Misty

Я собираюсь быстро, чтобы не передумать, хотя печальный буриданов осёл на поле моего сознания до сих пор мотает головой между неравноценными охапками мысленного сена: «нежиться в тёплой постели, пусть хоть весь город уйдёт под воду» и «своя масса обязанностей». Одеваясь я попутно рассовываю мелочёвку по карманам, осматриваю напоследок комнату и финальным жестом забираю с вешалки верхнюю одежду, которую чужие руки привели за ночь в порядок, как в прошлый раз. От этой бытовой предупредительности мне приятно, но неловко. Когда я объявляюсь в кабинете в плаще и шляпе, то читаю на лице Грэма недоумение. – Мне пора. Простите. Хочется сказать что-то более прочувствованное, но утром мне недостаёт природного таланта к нежностям, особенно, если не удалось выкурить ни одной сигареты. Он не меняет позы за рабочим столом и не откладывает папки, задержавшейся в руках, но, скоро обдумав что-то, оживляется и встаёт. – Вы, вероятно, хотите, чтобы я проявил настойчивость. Я спешно мотаю головой. Я нашел в ванной баночку кольдкрема и только-только охладил своё страдающее тело. Голос мистера Карпентера такой мягкий, что можно намазывать на тосты вместо масла. Окажись на моём месте более легкомысленный и падкий на удовольствия Чарли – Чарли до кораблекрушения «Циклопа» – он поддался бы, забросил дела и увяз в душистой неге, как легендарный сыщик Шерлок Холмс в любвеобильной Гримпенской трясине. Но я – давно не тот Чарли и не планирую задерживаться в особняке. Гроза прошла. Я утомлён больше прежнего, а кроме меня залежавшееся сено разгребать некому, я даже хорошенькой секретаршей для бумажной работы не обзавёлся. Одиночество и правда диктует свои правила. Я к ним привык. – Я навещу вас позже, – я придерживаю его за лацкан пиджака на случай, если мистер Карпентер вновь вздумает немилосердно ласкаться. – Только не задерживайтесь, иначе я навещу вас, – он деликатно ждёт, пока я отцеплюсь, и, разгладив ткань, возвращается за стол. – Я помолюсь за вас перед сном. На этой немного озадачивающей ноте я покидаю особняк через чёрный ход, по-воровски, а не как гость, зато избежав Фреда: я достаточно искупался в чужом внимании. * Нынешнее утро больше походит на вечер – угольно-серое, холодное и давящее. Канализация отплёвывает на тротуары непереваренную воду. Вчера она текла вертикально, сегодня горизонтально: широкими ручьями по асфальту, брусчатке, смешивая жёлтые листья с мусором, впитываясь в песок, собираясь в огромные грязные лужи, которые невозможно обойти. Сырость такая, что внутренности с каждым вдохом распухают, как губка. У немногочисленных пешеходов взъерошенный и особо неприветливый вид: кому охота вылезать наружу в эту постылую хмарь. Мне начинает казаться, что я выбрал не ту охапку сена. В холле «Рифа дьявола» пусто, темно и тихо: ни бармена, ни постояльцев, ни Виктора, отчего мне делается немного не по себе. Люди, вроде Джой и Виктора, хранители сакральных рабочих мест – словно булавки, которым можно подтвердить своё собственное существование на карте города, и если они отсутствуют, карта теряет ясность. Вернувшись в неприветливое, отсыревшее и всё-таки родное лоно номера, я скидываю плащ, сажусь на кровать и даю себе слово прилечь ровно на минуту, но забываюсь на простынях, о чистоте которых ещё поговорю с Виктором, на несколько часов пустым глубоким сном, не прерываемым ни видениями, ни посетителями. Прихожу в себя поздним вечером, пропустив жалкие обрывки короткого светового дня, с отяжелевшей головой, но телесно отдохнувшим. Роскошь, которую не ценишь, пока её не лишишься. Под дверь просунуто два запечатанных конверта и дневник манит со стола чистыми страницами. Бумажные дела, требующие соблюдения монотонной последовательности, которые я прежде ненавидел, теперь помогают поддерживать душевное равновесие. Я планирую вернуться в номер после ужина, чтобы заняться записями и корреспонденцией в роли собственной секретарши. Едва я покидаю номер, как с первого этажа до моего слуха доносится голос, явно не принадлежащий здешнему жильцу: слишком уж бодрый и выразительный. В холле за время моего сна соткалась особая атмосфера: стало ещё темнее, на столах среди нагромождения полупустых чашек, бокалов и пепельниц горят красные свечи, воздух тяжелый и тёплый, в старом камине у дальней стены хрустит огонь, рыбная вонь удушливо переплелась с запахом сигар, почти все кресла заняты, чего на моей памяти ни разу не случалось. Хорошо поставленный чувственный голос принадлежит Сэмюэлю Хоупсу. До меня доходит, что сегодня четверг, – и в «Рифе дьявола» заседает клуб любителей книжной чертовщины. С моему сожалению, Хоупс, гладко причёсанный, в чёрном бархатном пиджаке на широких плечах, узнает меня и, пока я нахожусь под прицелом десятка пар глаз, с энтузиазмом приглашает присоединиться. Я вежливо отказываюсь и стараюсь держаться в одиночестве, заняв спокойное место на самом углу барной стойки. Виктор так и не появился, но сейчас его судьба меня не беспокоит: бармен на месте и значит, у меня есть шанс получить на ужин что-то кроме рыбного паштета. Устроившись, я разглядываю участников клуба: двух богато одетых, энергичных старух; молодых людей с удивительно свежими, живыми лицами, наверное, студентов; машинистку из «Окмонтских вестей» в старомодном платье; доктора, что я мельком видел в местной психушке, любопытно, ради чего он здесь: для сбора профильного материала или из искреннего