***
Изуку: Каминари! Изуку: Шинсо идет к нам. Каминари Денки в сети. Денки: хорошр Изуку: Как вы там? Денки: плхо Денки: умрояб быстпее Изуку: Я буду держать в курсе. Изуку: Шинсо обещал лететь со всей скорости, но ты же понимаешь, как ночью опасно. Денки: понимаю пноимаю Ноги Каминари подкосились, он пропустил через свое тело несколько разрядов боли сначала получив удар локтем в висок от человека, который явно даже не обратил внимания, что кому-то врезал, а затем, не удержав равновесия, Денки оперся на обе руки, чтобы не встретиться лицом с грязной землей или чьими-то истоптанными ботинками. Очень больно, но он без перерыва шептал «спасибо, спасибо, спасибо», будто это было заклинанием, снимающим эту боль. Уже нет дела до руки, нет дела до смертельной слабости и расплывающегося взгляда, свидетельствующего о, вероятно, скорой потери сознания. С этим ничего не нужно делать, насколько же это не важно. Нужно лишь продержаться, а со всем этим, со своим чертовым самочувствием отвратительного слабого тела можно разобраться потом. Каминари едва поднялся, ибо быть растоптанным никак не входило в его планы, шатаясь, вновь и вновь натыкаясь разными частями тела на конечности вьющейся вокруг толпы, но заставляя себя игнорировать вспышки боли и свои собственные вскрики. Осознал, как за эти несколько секунд, пока неловко пытался встать обратно на непослушные ватные ноги, его отбросило прилично от ринга, словно течением. Уроды. Он пробирался вперед, со всей силы отпихивая впереди стоявших, не придавая никакого значения, даже если они были в полтора раза выше и шире мальчика, за что был вознагражден уже вряд ли случайным ударом в нос, но он просто проглотил свою кровь, вытер лицо грязным рукавом и думал лишь о том, как бы не потерять ориентацию в пространстве и продолжать двигаться вперед. Пусть его даже ножом пырнут — плевать, лишь бы не слишком глубоко, чтобы успеть продержаться до нужного момента. Как же сложно дышать. Отпихнув последнего стоявшего на пути человека и получив мощный хлопок по спине, Денки впился ногтями в край ринга, словно желая добавить боли и заставить себя прокричать то, что планировал, как можно громче, чтобы не оставить себе выбора и проорать во всю глотку: — Держитесь! — Держитесь! Кажется, кричавший человек разодрал себе горло. Но все равно голос получилось опознать — это был Каминари? Кацуки провел тыльной стороной ладони по лицу с намерением стереть стекающую со лба на глаза кровь, но едва ли стало лучше — на руках тоже не было живого места. Там, где не было порезов и стертой кожи — все равно кожа была пропитана кровью. Своей, стекшей, либо же чужой. Человека напротив. Бакуго вдруг очень отчетливо начал слышать свое дыхание, чувствовать, как воздух царапает легкие, как вздымается неожиданно болезненно грудная клетка. Несколько секунд он не мог сообразить, что происходит, а мгновением позже с ужасом осознал, что в целом не соображал последние… минуты? Час? Сколько времени прошло с тех пор, как он провалился в пропасть, которую не заметил и не опознал, находясь словно без сознания, но очень крепко стоя на ногах и так же крепко сжимая кулаки. Кулаки, которые все были в алых пятнах, грязных липких разводах. На миг сфокусировавшееся зрение вновь утратило свою четкость, когда глаза увидели картину, что открылась перед Кацуки. Именно увидели впервые за какой-то неопределенный, но явно насыщенный отрезок времени, который парень совершенно не помнит. Глаза словно были закрыты, как и уши, как и все органы чувств. Что за чертовщина? Дыхание участилось. Кацуки, скалясь от смешавшейся с кровью в венах болью, поднял по ощущениям свинцовую голову. Перед ним стоял, слегка пошатываясь, Киришима, словно застывший в трансе, смотрящий на Бакуго, но словно куда-то сквозь него. Это… жутко. Судя по сжатым кулакам и активированной в них причуде — Эйджиро был в боевой готовности и, вероятно, просто прерван. Тем же криком? Каминари… Осознание пистолетным выстрелом пронзило череп. — Твою мать. Кацуки отшатнулся на край ринга и рухнул на колени. Желчь обожгла горло, выливаясь изо рта вместе с рвотой. Больно, адски больно, все тело будно изрезано, нет и места, которое бы не скулило, в том числе и внутренние органы. И не совсем ясно, рвет Бакуго от того, что его желудок взбили мощными ударами, либо же от зрелища, которое предстало перед ним. Измученный, слишком измученный и уродливый Эйджиро с безжизненным лицом, очень контрастирующим своей бледностью с багровыми пятнами и грязью на нем. Стоило немалых усилий вновь посмотреть на него и заметить, как в разводах на щеке образовалась едва заметная дорожка, проложенная слезой. Слезы — защитная реакция Киришимы? Он отреагировал так на то, что очнулся от крика Денки и увидел блюющего окровавленного Кацуки перед собой? Значит, он тоже пришел в себя, пусть это и громко сказано, но хотя бы сознание легким касанием вновь связывается с телом. Надолго ли? Хотелось резко помотать головой, закричать, сделать что-то, чтобы предотвратить крадущуюся мысль, но она таки настигла Кацуки. Эйджиро, стоявший на полусогнутых ногах, глотающий свою кровь, не имеющий возможности держать один глаз полностью открытым — его заслуга. Они на ринге. Они дерутся друг против друга. Они на ринге и кто-то должен убить второго, чтобы все закончилось. И они просто… приняли это? И поддались наркотикам? Чушь, не может этого быть, Бакуго же очень четко помнил, как говорил себе, что Эйджиро не умрет сегодня, он же не мог своими руками… он же не мог… Приступ отвращения сгустился комом, поднимаясь вверх, но Бакуго не наклонился вновь, а сжал горло, не позволив себе столь позорно вырвать снова. Голова раскалывалась, воспоминания были разбиты на осколки почти в буквальном смысле — наверняка со всех сторон прилетело и мозг ударился об каждую