***
— Убери нож. — Мы же поняли друг друга? Я не хочу тебя убивать. — Хорошо, я ничего не сделаю, я готов слушать. Только убери нож. Лезвие медленно отодвинулось от зажатого в напряжении кадыка. Чуть менее охотно заломаная за спиной рука избавилась от хватки. Мужчина неспешно развернулся на побитых ногах, встретившись взглядом с человеком в капюшоне и маске, точнее, с тряпкой, повязанной на скрытом лице. Увидеть можно было разве что какой-то чересчур обеспокоенный и, кажется, расфокусированный, взгляд — что странно, учитывая силу юноши, обычно у людей, способных на такие быстрые и сильные захваты, удары, рвущие кожу до крови, хватает и сил держать взгляд более уверенным и холодным. Да и голос был тихим и явно измученным, будто горло иссушилось до трещин внутри. — На тебе нет прослушки, рации? Чего-то, что может выдать меня? — спросил парень. — Нет, ты все сломал, — полицейский указал на осколки устройства, лежащего у ног. — Хорошо, — юноша кивнул. — Я хочу помочь тебе. Мужчина недоверчиво поднял бровь. Не с избиений, ножа у горла и заломанных рук обычно начинаются предложения о помощи. Но сказать что-либо было боязно: пусть собеседник и не выглядел крепким, он успел продемонстрировать, что сопротивляться ему — себе дороже. Район не считается опасным и неблагополучным, людей направлено сюда мало, другие патрульные не услышат криков о помощи, тревожная кнопка и пистолет валяются в метрах от них, и успеть до оружия первее вряд ли получится. А получить пулю в лоб едва приятнее, чем чувствовать холод металла у дрожащего горла. И парень, стоящий напротив, наверняка тоже понимал обстановку, а потому мог диктовать условия. — Вам платят только за смену или за пойманных тоже доплачивают? — спросил юноша в маске. — Ну… Не то чтобы за каждого пойманного что-то отсыпают, но… определенно от поимки зависит успешность отчетности и общей статистики, за это могут дать надбавку. — Вам нужно поймать определенное количество зрителей за какой-то промежуток времени? — Типа того… — мужчина хотел потереть болящее после залома плечо, но увидел, как побелели пальцы незнакомца, обвивающие нож, и решил, что потерпит. — Если выяснится, что мы привели не просто зрителя, а участника, то это огромный плюс. Сложно объяснить… — Вам нужно закрыть какой-то ваш внутренний составленный план, верно? Полицейский кивнул: — Составляют примерный прогноз, сколько человек может быть замешано. И высчитывается, сколько в среднем за сутки нужно обнаружить. Чем больше, тем лучше, конечно, ибо истинное число преступников неизвестно. Взгляд парня заметно потускнел, а брови нахмурились, стоило воздуху впитать слово «преступник». — А если ты обнаружишь место проведения боев? И более того, со всеми там присутствующими? И участники, и зрители, может, и из организаторов кого-то зацепит. Как думаешь, твое руководство оценит? Мужчина опешил, широко раскрыв глаза. — Я… Поиск арены — не моя компетенция. Но если вдруг я посодействую, премию определенно должны дать. Юноша вобрал в легкие огромное количество воздуха, потратив на это бесконечные четыре секунды. Затем холодно и напряженно посмотрел в глаза полицейскому, заледенев кровь того. — Посодействуешь. — Что? — Я помогу тебе. Но взамен ты кое-что будешь мне должен. Совсем небольшая услуга, не бойся. Пообещай мне выполнить ее — и тогда ты останешься живым и даже, вероятно, станешь героем, который поможет фатально пошатнуть бои как явление. — Я не понимаю… — Если же ты не выполнишь мою просьбу или выполнишь ее плохо — а я узнаю об этом, будь уверен — я тебя найду и убью. Если у тебя есть семья — я и это узнаю, и их убью. И собаку, кошку. А затем сожгу ваши трупы в твоем собственном доме. Ноги полицейского подкосились, едва не отняв равновесие полностью. Сверлящий взгляд и хриплый тихий голос давали понять, насколько угрозы не пусты, насколько человек напротив убежден в своих намерениях. — Все еще не понимаю, но… — голос мужчины дрожал, — я согласен. — Отлично. Сообщи руководству, что к сегодняшней ночи нужно собрать всех героев и всех полицейских, до которых только возможно дотянуться. Посты можно снять — вам понадобится много людей. Когда я говорю «всех», я имею в виду вообще всех. Патрулировать город нет смысла, не тратьте на это ресурсы — вы задержите всех преступников будущей ночи на месте преступления. Мужчина впитывал информацию контуженной головой. Сложно было поверить в то, что он слышит, сложно оценить степень правдивости, но он заставлял себя. Страх, животный страх, испытываемый от чернейшей ауры собеседника, вынуждал не верить себе, а верить ему. — Объясни это товарищам как хочешь. Можешь хоть правду сказать — мол, подозрительный тип с ножом дал тебе информацию. Главное, чтобы тебе поверили и сделали, как я сказал. Сегодня полиция получит информацию о боях. Придет весточка счастья. Вы должны быть готовы выдвигаться сразу же, как получите ее. — Откуда ты знаешь? — Я не скажу тебе, — отрезал парень, заставив мужчину напряженно сглотнуть. Наивно было полагать, что на подобные вопросы будут отвечать. — Я просто знаю. И если ты доверишься мне, ты станешь тем, из-за кого