Я был с тобой наедине, Я повторял твои слова, Бери меня, бери себе, Бери себе, бери меня.
— откровения от первоисточника —
Сначала Слава решает подождать Мирона в спальне, но спустя полчаса проведённых под одеялом, ему становится скучно, как-то прохладно, одиноко и неимоверно хочется что-то заточить. Он осторожно поднимается с постели, ведь координация в пространстве с некоторых пор не его конёк, и медленным шагом направляется на кухню. Мирон сидит за столом, облокотившись всем корпусом на спинку дивана. Его глаза прикрыты, руки раскинуты, а телефон отброшен далеко в сторону. Слава думает, возможно, надо бы дать Окси немного времени, мало ли какие новости прилетели из-за Ла-Манша, но сразу же осекает себя. Переваривать скверные известия в одиночестве — не самый лучший способ времяпрепровождения. — Окс, ты в порядке? Что-то стряслось там? — спокойным голосом уточняет Карелин. — Я не знаю, Слав, как тебе ответить, если честно, — не открывая глаз тихо произносит Мирон. — Ты можешь просто рассказать мне обо всём, как случайному попутчику, а я обещаю не лезть с дебильными советами и не ёрничать, коли дело и правда серьёзное, — произносит Слава. Мирон поначалу молчит. Приоткрыв левый глаз он наблюдает, как любовник неспешно огибает стол, залезает в холодильник и цокнув языком выуживает оттуда лоток очищенной морковки. Водрузив ёмкость на стол Слава достает толстенький, сочный даже на вид оранжевый корнеплод и, критически оглядев добычу, с хрустом надкусывает. — М-м-м, сладенькая, — с видимым удовольствием тянет Слава, жуя морковь. — Итак, Мирон Яныч, что там у вас за проблемы? — Да вроде и не проблемы, — произносит Мирон, тоже подцепляя себе морковку, — а по всему выходит какая-то хренота. — Поделишься? Я буду рад выслушать, но, если что, не настаиваю, — утомившись плясать вокруг да около прямо предлагает Слава. — Окей, предупреждаю, это будет лонгплей. — Я обещаю не перебивать, если ты об этом. — Слав, я вообще-то сейчас планирую тебя посвятить в некоторые, не самые приятные, моменты внутренних отношений моей семьи. — Мирон, поверь мне, когда нужно, я бываю очень чутким и внимательным собеседником, — отложив надкусанную морковь в знак серьёзности своих намерений, сообщает Карелин. Бросив на любовника скептический взгляд, Фёдоров, помолчав пару минут, решает, что рано или поздно Слава всё равно будет иметь отношение к его семье и некоторые подробности всё равно придётся рассказать. — Лёля, ну в смысле Ольга, моя младшая сестра, как ты уже знаешь, — издалека начинает Мирон, — всегда была именно тем ребёнком, о котором только могут мечтать любые родители. Она росла милой, послушной, в меру озорной девочкой с жизненными ценностями и принципами сформированными на основе немного наивных, но все же вечных ориентиров. То есть любила маму и папу, дорожила настоящей дружбой, осуждала насилие и подлость, выбирала свою свободу и личные границы, не давая никому навязывать ей своё мнение. Правда, в виду юношеского максимализма, некоторых вещей у Лёли и по сей день бывает too much, — стараясь подбирать слова, как можно мягче, продолжает Фёдоров. — Так, — вновь вытащив из лотка морковку, подаёт голос Слава, — с преамбулой порядок, дальше? — Возможно я когда-то упоминал, что моя семья старается придерживаться традиционных ценностей нашего народа? Ты сейчас, конечно, будешь смеяться, но во многом я совсем не «кошерный» еврей. То есть традиции, обряды, какие-то типичные бытовые даже ритуалы, важные в повседневной жизни для большинства иудеев, лично мной давным-давно похерены. Я жру всё подряд, не хожу в синагогу, покрыт татуировками и одним только своим видом оскорбляю образ господень, не говоря уже о текстах, выходках и прочем мамоёбстве. Общаясь в мультикультурной среде, контактируя с огромным количеством людей, я даже классический семитский говорок разменял на кокни, оказавшись в Каннинг Тауне. Родители не сильно убивались, с самого начала было ясно, — с моим воспитанием они пролетели. Мама в беседах порой всё же напоминает мне про Шаббат и просит «не купать козлёнка в молоке его матери». На этом, впрочем, мы с ней обычно и останавливаемся. С тем, что их сын потерян для общества, и ни одна приличная еврейская семья не захочет принять меня в качестве жениха или мужа для своего чада, все худо-бедно смирились. Никто уже не ждёт от меня празднования Хануки или женитьбы на скромной, благочестивой еврейской девушке. Хотя, зная некоторые особенности менталитета еврейских-же папаш, смело могу заявить, что моё откровенное пренебрежение традициями с лихвой могут покрыть суммы, находящиеся на моих банковских счетах. Она-то, медь звенящая, в одно мгновение может сделать меня очень даже перспективным в матримониальном плане пацаном, но я отошёл от темы. Мои мама и папа решили хотя бы одного ребёнка воспитать «нормальным». Они лелеяли надежду устроить Олину судьбу в традиционном стиле. Вроде как пусть дочка учится, ищет себя, а мы по-тихому будем таскать её на всякого рода общинные сборища диаспоры, и там, обязательно, найдётся хороший пейсатый «малчег» из традиционной еврейской семьи, счастье которого и составит наша малышка. — М-м-м, теперь со вкусом