Агрессивно зависимый

      Эйджиро пропал.       Он не выходил на связь, сообщения оставались непрочитанными, да и онлайн он не был и вообще никак не давал о себе знать с той самой ночи, когда за несколько секунд втоптал в грязь гордость и сердце Кацуки.       В тот момент что-то внутри Бакуго оборвалось и разбилось, тело наливалось свинцом, который дошел вплоть до мозга, отключив его на несколько минут, которые он сидел молча на коленях и смотрел даже не на вход на арену, а куда-то в бездну. Он не видел ничего, он не чувствовал ничего, мир для него перестал существовать и сам он начал сомневаться, существует ли он, происходит ли все это на самом деле. И через минуту понял — да. Когда болевой шок отпустил и боль, исходящая из сердца, пиками начала пронзать все тело, обжигать кровь, сдавливать горло. Если бы он мог закричать — закричал бы, но свинец все еще заполнял его тело, а боль была настолько острой и парализующей, что даже открыть рот стало непосильной задачей. Кацуки осознал, что все это время держал руку, которая совсем недавно сжимала запястье Эйджиро, вытянутой перед собой. Он увидел себя со стороны — и стало еще больнее. Как жалко. Какой жалкий.       Кое-как встав и развернувшись на несгибающихся ужасно тяжелых ногах Кацуки поплелся в обратном от ангара направлении. Он боялся, что в какой-то момент мысли вернутся в голову и начнут кричать и ко всей этой боли прибавится еще и головная — и тогда это состояние точно убьет его. Хотя… боялся ли он такого исхода? Возможно, в тот момент он как раз искренне его желал.       Благо, мысли молчали. В голове была абсолютная пустота и связь с реальностью ощущалась лишь соприкосновением стоп с неровной землей, а затем асфальтом. Кацуки шел на автопилоте, совершенно не задумываясь, куда он идет, и уж тем более его не волновало, заметят ли его ночные патрули, задержат ли его. Возможно, так было бы даже лучше. Возможно, сейчас бы он хотел, чтобы его не просто допрашивали, а еще и пытали — физическая боль ведь поможет заглушить это стеклянное торнадо, что сейчас кромсает его органы.       Он упал на колени, ударившись ими об асфальт. Он начал бить кулаками по твердой поверхности, сначала слабо, потому что сперва не ощущал свое тело, не чувствовал его, а затем, когда искры боли начали поражать еще и снаружи, начал колотить асфальт изо всех сил. До стертой кожи, до крови, смешивающейся с пылью, окрашивающей поверхность, больше, больше, больнее, сильнее, руки дрожат, пальцы все сложнее держать согнутыми, но удары продолжались. Больно, очень больно, мелкие камни впивались в раны, Кацуки стискивал зубы, скалился и продолжал. Пока руки не перестали слушаться, трясясь с бешеной амплитудой и не поддаваясь больше никаким командам отключенного мозга. С костяшек, разбитых в мясо, по пальцам стекала кровь, горячая и противная.       Кацуки все еще не понимал, что произошло.       Будь он в своем уме, он бы побежал за Эйджиро. Но он не в своем уме. Из-за Эйджиро.       Дорога домой по ощущениям заняла бесконечно много времени. Кацуки запачкал кровью свою одежду и обувь, но даже не помыл руки перед тем, как упасть на кровать и запачкать еще и простынь с одеялом. Единственным спасением из этого непонятного, но смертельно отягощающего состояния был уход в мир иной, хотелось не просто заглушить боль — ее хотелось прекратить. Кацуки никогда не знал, что человеческая душа способна так ощутимо страдать — болеть. Тем более его, казалось бы, непробиваемая, упрямая, недоступная никому душа. И лучше бы не узнавал. От неосторожных поступков, которые могли положить конец его истории, его спасло только бессилие и пульсирующая боль в руках, которые все еще отказывались слушаться. Бакуго провалился в мир снов, где его ждала чернота — сознание все еще было поглощено беззвучной тьмой.       Скорее по инерции, чем по собственной воле Кацуки проснулся утром. Первым делом в тело вернулась боль в руках, Бакуго застонал и посмотрел на них в утреннем пробивающимся сквозь шторы свете — выглядели отвратительно, просто блевотно. Кое-как поднявшись, наконец ощущая себя в своем теле, он направился в ванную и промыл руки под водой, кряхтя, смывая кровь, которая слепила ему пальцы и ощущалась крайне мерзко. Зато он что-то чувствует, помимо боли. Забинтовать себя не получилось бы, так что Кацуки откопал перчатки, которыми уже скрывал израненные руки, когда сам посещал бои. Какова ирония.       Бакуго Кацуки в сети.       Кацуки: Тебя ждет очень серьезный разговор, Киришима Эйджиро.       Кацуки: Ты в порядке?       Кацуки: Клянусь, если ты не явишься, я тебя найду и придушу.       Кацуки: Просто, пожалуйста, скажи, что ты в порядке.       Кацуки: Эйджиро.       Кацуки: Пожалуйста.       Кацуки: Что-нибудь.       Кацуки: Тебе конец.       Бакуго Кацуки не в сети.       