вы перевыполните этот ваш план, и получишь премию. Так ведь это у вас работает? Дышать у мужчины получалось совсем неважно, с паузами, дрожанием, шумно. Уж и не понятно, от волнения, страха, паники или предвкушения чего-то легендарного для его карьеры (победы или провала) — или же всего вместе. И еще тяжелее было выдавить вопрос о упомянутой ранее просьбе. — Да, это… — юноша опустил голову, явно сомневаясь и собираясь с силами, чтобы озвучить свое условие. — Есть один человек. Что бы ни произошло, какие бы улики ни были найдены — он невиновен. Обеспечь его безопасность, придумай алиби, прикрой его, делай что хочешь, но он должен остаться незапятнанным. — А он запятнан? — Нет! — вскрикнул парень так резко, что полицейский зажмурился, обдав себя вспышкой боли от подбитого глаза. — Ты не слышал меня?! Он чист. Но возможны нелепости, какие-то глупые обстоятельства, которые могут выдать его за такового. И если они вдруг обнаружатся — ты должен сделать все, чтобы об этом либо не узнали, либо оправдали. Полицейский сделал глубокий вдох, выдержав паузу, дабы набраться смелости и сил произнести (наверняка не самый приятный для незнакомца) вопрос полностью: — Ты ведь понимаешь, что если его имя всплывет в деле, то не от меня одного будет зависеть его судьба? Если ты вскроешь его имя, ты поставишь его добропорядочность под сомнение уже сейчас. — Хочешь сказать, ты сразу начнешь его подозревать? — парень вновь с силой вжался пальцами в рукоять ножа. — Я пытаюсь быть с тобой честен, даже несмотря на то, что ты меня чертовски пугаешь. Меньше знаешь — крепче спишь, возможно, даже то, что я узнаю имя этого человека, поставит его под удар, а тебе явно это не нужно, как и мне не нужна такая огромная ответственность. Может, я могу сделать для тебя что-то еще? Глаза человека в капюшоне забегали, в голове явно начались мыслительные процессы, которые тяжело получалось обрабатывать. В какой-то момент даже послышалось тихое рычание. — Я не могу придумать ничего лучше, у меня не так уж много времени, — наконец ответил он. — Поверь, я не хочу причинять тебе вред, и твой страх — лишь инструмент для меня, я не кайфую от происходящего, мне мерзко от всего этого. Я назову тебе его имя, не выдавай его никому, пока и если не возникнет необходимость. Твой мозг функционирует лучше, чем мой, могу гарантировать. У меня нет иного выбора, кроме как положиться на тебя. У тебя же нет иного выхода, как оправдать мое доверие. Иначе ты помнишь, что я сделаю. Мне не хочется, но мне придется выпотрошить тебя. Голос неизвестного с каждым словом звучал все тише и печальнее. Будь полицейскому чуть менее страшно — он бы даже пожалел парня. Конечно, роилось в человеке в маске какое-то безумие, что-то, что наделяло поведение опасностью и пугающей непредсказуемостью, но он, как и говорил, очевидно, не был рад своему состоянию и даже как-то боролся с ним и страдал. Его заставили? Кто знает. Мужчина кивнул, шумно сглотнув и опустив руки, словно сдавшись. Незнакомец подошел вплотную, крепко держа, но не поднимая нож, словно хотел продемонстрировать, что действительно не имеет жестоких намерений, и прошептал на ухо то самое имя. Глаза полицейского расширились, но он приложил все усилия, чтобы никак внешне не выдать своего удивления — мало ли, как на это отреагирует человек, который и хочет помочь, и грозится убить, если что-то пойдет не так. — Давай уже избавимся от этой грязи, — заключил парень. — Тот, кого я назвал — не грязь, полностью наоборот. Он не должен от нее пострадать еще больше. «Еще больше.» — Я найду тебя в любом случае. И от тебя зависит, приду я с цветами или с ножом. Незнакомец поспешно скрылся за поворотом, оставив полицейского наедине со своим замешательством.***
«Неужели твои чувства настолько пошатаны и сильны, что даже наркотик не перекрывает их полностью? Я польщен.» Кацуки вытер кровь с разбитой губы. Эйджиро приложился кулаком к его лицу мощно, однако он определенно способен сделать сильнее. Он хотел сильнее. Порой казалось, что один глаз Киришимы смотрит на нежеланного противника осознанным и абсолютно несчастным взглядом, в то время как второй глаз горит азартом и получает наслаждение от своей налитости кровью. Первым атаковал именно Кацуки, не став дожидаться, пока внутреннее чудище Эйджиро сорвется с цепи и уничтожит Бакуго фактом, что он в очередной раз проиграл Киришиму и не смог помочь ему победить в его внутренней борьбе. Начав же поединок он обеспечил себе мнимое жалкое успокоение, мол, провокация сильно дает фору отравленной части Эйджиро. Кацуки сам не знал, чего он добивался и что он хотел доказать себе или кому-то. И раньше не понимал, а теперь еще и проклятое зудящее ощущение дымки, постепенно обволакивающей мозг, сбивало еще сильнее. Все меньше становился страх забыться и ударить Эйджиро сильнее, чем морально дозволено. Конечно, Киришима заслужил быть избитым, Бакуго хотелось вмазать ему как можно сильнее, но сердце все еще обливалось кровью, перед глазами пробегали образы их повседневной и когда-то веселой жизни, пробегали, будто он сейчас умрет. Может, и так — он ведь тоже