Хроники «Полярис»

      Вообще, я май очень люблю: весна, солнышко не яркое ещё, тепло, а не жарко, как летом. Но вот прошлый май… Плохое было время, хотя бы потому, что я попал в тюрьму.       Я детей люблю очень. Не извращённо как-то, не подумайте. Мне просто по профессии положено: я учителем музыки в спецшколе работал. По мне не скажешь, наверное, но я на трёх инструментах неплохо умею: гитаре, пианино и арфе. Арфу сложно где найти, с гитарой как-то не принято в школе, а пианино расстроенное было, и дети считали, я бездарный. Они дразнились всё время, узкоглазым называли и другими не предназначенными для детей словами. Кнопки на стул, мыло на доску, «растяжки» в двери из бечёвки, неприличные рисунки… Талантливые дети, жаль, в плохом смысле. Не любили меня. Предмет скучный, пианино расстроено, да ещё и национальность… А я-то детей люблю. Я не мог накричать на них, или поднять руку. Это вообще не педагогично и до уголовки — насилие.       Я и не поднимал ведь! Они всё время, всё время срывали уроки, а я держался, я и подумать о таком не мог! Кинулся драку разнимать, а они мне — в челюсть и по почкам. А потом испугались, директору и полиции говорят, это самооборона была, сам напал. Эх… До того, как разнял, они уже друг другу лица подпортили, у одного рука была сломана, у другого — сотрясение. Пять лет вместе с побоями навесили. Май, солнышко светит, весна… Думал, может, на исправительные пошлют. Не послали. А пять лет со всякими… разными людьми — слишком много при моём характере. Я всё по ИУ перелопатил: форумы, литературу всякую. Я бы сломался, точно бы сломался, и кем бы был через пять лет? Уж точно не собой, если вообще остался человеком.       Я сам попросился в Виску. Наткнулся, тоже на форуме каком-то, мол, есть вариант попасть на исправительные прямо из тюрьмы уже, на свободу отпустят сразу по выработке. Ещё подумал: вот же здорово! Я человек трудолюбивый, за несколько месяцев управлюсь! Ни капли сомнений не было. Я сразу к начальнику и напрямую ему: в Виску переведите, пожалуйста. Они и перевели…       Дурак, конечно. Надо было понять, что что-то не чисто, ещё когда начальник стал осторожно расспрашивать, откуда у меня инфа про эту Виску и много ли я знаю. Или, когда военный билет потребовали и про живых родственников спросили. Или, хотя б, когда посадили с ещё десятком таких же в грузовой вагон до Сибири. О том, что за досрочное нужно с автоматом от инопланетян бегать да светящиеся камни подбирать, конечно, никто не говорил до последнего. Только уже когда в барак заселили и выдали комплект списанного снаряжения, так, между прочим бросили.       И я испугался. Просто-напросто не готов к такому был, а кто готов? Ну так, поистерил немного. Кажется, даже в ворота вцепился в первую ходку: солдаты их за мной закрыть не могли, тоже разволновались все, не знали, что со мной.       — Да не надо тебе никого убивать, узкоглазый! Тебе АК для нечисти, в людей не стреляй! — орали.       А мне от этого их «нечисть» только хуже стало. В конце концов, солдаты просто выпнули за ворота и ушли, чтоб моего стука не слышать.       