На часах 5:48. Если бои и закончились, то, возможно, еще не все разошлись. Возможно, если Эйджиро кретин, то он все еще там. Если он совсем безмозглый и решил участвовать, то ему, может быть, нужна помощь.       Так и не переодевшись с ночи Кацуки рванул к месту преступления. Мысли наконец решили вернуться в голову и рисовали самые ужасные картины, конечно же, с примесью воспоминаний. Было все еще больно, безумно больно, что аж ноги подкашивались, но сердце все еще бьется. Значит, это еще не конец. Конец будет, если с Эйджиро что-то случится.       Чем ближе, тем сложнее становилось пробираться к ангару. С ужасом Кацуки подходил к мысли, что если число патрульных растет так точно в соответствии с расстоянием арены, вероятно, ее обнаружили — и теперь обыскивают окресности. В какой-то момент Кацуки понял, что он прячется дольше, чем идет. Потрескавшееся сердце колотилось так рьяно, трещины болели и кровь сквозь них выливалась. Если Бакуго обнаружат близко с ареной — точно возникнут вопросы, через которые могут выйти на Киришиму. А вдруг его уже нашли? Вдруг задержали? И чем дольше Кацуки стоит в укрытии, тем меньше вероятности, что он встретится с Эйджиро раньше.       Бакуго Кацуки в сети.       Кацуки: Просто напиши мне что-нибудь.       Кацуки: Хотя бы одну букву.       Кацуки: Точку.       Кацуки: Идиот, мудак, скотина.       Кацуки: Что-нибудь.       Кацуки: Тебе точно конец, Киришима Эйджиро, ты не переживешь нашу встречу.       Кацуки: Жди меня.       Бакуго Кацуки не в сети.       Необходимо увидеть арену. В конце концов, Кацуки сейчас не в том состоянии, чтобы здраво оценивать окружение, возможно, рост числа полицейских — это просто паранойя, потому что он-то знает, что бои проходили поблизости. Надо убедиться, надо найти Киришиму. И все еще лучше не попадаться никому на глаза.       Дальше продвинуться незамеченным было уже просто невозможно: пространство слишком открытое, любой силуэт будет выделяться. И все же Кацуки, не будучи способным думать, упал в траву и подполз как можно ближе, задыхаясь от волнения и страха. Руки вновь закровоточили из-за его неосторожных движений, но сейчас ему было не до этого. Но то ли проснувшийся здравый смысл, то ли инстинкт самосохранения приказал ему остановиться. Видно было все еще плохо, но так сомнений не осталось — место боев обнаружили. И не столько ужасали разрушенный ангар, количество людей в форме и герои вокруг, сколько количество машин скорой помощи.       Обнаружили. Бои обнаружили. Причем так рано, судя по количеству людей, которых загружали в машины — возможно, обнаружили совсем незадолго после конца раунда: столько людей еще не успело убежать (или же уползти).       Лишь бы машины не поехали в его сторону. Не должны, ведь с той стороны, с которой он пришел, выехать на дорогу невозможно, но страх все равно парализовывал.       Как узнать, есть ли в какой-то из них Эйджиро? Он успел убежать? Он ведь не был ранен, он ведь не участвовал? Его ведь, черт возьми, в какой-то момент замучала совесть и он ушел?       Ненависть к себе вспыхнула, обугливая и без того многострадальное сердце. Если бы он только смог остановить Киришиму или хотя бы проследить за ним до конца, чтобы увести вовремя. Да даже если бы пришлось врезать ему до потери сознания и унести на руках — это было бы все равно правильнее, чем оставлять его. Даже нужно было его ударить и наорать, чтобы привести в чувства и донести до его мозга вопрос «что ты, мать его, творишь», но уже поздно. Сейчас Кацуки мог просто молча молиться, чтобы с Эйджиро все было в порядке. А потом уже думать о суде над ним.       Дальше никак не проползти, потому что ближе к месту преступления трава была притоптана, Кацуки и так опасно близко: поднять голову на сантиметр — и ты пойман. По-хорошему надо убраться и найти способ как можно скорее увидеть пострадавших и задержанных, но его составят не в ближайший час, раз сам процесс задержания еще в самом разгаре.       Кацуки оцепенел, когда машины одна за одной начали отъезжать, уступая место новым. Но, благо, они поехали действительно в другую от него сторону. Что делать? Бежать в больницу и ломиться в палаты? Потребовать списки пострадавших? Но если Эйджиро там нет, то такие яростные требования могут напрасно навлечь лишние подозрения. Чтоб тебя, Киришима.       Бакуго Кацуки в сети.       Кацуки: Будь дома.       Кацуки: Пожалуйста, будь дома.       Бакуго Кацуки не в сети.       Чуть ли не роняя слезы от напряжения (ведь одно неверное движение — и его обнаружат, задержат, и он не сможет искать Эйджиро, не сможет с ним поговорить), Бакуго покинул эпицентр событий, сомневаясь, выдержит ли он еще секунду, чтобы не упасть на колени и не закричать в небо. Очень хотелось.       Наверное, только с помощью адреналина у него получилось не попасться никому на глаза — и наконец можно глубоко дышать. Чертов Эйджиро, чтоб тебя. Почему он не отвечает? Почему он заставляет Кацуки проходить через все это? Это почти что смертельно опасно.       