средневековья, — ехидно улыбнувшись бросает Слава, принимаясь за четвёртую по счёту морковь, — и я, кажется, понимаю куда ты клонишь. Лёлечка мамина-радость-папина-гордость взбрыкнула и притащила в дом не кошерного пацана? — Ты потрясающе проницателен, Пинки. Какой-то бритоголовый татуированный гопник, не еврей, без постоянной работы, да ещё играет на басу в рок-группе, — цедит Мирон, наблюдая, как Карелинские брови поднимаются все выше и выше, а щеки раздуваются от сдерживаемого смеха. — Молчи. Ни слова сейчас, — просит Фёдоров и Слава начинает тихо трястись от беззвучного смеха. Мирон даёт ему несколько минут пережить приступ безудержного веселья и ждёт, когда тот будет вновь сконцентрирован на разговоре. — Ну, я так понимаю, — стараясь быть максимально серьёзным произносит Слава, — увидев в собственной гостиной Оксимирона из 2008 года на минималках, родители твои, особенно батя, благословения не дали. — И это очень мягко сказано. Если верить матушке, а она не имеет свойства приукрашивать свои рассказы, скандал был страшный. Ян бушевал, как пресловутая песчаная буря в пустыне, орал, что не позволит единственной дочери путаться с кем попало, требовал немедленно разорвать эти мезальянсные отношения с чужаком, грозился посадить под домашний арест и лишить денег. — Какие страсти! Но, подожди, она же взрослая девочка, вроде? Может сама решать с кем ей общаться? — сморщив нос уточняет Карелин. — В июле Лёле было девятнадцать. По законам Великобритании она уже совершеннолетняя, имеет право заключать юридически обязательные контракты, голосовать на выборах, покупать сигареты, даже сделать татуировку. Но пока она ещё находится на иждивении родителей, они в праве осуществлять ряд действий, связанных с её жизнью и безопасностью. Банально могут получить судебный запрет на приближение к ней этого чела или тупо перекрыть финансирование. Конечно, сомневаюсь, что они пойдут на это и будут настолько откровенно лезть в её интимную жизнь, впрочем, Ян вполне может, — поморщившись произносит Мирон. — Не буду углубляться в детали, с твоего позволения. Мне не очень-то приятно, даже в теории, размышлять о сексуальных партнерах моей младшей сестры и реакции на них нашего отца. — Без проблем, я тоже не фанат подобных разговоров. Вопрос в другом: разве родители имеют моральное право указывать уже взрослому, по сути, человеку, с кем дружить, а с кем нет? Это же немыслимо, Мирон! — Как тебе сказать, Слава. С точки зрения рационального, адекватного современного человека, уважающего права и свободы других рациональных, адекватных, современных людей, конечно нет. Она не делает ничего аморального, противозаконного или, fuck it, порочащего её в глазах общества. Даже если бы и делала, все в юности гнут рамки дозволенного, совершая разного рода неблаговидные поступки. Но в чём-то я могу понять родителей. Нет-нет, — выставив руку ладонью вперед, быстро произносит Мирон, — естественно, я бы никогда не стал диктовать своему ребёнку или близкому человеку, как и с кем проводить время, кого любить и с кем спать. Просто, знаешь Слав, я очень люблю сестру и мне хотелось бы для неё самой комфортной, безопасной, лучшей жизни. У нашей семьи есть деньги, теоретически, Лёлька не ограничена в возможностях и действительно может заниматься чем угодно, не задумываясь о хлебе насущном. Изучать искусство, путешествовать, играть свои фортепианные концерты на благотворительных вечерах, весь мир открыт для неё. Однако, по убеждению родителей, при этом у неё не может быть балласта, состоящего из неподходящего кавалера. Даже если содержать сестру буду я сам, а не они. — Сама Ольга, судя по всему, имеет совершено другое мнение? — Выходит, что так, — озадаченно произносит Мирон. — Для тебя, кажется, это новость? — немного удивлённо уточняет Слава. — Лёля была всегда очень послушной, единственное, в чём она спорила с родителями, были их взгляды на мою жизнь. С детства сестра висела на мне и если кто-то пытался «обидеть любимого Мирика», вне зависимости от обстоятельств, вела себя с «агрессором» максимально отвратительно, пока справедливость, в её детском понимании, не торжествовала, — с тёплой улыбкой рассказывает Мирон. — Однажды я крупно поссорился с отцом, тот орал как всегда, что его сын — лоботряс, оболтус, никчёмный неудачник. Мне было, наверное, лет семнадцать, самое время ставить клеймо, верно? Я собрал рюкзак и хотел свалить из дома, но Лёлька вцепилась мне в ногу, рыдала, и тяпнула Яна за палец, когда тот попытался её от меня оттащить. Знаешь, что она сказала отцу? «Мирик самый лучший, я его люблю! Не смей на него кричать»! Тот настолько оторопел, что просто стоял в ступоре, пока я кое-как успокоил сестру и объяснил ей, что папа не имел в виду ничего плохого, и мы просто немного повздорили. — Это очень мило, как мне кажется, — улыбается Слава. — Вот уж никогда бы не сказал, что ты мог быть ласковым и заботливым братом. — Да ты вообще, по ходу, не особо хорошего мнения о моих человеческих качествах, — приподняв брови, произносит Мирон. — Зато меня полностью устраивает физиологический функционал. И глаза у тебя очень красивые, Брейн, — нахально улыбаясь отзывается Слава. — Так, вернёмся