Агрессивно зависимый

      Все вокруг словно залито водой, а в глаза бил яркий свет лампы, который на самом деле был довольно тусклым, но в нынешней обстановке, когда адреналин бурлил в венах и нужные органы чувств обострялись, все равно выжигал глазные яблоки. Но это не мешало — наоборот, помогало держать связь с происходящим, помнить, где ты находишься и что тебе нужно делать.       Глаза Эйджиро залиты кровью, а на лице растянут дикий оскал. Он в восторге. В восторге от того, как гудит у него в ушах, как болят его кулаки, как ноют его бока, как горит каждая царапина и ссадина, в восторге от металлического вкуса крови, которая течет из его носа и попадает в рот. Как двоится картинка в его глазах, в то же время делаясь в разы реще, чем обычно. Как пульсируют его виски, будто вот-вот голова взорвется и запачкает и без того грязные стены.       Странно, что ноги, истерзанные и избитые, продолжают держать тело, но Киришима четко понимает, что если он упадет — все закончится. Закончится бой, закончится азарт, закончится эта приятная, сочащаяся вместе с кровью из ран агрессия, ощущение себя на грани пропасти. Он сейчас понимает только это. И поэтому не сдается.       Длинные шершавые пальцы соперника обвивают шею Эйджиро, оставляя ожоги, сдавливая сильнее с каждой секундой, до потемнения в глазах. Парень прокричал, точнее, прохрипел проклятие и резко сделал тело настолько твердым, насколько мог, таким образом царапая руку сопернику и усложняя задачу держать хватку, но ринг продолжал тускнеть, а шум угасать. Даже жжение от причуды врага ощущалось слабее. Это расстраивало. Нет, это не может закончиться сейчас, Киришима все еще голоден.       Вслепую, совершенно потеряв ориентацию в пространстве и почти что утратив связь с реальностью, Эйджиро замахнулся и попал кулаком во что-то. Как выяснилось двумя секундами позже — в висок соперника, когда тот, кряхтя, пытаясь не ослабить хватку, все же отшатнулся, грязно выругавшись. Стоило воздуху обдуть ожоги на шее — они стали ощущаться в тысячу раз больнее, заставили вскрикнуть и вновь ощутить себя в опасности, но все еще живым. Использовав момент, Эйджиро оттолкнулся от земли, отправив в ноги импульс из своих сил, коих, казалось, оставалось совсем немного, но все время они откуда-то брались. Налетел на противника, ворвавшись в ураган насилия, впивающихся в кожу ногтей, пропустив несколько ударов по лицу, усилив поток крови из, возможно, уже сломанного носа, не обратив на это практически никакого внимания, и в конце концов повалил на землю, ладонью накрыв безобразное лицо, вжимая голову соперника вниз, улавливая ухом треск половиц… или черепа?       Все вокруг притихло и лишь один разочарованный вздох донесся до ушей. Повернув голову совсем чуть-чуть, Эйджиро ухватился взглядом за человека в безликой толпе. Единственного в этой людской грязной мясорубке, у кого было лицо. И это было лицо Кацуки. Он, широко раскрыв глаза, приоткрыв рот в искривленной улыбке, выражающей смертельную траурную боль, тяжело смотрел прямо в душу Киришиме и прожигал насквозь.       Эйджиро с вскриком рывком сел в кровати, резко подняв одну руку вверх, второй схватившись за свою шею, которая еще секунду назад горела и болью заставляла стискивать зубы. Но сейчас она была в порядке. И перед ним никого не было. Пришлось потратить минуту на то, чтобы восстановить дыхание и осознать, что ему снова приснился подобный сон. Каждый раз настолько реалистично и эмоционально. И каждый раз пробуждение было вот таким — резким, в холодном поту. И граница между ужасом и удовольствием стиралась все сильнее. Конечно, жестокость, которая фигурировала в образах, бросала в дрожь, но эта дрожь сливалась с азартным кайфом и начинала казаться приятной.       Теперь сны про бои выглядели куда более реалистично, потому что подсознанию Киришимы не приходилось выдумывать образы — он все видел сам. И это въедающееся в мозг удовлетворение от увиденного и прочувствованного становилось все сложнее отрицать, да Эйджиро и не пытался — эта стадия уже давно пройдена. И угрызения совести почти утонули в бушующей жажде адреналина, но ухватились за событие, заставившее Киришиму вспомнить, что он за человек и ради чего он сейчас живет.       На часах 22:46. Он проспал довольно долго и даже не помнил, как отключился. Интересно, приглашение на следующий раунд было и он его пропустил или место осталось неизменным? Киришима звонко ударил себя ладонью по щеке. Как он смеет задумываться об этом?       Вкус горячих губ Кацуки все еще оставался на губах Эйджиро, ровно как и боль от укуса. Скорее всего, мозг просто удерживал это ощущение, ведь прошел целый день с их поцелуя и Киришима даже успел поспать. Он понимал, что это все не по-настоящему, что он чувствует этот вкус только потому, что хочет его чувствовать, но все равно не решался прикоснуться к своим губам, чтобы случайно не стереть его.       