Киришимы не было дома. В порыве отчаяния Кацуки разбил окно, чтобы пробраться внутрь, хватаясь за надежду, что Эйджиро просто прячется и сгорает от стыда, поэтому не реагирует на яростные, но почти обессиленные стуки в дверь. Но его не было дома, ни в одной комнате, ни в шкафу, ни под кроватью, нигде. Его не было и в академии. На работу он не приходил. Никто не слышал от него вестей с той самой ночи. Кацуки последний из всех знакомых, кто его видел.       Эйджиро пропал.       — Я даже не знаю, что тебе сказать, — опустил голову Мидория. — Я понимаю, что ваша история — не то, в чем легко получить помощь, но невозможно бесконечно вас оправдывать. На носу обязательные тесты, а ваше посещение и так заставляет беспокоиться. Боюсь, вас могут исключить…       — Деку, — обреченно выдохнул Кацуки, в котором не осталось сил даже на агрессию. — Он не появлялся дома уже три дня. И все эти три дня я не спал. Никто не в курсе, где он, его нет в списках пострадавших, ни в одной больнице его имя не числится. И если бы его задержали, об этом было бы известно. Студента Юэй узнали бы сразу и не стали бы замалчивать.       — Да, но… что если кто-то вмешался, чтобы не портить репутацию академии? — сказал Изуку. — Тогда его настолько идеальную пропажу даже объяснить можно.       — Что ж, еще одно предположение, которое надо проверить — и у тебя это выйдет лучше, мистер хороший.       — Каччан…       — Пожалуйста! — в последнее время Бакуго слишком часто произносил это слово. Вслух и в мыслях. — Я должен его найти. У меня слишком мало времени, я не могу ходить в академию больше, я не могу учить ничего, я не могу видеть одноклассников, понимая, что среди них здесь и сейчас нет его!       — Но три дня это приличный срок, может, все же стоит обратиться в полицию, если ты не справляешься?       — Нет! Ни в коем случае.       — Но ты же беспокоишься за его жизнь, это важнее, чем сокрытие его причасности к боям?       — Если его найдет полиция и все вскроется, жизни у него не будет больше. И у всей академии тоже будут проблемы. Я сам должен все решить.       — Я… Я понимаю. Я что-нибудь придумаю, но имей в виду, что подозрения будут расти ровно столько, сколько я буду тебя отмазывать.       — Да, разумеется.       Кацуки на самом деле смирился бы даже с отчислением, если бы ему дали гарантию, что Киришима в порядке.       — Ты не думаешь, что пора все-таки рассказать мне, что произошло?       Вопрос Деку прозвучал громом, пронзив Кацуки, но и дав осознание, что он действительно погряз слишком глубоко, чтобы продолжать убеждать себя, что он справится один. Деку сможет намного больше, если у него будет информация. Он все равно уже в курсе, что Киришима замешан.       — Хорошо, — раздраженно выдохнул Кацуки. Не было сил сопротивляться, не было сил врать, не было сил вообще ни на что. Эйджиро пропал по его вине, хуже уже не будет.       Он пролил столь долгожданный свет на их с Эйджиро историю. Рассказал, что изначально проблема началась из-за него, что он тоже преступник, пусть и завязал, про огромный долг, про их план заработка. Единственное, про что умолчал — про трюк с колье и Яойрозу, потому что это гадко не столько в масштабе закона, сколько лично по отношению к другу, так что пусть хотя бы это останется тайной, а то Деку еще отвернется после такого. Не отвернется, конечно, но противное лицо может скорчить, просто неосознанно.       — Я все понял, — кивнул Мидория. — Тебе с самого начала скрывать было больше, чем Киришиме. Поэтому полиции нельзя знать вообще никаких деталей. Теперь вам обоим конец, если хоть что-то всплывет. Тебя окружили со всех сторон…       — Да. Мало того, что я участвовал в боях, так и без этого моя репутация на волоске из-за наглого богатого хмыря.       — И никаких доказательств, что ты не виноват, конечно же, нет?       — Было бы все так просто, я бы не пошел топить себя глубже! И уже поздно в любом случае, сейчас мне действительно есть, что скрывать.       — Тебя ведь подставили, Каччан. Возможно, кому-то нужно было, чтобы ты пошел на бои.       — Что? — ветром из головы Кацуки вдруг снесло абсолютно все мысли, кроме той, что только что высказал Деку. — Хочешь сказать, они рассчитали, что я пойду зарабатывать именно туда?       — Это логично! Такую огромную сумму честным путем не заработать — и тут так удачно ты узнаешь про бои с огромным денежным фондом. Возможно, дело не конкретно в тебе, а просто в завлечении новых участников, ведь тогда бои только набирали популярность, но что ни говори — я не верю, что это совпадение. Ты был в шоке со всей свалившимися на тебя проблемами, да и доказать обратное ты все еще не можешь, но тут точно что-то нечисто. Ты должен был сказать раньше…       — Я не мог никому сказать!       