стенку черепной коробки. И это сделал Эйджиро? Интересно, это у Кацуки включилась некая защитная реакция, выбивающая сознательность из тела, или же это и есть действие наркотика, которая делает азарт настолько насыщенным, что поведение под ним никак не обрабатывается, соответственно, не запоминается мозгом? Каминари сказал держаться. Ребята что-то нашли? Нужно потянуть время? За что держаться, ради чего, есть ли смысл, твою мать, как же горячо, все тело пульсирует, дыхание учащается. Стоит ли держаться? Такие истерзанные тела, такие отравленные люди, смогут ли они вообще обрести власть над своими телами после того, как эффект таблеток спадет. Доживут ли они оба до этого момента? Резонно ли пытаться это проверить? Горячие и липкие пальцы Эйджиро обвились вокруг шеи Кацуки. Хватка была не крепкой, намного менее крепкой, чем можно было ожидать. Что это значит? Если Киришима слабее Бакуго во всех смыслах, если он очнулся от своего пропитывающего жаждой насилия транса (если все-таки очнулся), то оказался недостаточно сильным, чтобы долго ему противостоять, и провалился обратно, несмотря на то, что заметно истощен. Ведь не мог же он напасть, находясь в своем уме, когда его телом владел именно Эйджиро, а не искусственно созданный монстр, который делит с ним лицо. Не мог же он не побороться со своим желанием испытывать ситуацию дальше и дальше, глотать опасность вместе с кровью. Пальцы сжимались сильнее. Что же ты творишь?.. Невозможно ничего сообразить, мысли просто не формулируются, их перебивает ощущение бурлящей крови, которая, кажется, вновь стремится залить глаза, отнять зрение и замутнить разум. Проваливаясь обратно в неведомое, сгорая в сносящем голову накрывающем азарте, Бакуго истратил свое последнее мгновение на внутреннюю мольбу о том, чтобы Каминари заорал снова. Шинсо Хитоши в сети. Хитоши: Я очень убедительно тебя прошу не умирать там. Хитоши: Я еду к Мидории. Он попросил тебе написать, якобы тебе будет так спокойнее, а тебе катастрофически нельзя сходить с ума. Каминари Денки в сети. Денки: хитоши Денки: ты в проядке? Хитоши: Да. А вот ты только попробуй попасться или подохнуть до того, как я доберусь до тебя. Хитоши: Воспитательную беседу проведу. Тех двоих тоже касается, чтоб живые остались оба. Хитоши: Отключаюсь, у вас там, вроде как, время на вес золота. Шинсо Хитоши не в сети. Денки: спасиьо Денки: спасибоспасибр спастбо Денки: обещаю я не сойду с ума трлько поторописб Каминари Денки не в сети. Очень громким и болезненным эхом в ушах отдается каждая новая капнувшая на ринг капля крови. Блеск диких глаз, животные оскалы. Это не его друзья, это кто-то другой. Его друзья не стали бы убивать друг друга. У них же нет такой цели? Даже светясь от бешенства, когда Бакуго взбирался на ринг, он ведь сделал это только из-за чувств к Киришиме, только потому, что желание его спасти было слишком невыносимым, слишком зудящим и болезненным. Эта злость могла свести с ума, но она бы не позволила настолько навредить Эйджиро, ведь суть ее точно в обратном. И Киришима хочет быть спасенным, он сам говорил это, он проходил через круги ада, через которые не хочет проходить вновь, у него больше нет никого, он может зацепиться, чтобы вырваться, только за Бакуго, а потому он не может даже допустить мысли о том, чтобы выполнять условие, озвученное ведущим. Даже обезумев, они бы не стали ведь… Шинсо, ради всего святого, быстрее.***
— Попытайся успокоиться. Голос Тодороки едва касался ушей Мидории, со всей силы сжимавшего в своих дрожащих пальцах телефон, будто сверление взглядом экрана могло послать сигналы человеку, чат с которым сейчас открыт и не обновляется уже с полчаса. — Я пытаюсь, — соврал Изуку. Он понимал, что просто не сможет успокоиться, он не властен над сердцем, что столь яростно ударяет по ребрам, и боль в скрученном от волнения желудке он никак не облегчит. Успокоится только тогда, когда все закончится, и то не факт — уж слишком полна эта ночь впечатлений, неизвестно, насколько скоро получится их с себя стряхнуть. — Он в сознании? Больно тихий, — кивнул Мидория на Риккибу. — Да, я слежу за этим, — ответил Шото. — У него закончились силы на издевки и сопротивления. Худой силуэт с опущенной вниз головой смотрелся жутко в полумраке. Думал ли Риккиба когда-нибудь, что за его действия будет наказан не законом, а местью каких-то студентов? А позже и законом, дело времени. Не работал бы на злодеев — избежал бы обоих кар. И все же, видимо, Тодороки и Мидория со своими пытками несопоставимы с теми, кто стоит выше Риккибы. Он ни в какую не выдавал ни крупицы информации, ни разу не подверг сомнению, что будет молчать до конца, что не даст ключ к информации, что он хранит. Вероятно, он даже готов был умереть от рук студентов, лишь бы не дать им то, что им нужно. Неужели поспособствовать утечке информации настолько страшно? Хотя… Каминари сломали пальцы и выдрали ноготь просто за якобы подозрительное поведение, он даже не сделал ничего плохого и не давал зацепок на то, что собирается. Считай, покалечили его просто так. Так что действительно можно ожидать чего угодно, какой-нибудь болезненной и долгой пытки за столь неверный шаг, на который ребята так старательно толкали Риккибу. Каминари то и дело закидывает сообщениями разной степени разборчивости. Страшно представить, как выглядят его пальцы. Наверняка он сам не совсем понимает, для чего он это делает, ведь Шинсо это не ускорит, но, возможно, ему просто было важно продолжать делать хоть что-то, кроме наблюдения за рингом, который, судя по его словам, если получилось правильно прочесть, «грязный, красный и поломанный». Мидории было очень стыдно за это, но он все реже открывал чат с Денки, потому что каждое сообщение, если его удавалось расшифровать, сильно ударяло под дых и заставляло