И этот вкус как напоминание о предательстве, которое он совершил и скрыл. Этот жест со стороны Бакуго был неожиданным, меньше всего на свете Киришима ждал, что ему заткнут рот именно таким образом, он был готов получить по лицу, что было бы заслуженно, но вместо этого Кацуки без слов признался в чувствах, которые Эйджиро и сам давным давно хотел высказать, да только не понимал этого до конца. Теперь все стало кристально ясно. И до чего же сильно кружилась голова от осознания, что это, теперь безусловно, оказалось взаимно. Кацуки вел себя неловко и неумело, его поцелуй был скорее резким и импульсивным, таким прерывистым и неаккуратным, но в нем ясно читалось то стремление донести свою позицию, свое отношение, от него веяло страстью и чувственностью. Больше никаких сомнений, подозрений и надумываний — Кацуки четко выразился, даже если ему для этого не понадобилось говорить. Его натура все равно не позволила бы ему произнести вслух нужные слова.       Щеки Эйджиро пылали, а слезы обжигали их еще сильнее.       «Теперь… все официально? Мы… вместе? Или как?»       Почему он вообще должен об этом думать с какими-то мыслями и ощущениями, кроме радости. Почему он не зарывается лицом в подушку и не кричит, ликуя. Почему он плачет?       — Я отвратительный человек. Я отвратительный, — прошептал Эйджиро в темноту.       Заполучив самое ценное, о чем только мог мечтать, он сразу же очернил себя и сделал недостойным. Эйджиро никогда не был плохим человеком (по крайней мере, до недавнего времени), но сейчас совесть пожирала его сильнее, чем когда-либо. И стыдно было не перед законом, не перед самим собой или обществом. Чертовски, невыносимо, ужасно стыдно перед Кацуки, который ни в коем случае не должен ни о чем узнать. Это будет равносильно убийству. Разбить доверие Кацуки после того, как он выразил полную привязанность — преступление. Но доверие уже разбито и держится лишь на пластырях и горячем клее, много ли времени пройдет, пока Бакуго обнаружит трещины и осколки упадут к его ватным ногам?       Экран смартфона зажегся и заставил Эйджиро вздрогнуть. Сощурившись, он открыл сообщение.       Кацуки: Я подхожу.       Киришима Эйджиро в сети.       Кацуки: Ты чего не спишь?!       Эйджиро: ?       Эйджиро: Я сделаю вид, что твое последнее сообщение не дошло…       Эйджиро: Куда?       Кацуки: К тебе.       Эйджиро: ???       Кацуки: Ты жрешь какое-то дерьмо на протяжении уже долгого времени, как я понял.       Кацуки: Так что я тебе несу то, от чего твой желудок не будет гнить.       На часах 22:51.       Эйджиро: СЕЙЧАС???       Кацуки: НЕ ОРИ НА МЕНЯ!       Кацуки: Я все равно только недавно работать закончил, а твой дом все равно ближе.       Эйджиро: Ладно, оправдан~       Сердце бешено колотилось о ребра, шумно отдаваясь эхом в темной, освещенной только светом луны и экраном телефона комнате, намереваясь разорвать грудную клетку.       Киришима надеялся, что Кацуки сейчас идет по темноте не из-за того, что ему пришлось работать за двоих. Иначе ситуация была бы по всем фронтам душещипательной и раздирающей.       Кацуки так старается. Просто молча идет и делает, что ему нужно. Эйджиро обязан помочь ему.       И круг замкнулся.       Вспомнилась та самая мотивация, которой с самого начала оправдывал себя Киришима, мнимо надеясь, что от этого станет легче считать себя не уродом, предавшим доверие своего друга — а как выяснилось, больше чем друга — а просто запутавшимся и оступившимся, поддавшимся зомбированию боев. Деньги. Ему нужны деньги. Он не может перестать ходить на бои. Да, он не может, он должен продолжать ходить, и не просто ходить — уже начать участвовать. Ради Кацуки. Это все изначально ради Кацуки. Он не одобрит, поэтому ему нельзя говорить, но это точно-точно ради него. Только ради него. Да ведь?..       Киришима подумал, что сейчас необходимо хотя бы стать обратно похожим на человека, чтобы обезопасить Кацуки, чтобы отнять у него причины волноваться. Но если паузу в визитах на бои делать рискованно — уже надо начинать участвовать — есть еще один выход. То, что поможет воспринимать нагрузку легче, стать сильнее и выносливее. Эйджиро до последнего игнорировал предложения от подозрительных типов в толпе зрителей и резко отказывался от того, что они хотели ему продать, но в уши все равно просочились сказочные свойства этого товара, да и примеры его воздействия были перед глазами — на арене. Это стоит дорого, конечно, но ведь окупиться в несколько раз можно будет после первой же победы…       Эйджиро закрыл лицо руками и простонал. Как хорошо, что никто не слышит его мыслей. Нельзя даже думать о чем-то подобном, особенно когда в голове такая каша. Нет, это исключено, никаких наркотиков. Нужно держать себя в руках, пока есть еще, за что держаться.       Сегодня он точно никуда не пойдет, спасибо Бакуго. Может, мозги успеют справиться и отфильтруют этот мусор из головы.       В дверь постучались.       — Кацуки! — сердце ушло в пятки, а в животе вспорхнули бабочки.       