Он не должен был никому говорить. Даже Киришиме, даже ему, тем более ему. Если бы он смолчал, стерпел, Эйджиро бы не очернил себя, не стал бы зависимым, не сделал бы неправильный выбор. Он был бы в порядке прямо сейчас. Плевать, что было бы с самим Кацуки, главное, что Эйджиро бы не пострадал.       — Я должен найти его, — мысли о столь ценном человеке вновь вернулись и сместили все остальные. — Мне сейчас правда все равно, подставили меня или нет, если хочешь, даю тебе полное право обмозговывать это самостоятельно, только, пожалуйста, выиграй время мне, чтобы меня не повязали. Я должен его найти. Я должен убедиться, что с ним все хорошо.       — Беги. Беги сейчас.       Ничего не ответив, Кацуки рванул с места, чувствуя на себе мерзкий взгляд сочувствия. Возможно, он пожалеет, что рассказал их тайну еще одному человеку, но теперь Деку наконец-то отвяжется — и у него даже будет мотивация покрывать этих двоих, пока имеется хоть какая-то возможность. Спасибо за мягкотелость и эмпатию, тупой Деку.       Три дня. Три чертовых дня Эйджиро не выходил на связь. Не появлялся ни в одном из списков, не появлялся дома, не светился в городе. Где он? Где же он?       В какой-то момент Кацуки уже перестал строить причинно-следственные связи, выбирая места, в которых Киришима чисто теоретически мог бы оказаться, и начал осматривать совершенно каждый уголок города, даже самый заброшенный и забытый, куда пробраться не так просто. Надеясь на какой-то глупый невозможный шанс, что вот он завернет — и увидит, как Эйджиро ныкается в случайной подворотне. Но это, конечно же, не работало.       Бакуго Кацуки в сети.       Кацуки: Я прощу тебе все и сделаю что угодно, только ответь мне.       Кацуки: Эйджиро.       Кацуки: Я не злюсь, правда, ответь мне.       Кацуки: Прошу.       Кацуки: сообщение удалено       Бакуго Кацуки не в сети.       Бакуго сидел на кровати Киришимы и вдыхал, сжав край одеяла у своего носа, давно выветрившийся запах пропавшего человека. Он помнил этот запах слишком хорошо и прекрасно понимал, насколько глупо он себя ведет, как собака уткнувшись в ткань, будто это хоть что-нибудь изменит, будто это хоть как-нибудь поможет, а не растерзает сердце в щепки еще сильнее, растирая его по ребрам.       Конечно же, такие беспорядочные поиски бесполезны. Конечно, ему одному не справиться. Но по-другому нельзя. Нужно продолжать искать.       «Ты не можешь быть мертв, ты не можешь быть не в порядке».       Все общепиты и подобные заведения Кацуки уже проверял и донимал персонал. Никакого красноволосого парня они не запомнили, а если и припоминали — это не давало ровным счетом никаких зацепок, только надежду на то, что этот придурок одержимый все еще может ходить и питаться. Может быть, он укрывается у кого-то? Хотя у кого он может прятаться. У кого-то, кто тоже участвует в боях и перед кем не придется распинаться в объяснениях? Нет, Эйджиро не стал бы так делать. На боях никто тебе не товарищ и за их пределами никто о них не распространяется и уж тем более не рискует покрывать друг друга — собственная шкура всегда важнее.       Кацуки почувствовал вибрацию телефона в кармане кофты и вздрогнул, почти подпрыгнув, собираясь уже схватиться за него, но замер в следующее мгновение, когда вибрация продолжилась с паузами. Это оно. Две короткие вибрации, одна длинная, короткая, две длинные. Такие сигналы не подает ни одно приложение. Только один вирус.       Бакуго понял, что не был только в одном месте, в котором логично чисто теоретически мог бы появиться Эйджиро. Эта мысль его напрягла и расстроила, но он не мог отрицать, что ее нельзя откидывать.       Помедлив еще несколько секунд, а затем побоявшись, что от захлестывающих его без перерыва эмоций он может забыть комбинацию, Кацуки достал телефон и в календаре прожал нужное количество раз с нужной продолжительностью. Два быстрых нажатия, одно долгое, одно короткое, два долгих. Отвратительно знакомая таблица выскочила, въевшись буквами в глаза и мозг, и исчезла. Ужасно о таком думать, потому что жаль, что это вообще понадобилось, но конкретно сейчас в данную секунду Бакуго был рад, что все-таки не избавился от вируса, это бы порядком усложнило задачу. Правда, лучше бы этой задачи не стояло вообще. Но он снова вынужден вернуться туда, снова заиметь лишнюю тайну, снова закатать рукав, обнажив клеймо преступника, которое уже почти выцвело, но сегодня вновь зальется жаром и отравит кровь. Иного пути просто нет. Чертов Эйджиро.       Бакуго Кацуки в сети.       Кацуки: Я продолжу тебе писать, пока ты не ответишь.       Кацуки: Твой телефон недоступен, возможно, он просто сел, но за такое долгое время даже ты должен был догадаться, что это слишком, и найти способ связаться со мной.       Кацуки: Хотя бы телепатией, неужели мои эмоции не доходят?!       Кацуки: Ты невыносим и прямо сейчас я ненавижу тебя.       