Агрессивно зависимый

      Мидория Изуку в сети.       Изуку: Нужно поговорить.       Изуку: Это важно.       Изуку: Пожалуйста, перестань игнорировать.       Тяжкий груз с каждым днем все спадал с плеч Кацуки, облегчая дыхание, которое было сперто столько времени. Прошла неделя после ритуального сожжения тетради, и вместе с пеплом в ночное небо будто отправилось что-то ядовитое, ранее прожигающее кожу и душу. Эйджиро пришел в норму как-то даже подозрительно быстро, вновь став тем позитивным экстравертом, который так нравился Кацуки. Киришима все еще привыкал к непрерывной работе, но в нем было столько энергии, что беспокоиться о его состоянии больше не приходилось. Наоборот, всякий раз улыбка намеревалась разрушить суровый имидж Бакуго, когда его друг вдруг высвобождал прорвавшийся поток сил, который словно был заперт внутри и только сейчас истинный потенциал трудоголика вырвался наружу. Даже в мыслях Кацуки пытался этого не озвучивать, но все же подозревал, что причина такой вспышки энергии в Киришиме — сам Бакуго. Больше не нужно было думать о лишнем, что-то додумывать и надумывать, это, к слову, тоже в каком-то смысле утомляло — в их отношениях все кристально ясно. Кацуки не из тех, кто вообще когда-либо задумывался о подобных вещах — у него просто склад ума более рациональный, но где-то на подсознании все равно отношения с Киришимой его волновали, неясность выматывала.       Это ощущение разливающейся приятной легкой боли в животе Кацуки не переставало появляться каждый раз, когда Эйджиро пользовался возможностью провести рукой по волосам или лизнуть шею, когда Бакуго наклонялся слишком близко, объясняя материал. Разумеется, вслух он всегда реагирует бурно и красноречиво в грубом смысле, но внутри все переворачивалось и на несколько секунд его охватывала абсолютная эйфория, пока до ушей доносился звонкий смех. Потому что они оба теперь понимают, что в подобных действиях для них больше нет ничего двусмысленного и неловкого.       Кто-то говорит, что это чувство ослепляет. Возможно. Эта слепота скрывает безнадежную ситуацию, которая пропитывала отчаянием еще некоторое время назад. Сейчас, все еще находясь в процессе решения, Кацуки этого отчаяния не ощущал. Мрачная пучина безнадеги превратилась просто во временные трудности, которые они с Эйджиро преодолевают шаг за шагом. Если это из-за той самой слепоты, если эта слепота заставляет верить, что любые проблемы имеют решение, то ничего против и не имеется.       — Я все еще очень рада, что смогла помочь, — выдохнула Момо, протягивая ребятам очередной конверт. — Очень больно было тебя видеть таким подавленным, Киришима, зато теперь еще больше ценишь тебя привычного.       Эйджиро в ответ широко улыбнулся, явно растрогавшись.       — Вы больше не обязаны убираться здесь, правда.       Киришима снова сказал, что они так не могут и предложил Яойрозу не платить им или хотя бы платить меньше, чем получает их горничная, но она, разумеется отказалась, потому что это неправильно, неловко, да и вообще ее семья не испытывает проблем с финансами, чтобы вынуждать себя экономить на подобном.       Еще один груз подозрительности упал — Момо теперь не выглядела расстроенной. Наоборот, каждый раз, когда ребята приходили к ней домой на подработку заменой горничной, она могла наблюдать за тем, как Эйджиро возвращается в прежнюю форму, как он светится энтузиазмом и как искренне и энергично он благодарит ее каждый раз. Больше не нужно бояться, что она будет задавать ненужные вопросы, потому что по ней видно, как она рада, что все уже в порядке. Пусть и дальше так считает, пока это действительно не станет правдой.       А вот Деку время от времени продолжал навязчиво сверлить своим противным взглядом затылок и висок Кацуки, но тот отмахивался и уходил быстрым шагом всякий раз, когда Мидория пытался с ним поговорить. У этого мальчика слишком заинтересованные глаза и слишком сильное стремление к владению информацией, чтобы рисковать и переброситься с ним хотя бы словом и ненароком подкормить.       Изуку: Я знаю, что ты привык делать вид, что меня не существует, и я верю, что у тебя есть повод.       Изуку: Но я не могу сказать все здесь.       Изуку: И это одна из причин, почему ты ДОЛЖЕН меня выслушать, неужели ты не понимаешь?       Как же раздражает. Кацуки резкими движениями смахивал уведомления, иногда даже не позволяя глазам успевать прочесть сообщение. Не для того он избавлялся от тревоги, которая разлагала его, чтобы какой-то тупой Деку пытался сейчас заново ее породить. И какое-то зерно все же было посеяно, за что Бакуго проклинал этого прилипалу, но сразу же отвлекался на более важные дела. Благо, в нынешнем режиме, времени думать о чем-либо, помимо основной задачи, было не так много.       