к основной теме. Ты, значит, с самого детства возился с сестрой? — Знаешь, когда тебе тринадцать, ты непопулярный в классе эмигрант, непонятный ботаник-очкарик повёрнутый на мечтах о репе, известие о пополнении в семье — прямо скажем, не то, что могло бы как-то скрасить твою и без того унылую жизнь. Поначалу я просто возненавидел родителей за это. Отец пропадал на работе, мама была постоянно уставшая. Беременность её выматывала, а когда родился ребёнок, забот только прибавилось. Она крутилась целый день с домашними делами, их тупой комок пелёнок орал не переставая, а я старался как можно больше времени проводить вне дома. Однажды мама приболела, не помню уж, что с ней было, но врач рекомендовал покой, иначе грозился забрать в больницу. Медицинская страховка в Англии стоит очень дорого, бесплатно лечат только в благотворительных богадельнях и то, на уровне помазать палец йодом. В общем, мама сказала, что ей нужно отлежаться и попросила меня недолго присмотреть за Олей, просто погулять с коляской, когда проснётся, дать бутылочку, если будет хныкать. Деваться было некуда. Мне конечно было противно и мерзко даже думать о младенце, ещё недавно прибывавшем в животе моей мамы и том, что предшествовало этому пребыванию. Отца тогда я не хотел даже видеть, понимал уже, что второго ребёнка они не планировали, не в тех условиях жили, считал его виноватым во всём, что произошло с мамой. Короче, чтобы дать маме поспать, я всё-таки взял коляску и вышел из дома. Подумал, пусть эта мелкая козявка хотя бы пищит на улице. Мы гуляли в сквере напротив окон родительской спальни, так чтобы маме, в случае чего, было спокойнее. Я уговаривал себя потерпеть, в конце-концов, дел и так никаких не было. Прошла мимо, умилившись, соседка, — пожилая чудаковатая леди с крошечной собачкой, улыбнувшись поздоровалась симпатичная девочка живущая на два этажа выше. Эта девочка, кстати, мне нравилась, но я стеснялся даже подойти к ней. Челик из соседнего дома, казавшийся мне нереально крутым парнем, респектнул, типа, поболтал со мной, сказал, что он тоже помогал с младшими родокам, и это гуд. Так, совершенно неожиданно, я понял, что пискля может быть не только утомительной нагрузкой, но и полезным для налаживания межличностных связей, атрибутом. Я стал чаще выходить с ней на прогулки, иногда даже мог взять на руки, если особенно сильно плакала. Мама думала, я проникся к сестрёнке и тихо радовалась, тайком от отца накидывая чуть больше карманных денег, жизнь стала чуть менее тошнотворной. Как-то незаметно я и сам привык к мелкой. Она росла, становилась из непонятного орущего комка настоящим маленьким человечком, уже не только агукала и слюнявила пальцы. Сначала поползла, потом начала вставать, везде совала свой смешной крошечный нос. А однажды, когда я смотрел телек в своей комнате, притоптала ко мне и стала проситься на ручки, знаешь, она так смешно делала пальцами, как будто скребла воздух. — И ты взял её на руки, да? — Ага. Она положила голову мне на плечо и уснула. От неё пахло детской присыпкой, молочком и мамиными духами и, Слав, клянусь тебе, у меня настолько скрутило всё внутри, ком встал в горле и я реально заплакал. Впервые с самого раннего детства, заплакал, но не от обиды, бессилия или злости, а от умиления. Такая она была мелкая и беззащитная, а я, придерживая её на груди, понимал, что реально всё это время ненавидел сестру. Банально мечтал, чтоб этого ребёнка никогда не было, чтоб её унесли вороны Одина или НЛО, пофиг, лишь бы она исчезла, а она вот так доверчиво уснула и сопит у меня на плече. Мне стало пиздец как стыдно, ведь я желал зла невинному ребёнку, которого просто угораздило родиться не в самой благополучной, с точки зрения отношений, семье. Сейчас, глядя с позиции нынешнего опыта, я понимаю, всё произошедшее было правильно. Всю ласку, которую я не мог проявить по отношению к родителям, стесняясь быть мягче даже в общении с мамой, я направил на Лёльку. Прогулки с ней больше не были для меня частью ритуала социализации, напротив, я с удовольствием возился с сестрой. Надо ли говорить, что со временем она стала моим самым верным и преданным другом, ну, насколько это позволяла разница в тринадцать лет. Ей было шесть, когда я уехал в Оксфорд и мама несколько дней не могла унять вечерние истерики, ведь сказки перед сном сестре читал именно я. Только ради неё, ну и для успокоения нервов мамы, я периодически бывал дома на выходных. С отцом мы конфликтовали, но я всё равно старался позвонить, успеть к мелкой на выступление в театральном кружке, привезти какой-то небольшой сувенир или подарок. Через пару лет Ян понял, что его мечтам в отношении моей карьеры сбыться не суждено и перестал доставать с лекциями и претензиями, общение чуть выровнялось. Когда я женился он бухтел уже только ради приличия, наверное, был рад хоть такому «нормальному» поступку. Мой развод, вопреки ожиданиям, мы с семьей не обсуждали, только Лёля как-то сказала, что мама переживает за меня. Я уже тогда не особо заморачивался с принципами, подмучивал запрещённые вещества, отрывался вовсю. В моей жизни осталось только два человека, чьи чувства меня реально интересовали, на