Кацуки: Пожалуйста, напиши мне сразу, как сможешь.       Бакуго Кацуки не в сети.       Непонятно, хотел ли Кацуки увидеть Эйджиро на боях вновь или же надеялся на его благоразумие. Однако если не там — то остается действительно разве что ломиться абсолютно во все дома, жилые и общественные, но без привлечения лишнего внимания точно не обойдется в таком случае. Нужно будет искать его в толпе. Пожалуйста, просто в толпе, а не на ринге.       Кацуки нашел нужное место по координатам и построил маршрут максимально скрытный, но и короткий, насколько возможно. Нужно явиться туда заранее, пока арена не превратится в чан с кишащим мусором, где невозможно будет разглядеть вообще никого. Нужно видеть каждого, кто входит. Нужно увидеть Эйджиро.       В тело просочилось осознание, что Кацуки не только волнуется, но и дико, невозможно скучает. Звучит эгоистично, особенно сейчас, когда статус пропавшего неизвестен, но за эти несколько дней Бакуго изголодался по обществу Киришимы. Он стал чем-то необходимым и неотъемлемым, и именно поэтому в груди сквозная дыра, именно поэтому Кацуки, как идиот, ночует не в своем, а в доме Эйджиро, чтобы хоть как-то продолжать поддерживать в окружении что-то привычное от исчезнувшего и не сойти с ума без недостающего осколка в своем теле, питать себя надеждой, что рано или поздно домой всегда возвращаются — и однажды Киришима покажется в дверном проеме и спасет его. Именно поэтому он непрерывно дрожит, борясь с назойливыми отвратительными мыслями, возникающими на подкорках, что Эйджиро потерян, возможно, навсегда. Кацуки не выдержит этого.       Бои в этот раз непривычно стартуют в час ночи. Еще много времени, а оно сейчас шло для Кацуки невыносимо медленно.       «Если приглашения уже разослали, значит, арена готова».       Второй день он носил одежду Киришимы, потому что бывал в этом доме уже чаще, чем в своем, и сейчас лишний раз ездить ему не хотелось. Конечно, причина вновь залезть в шкаф, а затем и в одежду Эйджиро была не одна, и главная причина была глубоко и сугубо личная, но не время придавать этому значение.       Место находится довольно далеко. Наверное, поэтому старт позже, чем обычно: чтобы участники успели добраться и чтобы они имели возможность прибывать с достаточной разбежкой друг от друга, не вызывая подозрений.       Интересно, что организаторы будут делать, когда места для проведения закончатся. Уже арену устанавливают все дальше от города, видимо, потому что внутри почти не осталось мест, которые бы не находились под надзором. Рано или поздно их должны прихлопнуть, но что пугает — количество уже завлеченных и зависимых. Вполне возможно, что может развязаться самая настоящая бойня, ведь участники и зрители — полноценная армия, которая в случае чего, объединившись, сможет защититься. В какой же хаос все это может превратиться… Деку своими выводами натолкнул на серьезные, глобальные и куда более пугающие мысли, чем Кацуки мог предполагать. Но сейчас все же ему нет дела до мира. Сейчас он сходит с ума. Надо вытащить Киришиму оттуда как можно скорее.       Добраться до места проведения оказалось сложнее, чем Бакуго думал. На пути встречались всякого рода препятствия вроде водоемов, которых не было на карте, раздробленных дорог, завалов, образующих тупики. Приходилось как-то либо пробираться, либо искать обходной путь. Мысленно Кацуки проклинал и хвалил находчивость и ответственность организаторов, которые наверняка собственноручно обеспечили такую тернистую дорогу, чтобы участники добирались совершенно разными способами и не кучковались, ведь методы, как обходить препятствия, у всех разные. И отследить такой путь будет гораздо сложнее.       Последний фонарь, освещающий путь, остался позади достаточно давно, приходилось напрягать глаза: тучи, застелившие небо от края до края, не пропускали лунный свет к земле и иногда передвигаться приходилось чуть ли не на ощупь. Но вот наконец не так далеко показались очертания некой усадьбы.       «Неужели здесь?» — удивился Кацуки, подойдя ближе. Вряд ли организацию нелегальных боев можно было бы провернуть втихаря от хозяев, значит, владельцы в сговоре? Или же это место сейчас пустует, или просто заброшено. Черт, так ли это важно… Надо быстрее найти вход и занять место, с которого можно будет наблюдать за входящими.       К его разочарованию, добрался он далеко не первым. Он видел, как в одном месте образуется очередь из желающих войти — и она уже была внушительной. Дорога заняла больше времени, чем он предполагал, на часах 23:46. Насколько все пунктуальные. Кацуки сплюнул на траву и направился к столпотворению. Грубо пробираясь сквозь безликих для него людей и слыша справедливые чертыхания в его сторону на каждом шагу, Кацуки тревожно одаривал беглым взглядом каждого, кто попадал в его поле зрения, надеясь увидеть знакомое лицо, но вокруг были лишь мерзкие и уродливые, совершенно неинтересные и мешающие ему физиономии. Вложив в шершавую руку заранее подготовленные купюры, Бакуго брезгливо вытер ладонь о брюки, как бы смешно это ни выглядело, учитывая, что он пересек границу и вошел внутрь, прямиком в преступную грязь и вонь, снова.       