Эйджиро резко встал, настолько резко, что едва удержал равновесие, и подбежал к двери. Было так приятно и необходимо видеть лицо Кацуки, даже такое уставшее, потому что глядя на него и круг мыслей сужался только до этого парня. В конце концов, неизвестно, сколько времени Киришима еще сможет смотреть ему в глаза без уколов в бессовестное сердце, так что надо пользоваться и смотреть на него, пока это возможно.       — Давай сюда, — Эйджиро забрал пакеты из рук друга и пригнулся от их тяжести. — Ты ограбил продуктовый?       — Это чтобы тебе было стыдно даже смотреть на что-то вредное, пока все это не закончится, — Бакуго посмотрел исподлобья.       Такая милая привычная совсем не опасная злость. И так здорово, что Кацуки тоже теперь может смотреть на Эйджиро, хотя несколько часов назад отвернулся и ушел, не в силах держать зрительный контакт. Щеки Киришимы вновь вспыхнули.       — Я что-нибудь приготовлю, ты можешь пока переодеться во что хочешь. Ты же остаешься на ночь?       — Конечно, мне же нужно тебя проконтролировать.       Эйджиро сглотнул.       Тот факт, что они легли спать на одной кровати, заставлял сердце Киришимы яростно метаться от одной стенке ребер к другой, а в голове была всего одна единственная мысль, и ее невозможно было расшифровать из-за ее громкости, запутанности и навязчивости, это было что-то вроде внутреннего крика, но это ощущение определенно было чем-то приятным.       Все из-за того, что Эйджиро выразил сомнение, что он сможет уснуть еще на целую ночь, хотя проспал целый день, пожаловался, что это какой-то замкнутый круг и судьба просто смеется над ним и не дает возможности восстановить нормальный режим, на что Кацуки ответил, что плевать ему на судьбу и он вообще-то ничего не спрашивал и выбора не давал — он проконтролирует ночной сон Киришимы. И метод весьма прост — он просто не позволит ему встать с кровати. Тогда еще наивный Эйджиро лишь где-то на подкорках сознания начал догадываться, к чему это ведет, но будто на всякий случай все равно покраснел. Затем он предложил Кацуки сегодня поспать на кровати, потому что Эйджиро себе не простит, если после такого долгого и тяжелого дня он оставит парня на полу, на что Бакуго просто буднично кивнул, глядя глубоко в душу Киришимы, и сказал «ну да». И после «хорошо, тогда я пойду постелю себе на полу» прозвучало «я же сказал, что не позволю тебе встать с кровати» все стало на свои места и от щек Киришимы можно было бы пускать пар, приложив что-то холодное.       «У тебя очень странный метод заставлять меня спать, Кацуки, ты действительно думаешь, что в таких условиях у меня вообще есть шансы на сон?» — думал Эйджиро, чувствуя своей спиной теплую спину парня, лежащего ну совсем рядом. Под тем же одеялом, обосновав это условие тем, что так он лучше почувствует, если Киришима вдруг захочет встать. Хорошо, что хоть не сказал спать лицом друг к другу, иначе Эйджиро бы, конечно, отключился, но неизвестно, когда вернулся бы в чувства.       И все же сердце однажды за ночь чуть не взорвалось, когда, провалившись в сон, Кацуки потерял осознанный контроль над телом и повернулся. Теперь Киришима чувствовал затылком щекотку от горячего дыхания и сдерживался, чтобы не вздрагивать при каждом выдохе Бакуго, чтобы ни в коем случае не разбудить уставшего и заслужившего отдых. Жарко было неимоверно, и с каждой секундой все невыносимее. Эйджиро спихивал это на одеяло и на горячего по своим свойствам Бакуго, но, конечно же, понимал, что дело не только в этом.       Рано или поздно в голову все равно пришла бы идея развернуться тоже и оказаться лицом к лицу, несомненно, с причиной бессонной ночи и сбившегося дыхания Эйджиро. Так он и сделал. Аккуратно, очень тихо и медленно, насколько мог, Киришима привстал, чтобы видеть, куда он поворачивается, и не задеть Кацуки. В какой-то момент парень понял, что дышит слишком громко, но, черт, как же сложно контролировать такие мелочи. И как же чертовски жарко. И вот он уже лежит и смотрит глазами, привыкшими к темноте, на красивое, очень красивое лицо. Громкий трогательный стон чуть было не сорвался с уст, но Эйджиро вовремя прикусил губу. Их лица так близко. Обжигающее дыхание Бакуго теперь попадает Киришиме на шею. Очень странное и незнакомое ощущение, но парень был готов три вечности всматриваться в это лицо, которое иногда даже расслаблялось и переставало быть хмурым, отчего выглядело еще более прекрасным. Никто и никогда не видел Кацуки таким, скорее всего, и не увидит, а Эйджиро лежит с ним сейчас под одним одеялом, расстояние между лицами в несколько сантиметров. Они настолько близко, что слышат дыхания друг друга. Киришима смотрел на ресницы Бакуго и удивлялся, как он мог его заслужить. Верилось с трудом, что это происходит на самом деле. Но дыхание Кацуки действительно обжигало, тепло его тела чувствовалось, и это был не сон. Не понимая, зачем он это делает, аккуратным и уверенным движением Киришима накрыл и слегка сжал ладонь Бакуго, лежавшую между ними. Это действие вызвано желанием, которое не так просто побороть, поэтому удержаться не вышло. В крайнем случае, если вдруг Кацуки проснется и обнаружит свою ладонь в ладони Эйджиро, можно будет просто закрыть глаза и притвориться, что это все произошло непроизвольно во сне. Бакуго, конечно, вряд ли признает вслух, но ему точно будет приятно. В конце концов, он первый начал, решив развернуться. Сам виноват.       