шататься. Падать от бессилия сейчас ни в коем случае нельзя. Только их сторона контролирует ситуацию, их роль сейчас важнее, так что нельзя подвести. Шинсо все не появлялся в сети. Сообщения оставались непрочитанными. Что-то внутри Изуку взорвалось, его кулак пустил несколько трещин в стене, на которой где-то сверху висели часы, теперь же уже упавшие на пол и раздавленные трясущейся, но сильной ногой. Их тиканье было практически неуловимо для ушей, но по столь вязкой атмосфере все равно перетекал этот мерзкий звук, а настолько хорошо ощущать течение времени казалось худшим издевательством. Хотя это снова будто бегство от действительности, как в случае с перепиской с Каминари, но нужно же как-то заботиться о том, чтобы не сойти с ума раньше времени. — Очередная благодарность за отключенную сигнализацию, — Шото шумно сглотнул, наблюдая, как плечи Изуку вздымаются от тяжелого дыхания, как бледные пальцы перебирают детальки разбитых часов, будто чем меньше часы похожи на часы, чем дальше друг от друга их механизмы, тем времени будет сложнее выполнять свою работу — непрерывно идти. — Может, стоит выйти ему навстречу, — тихо произнес Мидория. — Хотя мы же не знаем, с какой стороны он идет. — Я думаю, уж Шинсо разберется. — Да, но… На улицах же патрульные. Что, если его задержали. И он не может нам об этом сказать. — Снова — попытайся успокоиться, — Тодороки хотел подойти к Мидории и попытаться как-то приободрить хотя бы рукой на плече, но все же контролировать Риккибу было сейчас необходимо, поддерживать его в сознании. — Я ненавижу вас, — голос заставил Изуку вздрогнуть, а за тем тихо застонать от боли, когда с горла наконец расплелись холодные пальцы напряжения, оставив горящие следы. За голосом последовало сбитое и частое дыхание, свидетельствующее о том, что новоприбывший торопился. — Вы бы еще дальше свою миссию геройскую устроили. Спасибо хоть, что не закрыто. — О-о-о боже, — Изуку прильнул лбом к холодному полу. Но лишь на секунду — больше себе позволить не мог. — Как ты? Все в порядке, — спросил Шото у Хитоши, упершегося спиной о стену и старающегося привести дыхание в порядок. — Судьба вам подыгрывала. Уж не знаю, в честь чего, но патрульных подозрительно мало, я попался лишь одному, но выведал у него позиции остальных и понял, что дальше путь будет легче легкого. — Ты попался? — Изуку стыдливо прикрыл рот рукой. — Не думаю, что меня узнали, было очень темно и я среагировал быстро, но… если у меня будут неприятности из-за вас… — глубокий вдох, — неважно. Все живы? Вибрация телефона в руке Мидории. Взгляд смертельно уставших глаз на экран. — Да… — настолько напряженно выдохнул Изуку, что почти закашлялся. — Пока что да. Он был уверен, что услышал хруст костей. И все подтвердилось режущим сознание криком Эйджиро. Киришима, воспользовавшись парализующей вспышкой осознания Бакуго, схватился за атакованную руку, выдернув ее из-под колена Кацуки, и откатился к противоположной стороне ринга, поднялся на колени (встать на ноги не было сил) и прижимая раненную руку к груди, прокусывал себе губу, выпуская из нее еще больше крови, пачкающей уже почти полностью скрытое под слоем грязи и пыли лицо еще сильнее. Бакуго вновь в сознании. Крики дорогих людей возвращают его — именно Кацуки Бакуго — на место в его тело. А лучше бы сошел с ума и не вернулся. Вновь получалось рассмотреть и — самое ужасное — узнать Киришиму, несмотря на его отвратительнейший внешний вид. И в этот раз лицо Эйджиро было куда сознательнее, чем в прошлый. Боль на его лице читалась красноречивее, эмоции были более живые, глаза блестели. Эйджиро вернулся в тело и закрепился в нем прочнее, судя по всему. Кацуки явно был в лучшем состоянии. Он мог стоять на ногах. Тело адски болело, но болезненные ощущения, скорее, были просто чем-то фоновым, лишь слегка раздражающим, а порой даже раззадоривающим (чертовы таблетки). Что не скажешь про Эйджиро — он не мог встать, ему для этого точно потребуется время, непростительно продолжительное для поединка с монстром. Эффект спадает? Если вспомнить, то ведь он принял свою дозу наркотика достаточно давно. И в процессе поединка, когда оба были в беспамятстве от своей жажды крови, вспышка адреналина могла взорваться — и теперь вещество запустило свой обратный эффект. Ему будет становиться только хуже. С ужасом и отвращением Кацуки осознавал совершенно ненужное ему превосходство своего положения. Кровь все еще бурлила, кулаки сами сжимались. И… его щеки болели от улыбки. От оскала. Он все это время… улыбался? Ему это нравилось. Бакуго слегка пошатнулся от внезапно нахлынувших в его голову обрывочных и невероятно быстрых образов, но их можно было успеть рассмотреть. Они пронеслись перед глазами и заставили вновь захотеть стошнить в этот же момент. Кацуки поднял взгляд на сидящего напротив Эйджиро. Его спутанные волосы прилипли к лицу, прикрывая его, но все равно можно было рассмотреть четыре царапины на его щеке — как в одном из образов. Где Кацуки впивается грязными ногтями в лицо Киришимы и сдирает кожу, пока тот опрокидывает голову назад, уклоняясь, так глупо подставляя шею. Рваная толстовка обнажающая истерзанный ожогами торс — как в одном из образов. Где Кацуки тянет Эйджиро за волосы к себе, толкает на свою руку, готовую дать взрыв. Прижатая к телу рука, неспособная двигаться — несколько секунд назад Бакуго слышал ее хруст. И щеки Кацуки все еще горели от улыбки, которую он стянул с себя лишь сейчас. Ненавистный пазл сложился. Окружение начало плыть перед глазами, которые начали стремительно наполняться слезами ярости, отвращения к себе. Эйджиро… Эйджиро… Бакуго раскрыл рот, ибо казалось, что дыхание настолько тяжелое, что может порвать ему щеки. Воздух царапал легкие, горло и десны. Эйджиро ранен. Эйджиро проигрывает. Эйджиро сидит