Он миновал несколько метров вниз по лестнице — и свет больно ударил по глазам, привыкшим к темноте, пришлось уткнуться в черный рукав и стиснуть зубы, недовольно простонав. Сзади некто толкнул его, обматерив, что стоит на проходе, Кацуки в ответ огрызнулся, но все же взял волю в кулак и раскрыл глаза и уткнулся спиной в каменную стену рядом со входом.       Он находился в огромном подвале, действительно внушительном по размерам, не будь тут установленных ламп в большом количестве — противоположную стену было бы просто не увидеть. Посреди помещения возвышался деревянный ринг со столбами-рупорами по двум углам. На ринге уже происходили схватки сразу нескольких пар любителей мордобоя, но, скорее, для разогрева или же просто для убийства времени тех, кто не может дождаться старта, однако пол уже не был чистым — кто-то успел заляпать его кровью. Кацуки был из тех, кто рвался в бой, не думая ни о чем, но в таком контексте видеть насилие и азарт в разбитых лицах ему было отвратительно. Сама атмосфера старалась вытолкнуть его отсюда, он чувствовал, как резко он не сочетается с ней, насколько сильно ему не подходит здесь находиться.       Было шумно, смешивающиеся в кашу голоса сверлом вгрызались в уши и отвлекали. Людей приходило все больше, места и воздуха оставалось все меньше, высматривать знакомое лицо — или хотя бы часть силуэта для начала — становилось все более сложной задачей. По всему телу каждый раз проходил разряд тока, когда в толпе проглядывалась красная макушка или знакомые черты силуэта. Однажды Кацуки даже был уверен, что наконец увидел Эйджиро, пробирающегося ближе к арене, и рванул за ним, но их быстро отрезало друг от друга толпой — и Бакуго потерял его из вида, схватившись за неприлично громко колотящееся сердце. Злость наполняла его — должно быть, агрессивная аура этого места поспособствовала — и это было к его облегчению, ведь ярость придает сил как ничто другое, в то время как потерянность и отчаяние, которые он испытывал вот уже несколько дней, наоборот, эти силы поглощали. Он плевать хотел, что наступает кому-то на ноги и бьет локтем в нос — это выходит не специально, да и вообще нет ему дела до того, что кому-то там в этой горе мусора больно. Однако в какой-то момент Кацуки совершенно потерялся в этой нескончаемой толпе, на пару минут он даже перестал понимать, что происходит, ибо буквально, как в океанской пучине, утопал в людских телах, которые пихали и толкали его взад-вперед, цеплялись за одежду, о которые он спотыкался и натыкался, вдыхал мерзкий запах, забыв вкус нормального воздуха, у него кружилась голова и подкашивались ноги, все вокруг плыло перед глазами — пришлось остановиться, чтобы банально передохнуть и вернуть себе ориентацию в пространстве. Если тот человек действительно был Эйджиро, то на данный момент он все равно потерян. Но если это был он, значит, он жив, и он может ходить и даже пробираться сквозь человеческую мясорубку, каков слабоумный и отважный кретин, сегодня ему точно конец, серьезным разговором не отделается.       — Добро пожаловать снова! — раздался задорный голос из рупоров, и толпа взревела, оглушив Кацуки, который только-только нащупал связь с реальностью. С тех пор, как он перестал посещать бои, все стало намного хуже, более диким. Тренирующиеся тут же слезли с арены, смешавшись с безликим сбродом. — Мы готовы начать очередной раунд, а вы готовы?       Кацуки сообразил прижать ладони к ушам изо всех сил, ибо рев до сдертых глоток в следующую же секунду наполнил подвал — и такого шума в своем шатающемся состоянии он мог попросту не вынести и потерять сознание.       Отыскать Эйджиро сейчас невозможно, даже двигаться сложно. Но просто стоять здесь до утра тоже не вариант — нужно заметить Киришиму и перехватить его, вдруг он уйдет раньше окончания. Возможно, стоит пробраться обратно к выходу и контролировать уже выходящих, это должно быть проще, гурьбой вываливаться не должны.       Но место, на котором оказался Кацуки, было крайне удачным. Достаточно близко к рингу, участников будет видно хорошо. Он ничего не потеряет, если останется здесь хотя бы на пару часов. Заодно оценит, изменились ли среди бойцов завсегдатаи и на что нынче похожи бои, на что так подсел Киришима.       Только бы Эйджиро не оказался на ринге. Что угодно, кроме этого. Почему вообще возникла подобная мысль? Кто знает. От Киришимы, держа в голове его безумное выражение лица в их последнюю встречу, можно ожидать чего угодно. Стоять было физически тяжело, но со временем даже уши привыкли к шуму, а глаза сосредоточились на арене.       