Приятное покалывание пробежало по всему телу Киришимы и оставила в нем легкую дрожь, которая со временем разлилась умиротворением и каким-то очень теплым чувством благодарности, унесшим абсолютно все мысли. Настолько уютным, что парень все-таки смог, все еще почти касаясь лбом лба Бакуго и накрыв его ладонь своей, провалиться в сон.       — Не могу поверить, что Деку воспользовался своим неисчерпаемым кредитом доверия, чтобы прикрыть меня, — недовольно сказал Кацуки, когда они с Эйджиро пересеклись с Денки на подходе к академии. — Спасибо говорить не буду, я его об этом не просил.       — Я бы поблагодарил, — тихо ответил Киришима, сверля глазами землю, понимая, что все произошло из-за него.       — Так что вот, если спросят — чтобы версии совпадали, — улыбнулся Каминари. — Он даже сам ушел с нескольких уроков, чтобы сделать вид, что провожает тебя.       — О мой бог, какие жертвы, — сплюнул Бакуго.       — Вообще-то это действительно жертвы… — заметил Каминари. — Изуку же из тех, кто с самым большим рвением бежит на тренировки, а как раз ее он вчера и пропустил. Так что у вас будет время поблагодарить, потому что есть шанс, что вы втроем будете отдельно отрабатывать то, что все сделали вчера.       Киришима запрокинул голову к небесам и мысленно поблагодарил их за беззаботность (или, опять же, тупость) Каминари, которая просто позволяет ему принять действительность, не копая глубже и не задавая лишних вопросов.       — Спасибо, что рассказал, Денки, — выдохнул Эйджиро.       — Не вопрос, — стукнул кулаком Каминари по вытянутому в его сторону кулаку Киришимы.       — Пойдем быстрее, я хотя бы перед уроком тебе что-нибудь попытаюсь объяснить, чтобы ты совсем дегенератом не выглядел, если вдруг тебя вызовут, — Кацуки схватился за воротник пиджака Эйджиро и потащил его в класс.       — Повезло, что мы будем отдельно на тренировке. Скорее всего, нас поставят в пару и никто не увидит, каким хилым ты стал, — отойдя достаточно далеко, чтобы никто не слышал, сказал Бакуго.       — Есть риск, что за нами отдельно будет присматривать учитель.       — Если с нами будет Деку, то наверняка нам доверятся. Это ж только ты проблемный, у нас с ним по оценкам все отлично.       — Вот уж спасибо, — проглатывая правду, процедил Киришима. — Но тогда Изуку сможет видеть и что-то заподозрить.       — Я снесу ему голову, если посмеет посмотреть как-то не так.       — Не будь таким, он нам помогает.       — Его никто не просил. Вдруг он из-за этой своей помощи подумает, что имеет право что-то спрашивать и лезть не в свое дело, — Бакуго сделал паузу и добавил. — Надо что-то делать со своей паранойей. Мне даже Каминари подозрительным кажется. Почему он так себя ведет, не может же он быть настолько тупым?       — Может, — в голос засмеялся Киришима и получил от Кацуки подзатыльник с упреком, что сам не лучше.       Но, конечно же, это была от нервов вырвавшаяся странным образом благодарность, а не насмешка над другом.       Учебный день начался очень удачно, так как, пусть Киришиму и вызывали, но вопросы задавали именно те, которые перед началом занятий успел ему разжевать Бакуго. Удивительно, насколько этот парень может доступно все объяснять, когда не бесится и сосредоточен. Эйджиро в свою очередь старался изо всех сил понимать все, что ему говорит Кацуки, чтобы уменьшить вероятность увидеть его разочарованное лицо. Оно, конечно, все еще оставалось бы красивым, но все же не хотелось видеть его таким. Нужно вернуть в Кацуки уверенность, что все хорошо и все идет на поправку, по плану. После всего произошедшего глупо отрицать связь, установившуюся между этими двоими, когда состояние одного напрямую влияет на состояние второго. Киришима это понимал и вновь тренировал свою глупую лучезарную улыбку, по которой Бакуго наверняка соскучился.       Но неудача постигла на тренировке, когда выяснилось, что будут спарринги с использованием причуд, и партнеры будут меняться по кругу. А это значит, что все проведут небольшой бой со всеми, чтобы научиться анализировать и применять свою причуду эффективно в соответствии причудой соперника. Конечно, тренировочные поединки не подразумевали сражение в полную силу, а лишь легкий и скорее рассудительный бой, но все равно перспектива столкнуться лицом к лицу со всем классом и рисковать продемонстрировать всем свою вялость вообще не прельщала Киришиме. Бакуго со всей дури пнул камень в стену, выражая свое недовольство, суть которого, благо, никто не понял, списав на обычные издержки характера.       