вломился в чужое банковское хранилище. Чужое суперсекретное хранилище, незаконно размещённое на заброшенном складе в предместье Цюриха. И потому лишь ему повезло не напороться на систему видеонаблюдения: её установка означала бы наем лишних людей для постоянного просмотра и прослушки прилежащей территории, привлечение лишнего внимания к сравнительно безлюдным окрестностям. И? Понять бы, что он там делал. До того, как команда, удаленно записанная и запущенная Ангелом, была выполнена и мастер опять овладел своим разумом. Хэлл вернулся в разгром, чтоб дотошно выяснить всё. По огромному импровизированному сейфу разлетелись деньги, много денег. Драгоценные слитки, много слитков. И бумажки в прозрачных канцелярских файлах, много бумажек. И в папках. И в небольших деревянных ящичках, аккуратно вскрытых или варварски разломанных. Хэлл растерянно закружился в чьем-то честно награбленном богатстве: биржевые акции, патенты, электронные ключи доступа в плотных конвертах, обтянутые сатином шкатулки с ювелирными украшениями, видео- и аудиоматериалы неясного содержания на запароленных лазерных флэшках. Ноутбука с дешифратором для проверки цифрового содержимого у него с собой не имелось: такую прелесть с собой обычно носил Ксавьер, и Ксавьер же распоряжался ею с максимальным КПД, страстью и вдохновением. Так что посылали Хэлла сюда точно не за флэшками. А за каким хреном тогда? Инженер остановился. Прижал к глазам кулаки. Вообще-то его окружало заурядное наполнение любого средне паршивого банковского хранилища. И если Ангел заставил его вломиться в погоне не за барахлом, то… что? Ну вот что?! Побродив от стола к столу с уцелевшими пачками евробанкнот, перехваченными защитными оранжевыми лентами, и от одной полки с золотыми и палладиевыми кирпичами — к другой, занятой изумрудными серьгами и бриллиантовым колье на чёрном бархатном бюсте, Хэлл наконец допер. Всё, что было необходимо для выполнения славной хозяйской затеи, он уже вынес! Значит, впереди его ждёт вторая отключка. И непонятно, почему произошла эта заминка, почему ему выдали передышку от роботизированного состояния. Пожалели? Освободили условно-досрочно от недоперевыполненной программы, потому что он всё-таки по духу больше человек, чем машина? Побоялись, что перегреется? Взбунтуется? Сломается? Хэлл почувствовал одновременно злость и беспомощность, зависимость от хозяйского слова, ненависть к хозяйской цепи. Кто он, во имя пресвятой науки и окаянной ереси? Учёный или дрессированный пёс? Можно ли не чувствовать унижение при мысли, что тобой не просто командуют, а дергают за ниточки, пошевеливая в нужном направлении, как марионетку из рождественского вертепа? Спасибо, что хоть не засунув руку по локоть в задницу, в нутро, но… Мастер поумерил пыл. Вспомнил, сколько раз тайно облажался. Тайно ото всех, кроме них, Хозяев. Не вдруг почувствовал вместо унижения гордость. Им управляет не какой-то хмырь одноклеточный, избранный кучкой одноклеточных помельче и с вероятностью в девяносто девять и девять десятых процента наделенный властью по ошибке. Это же Талисман. Сам, адрон его побери, Талисман! Правая светлая его половина. Сильнейшая разгневанная половина. Иначе как бы я осознал, что в этот раз облажался по-крупному? Теперь Хэлл чувствовал всё и полностью, обнимал и понимал. Прежде его никогда не наказывали. Да и как? Если штрафы или выговоры ему до лампочки, а временно отстранить от работы его, незаменимого… Шутите? И он развил опасную беспечность к провалам, усугубляемую тотальной секретностью. Ангел просто обязан был однажды преподать этот урок. Однажды сегодня. Ещё и пожёстче взять за шкирку вечно огрызающуюся золотую псину и встряхнуть. Нет, с него довольно встрясок на сегодня. Времени в обрез, чтоб обнаглеть и иметь роскошь копаться в себе, находить заводские изъяны