остальных было похер. Путался с девочками и мальчиками, не удосуживаясь спросить даже имя, не то что возраст, если кто-то охотно присаживался мне на член. Жил в комнатушке, отжатой у ниггера, работал официантом, грузчиком, даже экскурсоводом и всё также бредил рэпом. Дальше было знакомство с Димой, переезды, Оптик, ну, ты в курсе. И все это время я исправно заезжал домой только с одной целью, показать маме и сестре, что все ещё не сторчался и даже в некотором роде делаю успехи. Лёля следила за мной в твиттере и инсте, писала по-детски смешные и милые комменты, типа: «Мирик самый лучший». Первый плакат, что она повесила в комнате изображал «Звёздную ночь» Ван Гога, второй — был изображением Оксимирона. Я очень люблю сестру, Слав. Она, в некотором роде, была для меня ориентиром в самые тёмные времена, и долго оставалась маяком, на свет которого я неоднократно выплывал из моря дерьма. — Что ж, очевидно у вас это взаимно. И в её мире, за основу ролевой модели важного мужчины, взят не пресловутый образ отца, а любимый Мирик, — произносит Слава, не добавляя в голос иронии или сарказма. — Эй, Мирон, это же хорошо, что ты любишь сестру, что балуешь и переживаешь о ней! Это нормально, такие вещи являются частью стремления, как у нелюдей из «Being human», чувствовать, быть вовлечёнными в социальные процессы, иметь эмоциональные связи и переживания . Возможно, в какой-то момент ты решил отгородиться от всего этого, спрятаться за маской безразличия и отстраненности, ведь так было проще. Сложно смириться, конечно, но оказывается, заносчивая жопа, известная под псевдонимом Оксимирон, способна на искреннюю любовь, заботу, сочувствие и переживания! Полагаю, нужно обязательно написать об этом на твоей страничке в Википедии! — балагурит Слава. Мирон, скептически стрельнув в него глазами, отрывает от грозди, лежащей в миске с фруктами, крупную виноградину и, в качестве маленькой мести, кидает, попадая Славке прямо по носу. Тот, естественно возмущается, но поймать отскочившую ягоду не успевает, зато вместо него это делает Филечка, доселе дремавший на подлокотнике дивана. — Филя! — кричит Слава вдогонку коту, но того уже и след простыл. — Итак, рэпер Оксимирон, сейчас господин кот извозит соком этой виноградины весь пол. Внимание, вопрос: кто будет убирать последствия вашей диверсии? — Да ладно тебе, Слав, помою я пол, мне не зашквар, так-то. — Очень на это надеюсь, Окс, — гримасничая отвечает Карелин. — А если серьезно, Мирон, — продолжает Слава отбросив шутки, — я рад, что ты рассказал мне про Олю и то, как развивались ваши отношения и что ты чувствуешь. За последний месяц я узнал о тебе больше, чем за всё то время нашего знакомства, пока сначала фанател, потом диссил, а потом спал с тобой. И это очень личная информация, которую ты добровольно решился мне поведать. Это важно. Для меня. Спасибо, что доверяешь воспоминания и истории из жизни, я хочу понимать твои принципы и мотивы. У нас будет дочь и сейчас, серьезно, я прямо — таки увидел, что тебе можно доверить ребёнка! — Слав, возможно ты привык воспринимать меня по-другому, каким-то делбиком пафосным, наверное это не далеко от правды иногда и я понимаю твои опасения, но дай мне крошечный шанс, пожалуйста. Гарантирую, ты не пожалеешь, — говорит Мирон, протянув Славе ладони через стол. Тот спокойно переплетает свои пальцы с Мироновыми. — Если хочешь, и это действительно то, что тебе нужно, — произносит Слава отводя взгляд, — я не против, правда. Нам давно стоило поговорить о происходящем. Мы оба взрослые и публичные люди, последнее, чего бы мне хотелось, так это читать в интернете поток грязи о себе. Впрочем, на писанину, направленную в адрес лично Славы КПСС, мне категорически плевать, но у меня скоро будет ребёнок и это все меняет. Моей дочери не должны коснуться никакие грязные сплетни. — Нашей дочери. У нас будет ребёнок, Слав, — терпеливо произносит Окси. — Окей, у нас будет ребёнок. Помимо общего умиления и радости, нам нужно быть готовыми не только к бессонными ночам, коликам и режущимся зубкам, но и к неудобным вопросам, людям — идиотам, и прочим превратностям судьбы. Когда станет известно, что я родил ребёнка, заметь, я говорю не если, а когда, это известие, без сомнения, будет иметь резонанс и все кинутся искать главный ответ: от кого приплод. Кстати, почему ты так уверен, что она твоя, Мирон? — приподняв брови задаёт провокационный вопрос Слава. — Стал бы ты скрывать от меня чужого ребёнка? Чего ради? Да и знаю я прекрасно, что кроме меня ты в последнее время ни с кем не спал. — Шпионил за мной? — криво усмехнувшись интересуется Слава. — Наблюдал. Я очень злился сначала, не понимал, чего тебе не хватает, какого лешего ты взбеленился. Меня, знаешь ли, обычно не кидают. — Серьезно, Окс? Думал смотреть на твою счастливую рожу во всех околорэповых пабликах именно то, что мне нравится? Учитывая, с кем ты был запечатлён? — сухо уточняет Слава, отведя глаза в сторону. — Ты никогда ничего не говорил, не претендовал на эксклюзивность, я думал тебе вообще всё равно, есть ли у меня кто-то ещё! — Да потому что это я был у тебя «кем-то ещё»! — уже зло выплёвывает Слава, выскакивая с