продал душу демону и кто знает, когда истинный Кацуки поддастся своему чудовищу, которое вселится в него, как только таблетка растворится в желудке. Чем он вообще думал, чертов идиот? Уравнивание шансов? Скорее, он смял, разорвал и выкинул подальше эти шансы, ведь стоит проиграть здравость ума — проиграется все. Какой же он тупица. И все из-за Эйджиро. Кацуки скрестил руки перед лицом, заблокировав по ощущениям стальной кулак. Выдохнул от неожиданности, тут же схватив запястье Эйджиро, потянув на себя и ударив коленом по животу. Тихое кряхтение от боли, но тут же ответ: тело Бакуго пронзилось и пропиталось болью, когда позвоночник звучно ударился о ринг. Кацуки держал руку Эйджиро настолько крепко, что позволил тому использовать это и перекинуть соперника через себя. Кацуки, запрокинул голову и встретился глазами с Эйджиро, согнувшись сидящем на коленях. Каждый раз, когда их взгляды сталкивались — это было больнее всяких ударов, это было током, парализующим на несколько секунд, а затем разрывающим внутренности. Кацуки рывком поднялся, но тут же вновь потерял равновесие, пропустив удар ногой по голени. В следующее мгновение он оказался прижат щекой к земле, пальцы Эйджиро вцепились в растрепанные волосы, одна рука Бакуго была прижата к телу коленом Киришимы, оседлавшего своего товарища, вторая заломана за спиной. Больно. Этот паршивец невероятно силен. — Что же ты натворил? — послышался тихий шепот. С трудом Кацуки развернул голову, чтобы хоть краем глаза видеть лицо Эйджиро. Оно все еще вызывало двоякие впечатления, искривлено в неестественной гримасе. Как же, черт возьми, надоело видеть столь красивое лицо в настолько уродливом виде. — Тебе идет черный, но мне не нравится. Мне нравишься ты, Кацуки. Я не хотел, чтобы ты менялся. Прости, что я так изменил тебя. Прости. В глазах читалось отчаяние. В них читались сожаление и безысходность. Из головы в голову передалась мысль, что нужно закончить все, пока не поздно, кто-то из них должен сдаться и прекратить поединок прямо сейчас. Кацуки, стиснув зубы от боли, начал вырываться из хватки, его лоб еще несколько раз встретился с поверхностью ринга, пока он наконец не высвободил руку из-под колена Эйджиро. Кое-как он смог ударить локтем назад, попав то ли в шею, то ли в живот, тем самым выиграв себе мгновение, чтобы освободиться полностью и развернуться сначала на спину, а затем рывком подняться, попутно схватив Киришиму за шею. Кажется, он почти смог приподнять Эйджиро, но тот затвердил ладони и нанес несколько ударов по руке Кацуки, поцарапав и выпустив еще немного крови, что заставило Бакуго одернуть руку. Во-первых, из-за боли, во-вторых, из-за удивления. На секунду ведь ноги Эйджиро перестали касаться ринга, хотя вокруг его шеи обвились пальцы лишь одной руки. Бакуго тоже становится непривычно сильным. Даже у Кацуки есть свой лимит, и сейчас он его переходит. На задворках сознания что-то задребезжало, информируя о необходимости запаниковать, разлить тревогу по телу. Ребята молча соглашались, что происходящее — огромная ошибка, чертов сюр и его нужно прекратить. Просто сдаться. Кто-то должен сдаться. Но никто не открывал рот, чтобы произнести это. С ужасом Кацуки начал слышать свою мысль, говорящую ему, что теперь драка с Эйджиро, попытки его ударить — это не просто истеричная компенсация за чудовищное количество раз растоптанное сердце, не отдушина местью за изрезанные чувства, не попытка перекрыть обиду. Ему начинал нравиться процесс и ему больше не хотелось его прекращать. Бакуго мог распознать разницу. Он уже был на ринге, он уже дрался здесь, он уже выбивал зубы и отдавливал печень своим противникам. Но ему было противно находиться в этой обстановке. Он хотел сбежать как можно скорее, а сейчас же он уже и терял какие-то иные ощущения, кроме азарта. Азарта избить того, ради спасения которого готов уничтожить весь мир. Остаток здравого рассудка, который еще держался и не покинул тело, со звоном перекатывался по черепной коробке, шептал отвратительные и справедливые вещи. Бакуго возненавидел себя, как никогда до этого. Он был готов крикнуть Эйджиро, чтобы тот убил его, пока он еще не окончательно поглощен веществом. Пока он еще может чувствовать стыд. Ведь если он пострадает, будучи под вспышкой влияния наркотика — он наверняка будет лишь рад, он будет несправедливо и незаслуженно кайфовать, получая то самое ощущение смертельной опасности, впитывая ту жестокость, жажду которой так заметно и так стремительно пробуждает запретная таблетка. Отвратительно. Надо все закончить, так почему же язык не поворачивается сказать «сдаюсь» и под свист толпы слезть с ринга? Почему ни один из них двоих не откроет рот? Почему они смотрят друг на друга полуразумными глазами, ожидая, когда они зальются безумием? Они знали, почему. И ненавидели ситуацию и самих себя. Кацуки пытается контролировать удары. Пытается чувствовать вину за текущую кровь из носа Эйджиро, пытается испытывать отвращение к себе, пытается помнить о своих чувствах к Киришиме. И он видит, что Эйджиро ведет себя так же. Словно извиняется взглядом за выдернутые волосы, виновато