и рефлексировать над ними, тонуть мордой вниз в мутной луже вины. В любую секунду я вновь потеряю контроль. Задание, задание, в чём заключалось моё задание?! Если он быстро не сообразит, что именно пропало из сейфа… Может, ведомость найдёт, где зафиксировано, сколько денег и активов тут пылилось до интервенции. Не найдёт. Но выдав себе лишнюю драгоценную минуту спокойно пораскинуть мозгами, справился и без списка. Помогли номера, нанесённые краской, по бокам на пустующих штабелях из-под слитков: из предполагаемых трехсот пяти килограммов золота осталось двести девяносто два. — И на кой полуцелый спин оно Ангелу? В количестве тринадцати кило. Произнесенным вслух, вопрос уже не выглядел глупым. Хэлл помрачнел. Особой гениальности не требовалось. И он ни за что не поверит в простое совпадение. Мастер Хэллиорнакс Тэйт носил тринадцать килограммов золота бессменно, всё в себе, всегда с собой. Основная масса его разумного естества, мягкая и благородная, покрываемая слоем белой кожи для маскировки. Никто толком не знал, что за оборотная магия действовала в его конкретном случае и почему он превращался в длинный Солнечный меч вместе с этой загадочной кожей, похожей на человеческую, а не сбрасывал ее, чтоб затем подобрать и опять натянуть — вместе с кроссовками и комбинезоном. Хэлл редко нуждался в истинном металлическом обличье. Быть Солнечным мальчиком и иметь две руки, две ноги — куда полезнее в его работе, творческом досуге и деликатном злодействе между. Так что замыслил натворить Энджи с нагло похищенным золотом? И как это поможет Демону, Джулиану или висельнику Питеру? Не всё сразу. Инженер исчез в новом блэкауте. Его тоскливое лицо потеряло душу, зато обрело самоуверенность и механическую целеустремленность. Веки максимально раскрылись, горькие складки вокруг рта разгладились, шаг стал шире, пропало недовольное шарканье. Он зачерпнул из лужи натёкшего стального сплава, вылез из хранилища, обернулся сияющим мечом и заварил раскромсанную дверь — криво и нарочно стараясь оставить как можно больше следов взлома с проникновением. Не закончив — или закончив именно так, как того хотел хозяин — обернулся человеком и пошел со склада наверх, по пожарной лестнице. На крыше нашел и забрал заготовленный чуть ранее чемоданчик с золотом, спокойно спрыгнул на землю с высоты примерно третьего этажа, подарив асфальту на прощание неприличный пролом и зигзагообразные трещины, и двинулся обратно в отель «Ренессанс». Очень торопился. Но решил не испытывать судьбу сверхзвуковой беготней при свидетелях — поймал такси. Золото в чемодане имело голос, но не имело рта, чтоб рассказать, в чём же подвох. Вес чемоданчика составлял один с лишним килограмм, то есть вместе с золотом должно было получиться четырнадцать. Однако получилось больше, арифметика сплоховала и повесилась. Хэлл унёс с крыши, сам того не заметив, восемнадцать кило родственного ему металла. Имевшего другую плотность при том же объёме. Очень радиоактивного.

* * *

Дэз путешествовал по Гинеару болезненным автостопом. По очереди вселялся в матричные тела, называл любые подвернувшиеся имена, терпел перезагрузку, находил «окно» в прокатывающийся мимо надцатый райский мирок, запрыгивал в него и в следующую подходящую оболочку — и всё повторялось. Тысячу раз. Больше тысячи. Он не смел вести обидные подсчёты, жаловаться и уставать. Мануэль пропал, Мануэля надо было искать дальше, искать и искать. Точка. Время в Гинеаре не имело ни смысла, ни значения — привычного исчисляемого смысла и целого рационального значения — закатанное как в консервную банку и отставленное далеко к чёртовой матери, в сторону, про запас. «Банка» откроется много позже — когда серафим выберется в реальный мир — и обрушит пережитое, увиденное и услышанное, придавит и оглушит пушечными залпами. Но до тех пор