Несмотря на энергичность Эйджиро, иногда все же было видно, что она слегка напускная. Время от времени он спотыкался на ровном месте, врезался во что-то и с некой выработавшейся периодичностью зарабатывал себе синяки, природу которых Кацуки не всегда мог отследить, потому что их расписание не всегда совпадало. Но, кажется, волноваться не о чем, потому что Киришима словно не замечал своих травм и вел себя совершенно обычно, не позволяя Бакуго взращивать в себе еще большее чувство вины. Они уже не раз обсуждали, что виноват в необходимости так жить не Кацуки, а тот ублюдок, который его подставил. Эйджиро лишь помогает разгребать эту несправедливость, совершенно добровольно и в последнее время даже радостно, облегчая существование своему другу, у которого кости были готовы ломаться под грузом вины, которую он на себя взвалил.       Изуку: Ты уже почти в прямом смысле убегаешь от меня, тебе самому не смешно?       Изуку: Каччан…       Изуку: Я так понимаю, что подсознательно ты догадываешься, о чем я хочу с тобой поговорить, поэтому и игнорируешь.       Изуку: Но тебе правда нужно кое-что знать, как можно скорее.       — Смотри, Кацуки, — Эйджиро радостно со звонким хлопком ткнул в лоб другу листом бумаги, — я даже не завалил!       — Ты бы мне еще глаза этим тестом выколол, кретин, а то слишком хорошо вижу, что там у тебя написано, — Бакуго с силой вырвал лист, едва не порвав.       — Твои уроки это нечто, я чувствую себя умным.       — Не радуйся так раньше времени, это еще не отлично.       — Но то, что мне не придется пересдавать, это уже замечательно.       — Ага.       Кацуки не приходилось разбивать блоки, поставленные своим характером, потому что видел, что и без того Эйджиро чувствует себя комфортно и понимает, что Бакуго тоже рад, но просто не может себе позволить вслух сказать, что Киришима проделал хорошую работу и заслужил похвалы. Но Кацуки и правда заметил, что его друг начал быстрее, чем ожидалось, соображать. Не всегда в нужном направлении, но с таким энтузиазмом куда проще работать. Домашние задания выполнялись в срок, несмотря на то, что Кацуки за последние дни совсем на них расщедрился, но только из-за того, что Киришима справлялся из раза в раз, больше не ныл о том, какой Бакуго монстр, и не просил отсрочек.       Все как-то слишком хорошо. Чертов Деку. Если бы не он, Кацуки бы просто облегченно выдохнул. Но даже если Деку действительно что-то знает, теперь-то совершенно нет поводов беспокоиться о том, что кто-то смог каким-то образом пролить свет на их секрет, ибо никто ничего не докажет, когда они оба в отличном расположении духа и больше не прогуливают. Устают больше, чем остальные, но это совершенно ничего ни о чем не говорит.       — Ты нормально себя чувствуешь? — спросил Кацуки, подходя к донорскому центру.       — Знаешь… Я не уверен, — Киришима замялся.       — Понял, сдашь в другой раз, подождешь меня.       Эйджиро уже несколько дней не выглядел, как человек, которому могло стать плохо после сдачи крови. Но если он сомневается — лучше не рисковать.       Изуку: Прости, но это последний раз, когда я пытаюсь до тебя достучаться.       Изуку: Потом я просто подойду и расскажу тебе кое-что, и если кто-то услышит — тебе же это и не понравится. Но я просто уже не знаю, что делать.       Изуку: Это касается Киришимы.       Мидория Изуку не в сети.       Чертов Деку.       Теперь уже Кацуки сверлил взглядом Мидорию, то ли желая сделать ему неприятно и заставить чувствовать себя некомфортно, то ли давая понять, что этот придурок добился своего и привлек внимание. Скорее всего, и то, и другое.       Мидория, кажется, даже слегка поерзав, физически ощутил на себе прожигающий взгляд Бакуго, поднял руку и спросил разрешения выйти. Кацуки заметил, как вставая Деку незаметно засунул телефон в карман брюк. Покидая класс, он даже не взглянул на Бакуго, почти демонстративно, явно давая понять, что тому следует делать.       Через две минуты и Кацуки стоял в уборной, недовольно и хмуро глядя на Деку сверху вниз, запрокинув голову, а в карманах держал сжатые кулаки. Просто на всякий случай.       — Что тебе нужно?       — Киришима ходил на бои.       Бакуго опешил и аж расслабил руки от такой бесцеремонности. Деку просто выпалил эти режущие уши слова, было слышно, как сильно он не хотел этого делать, но как тяжело ему было молчать. Похоже, довольно долго. Ну конечно, ведь Кацуки несколько дней просто игнорировал сообщения, из которых сочилось яростное желание высказать что-то. Это «что-то» ему совершенно не понравилось. Он хотел, как обычно, огрызнуться, может, ударить стену рядом с головой Деку, чтобы на несколько секунд занять его внимание испугом и уйти, в любой другой ситуации он бы так и поступил, если бы услышанная фраза была другой и если бы в ней не было хотя бы одного из двух составляющих. Но там были и бои, и Киришима. Поэтому кроссовки слились с керамической плиткой, а горло мгновенно пересохло и, кажется, потрескалось.       — Что?       — Он ходил. Он все-таки там был, — каждая фраза Мидории — отдельный вдох и выдох.       — Что ты несешь?       — Ты же слышал меня, Каччан.       Как реагировать? Как отвечать, чтобы не вызвать подозрений? Как себя вести, чтобы и Деку поверил, что он сказал несуразный невозможный бред? Возможно ли сейчас поступить правильно? Тысяча вопросов в голове, кричащие мысли, скрежет шестеренок, но ни одного решения. Быть может, потому, что это вовсе не бред.       — Ты столько времени добивался моего внимания, чтобы сказать это?       — Тебе не нужно притворяться, Каччан, расслабься, я пытаюсь помочь. Пока не знаю как, потому что мне известно очень мало. Наверное, мне стоит объяснить.       — Ты меня бесишь, — прорычал Кацуки, которому пришлось достать руки из карманов, чтобы ненароком не подпалить одежду искрами своей причуды.       Мидория этот выпад проигнорировал и продолжил:       — Я пытался довериться вашим с Киришимой словам и убедить себя, что все хорошо, но было очевидно, что нет. Что-то происходило, и не только я это заметил.       — И что же подозрительного ты видишь теперь? — Кацуки чуть не прикусил язык, выругавшись в мыслях на себя за намек на прошедшее время в своей фразе, которое наталкивало на догадку, что им все же есть, что скрывать, но слова вырывались быстрее, чем мозг успевал расшифровать их значение. — Если мы с Эйджиро переболели, подхватив заразу друг от друга, это значит, что у нас просто сдал иммунитет. Каким образом в твоей пустой башке взялись бои?       — Каччан… — Деку красноречивым взглядом просветил Кацуки во всех ошибках, что тот допустил, и попытался сообщить снова, что он ему не враг. — Я слышал ваши разговоры.       — То есть, подслушивал?! — паутина трещин распустилась на стене под кулаком Кацуки.       — Вы вынудили меня! Болезнью можно было бы оправдать ваши пропуски, но то, как на глазах обмякал Киришима и как хаотично он пропускал уроки, а затем и твой побег прямо в середине дня не могли больше сопоставиться с моим доверием к вашим словам о том, что все в порядке.       — Эйджиро сейчас в абсолютной норме.       — Да, и это меня радует, но в то же время заставляет беспокоиться…       — Ну так какого черта ты от меня хочешь услышать? Что я признаю, что мой друг преступник, хотя ты даже доказать это не можешь?!       — Дослушай… Когда ты сбежал, я отпросился и ушел тоже, якобы проводить тебя. Ты не представляешь, каких уговоров и доводов это стоило, никто уже не верит, что мы безопасно друг для друга можем находиться рядом дольше десяти минут. Так вот, я был уверен, что ты сбежал к Киришиме, так что я поехал к нему. Ты был так взволнован, что не заметил, как я шел за тобой. Ты вообще ничего не замечал, и это только подтверждало, что ты не в порядке. Что вы оба не в порядке.       — И что же ты сделал, Шерлок? Сидел под окном и слушал наш разговор? Как думаешь, что мне хочется сейчас сделать: ударить тебя по лицу или головой об стену?       — Вы кричали — и это было слышно даже не под окном, а под дверью! Ты очень опрометчив, когда злишься, Каччан, хорошо, что никого больше рядом не было. Но я смог различить вашу ругань лишь урывками. Я зацепился за слово «бои», что, собственно, и подкосило меня и наконец направило мысли в нужное русло, избавив от других догадок.       Зубы Кацуки скрипели, но он молча слушал, как в последний раз, как приговор.       — И еще я зацепился за слово «тетрадь». Оно звучало несколько раз, так что она наверняка важна.       Бакуго больше не мог держать надменное выражение лица и опустил голову, злясь, невероятно злясь на Деку за его шпионство, но понимал, что не в его положении конфликтовать с тем, кто владеет стыдными знаниями о нем, одно лишнее слово — и он может выдать себя, ведь ему-то действительно было, что скрывать. В отличие от Эйджиро?       — Но ты все еще не можешь ничего доказать. Эйджиро никуда не ходил. Мы это уже выяснили.       — Могу.       — Что? — Кацуки так резко поднял голову, что шейные позвонки протянулись болью.       — Я сейчас признаюсь в кое-чем неприличном, но, надеюсь, ты поймешь меня. И будешь контролировать закрытые окна в доме, когда его покидаешь.       — Что ты…       — Я был у Киришимы. Я искал тетрадь.       — Какую, черт тебя дери, тетрадь?       — Я и сам не знаю, поэтому проверял все. И нашел одну, непохожую на учебную и на какую-либо, свойственную Киришиме, — Мидория достал телефон и протянул его Бакуго. На экране возникли фотографии страниц. — Я не стал красть, чтобы не вызывать ненужных волнений, но тебе стоит взглянуть на фотографии, которые я сделал.       Странно. Кацуки уже видел этот текст. Манера письма, слог, таблицы, даже сокращения точно такие же, какие он обычно использует. И содержание это он знал наизусть. Он читал его тысячу раз, он знал, что будет в следующем предложении. Потому что он точно в таком же виде анализировал участников боев. Вот только он точно не писал то, что было на фотографии. Это не его почерк.       