со сломанной рукой и искривленным от ужаса лицом перед тем, кому доверил свое спасение, кого умолял спасти его шкуру, перед кем извинялся и в ком нуждался. Кацуки криво и скрипуче засмеялся, звуки исходили жуткие и поломанные. Кажется, так и происходит процесс сумасшествия? Та самая последняя ступень, после которой путь обрывается и ты проваливаешься в бездонную пропасть безумия, в котором безвозвратно теряешь себя? Всю ночь, каждую минуту происходили события, про которые можно было сказать, что еще никогда прежде ничего настолько сильно бьющего по эмоциям и чувствам он не испытывал, но это состояние агонии, это адское пламя в ребрах, поражающее сердце, кажется, уже взорвавшееся — больнее и ярче этого просто невозможно было вообразить ничего. Когда же это закончится? Когда же уже безумие вытеснит все и Бакуго перестанет понимать, перестанет чувствовать, перестанет помнить, что натворил. Он раскрыл ладонь, поднял перед собой и посмотрел на нее широко раскрытыми глазами. Эти руки, эти уродливые грязные руки ранили Эйджиро. Эти руки хотели убить самое драгоценное, что существует в мире Кацуки. Эти руки отвратительны. Ладонь медленно поднималась вверх и закрыла правое ухо. Вновь скрипучий, безумный сухой смех. Ногти впились в висок, по пути выдрав несколько черных волос. Это невыносимо. Это просто невозможно. Это непростительно. Он отвратительный. Он ненавидит себя, он себе противен, он не хочет себя знать, нет никого в мире хуже. Нет ни единой причины прощать себя, ни единого оправдания. Под ногтями скапливается стертая с висков кожа. Взрыв через раз… два… Бум! — А? Почему-то ладонь теперь была направлена вверх, взрыв не поразил плоть, не оглушил его, не выбил жизнь из тела. А все из-за обхвативших его запястья пальцев. Холодных, дрожащих, но крепко сжимающих, сумевших отодрать ладонь Кацуки от его головы и убрать подальше. И до смерти испуганное лицо Эйджиро прямо перед глазами. — Зачем… ты это сделал? — почти беззвучно прохрипел Бакуго. «Зачем ты отобрал у себя шанс, а у меня искупление?» Темнота. Последнее, что слышно — собственный рык, пропитанный неописуемой тяжести отчаянием и безрассудством. Обволакивающее, впитывающееся в мозг безумие.***
— А никак иначе не получилось бы? — Шинсо поднял бровь, задирая голову вверх, откуда только что спрыгул в прожженное отверстие в полу — ныне в потолке. — Он ни в какую не выдавал, как сюда попасть, так что… — смущенно ответил Изуку. — А позвали мы тебя уже после того, как сделали это. Свет от ламп в этом помещении был настолько тусклым, что практически бесполезным — все равно приходилось ориентироваться, подсвечивая телефонами, пока не добрались до компьютера и не нашли способ его включить, чтобы большой экран осветил комнату. Комната в подвале была маленькой, тесной для четверых человек, в которой не было ничего, кроме рабочего места в углу: длинный стол во всю стену, обитое кожей кресло и сам компьютер, на котором, предполагаемо, находились данные, за которыми они пришли. К стене были прикреплены еще три монитора, куда больше, чем тот, что стоял на столе. Для наблюдения с видеокамер и удобства просмотра информации. — Получилось только включить, — сказал Мидория, повернув голову к Шинсо, осматривающего рабочее место. — нашли кнопку, но сразу же требуется пароль, а узнать его все еще не вышло. — Вы пытались вводить что-либо? — тревожно спросил Хитоши. — Нет… Мы подумали, что это рискованно, мало ли что будет при неверном вводе. — Скорее всего, ничего страшного, потому что если бы было — этот убогий мог просто сказать вам неверный пароль. Но он же просто молчит? Однако, все равно хорошо, что вам хватило ума или не хватило смелости трогать что-то, мало ли что у него за стратегия и система защиты, может, тут бы все взорвалось, потому он и предпочел не говорить вам ничего. Шинсо хотел сам сесть в кресло, но в последний момент остановился и отошел на шаг. — Натяните на лицо что-нибудь. А этого, — он кивнул на искалеченного Риккибу, которого Тодороки заковал в ледяные наручники и презрительно держал сзади за ворот помятого с прожжеными проплешинами (наверняка невообразимо дорогого) пиджака, — в кресло. После того, как Шото буквально скинул мужчину на кресло, он послушно натянул спавшую с лица бандану обратно, Мидория поступил так же. — От греха подальше, — пояснил Шинсо. — Если здесь есть система распознавания лиц, то лучше лишними не светить. Он еще может говорить? — Заставим, — сухо выпалил Тодороки. Напряжение стало в горле Изуку. Если Риккиба прицельно искал жертву среди Юэй, а конкретно известных студентов Юэй, он точно следил за спортивным фестивалем, а значит, мог узнать Шинсо, изучить его и понять, как работает причуда. Но, может, в таком состоянии он вообще не сообразит, кто перед ним? Главное, чтобы его поношенность не помешала ему ответить Хитоши хоть что-нибудь. — Ну что ж, — Шинсо с силой сжал плечо Риккибы. Постоянные вибрации и в кармане Хитоши, и в ладони Изуку, нагнетали атмосферу и заставляли сердце биться чаще, отдавая ударами в голову, в которой непрерывно роились тревоги и страхи, животная боязнь самого слова «время». Но насколько бы ненавязчиво, провокационно Шинсо не пытался заставить Риккибу ответить ему — тот лишь прикусывал губу, вероятно, про себя молился о потере сознания. Не хотелось открывать непрерывно подающий сигналы телефон, дабы случайно не увидеть «время вышло». Будто пока если это не известно точно, если даже существующий факт еще сокрыт, то шансы есть. Риккиба слишком хорошо соображает для избитого до состояния сломанной куклы, все еще понимает, что происходит. Хитоши раздраженно отпрянул от кресла. — Он кричал, когда вы его… доводили до такого состояния? — Шинсо произнес это шепотом, обращаясь к рядом стоящему Тодороки, одновременно хлопая Риккибе по уху, дабы