перемещения не записывались, не отпечатывались нигде, происходя из раза в раз как в первый — и с той же мучительной болью запрыгивания и выпрыгивания из поезда в поезд на полном ходу, преодоления барьеров недовольной материи. И если бы он не был первокровным и богоподобным, то ему и вовсе не казалось бы, что он занят поисками вечность. Его память механически удерживала пройденный путь, людей и имена — но больше ничего поймать и запомнить не удавалось, чёткого, красивого, цветастого, поражающего воображение. Выдуманные миры пролетали одинаково сухими строками буквенно-цифровых символов, сливались в единый программный код Гинеара, а тот скручивался в длинный бумажный тоннель, в конце которого не горел свет. Возможно, свет и не нужен, когда речь о милашке Демоне? Нет. Тоннель, в конце которого поджидала тьма, приводил серафима не в радостный трепет, а в отчаяние. Кстати, он зря не занимался подсчётами. Ровно на десятитысячный прыжок его поджидал сюрприз. Дэз не ощутил боли от перемещения. Не успев удивиться, произнес случайное имя — и ничего не произошло. Он застрял. Удивился как следует, всласть. И удивился еще вдвойне, когда обнаружил себя одетым в хорошо изученное бальное платье с точечными брызгами крови на подоле, серебристо-белый тщательно завитый парик с чёрным бантом на затылке и обутым в хрустальные туфли Золушки. Он очутился в теле Ману. В той самой карете Ману. И с тем самым попутчиком Ману, сидевшим напротив в бархатной маске. Но это было абсолютно и категорически невозможно: перед погружением в кроличью нору Дэз задал себе алгоритм хорошего путешественника — не повториться с посещаемыми реальностями. Гинеар сделал финт ушами? Серафим неконтролируемо охнул, поняв, что ошибся — когда попутчик снял маску. А дальше Дэз подметил все те мелкие жутковатые детали, которые неосознанно (в силу их по-настоящему пугающей природы) оттолкнул от себя вначале, прикинувшись, что их просто нет. На боковых приступках кареты и над козлами кучера не горели фонари. И внутри тоже, исчезла вся современная электрическая подсветка. Зелёный лес за окном посерел, но не выцветшей фотографией постаревшего пейзажа, а как пораженная ядерным взрывом пепельная пустошь: начисто уничтоженные травы и кустарники и бурые остовы самых выносливых деревьев, окаменевшие стволы с голыми, мрачно воздетыми вверх ветвями. Полный штиль. И полное безмолвие. Карета неслась вперед по не самой ровной грунтовой тропе, но колеса не стучали, подпрыгивая на кочках. И единственный звук-вздох, исторгнутый широкой грудью серафима, упал ему же на колени глухо, будто проглоченный кем-то. Ужасный мир без эха. Мир, который не мог быть сгенерирован демоническим Камнем зарождения. — Я слышал от Архивариусов об этом месте, — пробормотал Дэз, стараясь не слишком выказывать, как сильно и наотмашь сконфужен. И не слишком пялиться на попутчика, у которого из двух уродливых порезов на горле лениво струилась кровь, тёмная и густая, похожая на неестественно окрашенную карамель. — Но не думал, что сам когда-нибудь… Зачем ты его создал? — Мой островок спасения в бурном океане жизни, — ответило существо, позаимствовавшее тело Сент-Мэвори. Ответило без участия губ и языка: голосовые связки были непоправимо повреждены. И улыбнулось — тоже без участия нижней половины лица, одними мёртвыми глазами. Дэз постарался сделать так, чтоб его не передернуло. Глаза Мэйва всегда можно было назвать большими и ярко-голубыми, а теперь они стали больше, ярче и голубее, круглые, хрустальные, как линзы маяка. Ровно фосфоресцировали в полутьме кареты, и, к сожалению, совсем утратили сходство с человеческими или звериными. Машинально подняв руку в их призрачном свете, сераф обнаружил, что ладонь не отбрасывает тени на стенку кареты. Самое грустное — он заранее об этом знал. Просто поверить не