Это почерк Эйджиро.       — Этот идиот… — Кацуки сжимал телефон Деку так, что по экрану вот-вот могли пойти трещины, но язык прикусил вовремя.       Этот идиот переписал тетрадь. Этот идиот просто смотрел, как горит экземпляр Бакуго, прекрасно зная, что ничего не теряет, зная, что у него где-то под матрасом, за холодильником, под крыльцом, где бы то ни было лежит точно такая же. Придурок. Кретин, безмозглый, урод.       — Я не могу определить ни одного героя по этим описаниям, — продолжил Изуку. — Известных злодеев с такими причудами тоже нет. Если бы я не услышал про бои, возможно, я бы задумался, но теперь же все очевидно, я не думаю, что тебе нужно это объяснять, Каччан.       Несколько секунд Бакуго молчал, вновь и вновь вгрызаясь глазами в уже до ненависти знакомые буквы, надеясь, что в какой-то момент он поймет, что ошибается. Но нет. Это точно писал Эйджиро. Пусть и корявый из-за явной спешки пишущего, но почерк оставался узнаваемым.       — Но это все еще не доказывает, что он ходил на бои.       — Откуда у него тогда вся эта информация?       — Да черт знает, выдумал, наверное! Воображение у этого дегенерата хорошее, — скорее, для самого себя, чем для Деку, прорычал сквозь зубы Кацуки.       — Я изначально не хотел лезть к нему домой, но это тоже было мерой, которую я не мог не предпринять. Я сначала следил за ним и однажды увидел, как он уходит куда-то ночью. В такое время просто погулять не выходят. Я проследовал за ним некоторое время, но понял, к чему это ведет, он заворачивал туда, где я никогда не был, черт, я побоялся, что меня заметят. Стыдно признаться, но мне что-то в моем сознании заблокировало мне возможность продолжать в одиночку преследовать место, кишащее преступниками и самому нарушить закон, я не осмелился идти дальше, чтобы подтвердить свои догадки, но и уйти ни с чем не мог себе позволить. И решил лучше поискать ту самую тетрадь, которая, судя по вашей ссоре, явно имела отношение к боям. И, благо, она действительно была у него дома. Все слишком хорошо сходится. Не нужно отрицать. Я понимаю, что ты не хочешь в это верить.       Верно, Кацуки не хотел в это верить. Больше всего на свете он не хотел в это верить. Он все что угодно отдал бы за один единственный опровергающий слова Деку аргумент. Но его не находилось.       Все действительно слишком хорошо сходится.       — Что будешь делать? — спросил Деку.       — Ты вылил на меня эту информацию и теперь издеваешься?       — Что? Нет, конечно. Я хочу понять, могу ли я помочь чем-то, если у тебя есть идеи. Ты можешь рассказать мне больше, что там у вас происходит, и, возможно, вместе мы что-нибудь…       — Заткнись! Заткнись!       Кацуки с ноги открыл дверь, та с шумом ударилась о стену, едва не слетев с петель. Но Бакуго это не волновало. Даже если бы эта дверь слетела и разбила кому-нибудь голову, ему не было бы до этого дела. Куда уж хуже. Возможно ли злиться сильнее, чем он злился сейчас?       Интересно, каково Эйджиро было все это время смотреть ему в глаза, говорить о доверии, шутить стыдные шутки, все это время нагло обманывая.       В голове незамедлительно завертелись предположения, что Изуку для каких-то своих целей решил обмануть и подставить Киришиму перед Бакуго, но они были отброшены почти сразу же: Деку незачем заниматься подобным, да и он не смог бы настолько хорошо все обыграть, будучи изначально ничего не знающим наблюдателем, подслушавшим лишь один разговор. Но даже так, как оказалось, у него было информации об Эйджиро больше, чем у, по словам Киришимы, «ближайшего человека, за которого и надорваться не жалко». Да пошел он.       Удивительно, что Бакуго не взялся разносить академию, не ворвался в класс с воплем до боли в горле, не схватил Эйджиро за ворот, не стал его трясти и орать в лицо, какой он мудак и как он посмел, как он его ненавидит и как он больше не позволит себе поверить ни единому слову, вырвавшемуся из этой красноволосой пустой башки.       Клубившаяся злость спрессовалась и осела внутри, врослась в органы, пропитала их своим ядом, открывая в сознании возможности и идеи, о которых бы Кацуки раньше никогда бы не подумал. Ему свойственно идти напролом, уж с человеческими взаимоотношениями он не церемонился.       «Но если ты решил играть, так давай же поиграем».       Все поступки Киришимы, которые выдавала память, теперь имели совершенно другую окраску. Вспоминать их теперь было настолько неприятно, что почти больно. Даже эти картинки, которые ранее радовали глаз изображенной на них улыбкой Эйджиро. Она не выглядела фальшивой. Она была искренней, каждый раз он улыбался от души, неужели его способность лицемерить на настолько высоком уровне, что даже сейчас, зная, что его обманывают, Кацуки не может увидеть фальши в этом лице?       — Каччан, пожалуйста, — раздался сзади голос Деку, о котором Бакуго уже почти забыл. — Если есть что-то, что я могу сделать, скажи мне. Киришима и мой друг тоже…       — Я же сказал тебе заткнуться, — не оборачиваясь ответил Кацуки, с усилием передвигая отяжелевшие ноги.       По крайней мере, можно хотя бы быть уверенным, что этот идиот бои посещает, но не участвует, потому что он не выглядит, как участник. Но с другой стороны, зачем он переписал тетрадь, если ходит просто смотреть? Зачем он сохранил эту информацию?       И каким образом у него получается быть таким бодрым? Если он не спит ночами из-за боев, то кое-что все-таки не сходится. То состояние, в котором Эйджиро был неделю назад, могло указывать на то, что его ночи заняты этой грязью, но Деку проследил за ним и нашел тетрадь только после решающей ссоры, после которой Киришима как раз пошел на поправку. Черт, черт, черт, ничего не понятно.       — Да что ж ты делать будешь?! — Кацуки ударил многострадальную стену, вновь содрав с костяшек кожу о шершавую поверхность.       Что за идиотские качели. Снова, думая, что наконец добился спокойствия, будучи уверенным в этом, Эйджиро стал причиной очередного падения в мрачную пучину чувств. Что он себе позволяет? Как он смеет себе позволять такое после всего, что между ними было?       Но, как ранее и решилось под давлением злости, обиды и терзающего разочарования — спектакль еще некоторое время будет продолжаться.       — Что-то случилось? — Киришима озабоченно почесал затылок.       — Нет, — лежа на кровати, отрезал Кацуки, прекрасно расслышав свою неубедительность.       — Л-ладно, — Эйджиро опустил голову обратно к тетради. — После занятия, может, посмотрим что-нибудь?       — Я не в настроении.       — Понятно. Ничего страшного, мне и репетиторства достаточно, даже если ты сегодня не в духе и сверлишь мне дыры в спине, я все равно рад, что ты сейчас здесь.       Каков мерзавец. И звучит ведь действительно искренне. Где он так научился врать?       — Я не вру, Кацуки, я правда очень рад, даже если у тебя биполярка, и ты иногда хочешь меня убить, — слишком вовремя добавил Эйджиро, заставив сердце Бакуго пропустить пару ударов, задумавшись о том, что этот идиот и свою способность к чтению мыслей скрывал, но все же пришло понимание, что это просто до смешного точное совпадение. И эти его слова выдали волнение Киришимы. Совершенно без повода в случайных ситуациях такие вещи обычно не говорят, даже находясь столь близких отношениях.       — Скоро ты там? — раздраженно спросил Кацуки.       — Да, почти, еще два уравнения.       Бакуго молча уставился в потолок. Интересно, замечает ли Киришима, насколько сгущается атмосфера, насколько она становится осязаемой и противной, аж зубы сводит и вдыхать ее страшно — вдруг отравишься.       Как часто он ходит на бои? И самым большим вопросом оставался: как ему удается оставаться таким бодрым, если он так мало спит? Приловчился притворяться? Ходит на бои только тогда, когда расписание позволяет ему успеть восстановиться перед встречей с Бакуго? Или Деку все же где-то ошибся в своих обвинениях? Но ведь факт, что Эйджиро куда-то уходил ночью и, в конце концов, скопировал тетрадь, оставляя это в тайне, остается фактом, и это играет против Киришимы. К тому же, теперь намного проще объяснить, откуда Эйджиро приступы рассеянного внимания, прострации. Сердце едва не разорвало само себя ударом, когда в голову закралось предположение, что всякие регулярные увечия тоже объясняются боями, пришлось оперативно успокоить себя доводами, что будь он участником — он бы такими незначительными повреждениями не отделался. К тому же, участие в боях со знанием, что они нелегальные, очень давит на психику, а Эйджиро ведет себя естественно. Не говоря уже про то, что его хватает на тысячу рабочих поручений, репетитора и учебу.       Конечно же, вариант спросить напрямую не рассматривался, хотя бесспорно был самым логичным, но пожирающая внутренности обида поглотила всю рациональность личности Кацуки. Он чувствовал себя очень глупым. И еще виноватым. Но больше всего злым и обиженным. Он понимал, что его поведение если и к чему-то приведет, то явно ни к чему хорошему и что это по-идиотски играть в детские игры с замалчиванием в настолько серьезной ситуации, но эти чувства были выше него.       Кровать прогнулась под чьим-то весом рядом. Кацуки повернул голову и снизу вверх посмотрел на Эйджиро, который двумя руками держал тетрадь и вопросительно и с некоторой тревогой в глазах глядел на Бакуго в ответ. Кацуки взял тетрадь из его рук — намеренно резко и с силой — и, держа ее над собой, раскрыл, молча пробегаясь по решению и иногда закатывая глаза под неловкие вздохи Киришимы, наблюдавшего за этим. Несмотря на то, что Бакуго привычно вести себя грубо и двигаться резко, разница в его привычном поведении и нынешнем ощущалась невооруженным глазом. Его тело испускало темную ауру, которая неприятно щекотала кожу находящимся рядом людям.       — Подай ручку, — сказал Кацуки, протянув раскрытую ладонь. По телу ударил разряд, когда он почувствовал соприкосновение с рукой Эйджиро и едва уловимо почувствовал, что та дрожит. Бакуго переборщил с отчужденностью? В любом случае, менять курс он не собирается. Если Киришима и чувствует себя паршиво, то он лишь отвечает за сокрытие своей лжи, и будет отвечать, пока не признается.       Бакуго сел в кровати и размашистыми движениями перечеркнул сразу две страницы одним большим неровным крестом.       — Что? — подскочил Эйджиро. — Все настолько плохо?       — Нет, все правильно, кроме одного задания.       — Тогда почему…       — Чтобы учился решать все идеально без изъянов в хорошей работе.       — Это слишком!       — Прятать дефектный номер среди правильных тоже слишком.       — Что ты вообще несешь, я же тебе на проверку отдал…       Кацуки прорычал что-то нечленораздельное и встал, направившись к выходу из дома. Очень резко стало не хватать воздуха — нужно было глотнуть.       Очень детское и истеричное поведение. Пусть в него неосознанно и вложился намек, но Эйджиро в замешательстве вряд ли его понял.       — Что случилось? — Киришима пулей выскочил за Бакуго, схватившись рукой за дверной косяк, дабы не упасть от резкого торможения после рывка. — Тебя что-то беспокоит?       — Совершенно ничего.       Эйджиро хотел что-то сказать, он даже приоткрыл рот, но закрыл его и поджал губы. Ужасно жаль, Кацуки надеялся услышать что-то вроде «Я сделал что-то не так?», и тогда уж можно было бы, заполучив повод, завуалированно выпустить на Киришиму шквал обвинений, пока его совесть наконец не объявится и под гнетом не заставит расколоться. Но, наверное, именно подозревая что-то подобное в глубинах своего подсознания, понимая, что дело может быть именно в нем, Эйджиро и заткнулся.       — Я пойду домой, — сказал Кацуки.       — Уже? — руки Эйджиро обессиленно повисли. Похоже, он расстроился даже больше, чем можно было ожидать.       — Ты все сделал, зачем мне оставаться?       — Но у нас так редко совпадают свободные вечера.       — Я уже сказал, что я не в настроении, Эйджиро, — тяжело отвечать, намеренно не глядя в глаза.       На минуту повисло молчание, утяжеляя давящую на плечи атмосферу, но Кацуки уверял себя не прогибаться под ней, а, наоборот, поддерживать, потому что напряжение играет ему на руку. Надо же узнать, где находится граница бесстыдства Киришимы.       Зашнуровав кроссовки под бегающим взглядом Эйджиро, Кацуки встал и резко потерял равновесие почувствовал несильную боль в спине от непонятного удара. Через несколько мгновений пришло осознание, но его прислонили к стене, обе ладони Эйджиро прижаты рядом с головой Бакуго, ограничивая обзор, вынуждая взгляд сосредоточиться на лице напротив, находящееся опасно близко. Как подло, Киришима, знал ведь, что если не подобрать момент — Бакуго бы не позволил провернуть подобный маневр. Ему и в мирное время это не понравилось бы, а теперь такой жест и вовсе вызвал неподдельное возмущение. Не то, которое он показывал, будучи на самом деле смущенным и счастливым, а истинное негодование и желчная злость. Понимая, что Эйджиро собирается предпринять следующим, Кацуки быстро процедил сквозь зубы «только попробуй» и оттолкнул Киришиму.       Как отвратительно. Как мерзко. Как неприятно. Он действительно решил, что подобное будет лекарством? Что их близость это панацея? Что Кацуки, получив дозу внимания, резко забудет о тревожащем и простит Эйджиро? Что это лишит необходимости ждать объяснений и возвращения совести в тело этого парня? И что сейчас, опустив свои несчастные и полные какой-то печали глаза, вызовет жалость? Какой же ублюдок. Да пошел он.       Изуку: Я понимаю, каково тебе сейчас, но я еще раз напомню, что я готов помочь, только бы знать как. Я правда буду рад выслушать полную историю — и мы что-нибудь придумаем.       Изуку: Приходи в себя, но не спускай глаз с Киришимы. Наверное, тебе нужно самому во всем убедиться, чтобы окончательно принять ситуацию.       Изуку: Я не знаю точного времени и места боев, тем более, если верить новостям, то оно каждый день разное, но когда я следил — Киришима выходил из дома около 22:30.       Изуку: Я надеюсь, эта информация теперь бесполезна. Но если все же… останови Киришиму.       Изуку: Мне очень жаль, Каччан.       Кому нужна его жалость. Неприятно осознавать, что их с Деку мысли сошлись. Кацуки и так планировал проследить за Эйджиро, соскребая с полуразбитой души остатки надежды, что это все какое-то нелепое и очень некрасивое недопонимание.       