тот не услышал. Какой же он жалкий, этот злодей. Даже на злодея не похож вовсе, тут, скорее, студенты из Юэй выглядели и вели себя более подходящими для этой роли. Лицо невольно сморщилось от этого осознания. Шото в легком непонимании кивнул. Разумеется, кричал, ему же причиняли боль. — Что ж, попробуем, — все так же тихо продолжил Шинсо. — Мне нужны иглы. — Что? — удивился Мидория, выдернутый из своей тревожной сжирающей желудок прострации. — Или что-нибудь подобное. Тонкое и острое. Если в зоне доступа нет — что-нибудь еще придумаю, но лучше не тратить время на размышления, так ведь? Изуку начал судорожно бегать глазами по комнате, будто не было совершенно очевидно, что ничего подобного в этом помещении не будет. Слово «время» выбивало из колеи и сбивало дыхание, кажется, сейчас это было самым неприятным словом из существующих. Время, которое так хотелось остановить… — Знаю! — вдруг выпалил он. — Тодороки, подсади. Изуку забрался наверх в жилое пространство дома и через пару мгновений, судя по звукам, успев по дороге два раза чуть не потерять равновесие от взволнованности, спрыгнул обратно и высыпал из рук на край стола металлические детали разбитых этой же ночью часов. — Думаю, в механизмах что-то будет… Тонкое и острое. Если что еще что-нибудь разобьем, — Мидория не понимал, в верном ли направлении он разгадывает намерения Шинсо. Сейчас в целом было тяжело соображать и вся ситуация была вручена в руки Хитоши, а оставшиеся двое словно добровольно приняли на себя роль марионеток, которые будут лишь помогать, внимательно слушая человека, который каким-то волшебным образом умудряется соблюдать спокойствие, несмотря на то, что был вырван посреди ночи и ситуацию знает со слов смертельно истерзанного тревогой Изуку. Но это было настолько необходимо — описать просто невозможно, но точно ясно, что это спасительное решение. Когда у всех участников мозг поражен паникой, когда мысли перестают складываться и начинают лишь кричать — нужно вводить нового игрока, потому что еще чуть-чуть, еще минута без контроля — и игра проиграна. Кацуки бы наверняка взбесился, если бы узнал, что вновь приплели кого-то, да еще и в самое пламя, в самый центр плана, но, в конце концов, разве можно было ожидать чего-то другого? Один за одним участники событий начинали сходить с ума, путь один в такой ситуации — в пропасть. С разной скоростью, но никто не смог бы остаться неповрежденным, а значит, ввод кого-то нового, еще не пораженного, неизбежен. И нужно постараться закончить все, пока причастных еще можно пересчитать по пальцам. Шинсо провел рукой, распределив детали по столу. Присматриваться приравнялось к расточительству времени, а потому Хитоши просто давил ладонью шестеренки и прочие осколки, пока воздух не просочился сквозь его зубы — от укола чего-то острого. Как хорошо, что Изуку сгреб все, в том числе и стекло, и погнутые, разломанные мелко детали, которыми можно было порезаться. В какой-то момент Мидории пришлось даже отвернуться и прикрыть уши. Шинсо, крепко держа ладонь Риккибы, вгонял тонкий осколок под ноготь, заставляя воздух сотрясаться от мерзкого крика. Такая классическая пытка, даже странно, что за эту ночь она ни разу не пришла им в голову, но, похоже, очень жестокая, если Риккиба, будучи уже настолько измотанным, бился в судорогах, что его приходилось прижимать к креслу за плечи руками Тодороки, орал так, что невольно становилось страшно быть услышанными. А Шинсо с невозмутимым, лишь слегка раздраженным лицом продолжал вгонять уже второй осколок, глубже и очень медленно, что-то проговаривая, повторяя из раза в раз. Это сводило с ума, срывающийся крик Риккибы, это четко различимое царапанье в его глотке, эта агония. Он сейчас тоже сходил с ума. Может, это и на руку — он перестанет понимать, кто перед ним. Все-таки нет ничего страшнее физической боли, ее невозможно терпеть, невозможно прикусить губу и игнорировать, она будет бить тебя, обжигать. Ее нельзя вытерпеть, и единственное, чего ты желаешь, когда испытываешь сильную боль — остановить ее. И даже если ты достаточно силен, даже если у тебя на кону стоит все, что у тебя есть, с помощью разума ты и продержишься какое-то время, но мы все — слабые люди, которые не любят боль, которые не принимают ее, с уязвимыми телами. И рано или поздно, пропуская через себя очередной разряд адского пламени, отнимающего зрение, ты прокричишь хотя бы жалкое беспомощное «хватит». Получилось. За письменным паролем, который Риккиба во власти причуды Шинсо ввел своими пальцами, теперь кровоточащими, оставляя следы на клавиатуре, действительно последовала система распознавания лиц. Мигающий огонек до этого совсем незаметной камеры нервировал прикрывших лицо мальчиков подозрительно долго — вероятно, Риккиба уже совсем не был похож на себя обычного, а потому роботу было сложно его узнать, но, в конце концов, наконец-то открылся рабочий стол. — Открывай все, что есть. И собери все в один архив. Риккиба послушно продолжал пачкать клавиатуру, выводя на верхние экраны информацию из файлов, каждый из которых, как ожидалось, был защищен отдельным паролем. На одном экране открылся каталог видео, на втором — список имен, вероятно, жертв, либо планируемых, либо уже попавшихся. Значит, кое-какой учет потенциальных участников все-таки ведется, черт. Третий экран — самый нижний и близкий к уровню глаз — судя по всему, служил для подробного просмотра информации. «Устроил тут себе кинотеатр», — подумал Изуку, изучая названия видео, в которых фигурировали даты, время и чьи-то имена. Неужели получилось? Это то самое, это файлы с поддельными видео, список завлеченных людей с отчетом о способе завлечения, прогнозируемой датой посещения боев. В письменных файлах всегда стояла подпись — Риккиба Цудзибаши. Так светит своим именем, в