захотел. — Если ты тот, о ком я подумал… — Меня попросил об одолжении твой юный покровитель, — быстро подсказало существо. — Ты ищешь Ману, ты его найдешь. Гинеар унес его в сценарий недалекого светлого будущего, путь туда тебе закрыт. Потому ты и блуждаешь бесцельно, постепенно сужая и замыкая круг имеющихся вариаций лабиринта. Я могу вывести тебя, и я готов. — Но просил тебя Моди не об этом, верно? — Верно. Ты предложил Мануэлю убить Хранителя. Только он способен. И мне также поручено убить Хранителя. И тоже только я смогу. Понимаешь? — Нет. — Наши миссии невыполнимы по отдельности. Наши миссии даже не существуют, пока мы не объединимся. Потому что обычно мы стреляем в яблочко в центре мишени, нарисованной на доске. А сегодня наш клиент — доска. Когда пытаешься сотрясать основы, начальный импульс действия теряет смысл. Потому что исходит из этой основы. Нельзя уничтожать мир, находясь внутри него. — Позволь, я уточню. Хранитель — не доска, а королевская шахматная фигура. — И половина от центра Мира, центра Всего. В каждом отдельно взятом отрезке реальности его проблематично убить, не разрушая параллельно всё сущее и не стирая самое себя. Однако «убить» — это глупый, относительный и невероятно расплывчатый термин. Когда речь идет о Хранителях. И мы преследуем несколько иную цель. Мы все дружной толпой желаем стереть одиноко отпочковавшееся сознание Тьмы, пограничную проекцию Ее безграничной мощи, одну нежнейше любимую, практически неуязвимую проекцию. Перед стиранием, как выражаются у вас в царстве людей определенной профессии, заблаговременно сделаны бэкапы на удаленные серверы, и всё готово для новой безопасной установки сознания Тьмы, для перезаписи и генерации Ее разума с нуля. Я объединюсь с крошкой Ману. Иначе план не сработает. Я прекрасно знаю, где ваш крошка, я могу попасть в его райский уголок за тот короткий интервал, что зовётся вами мгновением ока. — Какой молодчина. А я нужен тебе для того, чтобы?.. — И ты нужен мне, первокровный, чтобы убедить оборотня впустить мою армию в его тело. Мой легион тех, кто пришел волей Талисмана раньше отсчёта Времени и помог отмерить его нулевую точку. Разве ты еще не понял? Нас всегда зовут, когда требуется что-то обнулить. Голос существа изменился, тихий, равнодушно шепчущий — на множество голосов, таких же тихих и равнодушно шепчущих. Но вместе они заставили Дэза отпрянуть, вжимаясь в спинку элегантного дивана, и содрогнуться: — Ибо я есмь мы, десять тысяч отражений, дуновений и прикосновений, останавливающих любое движение, вытягивающих живительные соки из твоих маленьких и больших творений — до последней капли, скромный безымянный бог. И одного слова согласия Ману будет мало. Как будет мало одного его слова прощения и отпущения, чтобы перерезать последнюю связующую нить Хранителя с миром тухнущей материи. — Значит, ты не попутчик. Провожатый и проводник. Какими судьбами Мод заимел власть над твоей волей? Почему ты подчинился? — Князь Сидонаи не властен приказывать мне. Аудиенции просил я. Дэз помолчал, переваривая. Мистер Смерть тщательно скрывал истинный облик, точнее, облики, а так хотелось бы взглянуть, кто он и что он… они. — Где мы? Где мы на самом деле? Куда катим по этой дороге? — Мы на острове покоя, первокровный, я уже сказал, — легионы страшных голосов притихли, к облегчению серафима. Говорил, конечно, не кто-то один, но максимум дюжина из их братии. Самые, хм, дружелюбные? — Всё еще внутри Гинеара, но в то же время вовне его. Катимся в будущее. Ты не протиснулся бы туда сам, ты слишком огромен. Я ужму тебя насколько сумею. — А как ты договорился с Архивариусами? Или ты тоже сам себе жнец, кузнец, на дуде игрец и покоритель Времени? — Эти призрачные лицемеры не подозревают о наших делах, о том, как они плохи. И разве ты забыл, что им плевать? Я бы ни за что