До ночи оставалось достаточно времени, чтобы Бакуго успел съездить домой и переодеться во что-то более неприметное. И достаточно времени, чтобы подумать над тем, как неправильно он себя ведет. Бакуго настолько плох в чувствах и отношениях, просто кошмар. Он сбит с ног, с толку, внутри все искореженно и потрепано от постоянной ракировки спокойствия с удушающей тревогой, это действительно до тошноты выводит из равновесия, но даже если так, возможно, ему следует продолжать держать связь с мозгом и помнить, что они с Эйджиро находятся в ситуации, в которой они вдвоем воюют против мира, а не против друг друга. И если возникают какие-то проблемы, они должны решать их вместе, а не устраивать междоусобицы. В конце концов, опять же, вновь и вновь всплывает навязчивая наполненная виной мысль, что все началось именно из-за Кацуки и что борьба была за его свободу и репутацию. В состоянии непрерывного стресса и давления мир переворачивается и соображать становится сложнее, поэтому лучше избегать конфликтов, дабы не запутывать все еще сильнее.       Кто бы это задетой гордости объяснил.       Кацуки все больше взращивал в себе чувства вины и неловкости, понимая, что переборщил. Когда Кацуки оттолкнул друга при попытке того продемонстрировать свои чувства, он буквально слышал, как Киришима со скрипучим звуком втянул воздух, наверняка стараясь не всхлипнуть от досады. Такой резкий контраст в поведении точно сильно ударил по Эйджиро, который наверняка тоже был счастлив установившимися между ними близкими отношениям. Все еще не верится, что он способен на такую ложь, когда его лицо светилось от радости всякий раз, когда Кацуки появлялся в зоне видимости.       Может быть, это все-таки какая-то ошибка? Разве Эйджиро действительно мог себе позволить врать ему, даже подвергнувшись моральному давлению со стороны Кацуки, в котором он души не чает? Сколько еще эти недопонимание и незаслуженное насилие со стороны Кацуки будет продолжаться?       Было решено, что если слежка за Киришимой этой ночью ни к чему не приведет, то завтра же Бакуго извинится (настолько он паршиво себя чувствовал, что готов был даже на это) и объяснит все и выслушает все объяснения. Это же Эйджиро. Его Эйджиро, который просто принял факт, что Бакуго преступник и просто отдал всего себя, чтобы ему помочь и спасти, не побрезговал и лишь еще сильнее демонстрировал свою привязанность. Он заслужил хотя бы человеческого отношения.       От этой каши из эмоций, сменяющих друг друга с бешеной скоростью, кружилась голова и ныл живот. Как же тяжело, вот бы отключить их.       Место боев сегодня объявлено заново, что облегчает задачу, ведь Бакуго знал, в какую сторону направится Киришима, если решит посетить их. Это избавило его от необходимости выжидать слишком близко к дому и рисковать попасться на шпионаже. Черт, какая тупость, будто без этого забот не хватает, но Кацуки искренне надеялся, что ночное время он потратит зря, и старался морально готовиться к завтрашнему разговору.       Бакуго заколол волосы так, чтобы они не торчали из-под капюшона черного худи, убавил громкость и яркость экрана телефона до минимума, дабы даже случайно не допустить, что внезапно пришедшее уведомление выдаст его в темноте, уже опустившейся на улицы. Черный воздух еще сильнее омрачал атмосферу и препятствовал ровному дыханию, но Кацуки продолжал убеждать себя, что совсем скоро это закончится, ему нужно потерпеть и посомневаться еще чуть-чуть ради своего собственного дальнейшего спокойствия.       Свернув между домов квартала, через который Эйджиро не может не пройти, если отправится на бои, Бакуго уселся за мусорными баками и сосредоточил все внимание на просвет между зданиями в ожидании знакомого силуэта.       На часах 22:54, и Кацуки зарекся заново зажигать экран, чтобы посмотреть время, спрятав телефон в задний карман. Потому что это могло его выдать, а так же подглядывание времени занимало несколько драгоценных секунд, за которые вполне возможно пропустить тень, проходящую мимо. Поэтому он просто сел на колени, чтобы удобнее было выглядывать, абсолютно забив на грязь и вонь выбранного места. Время от времени он видел, как в просвете появлялись люди, и каждый раз он чуть не давился воздухом или слюной, боясь, что узнает в этих силуэтах Эйджиро, но каждый раз он понимал, что это очередной незнакомец, и облегченно выдыхал. Он точно узнал бы Киришиму, даже несмотря на нервное тревожное состояние. Он выучил его походку, осанку, ширину шагов, характерное шарканье — он бы не ошибся. Все эти люди — точно не Эйджиро.       