каждом отчете. А ведь сам недавно, подчиняясь Шинсо, рассказал, что не знает больше ни одного человека не то что выше себя по должности, но даже на своей ступени этой преступной иерархии. Но, видимо, желание подняться вверх было сильным, достаточно сильным, чтобы подписать «рабочие» документы своим настоящим именем. И понятно, почему победить Риккибу оказалось посильным — про него тоже наверняка никто не знает, кроме определенных вышестоящих людей, а если бы и знал, не стал бы защищать, это опасно, гарантия преданности — страх, о котором говорил и Каминари. Они обычные люди, которым нашли применение, но которые, скорее, были пушечным мясом, в них нет ничего особенного, а потому и защищать не стоит. Стоит припугивать. Возможно, Риккиба так старательно и аккуратно выполнял свою работу, чтобы поменять свое положение, чтобы стать чуть выше и иметь больше возможностей не бояться. Ведь чем ближе к верхушке, тем больше шансов, что организация будет видеть смысл защищать тебя. — Что с бомбой? — кинул в темноту Изуку, вжимая в грудь взрывающийся от вибрации телефон. — Я все же не думаю, что она есть, — ответил Шинсо. — А ты что можешь сказать о бомбе на ринге, Риккиба? — У меня нет информации, — сухо и монотонно произнес тот. — События на боях никоим образом меня не касаются. — А мнение твое? — Я не считаю это резонным. Не думаю, что есть смысл подвергать такой опасности жизни стольких людей, которых завлекали и которые, скорее всего, захотят прийти снова. Бои — это не про терракты, это идеология, их цель куда выше, чем просто смерти людей. — Этот ублюдок дело говорит, — кивнул Шинсо, цыкнув на последнюю услышанную фразу. — Взрыв арены не останется незамеченным, рано или поздно ее обнаружат вместе с сотнями трупов, это покажут по новостям, все об этом узнают и пойти туда захотят после такого только самоубийцы. К тому же, уничтожение арены и всех людей на ней означает, что бои лишатся огромной части своей… аудитории? Разве им это выгодно? Даже если там сейчас два… не самых удачных человека одновременно, все равно это слишком глупо организовывать такую многоступенчатую иерархию, систему защиты… таблетки. Слишком сложно, чтобы просто однажды взорвать все, если ребятишки на ринге не выполнят условия. Если терракт это не их конечная цель, в чем я очень сомневаюсь, им ведь тогда придется начинать все сначала. Это блеф, там нет бомбы, я уверен. Шинсо восхищает. Он звучал настолько логично, уверенно и правильно, что стало даже стыдно, что они сами не пришли к выводу, что это глупо. Организаторы боев совершенно точно не дураки, они понимают многое, они понимают людей, они умеют их запугивать, привлекая к сотрудничеству, и они умеют их увлекать, заманивая на зрительские сидения и на сцену. Они наверняка понимают, что человеческие эмоции — уязвимое пятно в человеке, на них легко играть, если предварительно расшатать и заставить эмоции доминировать над разумом. У их друзей на ринге просто нет времени думать о правдоподобности этого условия, у зрителей — нет желания. Очень хочется согласиться, но как же страшно. — То есть, мы просто можем уже сейчас сообщить Каминари, чтобы они плевали на все и бежали? Но что если… — Если там есть бомба, то все равно мы ничего не сможем с этим сделать, — Шото резанул своим голосом по сердцу, напоминая, насколько больно оно колотится о ребра. На самом-то деле в их руках действительно не так много власти. Придется просто верить в более разумную версию и надеяться, что организаторы не настолько безумны. Леденящий ужас осознания своей глупости и слабости. Их друзей удерживали на ринге, возможно, блефом, но никто из них не мог его распознать. Каминари сходит с ума, наблюдая, как они убивают друг друга, хотя попытаться сбежать можно было чуть раньше, чем все полностью вышло из-под контроля. Но их же так просто не выпустят? Смогут ли они сбежать вообще? Наверняка поднимется хаос, мало ли, какие люди, близкие к организаторам, находятся там и что они предпримут. Страх так обезоруживает. Страх и неизвестность — переплетающиеся между собой понятия, когда речь идет о боях, ведь от людей, которые создают такую систему, можно ожидать чего угодно. — Архив готов, — сообщил Риккиба, как его и попросил Шинсо. — Отлично, — выдохнул Хитоши. Глаза Риккибы блеснули какой-то новой по насыщенности эмоцией, пусть выражение лица и не поменялось. Как же, наверное, отвратительно он себя сейчас чувствует. На пороге своего проигрыша. — Подожди, — Мидория наклонился к монитору. — Буквально секунду, хочу проверить… Глаза зацепились за знакомое имя. Кацуки Бакуго. И ниже еще одно. — Удалим данные о Тодороки и Каччане, — прошептал Мидория. — Не нужно, — мягко схватил его за запястье. — Почему? — развернулся к нему лицом Изуку. — Иначе ведь полиция получит упоминание о вас с Каччаном. — Да, но ведь я… чист, — перед тем, как произнести последнее слово, Шото замялся, потому что его поведение в эту ночь противоречило определению слова «чист», но все же, суть не совсем в этом. — Если полиция получит отчет и видео, проведут экспертизу и устроит расследование, в ходе которого выяснит, что я ни в чем не участвовал — а они не найдут доказательств, я ведь и правда не участник — это можно будет превратить в аргумент в сторону Бакуго. Очень сильно кружится голова, мешая оценить рациональность такого решения. Разве любое упоминание не является опасностью? Однако если полиция начнет копать и каким-то образом все-таки выйдет на Каччана, то у него будет куда больше проблем с оправданиями, если у него не будет видео о том, как его ложью и манипуляциями завлекли на бои. А стоя рядом с Тодороки, имеющим такую же историю за плечами, появляется шанс наврать правдоподобнее и обелиться. Возможно, это и правда когда-нибудь что-нибудь решит. К тому же, мало ли, сколько