Ну я чуть оклемался и, делать нечего, стал эти «светляки» непонятные искать. Тогда ещё на Виску-7 только начали смертников возить, восток был почти нетронутый, там много валялось. Особенно у Тоня-топи. Ну, а ходка ведь первая, я ещё не знал ничего, и про кмор не знал, уж тем более, что они по влаге на сушу вылазят. Потопал вдоль русла. Хожу, «светляки» в полиэтилен собираю, как грибочки, автомат за спиной болтается, сверху рюкзак ещё. Довольны-ы-ый! Оно так классно собиралось, что и настрой сразу — вверх. Подумал, а ведь правда за пару месяцев можно нужные килограммчики набрать — и домой. Расслабился, боятся уже перестал. А тут вдруг — они. Сидят на корточках, штук семь-восемь, плавниками шевелят, всего метров десять от меня. Глаз нет, во рту зубов — три ряда, рёбра торчат… И руки… лапы в крови — уже поймали кого-то и съели, наверное. Меня тряхануло всего.       Я побежал. Глупый, говорю ж — первая ходка, про то, какой у них слух, тоже не знал. Споткнулся о корень, на землю свалился, а эти все — головы вскинули и смотрят на меня глазницами без глаз. Поползли медленно, заверещали… Знаете же, как они верещат странно: воздух между губ вылетает с такими звуками, как помехи от радио. Жуть. Мне от ужаса — не пошевелиться, замер, сердце колотится, голова пустая. А они всё вылазят и вылазят из Тоня-топи на зов. Длинные, скользкие в чешуе и какой-то речной мерзости: иле, тине, водорослях. Я отмер, давай автомат выдёргивать, а поверх него ещё лямки рюкзака — не успею! Но тут из леса — он. Огромный дядька в бронекостюме с какой-то чудо-пушкой в руках.       Град пуль двум водяным сразу головы снёс, ещё троих задело. Они как будто испугались даже, все обратно в реку сползли… Кто смог.       Дядька подошёл ко мне не спеша, осмотрелся, маску защитную на лоб поднял. Не русский он был, но не как я даже, с юга откуда-то: глаза чёрные, острые, с морщинками вокруг, брови с бородой растут неровно, нос — здоровущий. Броня на нём, вроде, наша российская, но не списанная ещё в девяностых, какую нам выдают, а новая, как на учениях по телеку показывали. Зато ПП натовский, наверное: короткий чересчур, ребристый, магазин не пойми где. Ну, думаю, это точно не смертник, какой-нибудь шпион. Сейчас заговорит на тараборщине и не пойму. А он на чистом русском:       — Чего разлёгся, нахуй? Тупой или суицидник?       Он меня подмышку подхватил и дёрнул, чтоб встал. Говорит:       — Нечего тут. Сожрут, нахуй. Ровно стой, мать твою! Пошли.       Я пытался, но что-то ноги после такого страху плохо держали. Спросил у него, что за твари в реке живут.       — Кморы. Ты, значит, мало, что тупой, ещё и зелёный. Хех. Хочешь — пошли на базу, там образумим.       — Базу? Какую базу? Я только что с неё.       Дядька засмеялся, вернул на место маску-визор.       — К «Добрым людям», — говорит. — Сдерём тюремную бирку, налепим красный бант — будешь денюжку рубить. Не даст солдатня вам, смертнички, никакой свободы. Скопытитесь все, если им «светляков» загонять будете…       Он ещё много всего рассказал, пока шли. Я и про иномирцев, и про умных и крутых «Добрых», и про двинутый «Полярис» в тот день узнал… И про то, что не вернусь никогда домой, потому что не отпустят. Но вы-то тёртые, тоже давно это знали. А я, глупый, тогда не поверил, не пошёл с ним в Крепость. Отдал за спасение половину собранных «светляков» — и к солдатам, в Виску-7.       Но это хорошо, что не пошёл. Дядька и не лгал, может. Может, с его колокольни всё так и есть. Про солдат, что те не пустят, уж точно правда была, но вот про то, как «Добрые» других смертников с добычей караулят и обворовывают, он почему-то ни слова не сказал. И про то, что «двинутый» «Полярис» хочет разоблачить виновных за Разрыв — тоже.