места. Он подходит к окну, опираясь ладонями на подоконник и его лопатки от этого выделяются под рубашкой особенно сильно, словно крылья. На кухне повисает молчание. Мирон не совсем понимает, что нужно делать сейчас. — Я просто не хотел мешать, — произносит Слава спокойным ровным голосом. — Зачем отнимать тебя у хорошей девочки, с которой ты счастлив? На которую ты смотришь так, как никогда не смотрел на меня, — шмыгнув носом заканчивает Карелин и Мирон чувствует укол стыда и облегчение одновременно. — Слава, — тихо зовёт Окси, подходя со спины и осторожно обнимая любовника поперёк груди. — Слава. Ты бойкий и ласковый, кажется взрослый и умный мальчик, но так ещё не разу и не удосужился спросить меня, почему целый месяц я торчу рядом с тобой и послушно выполняю все твои требования. — Ты можешь представить, что я не хочу знать ответа на этот вопрос? — произносит Карелин, укладывая ладони Мирона себе на живот. — Могу. Ты боишься. Что если придётся говорить откровенно, я сделаю больно. Ты привык, ведь я никогда не уделял достаточно внимания простым вещам, принятым между симпатичными друг другу людьми. Ты устал быть сексуальной диковинкой, статус которой принято скрывать. Но сейчас, всё по-другому. — Из-за Поли? — И поэтому тоже. — Мне не нужно жертв, Окс. Не стоит проявлять благородство. Я просто хочу быть уверен, что если со мной что-то произойдёт, у Полины будет кто-то, кому она будет действительно важна. Конечно, моя мама, сестра, Андрей и Юра и Ванька никогда не допустят, чтобы мой ребёнок остался без внимания, заботы, оказался в детском доме или приёмной семье. Но все же, родной отец, пусть даже не особо заинтересованный лично во мне, у ребёнка быть должен. Этого будет вполне достаточно. — Слава, ты не слышишь меня разве? — Это ты плохо слышал. Мне не нужно жертв, Мирон. — Никто не собирается ничем жертвовать. Я разберусь со всеми своими вопросами в ближайшее время и ты сам увидишь, что был неправ. У нашего ребёнка будет полноценная семья, любящие родители, свобода выбора, начиная от игрушек и заканчивая личными пристрастиями. Я извлекаю уроки. Обещаю, что бы там ни было дальше, я буду рядом Слав, столько, сколько ты позволишь мне. — Хорошо говоришь. — Я не отрицаю, ни наличия Ди, ни моих с ней отношений. Мне казалось, наш с тобой, эм, роман, несколько не то, что мне нужно и достаточно просто переключить внимание на кого-то более подходящего. Диля была, как правильно тебе сказать, всесторонне удачной кандидатурой и в какой-то момент я действительно подумал, — она тот человек, который мне нужен. — Что же пошло не так в твоей прекрасной идиллической картине будущего? — Я скучал по тебе, Славуш. Пытался звонить, хотя знал, что ты меня везде заблочил. Я ведь понимал, что мог набрать с чужого номера, да просто купить левую симку, но малодушничал, боялся, что ты обсмеёшь меня, потом думал, ну, как я тебе скажу? Смелости, честно говоря, так и не набрался. Это же очень не просто, признаться человеку в лицо, что ошибался, что вёл себя как мудак, что скупился на лишний поцелуй, только ради сохранения статуса незаинтересованного лица. Я не мог допустить, чтобы слава бездушного потребителя потускнела, а образ непробиваемого циника пошел трещинами человечности. А летом, когда услышал сплетни о твоих проблемах со здоровьем, просто обезумел. Я постоянно думал только о тебе, даже у Санька Тимарцева спрашивал, не нужна ли помощь. — Очень трогательная история, — фырчит Слава, хотя по тону понятно, не злиться больше, да и освобождаться от объятий, не спешит. — Но что будет дальше, Мирон. Какие планы? — Я поговорю с Ди, расскажу всё как есть. Она хороший человек и отличная девчонка, пусть мы и не обещали друг другу вечной любви, но смогли построить весьма крепкие, наверное больше даже дружеские отношения, а обижать её враньем я не хочу и не буду. Уверен, она поймёт нашу ситуацию, не будет закатывать истерик или как-то вредить. — Нашу ситуацию, — эхом отзывается Слава, — звучит, если честно, так себе. Делай как считаешь нужным, Мирон. Но я хочу, чтобы ты знал, никто не будет мешать тебе общаться с дочерью, возможно, я даже не буду против проводить время вместе, возможно даже соглашусь периодически спать с тобой, глупо скрывать, наш секс меня устраивает. Не нужно драм, обдумай свои решения. Если ты хочешь быть с Дилярой, никто не будет тебя в этом винить, — спокойно произносит Слава. — Мне казалось, я своими действиями дал тебе понять, о серьёзности моих намерений. — Ладно, — развернувшись в объятиях Мирона произносит заметно успокоившийся Слава, — ладно. Пусть время покажет, насколько наши слова и планы смогут стать действиями. А сейчас, давай погуляем немного? — Не поздно? — обеспокоено уточняет Мирон, глядя на часы. Время перевалило за девять и сентябрьские сумерки уже скрыли все краски осеннего вечера. — Нормально. Мне полезно дышать воздухом, да и в темноте будет меньше шансов встретить фанатов. Мирон усмехается, соглашаясь с доводами Славы. — Куда бы ты хотел пойти? — Здесь через пару кварталов есть большой сквер, может знаешь? Где на углу ещё китайская забегаловка. Там обычно людно, но место не тусовочное, а народа куча именно из-за вкусной еды. Так вот, я сейчас быстро сделаю заказ на их сайте, мы дадим пару кружков по парку, и на обратном пути прихватим креветочек в кисло-сладком соусе. — А профитроли мои? Не будешь есть? Я так старался, добывал их тебе, — сделав губки бантиком, нарочито грустно произносит Мирон. — Ты серьезно предполагаешь, что креветки как-то помешают мне заточить профитролей? Не-е-е, Окс, это ты совершено зря, — смеясь говорит Слава, натягивая толстовку прямо на тёплую домашнюю рубашку. — Смотря сколько будет креветочек, — дразнит Мирон. — А ты налей и отойди! — парирует Слава.— ххх –