не обратился к ним. К тому же на свет появился лишь один истинный властелин Времени. — Кто? — Ты удивляешь меня, первокровный, — прошептал Смерть чуть изменившимся и усилившимся многоголосьем, — а меня нелегко привести в имитацию чувства. Твой юный князь. Он сознавался тебе, как ты — ему. Вы обменялись откровениями, но не до конца. Видишь ли, не бывает полностью откровенных откровений. Ты ослепил Творца. Но умолчал, как жалеешь об этом, о его незрячих эфирных очах. А Сидонаи забрал себе четвертое и пятое синтетическое измерение, превратившееся в Время, пока другие выбирали Пространство. Но Сидонаи умолчал, каким образом это стало возможно. Он отыскал одно чудом уцелевшее око Творца. Оно зрит одинаково во всех направлениях, в прошлое, настоящее и будущее. Твой князь укрыл последнее око от любопытства смертных и бессмертных, построил над ним защитный барьер, каменный резервуар из крови младшего божьего отпрыска, поставил посреди розария и назвал… — Глубокой Чашей! Седьмое солнце ада! Смерть опять улыбнулся одними глазами. От ярчайшего блеска хотелось накинуть пеньковую петлю и удавиться — и молча, и захлебываясь в надсадном крике. Дэз пообещал себе сходить к злюке Мори и уломать того на самую жёсткую электрошоковую терапию, чтоб только выгнать из башки два мертвенных голубых полумесяца. Симпатичные, вполне расположенные к собеседнику, сверхъестественно чистые, отмытые от абсолютно всех морей и кратеров, не щербатые, а гладкие половинки двух лун, за которыми не светит никакое солнце. И космоса нет. Ничего там нет. А если что-то есть — то оно пугает покруче Демона и его Тьмы. И если Мори ничего толкового не сможет предложить… эти глаза напротив будут преследовать его последующие века и эры, помимо того, что подарят сонмы-сонмища кошмаров и, естественно, заставят шарахаться от реального милашки Мэйва. Ну почему именно Мэйв, за что?! Дэз, напрягшись, смог-таки отвести собственный окосевший взгляд в угол кареты. Слушал дальше шепот, от которого трепетали мельчайшие перья в паху, и мечтал поскорее закончить изумительную поездку. — Конечно, не будь Сидонаи избран, он не воспользовался бы силой божьего ока, оно не открыло бы ему даже кражу столового серебра ушлыми горничными. Князь прорицает будущее и без помощи старых погремушек Творца. Но око помогает видеть всё с мощностью микроскопа — и сколько угодно далеко, хоть до конца линии Времени. — О нет, клятый костлявый пройдоха знает точно, победим ли мы… — пробасил Дэз, легко переключившись на недавнюю обиду. Опомнился и заставил перегруженные мозги сосредоточиться на насущном. — Далеко ещё? — На расстоянии хлопка ресницами или щелчка пальцами, помнишь? — Тогда почему мы до сих пор едем? — Ты не согласился провести меня в тело Мануэля. — Я как-то не сообразил, что вы знатоки извращений, самое гадкое из которых — формальность. У меня ведь нет выбора, сэр. — Ты удивишься, первокровный, но только у тебя выбор и остался. Финальный выбор. Ультимативный. Хранитель не зря предусмотрительно убил твою бренную оболочку, хоть и не учёл, как быстро ты отрастишь новую. Маленький подозрительный мальчик доверяет тебе. Тебе как никому другому, древней мудрости и древней печали. Твоё одобрительное слово дороже золота из взорвавшихся ядер всех supernova solis обозримой Вселенной. Произнесёшь? Или пойдешь на попятный? — Что будет, если подлец Демон не сядет на кол вашими совместными усилиями? Смерть медленно и осторожно склонил голову Мэйва вправо. Потом влево. Заставил Дэза смотреть на это. Дэз смотрел. И опять отмирал по маленьким воющим кусочкам, не в состоянии оторваться от фосфоресцирующих глаз-врат в никуда. Он полагал, что нечто похожее ему показывал Ди, когда без аппетита пожирал его. Но в пустоте киллера обитала вращающаяся бездна, жадная и сверхмассивная. То есть так ему