пользы может дать один отчет и одно видео для общего расследования. Черт, как же болит голова. — Я… Я не знаю, насколько это правильно, — Изуку вновь почувствовал вибрацию в руке, — но хорошо, как скажешь. Давайте быстрее закончим с этим. — Давай же, Риккиба Цудзибаши, — ядовито вступил Шинсо, — подписывай письмо и точно так же, как тебе привычно, отправляй свои отчеты, только немного на другой адрес. И добавь еще чистосердечное, признайся, что ты работаешь на бои, все, что знаешь про это, схема твоей работы, время и место, когда ты «устроился», когда с кем-то причастным контактировал. Так же было приказано подготовить к пересылу все электронные письма, не скрывая адресата, хотя более, чем очевидно, что электронный адрес вряд ли даст много подсказок, наверняка этот маршрут был как-то защищен. Но задача состоит в том, чтобы предоставить максимально возможный объем информации, каждую найденную крупицу. Разрушить это звено боев нужно как можно тщательнее. Риккиба отправит все полиции со своего адреса, это тоже данные, которые могут оказаться полезными и стать лазейкой, началом цепочки расследования и поиска. Информация так могущественна и беспощадна. Пальцы вяло плелись по клавиатуре, но ни на секунду не замешкались, пусть и печатали Риккибе приговор. Мужчина со скрипом пропускал воздух сквозь зубы, но не мог воспротивиться, он шагал на эшафот. Должно быть, он чувствовал себя отвратительно и жалко, возможно, морально умер или готовился к смерти. Причуда Шинсо и правда очень пугающая и слишком властная. Спасительная и убийственная. Неужели получилось? Они сейчас выполнят свою часть плана. Неизвестен результат этих усилий, непонятны последствия, но дело подходит к завершению и это осознание разливалось по телу Изуку колкими горячими волнами. Желудок все еще скручивало, но теперь не было ощущения, что будет становиться только хуже и что он вот-вот рухнет в обморок. Теперь останется смертельное волнение, но уже без страха неудачи и груза ответственности за их половину сценария. Как только сигнал будет отправлен Каминари, а письмо отослано полиции, им останется лишь скрыться. Что-то придумать с Риккибой, возможно, выбить из его башки все воспоминания текущей ночи, чтобы он больше не владел информацией, которая является настолько опасным инструментом. — Не отправляй, — сказал Изуку. — Сначала сигнал. — Надо придержать ребятам хотя бы немного времени до прибытия полиции, чтобы попробовали сбежать. — Хорошо. Пиши этому дураку. Финишная. Теперь жизнь ребят на боях будет зависеть только от них самих. Тянуть уже больше некуда, нужно отправлять координаты, пока их не обнаружили, даже если ситуация команды на боях еще не решилась. Нужно дать им запал, дать понять, что необходимо действовать. Да и, в конце концов, вариант с тем, что бои остановит полиция, уже звучит не так ужасно на фоне того, что кто-то из этих двоих может стать убийцей самого важного для себя человека. Все возможные сценарии отвратительны, но… Может, в поднявшейся панике будет легче сбежать, чем без нее. Только верить, глупо по-детски верить, больше ничего не остается. С отправленным сообщением (после нескончаемого водопада больше не складываемых в слова букв со стороны Денки, а потому приходилось молиться, что в них не было зашифровано послания о смерти), содержащим и слова о том, что бомба — блеф, пусть ничем и не подтвержденные, кроме сомнительно работающей в окружающей обстановке логикой, с которой нет возможности спорить сейчас, Изуку упал спиной к стене и скатился вниз. Силы покинули тело и ноги стали ватными, руки обессилено повисли. Он задрал голову и прикрытыми глазами смотрел в черную пустоту. Кажется, примерно так выглядел Каччан, только в тысячу раз хуже, когда его силы справляться с обезумевшим Киришимой иссякли. Ситуации разные, вывод один — люди слабые и их ресурсы не бесконечные, если слишком сильно раздирать когтями и топтать свои эмоции — они сломаются. Мидория надеялся, что это не его случай, что все будет в порядке, но он нисколько не удивится, если больше не захочет вставать с кровати и смотреть в глаза этой чудовищной реальности, которая вынудила его и его друзей пройти через эту стрессовую убийственную мясорубку. Но все еще нужно немножко потерпеть — сбежать, пока полиции не станет известен адрес Риккибы и желательно не оставить улик на себя. Вибрации прекратились, чат с Денки больше не вызывал рябь в глазах количеством текущих сообщений. Значит, он увидел и теперь их время действовать? С ним же ничего не случилось вот так резко? Все уже забыли условности про «дождаться ответа после сигнала», тут не получается думать и помнить о таких мелочах, теперь нужно совершать шаги по ситуации и судить тоже по ситуации. Боль волнения ударила в живот и Изуку скрутился на полу. — Это правда, что если ты отключишься, то куда-то в открытый доступ утекут видеозаписи с нами? — вдруг спросил Шото. Тодороки раздраженно хмыкнул, когда в ответ его толкнули молчанием, но Шинсо подхватил ход мыслей и повторил вопрос. — Да, в мое тело встроено устройство, которое я программирую на сигнал к публикации выбранных заранее данных, если я был насильственно лишен сознания. — Урод, и правда подготовился. Что нужно, чтобы этого не произошло? Самый быстрый способ. — Самый быстрый — удалить файлы. Так они выяснили, что все хранится и отправляется с этого компьютера. Сверившись с картой, мальчики убедились, что больше ничего похожего на электронные носители для подобных вещей в доме больше нет. — Удаляй. Отключена запись с видеокамер, чтобы не создавать лишних совершенно ненужных проблем. Безвозвратно уничтожены все данные, не только за эту ночь, просто на всякий случай. Шинсо несколько раз убедился, что ничего не осталось и ничего нельзя будет восстановить. Как жалкая поломанная заведенная