Во время прогулки они почти не разговаривают, думая, очевидно, каждый о своём. Ближе к концу дорожки фонари отчего-то горят через один, и проходя очередное тёмное пятно Слава берет Мирона за руку, притормаживая. На лице Фёдорова мелькает беспокойство, но тёплые мягкие губы, прижавшиеся к его собственным, быстро рассеивают сомнения. Мирон отвечает мягко, без языка, просто давая понять, что он здесь, рядом. В последнее время Славка часто к нему ластится, просто тычется носом в висок или берет за руку, делая это совершенно без сексуального подтекста. Раньше Окси не совсем понимал, что могут значить такие маленькие нежности, но сегодняшний эмоциональный разговор дал ответ и на этот вопрос. Наконец-то Мирон понимает и страх перед неизвестностью и банальную нехватку внимания, которую сейчас активно восполняет Слава, во всю пользуясь своим положением. Мирон, кстати, совершенно не против. — Когда ты вернёшься? — спрашивает Слава, оторвавшись от губ Мирона, но не отодвигаясь от него самого. — Я ещё не уезжал, Слав. — Нам с Полей назначили кесарево на первое ноября, — тихо говорит Карелин, — Мирон, вернись, пожалуйста к этому времени. — Это сегодня Пётр Семёнович сказал? — Угу. Скрининг хороший, сердечко бьётся замечательно, никаких патологий не обнаружено. — Отличные же новости, Слав! — подбадривает Мирон. — Ты и Полина в порядке, показатели хорошие, чего ты боишься? — Не проснуться после наркоза, — коротко шепчет Карелин. — Посмотри на меня, пожалуйста, Слав, просто посмотри. Всё будет хорошо, наша девочка появится на свет и мы оба ещё хлебнём бессонных ночей, капризов от прорезающихся зубиков, кабачкового пюре, которым она будет плеваться в нас, потому что жрать эту дрянь невозможно! — быстро проговаривает Мирон. — Кабачковое пюре? — недоверчиво спрашивает Слава, — откуда ты вообще это взял? — Лёльку таким кормили. Очень полезно, но на вкус просто дрянь. — Она ела? — Да не особо, больше плевалась, — посмеиваясь произносит Мирон. — В тебя, наверное? — Случалось. Они переглянувшись, улыбаются друг другу. Слава, ещё раз чмокнув Мирона в губы, отступает, легонько тянет его за собой, и они выходят из тенистой части дорожки на освящённый участок. — Так что в итоге, — спрашивает Карелин, уже на выходе из парка, — мама просто звонила тебе пожаловаться и спросить совета? — Можно, конечно, и так сказать, но если конкретно, она просила меня прилететь на пару дней в Лондон, поговорить с Ольгой, может быть познакомиться с её парнем, узнать, насколько он плох. — Никогда бы не подумал, что именно ты будешь судить о том, насколько кто-то не соответствует общепринятым нормам морали, — хмыкает Слава. — Если бы ты не ждал ребёнка, я бы тебе ёбнул сейчас, серьезно, — обиженно цедит Мирон. — Вот оно и появляется, твоё истинное лицо, — угорает Слава, — сначала: «Славик, все будет хорошо», «Славик, ты можешь мне доверять», а потом угрозы, побои, домашнее насилие! — Сделаете с Дудем программу в стиле ток-шоу с федерального канала. Ты будешь рыдать и говорить, что отдал мне лучшие годы, а Юра толкать очередные говноедские речи и сомнительные инициативы в массы. — Почему ты так не любишь его? На самом деле Юрец не плохой пацан. — Для близких может быть и да, но в индустрии он хайпожор, не имеющий понятий чести или совести. Всё, что может принести Юре бабло он успешно монетизирует, наплевав на банальную порядочность. — Но ведь никто до сих пор не знает, что Слава КПСС ждёт ребёнка от Оксимирона. — И это значит лишь то, что Юра отлично осознаёт масштабы пиздеца, который непременно случится, если о нашей девочке станет известно сейчас. А ещё, он понимает, Андрей ему такого не простит, у каждого есть вещи, люди, события, — неприкосновенные, и, насколько я понял, ты для Замая, очень важный человек, пусть не в романтическом плане, но тем не менее. — В этом смысле ты всесторонне прав, да и доверие просто так не получить, а Юра постепенно стал для меня почти своим пацаном. — Смотри-ка, Земля до сих пор не остановилась, а ведь настал момент, когда ты не только согласился со мной, но и поддержал мою точку зрения, — с серьёзным видом дразнится Мирон, проглаживая Славину ладонь пальцами. — Да я вообще умею удивлять! — с гордостью заявляет Слава, положив руку на живот. У Мирона нет оснований с этим тезисом не согласиться. За разговорами они доходят то той самой кафешки, где Слава заранее заказал две дюжины креветок в кисло-сладком пряном соусе, пропаренный рис, лимонад с вербеной и, конечно же, паровые булочки с мясом краба. От пакета, вынесенного юрким темноволосым пацаном им прямо ко входу, одуряюще