Эйджиро чувствовал себя слабым звеном, когда порой не мог отразить даже обычные кулачные удары. Он просто надеялся, что никто не придавал этому значения. И проклинал весь мир, когда кто-то из партнеров начинал говорить. Но ради Кацуки он все же раз за разом, перед каждым новым лицом натягивал свою фирменную улыбку и звонко смеялся, когда нелепо падал, промахивался или пропускал удар. Похоже, это даже работало. Забавно, как люди зомбированы ярлыками. Если человек ведет себя в соответствии с тем, как его привыкли видеть — значит, все в порядке.       Когда очередь дошла до Мидории, Киришима все-таки воспользовался этой возможностью, чтобы поблагодарить его за Бакуго. Может, просто показалось, но глазные яблоки Изуку будто залились какой-то мрачной и печальной пеленой, стерев с них блеск на несколько мгновений. Он лишь ответил, что надеется, что смог помочь и что все в порядке. И весь поединок как-то сочувствующе и очень грустно смотрел на Эйджиро, выведя его из равновесия и вновь вернув в его голову сплетающиеся ураганы мыслей о подозрениях, опасности, секретности, о допущенных ошибках, которые не удалось скрыть. Возможно, Изуку просто расстроен тем, что его не собираются посвящать в проблемы, которые он пытается помогать расхлебывать хотя бы тем, что в его силах, но все же после этого взгляда (с не пойми откуда взявшимся сочувствием в нем) вновь стало очень некомфортно, неспокойно и тревожно. И Эйджиро разрывало между желанием сказать хоть что-то, чтобы попытаться разрядить обстановку, и желанием промотать время, чтобы перейти уже к следующему партнеру и постараться забыть этот грустный тяжелый взгляд, который сложно понять.       У Бакуго были проблемы с самоконтролем. Он неожиданно сильным взрывом поразил руку Киришимы, чертыхнулся и смотрел широкими глазами на дрожащего Эйджиро, который твердил без перерыва, что все в порядке и что почти не болит, держась за пораненное место.       — Вот же черт! — Кацуки сел рядом с упавшим на колени Эйджиро и беспомощно протянул ладонь к пострадавшей руке. — В медпункт?       — Нет, я же сказал, все в порядке, — слабо усмехнулся Киришима, но гримасу боли не удалось перевести в улыбку. — Просто неожиданно.       — Я… Я не хотел.       — Да ясное дело, не переживай, пожалуйста, — Эйджиро спиной ощущал взгляды одноклассников, чье внимание было привлечено взрывом. Не хватало, чтобы кто-то решил подойти. — Давай продолжим, только чур эту руку больше не атакуй.       — Я тебя больше вообще атаковать не могу, — кажется, еще чуть-чуть — и Бакуго врезал бы сам себе, настолько он выглядел злым и потерянным.       — Все окей, давай, пока остальные не подумали, что что-то случилось.       — Если больно — сразу же говори, понял? — злобно, но уже с почти неприкрытой заботой в голосе сказал Бакуго.       Какая ж прелесть. Только вот рука все-таки болит, и болит сильно, настолько, чтобы задуматься, в какой вялый кусок мяса Эйджиро превратился. И непонятно, что больнее — пострадавшая рука или эти мысли.       — Понял.       После урока их не задержали из-за занятости учителей, но вручили каждому персональные инструкции для отработки. Кацуки сказал, что это войдет в их сегодняшнее репетиторство, на что Эйджиро охотно согласился (хотя это вовсе не было вопросом или предложением), потому что занятия с Бакуго это то, в ожидании чего он дышал последние сутки и только из-за этого не позволял навязчивым неправильным мыслям вновь захватить все его нутро. Надо сделать перерыв. Надо стать похожим на человека и показать Кацуки, что он сделал правильный выбор. Пусть хотя бы он так думает.       Однако боль в руке предательски напоминала о том, как же Эйджиро слаб. Его так легко ранил Бакуго, и слишком просто, как раз-таки стараясь этого не делать, так в какой фарш его тогда покромсают на боях. Нужно скорее стать сильнее. Как можно скорее.       Судьба была благосклонна к этим двоим, потому что после уроков они успешно записались уже во второй донорский центр без каких-либо проблем и подозрений со стороны медперсонала. Похоже, они не выглядели, как люди, которые готовы отдать всю свою кровь, чтобы вернуть какой-то долг. Однако Бакуго заметно нервничал и мялся, стоит ли Киришиме быть донором, когда он и с привычным количеством крови еще вчера был похож на мертвеца, вот-вот готового свалиться в обморок. Какое-то время понадобится на восстановление, Эйджиро пообещал, что если он хотя бы на один процент будет не уверен, что чувствует себя хорошо, то он об этом скажет и откажется.       