По ощущениям прошло порядком получаса. Значит, сейчас примерно полдвенадцатого. Сам он помнил, что бои, хоть и не всегда, но обычно официально (насколько это слово вообще подходит подпольному беспределу) начинаются в 23:00 и длятся до момента, пока все желающие подраться не выйдут из строя или же до шести утра. Прийти туда можно в любое время в этом промежутке, так что полностью поддаваться надежде на лучшее не стоит, но все же Бакуго почувствовал некое облегчение. Когда шпионом был Деку, Киришима выходил заранее, и если бы сегодня он пошел на бои — выдвинулся бы примерно в это же время. Но он все еще не объявился. Неужели Мидория был введен в заблуждение и Эйджиро в ту ночь выходил вовсе не на бои? Мало ли, что это могло быть. Возможно, какая-нибудь ночная подработка или же просто не мог уснуть от нервов и решил прогуляться. За свое поведение стало еще более стыдно и Кацуки заранее покраснел, предвкушая предстоящий разговор с извинениями, и почти было поднялся с пыльного асфальта, как вдруг боковым зрением зацепился за еще одну тень в просвете. И даже краем глаза он узнал его, пусть движение в зоне видимости заняло всего пару секунд.       Сердце, кажется, остановилось. И когда оно, ударив разрядом боли по всему телу, забилось заново в сумасшедшем ритме, Бакуго вновь вернул себе ощущение времени и вспомнил, зачем он здесь находится. Выдохнув, как в последний раз (ведь теперь дышать нужно очень аккуратно, чтобы преследуемый не услышал), Кацуки вышел из переулка, вслушиваясь в свои шаги. С величайшей на свете досадой он убедился, что глаза и замыленность ночной темени не смогли его обмануть: в десятке метров от него под светом тусклых фонарей шел Эйджиро. Шел уверенным шагом, даже слегка отпружинивая, как он обычно делает, когда выдвигается к чему-то интригующему и интересному. Во рту Бакуго стало сухо, в горле запершило, пришлось стиснуть зубы и терпеть, следуя за — всё-таки? — предателем. Киришима такой предсказуемый. Следовал по точно такому же маршруту к месту боев, который Кацуки проложил сам. Заворачивал в те же дебри и петлял, дабы не находиться долго на открытом пространстве и случайно не попасться на глаза полицейским патрулям. С каждым шагом ноги тяжелели и становились ватными, колени иногда от слабости сгибались сами, но Киришима, похоже, даже если бы Бакуго упал и выругался, не заметил бы этого, настолько целенаправленно он двигался. Тело пронзило осознанием, что это значит, что он успел приобрести уверенность к походам на бои. Значит, он действительно идет нарушать закон не впервые.       Все надежды, даже самые глупые и надуманные, разбились и упали к ногам, когда парни приблизились к старому ангару посреди забытого богом полигона достаточно далеко от живого города. Случайно сюда забрести, да еще и в день, когда тут назначены бои — глупо даже предполагать такое. Они подошли совсем близко, Эйджиро так ни разу и не обернулся, Бакуго даже успел позабыть о необходимости быть привидением. Снаружи света не было — оно и понятно — но в темноте можно было разглядеть, как ко входу с разных сторон подползают черные человеческие контуры разной степени отвратности. Киришима совсем не вписывался в эту компанию, но он продолжал идти с намерением слиться с этой грязной толпой. Уже были слышны их перешептывания, кажется, даже их запах врезался в нос.       Кацуки понял, что дальше тянуть уже просто некуда, волшебного спасения не будет, ангелы не спустятся с неба и не отправят Киришиму обратно, подальше от смрада. Он подбежал и крепко, с силой, до белых костяшек схватил Эйджиро за запястье, чем заставил того чуть ли не подпрыгнуть от неожиданности. Глаза, давно привыкшие к темноте, вцепились сначала в недоумевающее лицо развернувшегося Киришимы, а затем оно начало меняться. Залилось белой краской, настолько бледной, что луна могла отражать свой свет и еще лучше показывать, насколько Эйджиро напуган и обескуражен. Глаза расширились, зрачки забегали, губы задрожали, воздух застрял в горле.       Они просто стояли и смотрели друг на друга, не имея смелости что-либо сказать. Кацуки сам не понимал, чего он ждет — но хоть чего-нибудь, хоть одного слова, вскрика, плача, что-нибудь! Но Киришима также молча смотрел на него, бледнея, с каждой секундой становясь более похожим на мертвеца.       Что-то должно сейчас произойти. Когда Эйджиро осознает, что происходит, когда поверит глазам и поймет, кто перед ним стоит, он должен предпринять хоть что-нибудь. Киришима сейчас должен сделать выбор. Даже самое идиотское оправдание, даже еще один поцелуй в таких сумасшедших обстоятельствах — Кацуки готов был все принять, лишь бы этот момент молчаливого уничтожающего все внутри стояния закончился. Лишь бы Эйджиро развернулся и сказал, что он пошутил, что он знал, что за ним следят, и решил проучить сталкера. Что-нибудь. Что-нибудь, кроме…       Киришима стиснул зубы и слабо оскалился. Его челюсть напряглась, а глаза сощурились, брови изогнулись. Бакуго никогда не видел на нем такого выражения лица, настолько жалобное и одновременно страстное — и это не предвещало ничего хорошего. В следующую секунду Эйджиро резко, с неожиданной силой выдернул свою руку из хватки Кацуки, от чего тот не удержался на ногах и упал на колени, наблюдая, как его друг отдаляется и утопает в толпе, исчезающей за воротами ангара.       Бакуго слышал, как его сердце покрывается трещинами.