пахнет съестным и специями, да так заманчиво, что внезапно, в животе урчит даже у вроде как сытого Мирона. — О, не я один тут проголодался, — толкая Окси в плечо, веселится Слава, — пойдём, светило русского рэпа, пожуём. Мирон забирает у Славы пакет с их ужином, немного даже удивляясь, не встретив сопротивления. На улице достаточно темно, время уже одиннадцать и ничто, даже редкие прохожие, не мешает им идти, держась за руку. Около самого подъезда, когда Слава, замешкавшийся с ключами отвлекается на замок, Мирон, почему-то именно сейчас особенно остро понимающий насколько ему необходим этот невозможный балабол, поддаваясь порыву выпаливает: — Слав, я люблю тебя. — Это здорово, Мирон, — отвечает Слава, с немного болезненной улыбкой, — и возможно даже взаимно, но пока это просто слова и они вовсе не значат, что мы сможем жить долго и счастливо, а не как кошка с собакой. — Но мы постараемся? — как-то даже чересчур наивно для своих лет уточняет Окси. — Мы обязательно попробуем, — кивнув отвечает Карелин.— xxx–
Натрескавшийся креветок и профитролей Славка сонно моргает, стараясь держать глаза открытыми. Филя, привалившийся пушистой тушкой под бок хозяина, вовсю мурчит, благодаря за огромную жирнющую креветку, которую при Славкином попустительстве скормил ему Мирон, так и не научившийся пока сопротивляться кошачьему попрошайничеству. — Мы договорились, что только одну, — строго говорит Слава, заметив, как под действием гипноза синих кошачьих глаз, Мирон отломил ещё один кусочек креветки и тщательно промокнул вкусняшку от соуса бумажной салфеткой. — И, раз уж у тебя совсем нет резистентности, сполосни под водой, пожалуйста. Вообще-то наш ветеринар советовал максимально ограничить рыбу и морепродукты, но Фил большой фанат запрещёнки. — Какой ты внимательный хозяин, — бурчит Мирон, — а со стороны так и не скажешь. — По тебе тоже не особо чего можно предположить, а ты, вон, оказывается, ещё не совсем отбитый: сестрёнку любишь, признаешь, что девочку без объяснений кидать не хорошо, уважаешь чувства верующих, — ласково припечатывает Слава. — Домашние животные не могут сами сходить в магазин или купить вкусняшки, не могут сказать где у них болит или что их беспокоит. Вся ответственность за комфорт и качество жизни питомца лежит исключительно на хозяине, и очень важно это понимать. Я могу быть каким угодно разгильдяем и сидеть на пиве с дошиком, но у кота должен быть привычный корм, витамины и небольшие прикормки, это его здоровье. — Да ты просто кошачий психолог! Кто бы мог подумать, — хмыкает Окси. — Хватит мне зубы заговаривать, мы вроде сошлись на одной креветке, а в кошачьем желудке уже уверенно поместились две! Мирон! Если ему ночью будет плохо в ветеринарку поедешь сам! — Не две, а полторы. Смотри какие довольные глазки у котика, — сюсюкает с пушистиком Фёдоров, про себя отмечая, что Слава все чаще называет его по имени, отбрасывая короткую кличку «Окс», приклеившуюся в самом начале их отношений. — Счетовод из тебя тот ещё, хотя, что взять с гуманитария-то? — сетует Слава, душераздирающе зевая. — Пойдём спать, м? — Вместе? — растерянно спрашивает Мирон, отчего — то внутренне ожидая подвоха. — Манипулировать близостью и совместным сном не в моих правилах, я буду рад, если ты это запомнишь. Поэтому зову тебя спать с собой, душнила ты токсичная. Конечно, если ты по каким-то причинам не можешь себе позволить такую роскошь, постели себе где нравится, квартира, включая коврик у порога, в твоём распоряжении, — недовольно бурчит Слава. Он тяжело поднимается с кухонного дивана, чешет за ухом довольного кота и направляется в душ. Пока в ванной шумит вода Мирон позволяет себе провести несколько минут бездумно пялясь в окно. Это был слишком долгий день, и ему определенно необходимо обдумать множество важных вещей, переспать с информацией. Он встаёт из-за стола, убирает опустошенные упаковки из-под еды в мусорное ведро, загружает приборы и посуду в машинку, запуская режим короткой мойки, меняет воду и досыпает корма коту. Он проводит у Славы только вторую ночь, а кажется, будто они живут вместе очень давно, настолько комфортно и уместно Мирон себя здесь чувствует. Укутанный в безразмерный банный халат Слава, заглянув на кухню хмыкает и бросив: «Если хочешь чистое полотенце, возьми в шкафу», босыми ногами шлепает в спальню. Мирон думает, что полотенце, которым он вытирался утром, вполне сгодится, выключает в кухне свет и направляется в душ.— ххх —