оскаливается, помечая уже потрепанное тело новыми царапинами. — Кажется, кое-кто тут играет в поддавки! — внезапно ударил по ушам голос из рупоров. Мальчики остановились, тяжело дыша, смотря друг на друга все менее осознанными, но печальными взглядами. Что это значит? Поддавки? Неужели эта игра мысленных распрей и попытки остаться в своем уме, не поддаваясь кайфу, затянулась и выглядела не настолько зрелищно, насколько голодное до мордобоев стадо вокруг привыкло. — У нас на ринге особенные гости, — и сердце Кацуки рухнуло в оттоптанную обувь. Он уже и забыл, сколько слоев опасности носит в своей роли и насколько на самом деле глупым был его поступок, куда глупее, чем можно было вообразить. Особенные гости. Его наконец узнали, нужные люди узнали, что на ринге два студента Юэй, как они и заказывали, как им и было нужно? Черт. Боковым зрением он выхватил из толпы блондинистую голову с блестящим (вероятно, от слез) лицом. Каминари вцепился в телефон обеими руками, и, скорее всего, всхлипывал вслух от боли, но это было не столь важно, какая к черту разница, сколько у него там пальцев сломано и насколько он близок к потере сознания — печатать одной рукой слишком медленно. — Накал страстей не должен спадать, верно? — продолжал раздражающий невидимый ведущий. — А потому для наших гостей у нас есть потрясающее дополнение, которое добавит огня в наше шоу. Что-то стало поперек горла. Живот пронзило резкой болью, голова закружилась, а дышать получалось настолько трудно, что в глазах вот-вот потемнело бы от недостатка кислорода. Сейчас что-то произойдет. Сейчас случится что-то, что вызовет апокалипсис. — Для этого поединка мы вносим новое правило. Ринг сможет покинуть лишь один человек. Второй же должен погибнуть смертью отчаянных и храбрых. Ноги подкосились и Кацуки даже не стал сопротивляться, рухнув на колени. Горячие импульсы прошлись волнами по телу, обжигая все до кончиков пальцев. Он поднял голову и увидел бледного, как луна, Эйджиро с пустыми глазами. Не показалось. — Сдаться в этом поединке нельзя. Победить можно лишь обезвредив противника… навсегда. Толпа взревела, оглушающе гогоча и свистя. Им это нравится. Им нравится факт гарантированного убийства у них на глазах. — Кацуки, — очень тихо, но оглушающе произнес Эйджиро, не переводя взгляда из пустоты. Они вмиг будто отрезвели. Стало невыносимо страшно, а так же страшно было потерять этот самый животный страх. Поддаться наркотику сейчас будет фатальным провалом, нужно продолжать чувствовать себя ужасно, нужно бояться, бояться до смерти. Убить. Кто-то из них должен убить второго, чтобы закончить поединок? Это невозможно. — Для мотивации, — мерзко, почти припевая продолжил голос. — Чтобы у вас не было соблазна сбежать — арена заминирована. Какого черта? — Если кто-то из ребятишек попытается уйти — мы не дадим им этого сделать. Бум! — и все присутствующие взлетят на воздух. Почему толпа продолжает реветь. Почему лишь единицы на этих словах направились к выходу. Что за фарс… Этого не может быть, они ведь не могли… Они могли. Эти звери, организовывающие бои, могли сделать что угодно. — Это блеф, — прошептал Эйджиро и перебил сбивчивые мысли Бакуго. Хотелось бы верить. Но, конечно же, рисковать и проверять они не станут. — Вы ведь не станете жертвовать тысячами людей, вместо того, чтобы просто победить одного? Вы можете даже представить себя героями, ведь по сути, выиграв поединок, вы спасете целую толпу. Издевается. Издевается. Это глупый спектакль, игра с чужими жизнями. Зрелище, которое не сравнится ни с чем. Зритель в экстазе, он тоже зависим от адреналина, и наконец его вовлекли еще глубже. И это умопомрачительно для этой жадной до опасности грязи. — Это не может быть правдой, — вновь прошептал Эйджиро, схватившись за голову. Мир рухнул вместе с Эйджиро, который упал на колени под содрогающие воздух оры. Мальчики боялись смотреть друг на друга. Они боялись не проснуться. Бурлящая кровь и в то же время заледеневшая, прожигающая вены, приносящая адскую боль. Кацуки трясся, словно пытаясь скинуть с себя мысль, что один из возможных сценариев сегодняшней ночи — мертвый или же до глубины души запятнанный и несчастный Эйджиро. Если бомба действительно лежит где-то под ареной, то лучшим исходом будет взорвать все к чертям. Все, кроме Эйджиро.***
Каминари Денки в сети. Денки: умоляю Денки: я не знаю что делаьт Денки: изуку пжолайстуа мы доджны чтото придумть Мидория Изуку в сети. Изуку: Держись. Изуку: Ради всего святого, держись и контролируй их. Изуку: Глупый Каччан, глупый, глупый, глупый, так и передай ему. Денки: как их котнроолировать??? Изуку: Я не знаю, ори на них, что-нибудь, нам нужно время, мы придумаем что-нибудь. Мидория Изуку не в сети. Денки: черт чрет черт Каминари Денки не в сети. — Вы такие наивные и отважные, это так умилительно. Какой же мерзкий скрипучий голос. И как издевается — говорит протяжно, чтобы этот противный тембр подольше раздражал уши. Отвратительный тип, который отталкивал от себя даже просто силуэтом в полутьме, стоял перед Мидорией и Тодороки, излучая какую-то ядовитую уверенность и