говорить «да» марионетка Риккиба становился все бледнее и бледнее, хотя всякий раз казалось, что уже больше некуда, и, кажется, он все сильнее умирал, терял даже отблески в глазах, наполняя их матовой пустотой. Он уже умер, он уже был убежден в этом. И после все настолько же монотонного «Сделано», Шото схватил волосы на затылке Риккибы в кулак и с размахом ударил его лицом по столу, спровоцировав симфонию звуков из столкновения, короткого вскрика Риккибы и резких шумных вдохов Шинсо и Мидории, которые едва не подавились воздухом от неожиданности. Как мало оставалось сил у этого человека, наконец он ушел в свой долгожданный обморок из которого наверняка не захочет выходить. — Тодороки… — Изуку прикрыл рот рукой. — Он заслужил. Когда придешь в себя и вспомнишь свое нынешнее состояние, тоже будешь так считать. — Все собрано в кучу. Осталось только нажать на кнопку. Только я еще слегка подправлю текст, — констатировал Шинсо. — Давай, — обессиленно ответил Изуку.***
Мерзко. Мерзко, мерзко, мерзко. В который раз уже Эйджиро вырвало простым желудочным соком и желчью, третий? Паника росла в нем прямо пропорционально возвращению адекватного восприятия окружения, а не под мутными алыми стеклами безумства. Все тело болело уже не только от ударов, которыми щедро осыпал его Кацуки в течении последнего часа, к ним примешивались уже знакомые ненавистные ощущения. Ватность по всему телу, нечеткий взгляд, нечеловеческие усилия, чтобы просто держать глаза открытыми. А есть ли смысл держать их открытыми, если все вокруг все равно чернеет? Он понимал. Он, черт, понимал, что с ним происходит. А лучше бы слетел с катушек окончательно. Действие таблетки прекратилось. Точнее, оно как раз продолжается, она теперь убивает, а не дает новую жизнь. И дальше будет только хуже. Раскалывается голова, при каждом движении будто выстрел в голову. Кацуки же выглядел иначе. Потерявший связь с собой, слизывающий кровь с разбитых губ и ухмыляющийся. Каким бы ни было состояние Бакуго, под каким бы сильным воздействием эмоций он ни был, он никогда, никогда не выглядел так. Эйджиро не хотел узнавать его, не хотел принимать мысль о том, что это перед ним Кацуки. Больно, очень больно. Он больше не сможет двигаться. Ко всей мешанине телесных ран прибавилась пульсирующая боль в кровоточащем сердце. Это Кацуки испытывал, когда Эйджиро представал перед ним в своем худшем виде? Настолько глубоко проникают невидимые лезвия от зрелища, как самый дорогой человек теряется, обращаясь в монстра, не способного себя контролировать. Тело Кацуки избито, одежда изорвана, но он и не думает даже замечать какие-то повреждения. Ведь телом правит сейчас не он, а его худшая взбунтовавшаяся версия, которой плевать на боль — она лишь раззадоривает. Бакуго же боролся. Он точно боролся, он сражался с демоном внутри себя и несколько раз выигрывал свое тело обратно. Но этот демон силен, он был подпитан эмоциями, которые пропитали все органы Кацуки, кожу с ног до головы. Негативными эмоциями, злостью, семя которой проросло благодаря Киришиме. Он сделал Бакуго таким, он усложнил ему задачу, он лишил его контроля. Он виноват во всем. Сил драться больше нет и не будет. Желания тоже. Он никогда не хотел драться с Кацуки, ему мерзко было от мысли, что его чувства не оказались сильнее животных желаний и жажды азарта, что Бакуго выглядит так ужасно, потому что Киришима приложил к этому руку в самом настоящем смысле. Возможно, Кацуки не стоило приходить, чтобы спасать его. Таким пропащим людям самое место в рассаднике преступности, жестокости и грязи, чтобы рано или поздно заслуженно сгнить вдали от хороших людей. Разве что уклониться еще несколько раз получится, чтобы совсем слегка продлить свою жалкую ненавистную жизнь, дабы воспользоваться последней возможностью заслуженно помучить себя, исцарапать мозг неприятными мыслями, вдохнуть в легкие еще больше сожаления. Кацуки, вероятно, убьет Эйджиро. И будет прав, абсолютно прав. Если и умереть, то лучше от рук человека, которого любишь больше всего на свете и которому принес больше всего боли. Какой хороший и справедливый расклад. Кацуки глубоко и шумно дышал, можно было слышать свист воздуха. Не нужно было присматриваться, чтобы понять, насколько горячая кровь сейчас течет в его венах, насколько этот жар отдает в мозг, как сбивающе с толку, но приятно, кружится его голова. И тем не менее он мешкается. Он мог ударить уже несколько секунд назад, но он лишь прикусил губу и сжал кулаки, голова опустилась, глаза широко раскрылись, кажется, он начал задыхаться от нахлынувших ощущений — своих собственных и искуственно пробужденных. Черт, какой же Кацуки сильный. Нет нужды сейчас быть таким сильным, закончить все будет легко. Даже про себя прощаться с Кацуки сил уже не было, боль в теле перебивала мысли, перебивала все, наполняя Киришиму полностью, что ничего, кроме этой боли, практически не оставалось. Эйджиро чувствовал, как теряет сознание. Надеялся, что в последний, финальный раз. — Прекращайте! Валите! — кровь в горле была слышна в этом режущем атмосферу крике. Едва удалось узнать что-то знакомое. Каминари? Эйджиро закрыл глаза и уронил голову на ринг под душераздирающий крик Кацуки. Дальше происходило что-то непонятное и по ощущениям страшное, обвивающий хаос. Толпа заревела втрое громче, настроение их вскриков резко сменилось на испуг и злость. Уже теряющее тактильность тело Эйджиро чувствовало то как его хватают за плечи и запястья, заставившие вспомнить, что его рука теперь сломана, толкают. Треск чего-то электрического и снова крик знакомым голосом. Взрывы. Многочисленные оглушающие и явно вызванные отчаянным несчастным истеричным безумием взрывы и рев Кацуки Бакуго, который почему-то до сих пор своими руками не прикончил человека, сломавшего ему жизнь.