Сон не идёт. Рядом беспокойно ворочается быстро отрубившийся Слава. Время от времени, подрагивая под его рукой, он то забрасывает на Мирона свои длинные стройные ноги, то тихо бормочет что-то себе под нос. В какой-то момент бормотание переходит в стон и Мирон четко слышит своё имя, сорвавшееся со Славиных губ. Зная, что болтающих во сне людей лучше не будить, Мирон пытается успокоить любовника, начав осторожно поглаживать Славин бок, потом невесомо проводит пальцами по животу. Ощущая небольшую выпуклость, он гадает, что это: ладошка или пяточка? Рука, приласкав выпирающий бугорок, как будто сама собой, привычно ползёт к низу живота. Мирон не отдаёт себе отчета, как переводит ладонь сначала на вялый, расслабленный Славин член, а после спускается к бархатистым складкам вульвы. Он проводит пальцами между половых губ, потирает клитор, притрагивается к влажному входу. Слава уже достаточно возбуждён, и в ответ на интервенцию, инстинктивно сжимает бедра, ощутимо сдавливая Мироновы пальцы. Он стонет, но теперь совсем с другой интонацией, нежели совсем недавно. Распахнув глаза он поворачивает голову к Мирону, слегка дезориентировано моргает, но быстро включается, определяя себя в пространстве, охотно тянется за поцелуем. — Приласкать тебя? Хочешь? — шепчет Мирон едва слышно. — Полижи, — без капли стеснения, по-домашнему просто, говорит окончательно проснувшийся Слава. Мирон послушно опускается ниже, устраиваясь между раскинутых ног. Он приподнимает Славины бедра, удерживая их вес на своих ладонях и начинает медленно, широкими движениями языка вылизывать вульву, делая именно так (и ему это хорошо известно), как нравится любовнику. Мягкое одобрительное сопение, звучавшее сверху до этого, сменяется чувственными стонами и когда Мирон, наигравшись с клитором, начинает трахать Славу языком, максимально интенсивно стимулируя вход, тот не выдерживает, просит сбивчивым шёпотом: — Давай членом, пожалуйста, Мирон! — Ты уверен, что можно? — оторвавшись от своего увлекательного занятия уточняет Окси. — Противопоказаний не выявлено, выеби, пожалуйста, беременного человека, не доводи до греха, — терпеливо чеканит каждое слово Карелин, а Мирон вдруг понимает, что если Слава и раньше любил покомандовать в постели, то теперь все чаще доминирует. Вот уж и правда, какие страсти! — Угрожаешь мне? — смешком спрашивает Окси, наблюдая как Слава, удобно устроившись бочком, отводит одну ногу в сторону, предоставляя любовнику пространство для манёвра. — Призываю к исполнению твоих основных обязанностей, — томным голосом отвечает Слава. Мирон в общем-то и сам завёлся, пока ласкал Славу, хотя на секс с проникновением особо не рассчитывал. Однако, в связи с игривым настроем Карелина, план по унылой одинокой дрочке в душе временно откладывается, и он устраивается позади любовника. Двигается сперва медленно, неспешно, но вскоре, ощутив, что они оба готовы к большей частоте фрикций, переходит на более интенсивный темп. Мирон бережно придерживает Славин живот одной рукой, вторую положив ему под шею, прижимается губами к нежному местечку за ухом, а тот привычным жестом откидывает затылок ему на плечо. Не раз и не два Окси брал Славу в такой позе, трахал интенсивно, насаживая на член, крепко прижимая поперёк груди и слегка перехватывая ладонью горло. Сейчас от воспоминаний о прошлом его ведёт только сильнее, и приходится контролировать себя гораздо жёстче. Мирон знает, что Слава не любит подобных вопросов в постели, но всё-таки сбивчиво интересуется: — Славуш, как ты? — Я даже не знаю, куда тебя послать Окс, с твоими вопросами, ведь ты и так уже буквально — в пизде! Мирон фыркает, расценивая ответ как «хорошо». Осторожно примерившись, и не прекращая интенсивных фрикций, он мягко прихватывает Славино плечо зубами, от чего тот стонет ещё громче. Чаще всего Слава кончал именно после подобных выходок любовника, когда от возбуждения теряется адекватность, а отбросить за грань способна любая мелкая стимуляция, отвлекающая от основного процесса. Нынешний раз не становится исключением. Буквально минута требуется Карелину, чтобы протяжно застонав, кончить. Мирон следует за ним, не успев даже подумать о том, чтобы выйти из тела Славы. Он ждёт, что Карелин начнёт бурчать, но тот, напротив, лежит расслаблено, чуть подрагивая от прошедшего оргазма. — Прости, я не сдержался, — мягко потеревшись носом о скулу любовника, шепчет Окси. — Не пофиг ли теперь, Мир? — зевая, бурчит Слава. — У нас уже наступила беременность. Тридцать четыре недели назад. Ты ещё о чём-то переживаешь? — Да. Например о твоём комфорте. Я бы хотел, чтобы тебе со мной было хорошо. — Оу. Ладно. Придётся сказать вслух, да? Мне с тобой очень хорошо. Правда, — развернувшись в объятиях шепчет Слава. — А теперь, давай спать. — И в душ не пойдём? — удивлённо спрашивает Мирон. — Неа. Будем спать. Грязные и очень довольные. — Давай я хоть за полотенцем влажным схожу? — Я хочу, чтобы ты лежал со мной пока я засыпаю, не бухтел и знал, что я ловлю немного извращенский кайф от осознания, что твоя сперма сейчас остывает внутри моего влагалища. Пойдет тебе такое откровение? Молчишь? Вот и хорошо, — зевнув заявлят Слава. Мирон немного ошарашен, но не спорит, просто ловит момент чистого, незамутнённого счастья. Ему кажется, он реально способен свернуть горы, только ради того, чтобы Слава чувствовал себя счастливым, рассказывал ему о своих кинках и сам хотел оставаться с ним рядом. С самого начала Окси было понятно, — вероятная совместная жизнь с Карелиным станет тем ещё приключением, но взаимность этого человека, ставшего для него уникальным, самым желанным, стоит любых тягот. Чтобы засыпать вместе, долго беседовать на важные темы, искренне радоваться встречам, после долгих туров и коротких отъездов, воспитывать своего ребёнка и видеть, как растёт дочь. Чтобы любить Славу и чтобы это было точно взаимно. А не «возможно».—