По дороге на подработку они зашли в ломбард, где, судя по всему, обычно абсолютно безучастный мужчина в возрасте вдруг резко изменился в лице и выкатил глаза, когда перед ним два молодых парня развернули сверток с невероятно роскошным колье. Звенящая в ушах тревога больно пронзила их насквозь и лишила возможности двигаться, но, как оказалось, удивление было вызвано не обстоятельствами, а самим украшением: редкость выбранного металла дала о себе знать и, кажется, работник ломбарда уже ни о чем другом не думал. Пришлось подождать некоторое время, пока драгоценность взвесят и оценят, беспокоясь и сдерживая дрожь волнения, что подозрительность ситуации все же бросится в глаза. Но после успешного подписания какого-то чека и договора, в который Кацуки под давлением своего положения не вчитывался — поскорее хотелось уйти — все же можно было разрешить себе успокоиться.       — Знаешь, я до последнего боялся, что мы переборщили с ценностью материалов, но это нам сыграло на руку, — Эйджиро согнулся вдвое, выдыхая все накопившееся напряжение. — Ты видел его лицо?       — Похоже, этот старик — заядлый ювелир, и для него нечто подобное как отдушина от банальностей, которые обычно носят.       Они посмотрели друг другу в глаза и не сдержали облегченных улыбок, а Эйджиро даже засмеялся. Улыбку Кацуки мало кто видит, это такая редкость, которой Киришима удостоился персонально: они вместе поднялись на еще одну ступеньку выше по лестнице, ведущей к избавлению от проблемы, и в награду он увидел прекрасную картину. Хотелось видеть Бакуго таким почаще, и как же сводила с ума мысль, что Эйджиро действительно способен на это повлиять. И, к слову, только Эйджиро и способен.       — Сколько здесь литров?! Я все собираю, а эти банки не заканчиваются, — процедил Бакуго сквозь зубы, загружая в мешок мусор, оставленный от недельного употребления Киришимой энергетиков.       — Я не считал, — отвернувшись к куче разбросанных вещей, чтобы скрыть стыд на лице, ответил Киришима. — Это самый дешевый энергетик, а потому вкус настолько химозный, что действительно бодрит, — неловко засмеялся он и почувствовал сверление в затылке от взгляда Кацуки. Если бы он умел пускать лазеры из глаз — Эйджиро не жилец.       — Поживее, нам занятие нужно успеть провести и еще кое-что.       — Кое-что?       — Увидишь. Надо было это сделать еще вчера, но как-то не состыковалось.       Щеки Эйджиро вспыхнули и он мысленно строжайше отчитал себя за постыдные предположения, которые почему-то сразу же полезли ему в голову. Слова Кацуки звучали слишком буднично, чтобы подразумевать подобные вещи.       — Интригуешь, — выдохнул Киришима и действительно начал прибираться быстрее.       Они сидели на полу напротив друг друга, между ними лежали тетради: Киришимы для записей и Бакуго с собственными более подробными конспектами. Потрясающе, он действительно переписывал все, что у него уже есть, заново, чтобы было легче объяснить для кое-кого, до кого по-обычному не доходит. Кацуки выглядел таким симпатичным в домашней одежде Эйджиро. Не сразу, но под прессингом своего друга он даже заколол свои непослушные волосы, чтобы они не спадали на глаза. Это картина была настолько умилительной, но Киришима не сообщал об этом вслух, хотя очень хотелось, но Бакуго бы это не понравилось. Взгляд невольно опустился на губы и в голове невольно прозвучало «А может?..»       — Ты слушаешь?       — Да! — вздрогнул Эйджиро и прикусил язык, вздрогнув еще раз.       — Чтоб тебя, соберись.       — Да, — Киришима напрягся, опустил взгляд в конспект, по которому Бакуго водил пальцем, начал вслушиваться в разъяснения. У Кацуки голос тоже очень красивый, только вот за его привычным стилем разговора этого никто не слышит. Ну и ладно, еще одна причина почувствовать себя избранным и быть единственным удостоившимся расслышать этот тембр. Тембр, все еще помогающий отвлечься от отвратительных гнилых мерзких навязчивых мыслей, которые могут все разрушить и уже так наровящие вернуться и захватить обратно и с концами власть над разумом. Киришима ненавидел себя за то, что домашнего Кацуки, его красивого лица и голоса, его горячего дыхания и прущих из всех щелей заботы и волнения недостаточно, чтобы эти мысли уничтожить.       — Я почувствовал себя немножко умнее, — с гордой улыбкой заявил Киришима захлопнув свою тетрадь.       — Посмотрим, как долго это продлится, — Бакуго раскрыл свою на одной из последних страниц и ткнул в лицо ученику, демонстрируя список заданий. — К следующему занятию должен сделать все, что по этой теме. Сам.       — Ты монстр.       — Нет, это просто ты тупой.       Эйджиро демонстративно закатил глаза, но не удержался и выдохнул озорной смешок.       Вспомнилось это «кое-что», про которое упоминал Кацуки, Киришима рукой махнул около виска, будто это поможет смахнуть вновь набегающие мысли. Темнота уже поглощала воздух, но парни все равно вышли на задний двор, чтобы потренироваться. Бакуго, что касалось занятий с Киришимой, был предельно совестливым и не остановился, пока они вместе не проделали все, что было написано в инструкциях. То и дело Кацуки спрашивал, «точно ли с тобой все в порядке или ты мне врешь, придурок?», но Эйджиро действительно чувствовал себя прекрасно, насколько можно было себя чувствовать в первый день реабилитации под полным контролем Кацуки. Здорово, что их расписание сегодня совпало настолько, что они провели весь день вместе, и что уже даже не пытается скрывать своего стремления уберечь и сделать Эйджиро лучше.       — Смотри! — Бакуго достал из сумки и поднял вверх ту самую проклятую тетрадь, которая стала и катастрофой, и трамплином в их отношениях.       — Смотрю… Только ты мне, кажется, запретил вчера это делать, — Киришима почесал затылок. Живот заныл, в голове нарастал шум.       — Да, но я бы хотел кое-что сделать. Притащи на задний двор какую-нибудь кастрюлю пошире.       — А, — Киришима понял, в чем дело, и что это за «кое-что». Не сказать, что он был разочарован, наоборот — совершить что-то настолько символическое и ритуальное никак не могло ожидаться от Кацуки, это действительно интересно, но сам вид тетради пробудил ту мрачную и испорченную часть личности, что спала весь день. Боль от волнения из живота начала отдаваться по всему телу, сообщая, демонстрируя, насколько мрак разрастается — он здесь, внутри, и он поглощает.       Киришима остановился и несколько секунд смотрел на свои дрожащие руки, привлекая всю свою волю, дабы эту дрожь остановить и не создать для Бакуго новых волнений, от которых он так успешно весь день избавлялся. Вдох-выдох. Несколько раз.       Эйджиро понимал, что Кацуки, скорее всего, захочет зажечь тетрадь искрами своих взрывов, но на всякий случай взял спички, чтобы пламя разгоралось быстрее, становилось больше и стремилось выше. Чтобы на лицо Кацуки падало больше света и чтобы было лучше видно, как он доволен этой картиной.       «Прости, прости, прости, прости, прости…»       Языки пламени отражаются в глазах Кацуки, он поднимает взгляд на Эйджиро. Если Эйджиро улыбнется — вызовет ответную улыбку, очень легкую, почти незаметную ухмылку, но даже это потрясающе. Поэтому Киришима улыбается. И получает желаемое вместе с остановкой сердца на несколько секунд.       «Прости меня, прости меня, прости».       Кацуки, словно не замечая огня, собственными пальцами переворачивает страницы, чтобы и их сожрало пламя, чтобы пепел стер содержимое. Эйджиро выкрикивает обеспокоенное «эй» и пытается одернуть руки друга, но тот в полном порядке. Он делает все точно и быстро, огонь почти не прикасается к нему. Если пальцы и обожгло, то сейчас ему это в удовольствие.       «Черт, черт, черт, черт, я ужасный, прости меня, прости меня».       Догорает последняя страница. Кацуки азартно проводит по образовавшейся горке быстрым движением, заставляя пепел вспорхнуть, будто черный снег, падающий вверх. Это ведь действительно похоже на символизм, и это очень красиво. Будь Эйджиро более творческой натурой и будь его мысли не так засорены, он бы обязательно высказал что-то красноречивое, чтобы поддержать атмосферу. Но он мог только смотреть на Кацуки, запрокинувшего голову, по-детски завороженно смотрящего на пепельную пыль, скрывающуюся в темноте. Эйджиро смотрел, всматривался, впивался глазами, а затем проклинал себя. Больше этот вид его мысли не перебивает. Ужасно.       «Прости, прости меня.»       Они поднялись в темноте с прохладной травы и еще некоторое время стояли, дожидаясь, когда последний уголек остынет. Точнее, Кацуки дожидался, а Эйджиро все еще смотрел на его любимое лицо.       То, что произошло дальше, не было необдуманным порывом, импульсивным решением или чем-то спонтанным. Эйджиро уверенно сделал шаг вперед, расшифровав желание, что томилось в нем так давно.       — Кацуки.       Как только тот среагировал поворотом головы, Киришима обвил шею парня и аккуратно, медленно, давая Бакуго все осознать, оставил след сначала на щеке, а затем наклонил голову так, чтобы их губы соприкасались. Он провел кончиком языка по нижней губе Кацуки, желая растянуть удовольствие, пока тот все еще не полностью понял, что происходит. Но вот на спине и затылке почувствовалось тепло горячих ладоней, губы приоткрылись — и начался их танец. Сердца обоих бились в бешеном ритме, и они оба это слышали, прижимаясь друг к другу, чтобы не только слышать, но и чувствовать. Потому что казалось, что недостаточно, хотелось стать еще ближе, как можно ближе, раствориться друг в друге. Каждый понимал, когда нужно сделать паузу, чтобы дать партнеру глотнуть воздуха, и затем продолжить. Ноги Эйджиро начинали подкашиваться, но это не имело значения, так как Кацуки крепко обхватил его спину и не собирался отпускать, пока не насладится вкусом его губ. Не как днем ранее, а осознанно, тщательно, аккуратно и последовательно, отбросив понятие времени куда подальше.       Эйджиро продолжал извиняться.