надменность. Его костлявые руки уперлись в бок, вытянутое лицо гордо вздернуто, глаза поблескивали. Словно он ждал мальчиков. Словно они не старались полночи незаметно обойти систему охраны незамеченными, будто столько умственных и физических усилий тонули в бездне неоправданных ожиданий с самого начала. «Будто»? Конечно, первой реакцией на незнакомый и явно не пышащий доброжелательностью облик в темноте, была защитная, в данном случае — нападение, но Тодороки, словно предугадав поведение Мидории (к слову, несвойственное, обычно Изуку не рвется с кулаками, но нервы выпотрошили все привычное, парень уже сам не знал, чего стоит от себя ожидать, как же хорошо, что он не один), схватил его за запястье и остановил, поступив верно — мало ли, чем хозяин дома мог ответить. Быть может, снаружи уже метят по окнам снайперы, или же внутри прячется кто-то, готовый в любой момент сломать им руки, скручивая их за спиной. — Риккиба Цудзибаши? — как же глупо прозвучал дрогнувший голос Мидории. Хотелось провалиться сквозь землю. Не прошло и десяти минут, как они с Шото пробрались в дом, как их уже встретили театральными хлопками и надменной усмешкой. И то эти десять минут, похоже, были издевкой. Испуганные школьники, не способные отдышаться от неизвестности, от груза ответственности и опасности на своих плечах, бродили, прижавшись к стенкам, по темным комнатам, всматриваясь в карту на телефоне в поисках зацепок к пути к «тайной комнате», которую закрыли технические помехи. Еще и Денки начал паниковать, взрывая телефон уведомлениями, от чего сердце Изуку разрывалось на куски и невидимая рука больно стискивала горло. — Что же это? — мужчина плавным движением поднял руку с чем-то очень маленьким в руках, в темноте на таком расстоянии невозможно было рассмотреть. — Надеюсь, я не поторопился и не убрал эту диковинку современных технологий раньше времени? Вы успели узнать, что хотели? После этих слов мелкая деталь покатилась к ногам Тодороки. Тот поднял ее с пола и до ушей Изуку дошел резкий напряженный вдох. — Ты… нашел их? — тихо спросил Шото. — Не нашел. Зачем искать то, что не было спрятано? — противно усмехнулся Риккиба. Изуку глянул из-за плеча Тодороки и увидел в его руках один из тех самых сканеров, за которые его друзья пошли ва-банк, отдали все. Сам противник вернул их в руки, плюнув на оптимистичные амбиции Изуку и его союзников в прошлом. — То есть… — Тодороки с трудом мог выдавливать слова из себя и целиком констатирующую провал мысль высказать не получалось. — Да, я в тот же день и заметил эти… сканеры? Или что это… Да не важно, но суть в том, что пусть ты, уважаемый Тодороки, и сыграл свою роль вполне профессионально, наивно, как же наивно было думать, что подобное останется незамеченным. Мы слишком на разных уровнях. Это до смешного грустно. Конечно же, Тодороки не мог полностью следить за ситуацией, он не знал, где расположены камеры, не знал, насколько хорошо за ним смотрит Риккиба. В его глазах в тот день, когда он сюда явился со своей миссией, все содрогалось, это было безумие для его нервов и, как сказал сам Цудзибаши, они на разных уровнях. Риккиба контролировал ситуацию, Шото под нее подстраивался. Это несправедливо и не равно, оступиться было намного проще, чем думалось. По камерам ли он отследил подброшенные сканеры или заметил сразу, когда Тодороки сделал неаккуратные движения — неважно. Это проигрыш. — Тогда почему ты их не устранил? У нас есть столько данных о твоем доме и его окружении, у тебя было полно времени помешать нам их получить, но ты ничего не предпринял? — Мидория старался звучать уверенно, насколько мог. Чтобы хоть голосом, хоть перед самим собой на несколько долей процента замаскировать свою растерянность. — Более того, я вам помог не только своим бездействием. По правде говоря, я и не бездействовал, как обесценивающе… — Что ты имеешь в виду? — Мидория сжал кулак. — Ну как же? Вы так старались обойти всю защиту, что у меня стоит, но вы ведь не думали, что это целиком ваша заслуга? Только знание о системе не позволило бы вам ее обойти или обезвредить. И вот с этим я помог. — Ты отключил что-то? — спросил Тодороки, стиснув зубы. Неясно, к чему этот разговор, кроме как очевидное унижение и втаптывание того глупого оптимизма и амбиций в грязь. — Сигнализации были обезврежены почти все. Мной. Вероятно, прямо перед входной дверью в тот момент они все же попались. Попались бы, если бы Риккиба не ждал их. А так они попались уже давно. — Но зачем? Ты ведь не просто так это сделал? Не ради интереса? — Изуку чувствовал, как вибрирует телефон в крепко сжатой ладони. Пожалуйста, Каминари, держись. — А почему нет? Ради интереса, конечно же, в том числе. Воздух загустел, пропитываясь мучительной недосказанностью. В голове все крепче оседало осознание, что сейчас прозвучит что-то, что ознаменует их провал еще более провальным. — «В том числе»? — с силой сжал зубы Тодороки. — Мне было интересно, насколько далеко вы сможете зайти, насколько у вас хватит смелости. А еще у меня теперь есть самые настоящие записи с видеокамер. Одна из них снимает вас прямо сейчас, — Риккиба