***

      Лиличка на что-то качал головой, Сизый опять жрал, Авторитет всё также сидел полубоком в своей вечной темени, разве что сейчас не улыбался. Векша же, замолчав, нахмурился и как-то даже поник, на огонь уставился задумчиво.       Его правда. Никто их не отпустит, сколько бы килограммов «светляков» они ни притащили солдатам. Было б иначе — весь мир уже давно узнал о Разрыве и иномирцах, сюда выслали делегацию из политических представителей и учёных всех передовых стран. Но делегаций не было. Всем известно — любые природные богатства матушки-России, даже если их пришельцы на хвосте принесли, принадлежат её многонациональному народу, остальным о них даже знать не положено.       — Знаешь, мелкий, — подал голос Лиличка, вновь мотнув головой. — Любой другой «добрый» дядька тебя бы обчистил без всяких там мук совести. А этот… просто не разменивается. Понял, что ты новичок, решил, что брать с тебя нечего. Это ж Монгол был.       Надо же, Векша не ошибся, что бывалые узнают его спасителя. Монгола странно было не знать: он, как-никак, единственный, кто рассекал по Чистилищу в модифицированном втором «Ратнике» и с «эф-эн» наперевес. Первый глава «Добрых», в своё время чуть самого Полковника не завалил — личность среди прочих военных почти легендарную. И завалил бы, если б не попался на пути бывший командир. Ходок невесело усмехнулся — вспомнил их неуместную и безумную схватку на ножах якобы за честь самой прекрасной в округе дамы.       Кровь, скользкая трава, липкая грязь. Нож упал в воду, в ход пошли зубы. Кровь, ржавая от неё вода, оторванное ухо, в отместку за него: улыбка Глазго на смуглом лице. Тяжело экипированный Монгол тянет на дно, хочет свести проигрышный бой в ничью, и не вырваться никак, и голова под водой уже, лишённое куска ухо щиплет, а там, на дне, глаза горят. Русалки. Рита стреляет два раза из ПМ. Пальцы на порванной камуфляжной форме разжимаются. Выкуси, выкуси, паскуда! Он жив, жив!.. Он всегда остаётся жив, пока гибнут те, кто рядом.       Сквозь уютный треск костра на секунду вновь прорезался звук неисправной лампы. Ходок вздрогнул. Почесал изувеченное правое ухо.       Авторитет таки улыбнулся и бросил на него взгляд, ожидая. Видно, теперь хотел услышать байку от него. Но Ходок терпеть не мог вранья, а правда, пусть даже в мелочах, раскрыла бы его имя и обернула всех против. Слишком рискованно.       — Ты чего не жрёшь-то? — поинтересовался Сизый. Отсвет подло упал на застрявшие в рыжей бороде капли бульона. — На, — протянул котелок.       Ходок отчего-то совсем не хотел есть это чёртово мясо, но надо было занять рот, ведь говорить — опасно. Мясо, будто и вовсе сырое, ещё и отдавало чем-то странным… ровно секунд пять, после чего стало невообразимо вкусным. Рука сама потянулась за следующим куском.       — Мелкий, а не показалось ли мне, что ты проникся идеями «полярников»? — елейно выплюнул Лиличка.       Векша обернулся на голос. Непонимающе вскинул угольно-чёрную бровь.       Сизый всплеснул руками:       — Отстань от человека. Проникся и проникся, тебе чего? Они ж не маньяки какие…       Лицо Лилички странно вытянулось:       — Правда? Не маньяки, говоришь? Дед, хочешь байку про «полярный» беспредел? Эти ёбаные идеалисты людей не грабят, а отлавливают, я сам у них трое суток на балке висел, они всё мозги промыть пытались… А, дед, рассказать?       В этот раз Авторитет кивнул не раздумывая. По всему было видно, что лиличкины байки ему нравились больше прочих.       Лиличка с минуту смотрел в темноту, собираясь с мыслями. Красивый профиль в свете костра чуть подрагивал, искажённый дымом… дымом ли? Дым ли искажал по краям лица ждущих новой истории охотников?       Ходок положил на язык четвёртый уже кусок самого вкусного в его жизни мяса.       Лиличка вздохнул:       — Было это лет пять назад, зимой…