Отвратительно. Это место не знало человечности. На глазах у Кацуки всего за жалких полчаса если не убили, то до предсмертного состояния довели двух участников. Он сам был когда-то был там — на месте дерущихся — он сам был не из робкого десятка, среди своих сверстников он был, пожалуй, самым диким, но все еще Кацуки не мог понять, откуда в людях вообще берется такая жажда насилия. Почему всем этим людям, окружающим его, так нравится смотреть, как ломаются кости, как вылетают зубы, как горят волосы, как сдирается кожа. Мужчина с причудой, которая позволяла ему выпускать шипы из своего тела выколол глаз молодому парню, который, видимо, слепо полез в драку, повинуясь адреналиновой зависимости, а теперь ослеп по-настоящему. На ринге правили бойцы, которые вполне могли прикончить кого-либо с одного удара, но они не делали этого — «хлеба и зрелищ». Им нравились крики толпы, им нравились крики соперника. Кацуки мог поклясться, что кровь забрызгала даже лица первых рядов.       «Что с вами не так?»       Захотелось блевать, Бакуго нагнулся, упершись ладонями в колени, тошнота уже подступала к горлу, и все отягощалось осознанием, что Кацуки является частью этого цирка жестокости. Даже если он в здравом уме и не разделяет намерений всех этих людей, он все еще причастен, он стоит рядом с теми, кто продал свою человечность за деньги, и с теми, кто платит, чтобы на это посмотреть. Он побежал к стене, расталкивая людей и сам получив несколько раз удар локтем под бок. Состояние удушения и размытость в глазах вернулись — и Кацуки все-таки вырвало. Он пожалел, что успел сбежать из эпицентра, мог бы обрадовать кого-нибудь, кто не давал ему выйти и пихал своим мерзким локтем, вышла бы отличная месть. Уйти не давали только мысли о том, что Эйджиро может находиться в этом аду, хотя всей душой хотелось ошибаться и убедить себя, что он просто все еще недостаточно хорошо искал, а Киришима слишком хорошо прятался.       Кацуки старался как можно меньше смотреть на ринг и как можно больше вглядываться в силуэты людей, коих уже становилось меньше. Он то и дело нырял обратно в толпу и вглядывался в лица. Но все еще бесполезно. Эйджиро начал мерещиться ему то и дело, но всякий раз не удавалось проверить, показалось ли ему — толпа слишком неуправляема.       Один победитель уже ушел с деньгами, выведя из сознания двоих и заставив сдаться еще одного. После него на арену взобрался монстр, который победил четверых, набив себе цену и сломав несколько жизней. Несмотря на то, что один из его соперников оказался крайне силен и смог его потрепать, без мурашек на него все равно не взглянуть. Его причуда — «зверь», так что монстром его можно называть не только потому, что он не по-человечески жесток. Он может выращивать когти и клыки, при этом владея животной силой. Это один из тех, про кого Кацуки писал в своей тетради. Насколько же этот человек ужасен, если до сих пор является одним из главных участников шоу. И насколько же он теперь богат. Вряд ли он до сих пор здесь из-за денег — дело явно больше не в них, а в сдвиге, произошедшем в его мозгах.        Против этого зверя вызовутся либо совсем безмозглые, либо неимоверно сильные и уверенные в себе. Кацуки взглянул на часы. За этой феерией бесчеловечности время летит быстро. До шести утра оставался час, это значит, что этот раунд на своем закате, подраться успеют еще максимум трое или же кто-то один сильный, кто сможет противостоять тому, кто сейчас остается на ринге. Отчаяние заполнило Бакуго примерно по горло — у Киришимы было достаточно времени, чтобы уйти незамеченным. В одиночку выслеживать человека в таком сборище просто невозможно. Благо, до конца осталось немного — и если Эйджиро еще здесь, все еще есть шанс уйти не с пустыми руками. Кацуки развернулся с намерением отправиться к выходу и стоять около него уж действительно до самого конца, как его тело парализовало и пронзило молнией, а внутри что-то раскололось. Он услышал знакомый голос, кричащий в ответ на вопрос «Кто готов сразиться следующим?» от ведущего. Это энергичное и безумное «Я готов».       Пришлось заставить себя развернуться. Буквально силой поворачивая свинцом налитые дрожащие ноги, забыв дышать застрявшим в горле воздухом. Пришлось заставить себя убедиться, что в этот раз не показалось. На ринг одним прыжком взобрался Киришима.       Кацуки хотел что-то крикнуть, но невидимые пальцы сжали его горло, не позволив издать и хрипа. Это сон? Это ведь страшный сон? Ведь, прямо как в кошмарах, ноги вросли в землю в момент опасности, контроль над телом пропал, кричать не получается, бежать тоже — остается просто смотреть и ожидать конца. Но проснуться никак не получалось. И эта вонь, стоявшая вокруг, ощущалась слишком реалистично, во снах так не бывает. Черт, черт, черт!       