поднял палец вверх, указывая на прикрепленное к потолку устройство. — Теперь мне даже не придется ничего создавать, устраивать какие-то спектакли. Разве что просто приукрасить, если потребуется. А так, у меня есть самые настоящие записи, как двое студентов Юэй пробираются в дом и пытаются обыскивать его, вероятно, с целью воровства? Как некультурно, разве этому вас учат в академии? От стен отскакивал скрипучий прерывистый режущий слух смех, а костяшки на пальцах Мидории белели все сильнее. У них не было преимущества. Они выполняли не свой план, они следовали плану Риккибы. — И теперь, — продолжил противный, — либо это увидят все, либо не увидят. Зависит от того, как послушно вы будете выполнять мои условия. — И теперь ты будешь нас шантажировать? — опустил голову и глянул исподлобья Мидория. — Нам нужно откупиться и, конечно же, такие деньги достать можно будет только на боях? — Верно, ты сообразителен, — растянул свой рот Риккиба, хотя казалось бы — куда шире. — Аж два студента Юэй разом. До этого был еще один, пусть успех и переменный, слышал, что он прекратил участие, но мне в статистику он зачелся. Однако я не хочу провисаний в своей репутации. Еще два студента Юэй, это будет трое, да еще и такие ценные, кто знает, может, меня повысят, — Риккиба упивался своей речью, кажется, забываясь и уже сознанием находясь где-то далеко в своем светлом будущем. Это зрелище зудом отдавалось в желудке, хотелось прекратить, но ноги вросли в пол, губы сомкнулись так плотно, что не пропускали воздух и болели. Риккиба настолько в себе уверен, что прямым текстом выдает компрометирующую информацию. Он даже не пытается сдерживать свой эгоистичный перфоманс, он считает себя победителем. Возможно, он считает верно. Как же мерзко, ужасно мерзко от этой мысли. — Твои способности — фальшивое изображение на видео, верно? — вдруг прервал сладкую речь Шото. — Почти, — любезно ответил Риккиба. — Иллюзии не только на записях, я и в прямой эфир могу вмешаться, и на фотографии. — И неужели не нашлось такой причуде более полезного применения, — Тодороки терял свое привычное самообладание, чуть не повысив голос. — У тебя есть идеи, милый Тодороки? — кинул он укорезненный взгляд. — Мальчику с идеальной причудой не понять, как сложно в системе мира тем, кому повезло меньше. Да и к тому же, ни в какой компании я не позволю себе жить так хорошо, как уже позволяю жить, работая вот так. Дальше лучше. Никакого офиса, никаких маскировок, я смогу просто скрыться где-то далеко и до старости ни в чем себе не отказывать. Отброс. Бесполезный для общества, смятый и смердящий сгусток черного эгоизма. Деку ненавидел себя за то, что даже в этот момент невольно начал перебирать в голове оправдания: тяжелое детство, бедность, отчаяние из-за якобы бесполезной для мира причуды, не способной ни на что, кроме обмана, да что угодно, но не может же человек просто так, только ради собственных желаний рушить чужие жизни, рушить множество жизней, ради одной единственной — своей. Может, он тоже жертва? Может, его однажды вынудили, обманули и теперь ему ничего не остается, кроме как идти дальше ради возможности замести следы, потому что это единственное спасение? Ведь Каминари, начав по глупости, не смог после уйти по своей воле. Эта иерархия может работать именно так и на ступени Риккибы. Или же дело во взглядах… Может, его удручает его положение в обществе и невозможность ничего поменять? Он одарил Тодороки особенным взглядом, когда прозвучал вопрос о причуде. Его грызет несправедливость? Эта лотерея с причудами. Вибрации телефона продолжали щекотать ладонь и сотрясать все тело, будто бы набирая темп, пропитывая помещение тревожностью. Сам не осознавая своих действий, будто сдавшись и перестав держаться за столь ранящее в этом сумасшедшем положении здравомыслие, Мидория поднял телефон, чтобы зажечь экран, а вместе с ним Риккиба сунул руку в карман и выудил от туда что-то темное и вытянутое, похожее на пульт. С потолка посыпалась штукатурка, по стене расползлась трещина, шум оглушил Изуку, от чего он выронил телефон из рук и зажмурил глаза, а когда открыл их — узрел спирающее дыхание зрелище: глыба льда впечатала в стену Риккибу, сморщившегося от боли. В руках Шото был пульт, видимо, выхваченный из рук. — У тебя даже нет поддержки, ты серьезно? — выдержав долгую режущую прорычал Шото, который, судя по удивленным нотам в голосе, проанализировал свой поступок и его потенциальную опасность. Риккиба лишь тихо посмеялся, но в этот раз как-то невесело, что немного приободрило Тодороки. — Ты тоже преступник. Ты не можешь действовать шумно и кому-то доверять, верно? И тебе не предоставили подкрепление на подобные случаи, верно? Мидория чуть было не закашлялся от шквалом нахлынувших на него эмоций, непонятных из-за своей мощи и количества, но вероятнее всего среди них было и воодушевление. Ребят настолько морально задавили, что даже самых смелых и сумасшедших предположений о дальнейших действиях не возникало в голове, абсолютная пустота и беспомощность, которая вывела из под-контроля тело Мидории, так глупо потянувшегося к