Я свяжу тебе жизнь Из веселой меланжевой пряжи. Я свяжу тебе жизнь И потом от души подарю. Где я нитки беру? Никому никогда не признаюсь: Чтоб связать тебе жизнь Я тайком распускаю свою...
Слава слушает ровное тихое сопение Мирона, всё-таки проигравшего неравную борьбу с усталостью, и чувствует себя как никогда на своём месте. В одной постели, с чужой рукой, на которой набито колесо Сансары, поперёк своего пока ещё немного ноющего живота. Он мужественно терпит и тяжесть, и неудобную позу и отросшие на темечке у Фёдорова волоски, своей щетинистой твердостью смешно щекочущие нос. Вдыхая знакомый запах Миронова парфюма Слава понимает, даже не так, осознаёт себя совершенно бескомпромиссно счастливым от того, что имеет возможность быть здесь и сейчас. Делить волшебство рождения нового дня, новой жизни. Вдвоём. Вместе с Мироном.— ххх —
Насмотревшись на своего сына, они вернулись в палату и, как уже делали много раз, удобно устроились на достаточно узкой для двух взрослых мужиков больничной кровати. Такие мелочи ни одного из них не смущают. Слава с комфортом раскинулся на спине, вольготно вытянув длинные ноги, Мирон улёгся боком, положив ему руку на грудь и расположился так, чтобы их глаза были на одном уровне. Удачно прихваченный из дома пушистый плед уютно укутал обоих в своём двухметровом плюшевом квадрате насыщенного бирюзового оттенка. Некоторое время они лежат молча. Придвинувшись вплотную, просто держатся за руки, глядя друг на друга. Тишина, наполняющая эти тихие предрассветные минуты, совершенно уместная, нужная. В такие моменты слова зачастую излишни. Мирон во все глаза смотрит на Славу, никак не может наглядеться, периодически придвигается чуть ближе, целует то в щеку, то в губы, то потирается своим носом о его. В какой-то момент Окси чувствует, как сон подступает всё ближе. Не справившись с собой, он душераздирающе зевает. — Устал? Давай поспишь? — шепчет Слава, замечая, как мужественно Мирон пытается побороть дрёму. — Перенервничал скорее, — тоже шёпотом отвечает Мирон. — Всё-таки не каждый день ты рожаешь нашего сына, пока я в панике ношусь кругами вокруг стойки регистрации, словно курица с отрубленной башкой... Хорошо Ваня со мной был, а то на меня такая тупка напала, я даже gates перепутал, real talk! На последних словах, вставленных Мироном скорее на автомате, они оба улыбаются: Мирон своим воспоминаниям о баттле, Слава — своему любимому человеку. — Может есть смысл поехать домой? — предлагает Карелин. — Со мной уже всё хорошо, и ты знаешь, мы с малышом в порядке, под надёжным присмотром. Примешь душ, поспишь нормально, взбодришься, а потом, с новыми силами вернешься? — Я бы хотел ещё немного побыть с тобой, если ты не против, — просит Мирон. — Соскучился. Слава кивает, легонько боднув Мирона лбом в скулу, и замирает, получив простой и ласковый поцелуй в щеку. — Я тоже очень скучал, - в ответ признается Слава и тут же добавляет то, о чём мучительно думал последние несколько дней: - У нас не будет секса какое-то время, это ничего? В смысле, я пока не могу, да и не очень хочется, если честно. Гормоны сейчас снова поработают против меня. — А ведь кто-то говорил в интервью Собчак, что это я глупый. Мне стыдно за тебя, Слав, — подавив очередной зевок, подкалывает Мирон. - Из тебя семь часов назад вытащили нашего ребенка! Это, блядь, чудо господне, серьёзно. Всё остальное - будет как ты захочешь. Я в состоянии прожить без близости столько времени, сколько тебе понадобится для полного, и физического, и морального восстановления. Никакого насилия, принуждения, жертв... — Вообще-то секс это важно! Я люблю заниматься с тобой сексом, — эмоционально перебивает Слава, ощущая, как