***

      Вокруг уродливые люди и пыльные стены. Отвратительно пахнет потом настолько, что нос отказывается воспринимать запахи. Он пробирался через толпу, уже даже не ерзая от отвращения, когда чьи-то сальные волосы касаются щеки, все ближе к рупорам ведущего, говорящего из пустоты. От мерзкой атмосферы и приближения к опасности учащается пульс. Все ближе к безликому голосу судьи боев без правил, звучащему из рупоров по краям неаккуратно обустроенной и уже пострадавшей от предыдущих боев арены. Выждав момент, парень громко выкрикнул «Я!» и первее всех прыжком взобрался на деревянный ринг под нечленораздельные вопли публики, от которых кружилась голова и соображать становилось еще труднее. Голос ехидно протянул стандартное «У нас новое лицо, желающее быть набитым!». Становилось страшнее, когда соперник, уже давно знакомый по наблюдениям и анализам из тетради, растягивал улыбку неестественно широко. Он ужасен, уродлив и силен, но о нем многое известно. Так что для первого раза лучше не крутить колесо фортуны, а попробовать бить по уже известным слабым местам.       Кацуки так тщательно анализировал и прописывал. Он ведь даже побеждал, но милосердно щадил, чтобы этот мерзкий неприлично накаченный тип с не менее мерзко выглядящей причудой — умением отрывать свои конечности и управлять ими — стоял сейчас перед Эйджиро и выжидал сигнала о начале поединка, когда голос сообщит, что он запомнил участников и сможет опознать победителя, даже если его лицо под конец боя изменится до неузнаваемости. Это все так давило и кипятило кровь.       Старт дан, зрители рукоплещут и орут, соперник движется невероятно быстро и запутано, используя свою причуду то как отвлекающий маневр, то как средство для атаки. Несмотря на то, что Эйджиро видел все пропуски, все недочеты, он знал, что нужно делать, но этого оказалось недостаточно. То, что Бакуго смог победить, проведя подробнейший анализ, помогло понимать, что происходит, и создать план действий. Но вот реализации этого плана помешала одна маленькая, но очень значимая брешь: Эйджиро слабее Кацуки.       Продержаться вышло недолго перед тем, как рот наполнился кровью, глаза перестали четко видеть, а тело стало гореть от боли. Изо всех сил давая отпор, Киришима все равно пропускал удар за ударом, постепенно истощаясь, но продолжая отчаянно бороться, чем вызывал оглушающий вопль публики, который будоражил и бодрил. Даже смог повалить соперника на землю ударом локтем в живот, но не рассчитав силы и вложив в эту атаку слишком много, чтобы суметь уклониться от финального ответа. Противные грязные руки впились ногтями в спутанные красные волосы, и последний удар был нанесен — головой об голову. Киришима знал, что он мог парировать, но не хватило сил продержать причуду на секунду дольше.       Шум утихал, свет угасал, пока тело совсем не провалилось в пустоту.       Что-то холодное плеснуло на лицо и что-то некрепкой хваткой трясло за плечо. Это неприятно, но среагировать резко нет сил. Глаза медленно открылись не с первой попытки, мозг просыпался будто от многолетней спячки. И постепенно боль возвращалась в тело, становясь все более насыщенной, в какой-то момент стала настолько горячей и невыносимой, что захотелось завопить, но получилось лишь хрипло выдохнуть, поцарапав горло и ощутив во рту металлический вкус. Зрение наконец смогло кое-как сфокусироваться. Медленно, но верно возвращалась память и осознание, кто он вообще такой и где находится.       Эйджиро провел дрожащей истерзанной рукой по лицу. Мокрое. Кто-то облил его водой. И, похоже, перетащил в самый угол, где собирались либо уставшие стоять, либо тяжело раненные, сумевшие выжить, либо мертвые, которых скидывали, дабы не мешали основной массе зрителей. Зрителей, которые недавно смотрели, как дерется Эйджиро. Точно, он дрался, он был там, на арене. Воспоминания о схватке возвращались несвязными клоками, хаотично, но эти динамичные картины перед глазами заглушали боль. Как здорово. Как же здорово! Все тело ноет, глаза не могут полностью открыться, голова вот-вот взорвется. Он мог умереть, он мог погибнуть, но выжил, он дрался, он рисковал, получал ранения и атаковал в ответ. И все это смертельно опасно и незаконно. Слабая уродливо безумная улыбка медленно растеклась по лицу парня.       — Совсем у молодежи страх отсутствует, — прозвучал неожиданно ласковый голос откуда-то справа.       С трудом Эйджиро повернул пульсирующую в висках голову, чтобы видеть, с ним ли разговаривают. С ним. Рядом, прислонившись к стене, с сигаретой в руках сидела девушка лет двадцати пяти в ободранном плаще, но под ним можно было увидеть блестящей вельветом подол красного платья, слишком выбивающееся из общей картины места, в котором они находились.       — Такой молодой… Коротка могла бы быть твоя жизнь, повезло. Даже здесь не без добрых людей.       — Что? — только и смог выдавить из себя Эйджиро.       — В следующий раз думай лучше и рассчитывай силы. Следующий раз будет, конечно же?       Улыбка на лице Киришимы растянулась шире.       — Я тоже могу тебе помочь, как и тот добродушный паренек. Только немного иначе. У меня для тебя есть кое-что.       Рассудок вернулся полностью и обезумел достаточно, чтобы понять, кто эта девушка такая и с какой целью она заговорила.       Все сомнения в миг отброшены, их больше не существует. Рукопожатие — и сделка совершена.       Это не сон.