телефону в столь опасный момент, и разрушившая самообладание Тодороки, который молниеносно среагировал, не успев оценить свой ход, когда почувствовал обрыв под ногами. Будто на автопилоте, повинуясь инстинкту самосохранения, который не слушает никого, Шото своей безумной секундной смелостью вывел себя и Изуку если не из отчаяния, то хотя бы из состояния тупика. Они одни. Но и Риккиба тоже. Они не могут никому довериться. Как и Риккиба. Неосторожность с обеих сторон: Мидория, на кой-то черт решивший проверить переписку, и Риккиба, распознавший это действие как опасность. Останься он спокойным — он не выдал бы наличие у себя под рукой пульта, которым, видимо, собирался угрожать, если кто-то из мальчиков будет совершать лишние телодвижения. — То есть, ты заливал нам в уши, какая нам беспросветная крышка, в то время как сам настолько беспомощный. — Тодороки тоже почувствовал изменение в атмосфере и позволял скопившимя эмоциям теперь просачиваться сквозь зубы более ярко. — Мы можем тебя убить — и на этом закончится твой потрясающий план. Мужчина был полностью обездвижен и явно мучился от холода под таким слоем льда. Как резко изменилось его лицо, как только контроль ушел из его длинных кривых пальцев. Но вопреки своему положению, Риккиба засмеялся каким-то сдавленным кряхтением. — Я убью тебя, — грубо выдохнул Тодороки, чем вызвал табун мурашек по всему телу Мидории. — Попробуй, — издевательски оскалился Риккиба. Отвратительно, что глаза, привыкшие к темноте, могли видеть его мерзкое лицо. — Если мое сердце остановится, если я потеряю сознание — все материалы будут опубликованы. Материалы, где вы, очень аккуратно, смело, а главное, целенаправленно взламываете мой замок и проникаете в дом. Вы одеты в черное, на ваших лицах маски. Не в таком виде обычно званые гости приходят, я прав? Изуку прикусил губу. Пульт мог, если подумать, отправить записи куда-то или же подать сигнал тревоги, но противник все еще имеет дерзость угрожать. Значит, пульт не единственное оружие. Они все еще не в безопасности. Возможно, злодей блефует, защищая свою жизнь, но пока что нет никаких оснований не верить в эту угрозу. Боже, как же здорово вновь слышать свой внутренний голос, бормочущий вновь что-то связное и приводящее к выводам. Дышать, дышать, конец света не наступил. Теперь даже как-то стыдно за свое отчаяние минутной давности. Главное, чтобы шум, который создал своей причудой Тодороки, не привлек внимание со стороны. Но учитывая отдаленность участка и размер дома, можно надеяться на везение. И благодарить Риккибу за любезно отключенную по его словам сигнализацию, которая также могла создать шум при повреждении целой стены в доме. — Тодороки, пожалуйста, не перестарайся. Нужно держать его в сознании. — Я попробую, — прошептал Шото, давя в себе скопившуюся и непривычную для себя злость. Вновь вибрация. Мидория, опомнившись, рывком поднял упавший телефон и зажег экран, ударив себя светом по глазам. Сообщений был шквал, они не влезали в экран, но ноги подкосились, стоило увидеть даже небольшую часть. Денки: твою маьт Денки: они убьют друг друга Денки: ктото долежн убить второго чтоьы уйти Денки: тут бомба Денки: ТУТ БОМБА Денки: мкорее пожадуйста Денки: мидория Изуку тяжело и шумно задышал, стараясь держаться за ускользающую от шока реальность. Какая бомба? В смысле "должен убить"? Шестеренки в мозгу затерлись друг о друга, складывая два плюс два, собирая столь нечеткие осколки воедино в страшную картинку. Каминари пишет прямо и паникует. Обычно он более осторожен. Уж писать про какую-то бомбу, про убийства в мессенджере, который могут промониторить... Денки поступает так, зная о мерах осторожности больше всех… Происходит что-то ужасное. Мидория Изуку в сети. Изуку: Какая бомба? Денки: я не знаю я нее знаю Денки: на них живого места скоро не останется Денки: они не могкт остановиться Денки: что мне делаьт Держись, Каминари. Ради всего святого, оставайся в своем уме, хотя бы ты. Трясущиеся руки Мидории и испуганные всхлипы не остались незамеченными. Сдавленный стон Риккибы — Тодороки вытирает о кофту кулак от крови, полившейся из носа Риккибы. — Тодороки, о боже, — Изуку вскочил. — Осторожнее, прошу. Шото не выносит ситуацию. Он не был готов, никто не смог бы быть готов, что угодно пошатывает самообладание — уж тем более вид дрожащего от ужаса товарища, единственного, за кого можно сейчас держаться. — Что там у них? — спросил Тодороки. Выводы, произнесенные вслух, прозвучали еще более безумными. И подкрепились хихиканьем мужчины. Тодороки схватил Риккибу за волосы и запрокинул его голову так, чтобы сверлить взглядом эти мерзотные глаза. — Ты покойник, слышишь? — Я уже говорил, чем вам это грозит. — Надо быстрее действовать, Тодороки. Мы должны попасть в подвал и найти что-нибудь, скорее. Но имеет ли это смысл теперь? Сообщения Каминари говорят, что Каччана и Киришиму не отпустят с ринга. В чем смысл сигнала, если сбежать не выйдет? На кону жизни целой толпы. И среди этой толпы прямо сейчас убивают друг друга два самых близких человека. В первых рядах за этим наблюдает их лучший друг и сходит с