примерещилось. Лучше не думать, не думать… и не сравнивать. И ни о чем не вспоминать. И, ради слепого всевышнего папаши, прекратить пялиться! — Я не согласен. Высади меня. У ближайшего орешника, пожалуйста. Ответных слов не было. Но голова серафима взорвалась от ужасного хора: «ЧТО?! ТЫ НЕ СМЕЕШЬ НАМ ОТКАЗЫВАТЬ! ТВОЙ ВЫБОР — ЛОЖЬ И ФИКЦИЯ, ПУСТАЯ ФОРМАЛЬНОСТЬ!» — Я тоже знаток извращений, — прохрипел Дэз, счастливо скалясь и кое-как борясь с тысячегласым воплем-громом, норовившим отправить его в нокаут. — Я не попаду в одну и ту же ловушку дважды. При всём почтении и восхищении вами, сэр. Вы не знаете, что будет, если пупсика-киллера не сотрут. Вы ведь сразу отмели такой вариант, верно? Я самоубийственный идиот, и психушка по мне плачет, но уж больно мне интересно, как мои маленькие и большие творения справятся без вмешательства так называемо высших сил. Вы спрашивали, понимаю ли я. Но понимаете ли вы? Что Мод самоустранился. А он умнее нас всех, вместе взятых. И вам тоже не помешает. Адьос. Серафим перенёс молниеносную щемящую боль в груди — намного короче щелчка пальцами или мановения ресниц. Перенёс и умер. И воскрес. И даже поорать не успел или похвататься панически за сердце. Валялся в вулканическом песке, голый, осоловевший и рыжеватый везде, а не только волосами, залитый мягким вечерним солнцем Вайкики. — Ты почему здесь, громила, ещё и в непотребном виде? — недовольно прошипел Ману, склонившись к его охреневшему лицу. — Вознамерился испортить нам свидание? Приподняв припорошенную песком голову, Дэз охренел в квадратной степени шока далеко за пределы доступного. Вырвал с корнем и выбросил рассудок, отказавшись верить в то, что транслировали глаза и подкрепляли носовые рецепторы. Демон — без рубашки! — сидел буквально в шаге от них на плоском камне и держал тарелку с человечьей ресторанной снедью. А его великолепное выше всяких похвал лицо выражало (помимо обычного набора из пули в висок, вечного презрения и забвения) терпеливую вину. — Погоди, погоди… — заволновался серафим, лихорадочно бледнея и трясясь от одновременных мыслительных процессов, путающихся друг с другом, сбивающихся и выстраивающихся заново, неровно, хромая, наперегонки. На свете не нашлось бы второй такой пасторали, тёплой, розовой и нещадно перегружающей очумевшие мозги. — Будущее. Недоступно. Но вот же оно — в Гинеаре. Меня не пускали. Потому что. Потому. Бллин! Да бллин! А-а-а! Ману, ты ведь всё уже сделал, всё сам, руками! Просто надо повторить там, а не здесь. Ты не знаешь как, ты ведь приплыл сразу в точку результата и наслаждаешься. Никто не хочет долго и нудно пахать, верно? Ненавидим понедельник, нужен сразу уик-энд. Мутные сделки с проникновением в тело у меня в печёнках ещё со времен плесневых спор Бафомета, я не пущу никакого потустороннего засранца в тебя, бэйби, но почему бы не предложить мистеру Смерть парня покрепче? Моди обмолвился о жертвенном опиумном сосуде Люцифера, обмолвился не мне, правда, но я же падшая Десница, бэйби, я всё слышал, потому что могу… хоть и предпочитаю меньше всеведения и больше пирожков. Короче, ты вне опасности, запасной стаканчик живительной отравы есть, его и возьмём. Ты — с хуком справа, а он — с хуком слева. У вас на двоих одна попытка засветить Демону в челюсть, не разочаруйте. А я пошёл. Удачного тебе лапанья его командирской задницы, завидую и плачу. От счастья, конечно. Теперь точно adiós, amantes. Дэз подбросил в воздух горсть песка, а когда Ману откашлялся и протёр глаза, то неприлично ругнулся от дешевизны старого фокуса. — Ты что-нибудь понял? — обратился он к киллеру чуть запинаясь, с привычной робостью. — Только то, что я ненастоящий, — ответил Демон спокойно. Подал оборотню тарелку с красным жареным рисом и красной же рыбой, запеченной в золе. — И тебя это ни капли не взволновало? — Ешь.