начинают краснеть кончики его ушей. — И я люблю заниматься с тобой сексом! Настолько сильно, что порой плохо могу контролировать и себя и это желание. Но, уверен, в ближайшие пару месяцев нам будет чем заняться и без полноценных любовных игр, — куснув Карелина за нижнюю губу, бубнить Мирон. - Я же все ещё могу целовать и вылизывать тебя, верно? — Э-э-э-э, ну нет Мирон Янович! — прыскает Слава. — Я имел в виду срок в две-три недели! Пока швы подживут и дома освоимся с мелким! Уложимся, как думаешь, со всеми твоими важными делами, потенциально мешающими безудержным соитиям? — Ну с безудержными соитиями, это, ты, пожалуй, хватил лишка. У нас с тобой теперь будет осторожный, очень тихий и без изысков родительский секс, - снова дразнится развеселившийся Мирон. - А что касается занятости, два моих самых важных дела сейчас находятся в этом здании: один вот несёт какую-то лабуду под боком, а второй спит в перинатальном отделении. — Правда? — ничуть не смутившись, ляпает Карелин. — Честное слово, Слав. Знаешь, меня вот такие вопросы даже обижают. Есть в твоём восприятии реальности какие-то моменты, где я могу быть обычным мужиком и разделять общепринятые ценности? Любить человека, которого едва не потерял по своей глупости, хотеть быть с ним рядом, просыпаться, есть, гулять, творить, жить честно и без дураков, обожать и воспитывать нашего сына? Ну, что ты молчишь? Слава не отвечает, даже пытается отвернуться. Страх, сидящий в нём, — подсознательный. Несмотря ни на что он до сих пор не может поверить, это все ему не приснилось и он не столкнется с жестокой реальностью, однажды открыв глаза. Но Мирон, прекрасно понимая, что им ещё неоднократно предстоит сталкиваться с подобным Славкиным недоверием, внутренне уже давно готов каждый раз вновь и вновь напоминать, объяснять и доказывать, и не только на словах. — Посмотри на меня, — просит он, и Карелин неохотно поднимает взгляд. — Славик, мы уже обсуждали и приняли как исходник: да, нам будет непросто, это факт. Мы успеем не раз поругаться и наломать кучу дров, но, пожалуйста, говори со мной. Не носи в себе, чтобы то ни было, какого бы рода ни приключилась проблема. Пожалуйста. Просто поверь мне. Слава, шмыгнув носом, утыкается лицом Мирону в плечо, для верности натянув плед до самой макушки. Поза становится ещё более неудобной, чем была до этого, но смотреть Окси в глаза у него просто нет сил. Никогда прежде Карелин бы не подумал, что Мирон Фёдоров способен сказать ему нечто подобное. Убеждать, уговаривать, просить. Славе одновременно и охуенно круто и немного стыдно за своё поведение. — Я очень стараюсь, Мирош. Не обижайся, пожалуйста, — бубнит Карелин из своего надежного укрытия, шмыгая носом и обильно орошая толстовку Мирона невесть откуда взявшимися слезами. Впрочем, всё он знает про себя: за сарказмом и кучей различных масок скрывается нежная и ранимая сердцевина, недаром же его организм представляет собой достаточно редкий симбиоз двух гендеров. И теперь об этом его неочевидном секретке доподлинно и очень глубоко знает и ещё один человек. — Славка, ну какой же ты балбес у меня! — мягко усмехается Мирон, поближе прижимая этого невозможного взрослого ребёнка. Гладит по плечам, целует в лохматый затылок. Слава сглатывает, на лету купируя полезший было сарказм, глубоко вздыхает и успокаивается. Он ещё немного лежит так, скрывшись от будущих проблем и насущных страхов на груди у Мирона. Пережив очередной пик эмоций Карелин прекрасно отдает себе отчет — если Окси всё ещё здесь и всё еще уговаривает его довериться, значит, у них определенно есть большие шансы на успех.— ооо —