ума. Они все в опасности. Что делать? Что же делать? Почему как самый выигрышный (насколько можно сказать) вариант звучит как «дождаться окончания поединка и дать сигнал, тогда жертва будет всего одна, а не тысячи». Какого черта это лезет в голову? Нет, нет-нет-нет, ни в коем случае. — Пусти нас в подвал, — угрожающе процедил Шото. — Там ведь найдется что-то, что нам нужно? — Может и так, — слабо и противно улыбнулся Риккиба. — А может и нет. Вы все равно не узнаете. Вижу, ребят, вы паникуете. Мне будет приятно наблюдать за тем, как вы ничего не можете. — Подонок, — удар головой о стену. — Тодороки, умоляю, — вскрикнул Мидория, вглядываясь в лицо Риккибы, дабы убедиться, что сознание не вышло из его тела. — Вы можете выбить дверь и пробраться туда, но не сильно вам это поможет. Вы не найдете ничего вещественного. Вы не выиграете.***
Кровь стекает по пальцам и изо рта. Взгляд едва удается фокусировать. Но силы отчего-то меньше не становится. Кацуки чувствовал себя мешком отбитого мяса, но тем не менее — стоял на ногах твердо. Вкус проглоченной собственной крови только будоражил. Сколько уже длится поединок? Хотелось уже сойти с ума. Хотелось перестать понимать, что происходит, понимать свое превращение в животное. Хотелось перестать видеть в Эйджиро родное лицо — оно все еще было родным, несмотря на избитость, пятна крови и лопнувшие сосуды в глазах, которые превратили Эйджиро в еще большего безумца внешне. Кацуки пришел его спасти, он все еще держит эту мысль в голове. Он все еще узнает Эйджиро. Это невыносимо. Каждый полученный и отданный удар сопровождался внутренними душераздирающими криками. Кровь на лице Киришимы — его вина. В мясо разбитые кулаки пульсировали после ударов о тело Эйджиро. Что, мать его, происходит? Не получалось думать. Проклятая таблетка, гребаное условие с бомбой, которое может быть блефом, а может и не быть, оглушающий не затихающий ни на секунду рев толпы, избитый сияющий испуганным безумием Эйджиро — проще действительно сойти с ума. Какой-то чертов шанс от дьявола, суд, на котором либо Киришима ответит за свою зависимость, которую не смог победить, либо Бакуго понесет наказание за свои ошибки. И непонятно, что есть приговор: своя собственная смерть или смерть человека напротив. Скорее бы стать монстром. Как же Кацуки устал. Больше нет сил думать, больше не хочется страдать. Хочется дать ситуации самой решить, как будет лучше. Но, конечно же, не в этой жизни. Не в жизни, где они с Эйджиро встретились и связали себя друг с другом настолько крепкой связью. Связью из колючей проволоки, но настолько крепкой, настолько пропитавшую ядом из своих шипов, что уже без нее невозможно. Кацуки ненавидел себя за свою упертость и за свою силу, позволявшую ему вытерпеть происходящее. Он ненавидел себя за все. За Эйджиро наблюдать было физически больно. Из его глаз лились слезы, в какой-то момент начавшие смешиваться с кровью. Только слезы и выдавали в нем присутствие того самого Киришимы, который жалеет обо всем, который просит у Кацуки прощения. В остальном же — безумец. Оскал не сочетался со слезами, рев, которым сопровождался каждый удар, лезвием проходился по горлу. Возможно, он оказался слабее Бакуго. Возможно, он не выдержал и сошел с ума. А возможно, доверился Кацуки, отдал столь тяжелую ситуацию в его руки, выходя из игры. Какова жестокость. Возможно, если истинный, тот самый Эйджиро перестанет маячить на ринге, то Кацуки будет проще выиграть поединок, выполнив это проклятое условие, и спастись. «Нет, ты не умрешь, идиота кусок. Не дождешься». Как Кацуки сможет без него? И как Кацуки сможет оставить Эйджиро без присмотра? Изуку: У нас проблема, большая проблема. Изуку: Мы выяснили, где можно взять компромат, но у нас нет к нему доступа. Изуку: Мы не можем выбить у Риккибы пароль от компьютера. И наверняка там этот пароль не один, а на каждом возможном файле. Изуку: Он ничего нам не скажет, мы уже убедились. Изуку: Боюсь, нам ничего не остается, кроме как отправить координаты сейчас и сообщить о возможной бомбе, чтобы ее готовились обезвредить. Денки: НЕТ они не могут уйти с рингаа Денки: либо взрыв либо их поймают вместе со всеми Изуку: Я знаю, но это все, что я могу предложить. Изуку: Так они хотя бы смогут выжить вдвоем. Денки: нет им конец нам всем конец елси ьак Денки: вам нужгы пароли? Изуку: Да. Денки: и вы не можете выбить их Изуку: Не можем… Он ничего не скажет. Пауза. Отвратительно долгая тянущаяся вечность пятисекундная пауза. Денки: шинсо Денки: звони шинсо Изуку: Ты серьезно? Денки: серьезннй неукда!! ! Денки: он сможет получить пароли гипнозом и узнает информацию про бомбу если этот мудак чтото знаетт Денки: если это блеф то мы сбежим Денки: а если вы протсо отошлете кооординаты все будет зря и очень рискованно Денки: ШИНСО Денки: скорее сейачс каждаясекунда важна Каминари Денки не в сети. Как же жаль, что нельзя себе позволить бросить все, упасть и заплакать. Эмоции пожирают, страх кромсает внутренности, ответственность убивает, и никто не может себе позволить ничего больше, кроме как справляться с ней и продолжать делать хоть что-то.