Даже если бы Кацуки попытался прорваться на арену и уволочь Эйджиро — бушующая толпа оттянула и затоптала бы его заживо. Никто не смеет мешать шоу продолжаться. Да, у боев правил нет, но существуют негласные законы, преступление которых тут не прощают.       — Почему? — хрипло прошептал он, и шепот растворился в шуме громогласой толпы.       Ведущий дал старт и участники сорвались с места, столкнувшись в центре арены. Когти соперника сверкнули над головой Киришимы, но тот активировал причуду на руке и использовал ее как щит, ударив под дых свободным кулаком, но промахнулся — противник подпрыгнул нечеловечески высоко и впился клыками в плечо Эйджиро. Возглас Киришимы смог перекричать даже толпу — или же так хорошо слышал его только Кацуки, смотревший на происходящее одним глазом, не в силах держать открытыми оба. Дрожь перешла в тряску, еще секунда — и он наплевал бы на все, ринувшись на арену, подрывая зрителей, стоящих на пути.       Но Киришима не выглядел как тот, кого вот-вот одолеют. Он уверенно стоял на ногах и даже не шатался. Его тело начало твердеть и приобретать ребристый рельеф. Двумя руками он ухватился за врага, удерживая его затылок крепко достаточно, чтобы тот не мог так просто вырваться. Причуда Эйджиро продолжала покрывать все тело, он все больше походил на каменного зверя — и вдруг взревел уже его соперник. Из его рта хлынула кровь — и Кацуки осознал прием Эйджиро. Потребуется время, чтобы отрастить новые клыки, которые он вырвал, вонзив в плоть, ставшую камнем.       Воспользовавшись болевым шоком, Эйджиро напал ударом в челюсть снизу, подкинув противника, и следом прижал его обратно на землю ударом локтем в живот. Тот, захлебываясь в своей крови, спикировал когтями, едва не проткнув глаза Киришиме — стоило ему лишь на секунду опоздать и не увернуться — но задел лишь ухо. Изворотливым движением он поднялся и забегал вокруг Эйджиро, нанося хаотичные удары, настолько быстро, что траекторию его можно было отслеживать лишь по каплям крови, которую он выплевывал.       Кацуки обнаружил себя в совершенно несвойственной позе — он закрывал свой рот обеими дрожащими ладонями. Насколько более жалким он еще может стать из-за Эйджиро? Насколько беспомощным сможет себя ощущать?       Киришима, как и его противник, тоже был своеобразным зверем. Тело отражало удары, однако было видно, что ему все сложнее стоять на ногах. Эйджиро уступал в скорости, его преимущество — физическая сила и хорошая оборона, которые надо уметь рационально использовать. Ход с вырыванием клыков был неожиданно умен, но достаточно ли этого, чтобы одолеть завсегдатая? Да хотя бы просто уйти с арены на целых костях…       Кацуки чувствовал, что вот-вот упадет на колени.       Эйджиро стоял на месте и принимал удары с разных сторон. Его тело становилось еще более рельефным из-за царапин от когтей, коих было нанесено уже неприлично много. Сделай что-нибудь. Сдайся и беги.       Внезапно Киришима рванул вбок — и столкнулся лбом с уже кровоточащим виском соперника, вынудив того отшатнуться и прекратить свои хаотичные метания по рингу. Не теряя ни секунды, Эйджиро обхватил талию врага и сжал изо всех сил, перенося причуду в руки, делая их тверже и объемнее. Каменная кожа впивалась в тело соперника, сжимая внутренние органы, которые под таким давлением могли спрессоваться. Кажется, Кацуки слышал хруст ребер. Противник захрипел, бил когтями по спине Эйджиро, издавая противный скрежет — как металлом о металл — но с каждым взмахом ослабевал. Эйджиро резко подался вверх, ударив макушкой в челюсть, окончательно отняв равновесие у соперника, и добил ударом ногой с размаху по голове. Оказавшись на земле, тот все еще желал предпринять попытку сопротивления, но Эйджиро прошептал что-то одними губами, что Кацуки со своего угла обзора не смог прочесть. Противник хлопнул рукой — уже не когтистой, без причуды — по полу. Он сдался. Эйджиро тут же отошел к другому краю ринга, удовлетворенно улыбаясь. Его объявили победителем под гул уже охрипшей от криков толпы.       Кацуки понял, из-за чего его так парализовало. Дело даже не во всеобщем недовольстве и его безопасности, если он решит вмешаться в поединок. Киришима выглядел иначе. Это точно был он, это его лицо, его покрытое синяками и царапинами тело, но его движения, его взгляд и излучающаяся из него экспрессия кардинально отличались от привычных. Он был диким. Под стать собравшемуся сброду, под стать другим участникам, под стать своему сопернику. Его ухмылка не имела ничего общего с тем беззаботным лучезарным Эйджиро. Непонятно, разглядел ли Киришима его среди толпы, но как-то ему удалось поймать прямой взгляд вдохновленно выдыхающего Эйджиро — и все тело Бакуго словно пошло трещинами и рассыпалось. Налитые кровью безумные, полные лишь азартом глаза. Кацуки не знал, чего ожидать от такого Эйджиро, а потому боялся сделать к нему хоть шаг.