Их будит стук в дверь. Мирон, быстрее сориентировавшийся в пространстве, бросив ему «не вставай пока, полежи», бодро подскакивает и идёт открывать. Слава, как всё ещё не самый мобильный парень в этой палате, послушно остается в разворошенном коконе из пушистого пледа, улыбаясь как дурачок. Он, несомненно, привыкнет и к этой обезоруживающей заботе, и к ласковому, и к псевдокомандному тону, а со временем снова станет собой, начнет вредничать и огрызаться. Вот только позволит себе еще немного побыть той самой писаной торбой, с которой все носятся. За дверью оказывается нянечка, разносящая завтрак. Увидев, что пациент в палате не один, она щедро выделяет молодым папашам по порции овсянки с орехами и сухофруктами, два вареных вкрутую яйца, маленькие порционные упаковочки масла и вишневого джема, и одну большую румяную булку с посыпкой из сахарной пудры. Еда простая, даже какая-то слишком уж стандартная, больничная, для стоимости Славиного размещения здесь, но горячая, свежая и пахнет восхитительно. Мирон быстро принимает тарелки и едва успевает установить их на прикроватный столик, как желудок Славы начинает урчать на максимально возможной громкости. — Вот уж не думал, что овсянка может вызвать такую бурю эмоций, — беззлобно подкалывает Окси и сам уже точно не помнящий, когда ел в последний раз. Слава верный привычке, вместо полноценного ответа только хитро прищуривается и тычет в сторону Мирона оттопыренным средним пальцем. Мирон закатывает глаза, быстро приблизившись к кровати, хватает Славку за руку и тянет этот самый палец в рот. Лицо Карелина в этот момент выражает такое возмущение вперемешку с обидой, что Мирону стоит больших усилий не засмеяться. В оглушительной тишине он полностью заглатывает палец, мягко обводит языком, давит на кончик, как давил бы на головку члена, делая минет, чуть прикусывает косточку, подмигивает и выпускает. — Вот это вообще не честно сейчас было, — хрипло шепчет Слава, шумно сглатывая. — Не делай пока так, пожалуйста. — Хорошо, как скажешь, но только если ты сам не будешь дразниться, — соглашается Мирон, наклоняясь, чтобы поцеловать Славу в нос. Они тратят несколько минут на безобидные ласки и обжимания, пока желудок Карелина вновь настаивает на своем. Тогда Мирон помогает Славе подняться, осторожно усаживает на кровать, протягивает тарелку. Он с умилением наблюдает, как Славка уплетает кашу и сам пробует ложку. На вкус, оказывается, очень даже прилично! Орехи и курага придают сливочному пресноватому вкусу овсянки насыщенную абрикосовую кислинку и сладко-пряную терпкость фундука, оставляют приятное маслянистое послевкусие. — Даже не думал, что каша может быть такой вкусной, — замечает Мирон, полностью вычистив тарелку. — Это ты ещё булочку не пробовал, — подмигивает Слава. — Думаешь, овсянка кажется мне прекрасной, потому что я голодный, а она - первое, что попалось на язык? Может я и булочки то не люблю, — подтрунивает Окси. — Нет, Мирош. Думаю, это самая лучшая овсянка в твоей жизни, ведь ты впервые ешь её в роддоме, да ещё и вместе со мной, зная, что самые тревожные ожидания последних месяцев уже миновали, мы вместе, а после завтрака можно тихонечко пройтись до детского отделения и снова посмотреть на нашего малыша, — улыбаясь отвечает Карелин. — По крайней мере, я сейчас чувствую именно так. Мирон кивает. Мирон соглашается. Мирон берёт Славу за руку и крепко сжимает своей. Слава улыбается и смотрит на него невозможными зелеными глазищами, в которых сейчас сосредоточен весь его, Мирона Федорова, мир. Их маленький, но очень уютный и комфортный мирок, теперь делящийся на троих. Мирон думает, что не заслужил так много чистого, кристального счастья в один момент. Но, тем не менее, оно у него есть.—