интереса; бородатого элегантного типа неопределённой профессии, мирно дремлющего под самым носом Хоупса, – словом, интеллигенция, какой её представляют в Окмонте, никаких «синих воротничков», тем более иннсмутцев. В течение следующих долгих минут заседатель стоя читает вслух из какого-то почтенного тома с позолоченными страницами, сопровождая речь на незнакомом языке живописными жестами, а остальные бубнят вслед, делают заметки или прерывают его время от времени эмоциональными возгласами. Я откашливаюсь, чтобы не засмеяться. Впрочем, памятуя о последствиях таких чтений, быстро успокаиваюсь. Ведь если эти умники наколдуют сейчас злостных двойников или продырявят в паре мест пространство и время – кого они позовут на помощь? – Раньше клуб собирался на третьем этаже в специальном гостевом зале. За закрытыми дверьми эти встречи казались ещё более таинственными. Бармену явно скучно, и он охотно предаётся воспоминаниям. – Но с тех пор, как гостиница перешла к другому хозяину, – он корчит рожу при мыслях о Викторе и охотно подливает мне кофе, – половина комнат пришла в негодность, и участники собираются в холле. – То есть, они и до Потопа занимались внеклассным чтением? – Да, «Аltera Рars» – один из наиболее старых и известных книжных клубов Окмонта, хотя в последнее время изрядно поредевший. Входная дверь открывается, и в холл из тумана и холода проскальзывает закутанная в синий дождевик фигура. Коротко кивнув Хоупсу, она проходит вдоль занятых мест и поспешно, но тихо устраивается за единственным свободным столиком около камина, снимает влажный плащ – и тут я удивляюсь по-настоящему. Я не ожидал увидеть на встрече чернокнижников Джой. * «Какого чёрта?» Хотел бы я уточнить у Джой, но вместо этого просто здороваюсь. Вне библиотеки она удивительно неуловима, постоянно выскальзывает меж пальцев, как шёлк, тем приятнее увидеть её, правда, не среди этих людей и уж точно не ради этих страниц. Пусть книги – её убежище, только не те, что я искал для Хоупса: они заляпаны кровью и безумием. У меня нет уверенности, стоит ли предлагать Джой выпить со мной за компанию: я не очень хорошо представляю, каким образом она питается, делает ли это на людях? Не хочу ставить Джой в неудобное положение: сейчас я больше прежнего проникся пониманием её беды. Я невольно потираю растревоженные горячим напитком губы. Замолил ли мистер Карпентер к этому позднему часу грех похоти? Надеюсь, что нет, но у меня не получается думать ещё и про его увечную улыбку, когда передо мной Джой. Я заказываю для неё напиток хотя бы из вежливости. Скатывая дождевик в рулончик, Джой поднимает глаза от чашки на меня, и я гадаю, существует ли на свете более невинный взгляд. – Что вы здесь делаете? – я стараюсь говорить тихо: чьи-нибудь уши наверняка направлены на нас, как локаторы. Вместо ответа она приставляет пальчик к губам, глаза её волшебно мерцают. Местные жительницы не любят ярких нарядов, все цвета в Окмонте словно вытравлены постоянными дождями. Джой одета по местной блёклой моде в серо-зелёное шерстяное платье, но нитка жемчуга наводит на мысль, что сегодняшний вечер для неё важен. Мне ничего не остается, как занять последнее, самое скрипучее кресло, чтобы быть к ней поближе хотя бы за этим грязным, заляпанным восковой сукровицей столиком. Пока я любуюсь её профилем, сквозь паузы в выразительном чтении Хоупса до меня доносятся разноголосые реплики про более точные переводы с дочеловеческих языков, истинные причины явления огненных шаров Наг, стенографические приёмы для записи бесплотных голосов, шепчущих во тьме, альтернативные способы размножения грибов с Юггота, отчего мне хочется немедленно выставить всех этих книгочеев вон. Джой внимательно слушает, сложив ладони на коленях и чуть кокетливо склонив голову в мою сторону. Она не притрагивается к чашке да и меня словно не замечает. Я ещё не наблюдал её такой умиротворённой и спокойной, словно бредовые верлибры, похожие в устах Хоупса на заклинания, воздействуют на неё гипнотическим образом. Что, если эти иноязычные строки и есть заклинания, смысл которых ускользает от меня по причине необразованности? Может ли словесный оккультизм действовать в полную силу на того, кто не выучил на чужом языке ни слова? Пока я задаюсь насущными вопросами, остальные участники встречи постепенно погружаются в нездоровую безмятежность, то ли от понимания услышанного, то ли от количества выпитого: рты расслабленно улыбаются, глаза плутовато бегают, слова едва слышно намекают, головы мягко кивают, драгоценные камни на женщинах переливаются в духоте причудливых чёрно-красных теней. Даже парень за стойкой оторвался от газеты и таращится на озарённый сумрачно-алым сиянием лик Хоупса. Я и сам немного плыву, но вовсе не от чародейства или алкоголя, а от того, что Джой рядом. Экзальтированная машинистка громко хлопает в ладоши, нарушая колдовское бормотание. Проклятые бумажные сектанты. – Эти книги опасны, вы что, не понимаете? – я начинаю говорить как раз в тот момент, когда чтец берёт паузу, чтобы освежиться, поэтому мой ужасный театральный шёпот слышат все присутствующие. – Знания о зле – единственный способ справиться с ним, – когда недовольные лица, похожие на белые маски с тёмными глазницами, отворачиваются от нас, Джой делается виноватой и смотрит исподлобья. Звучит неплохо, только не припомню, с каких пор она заделалась в борцы со злом. – Этих книг нет в библиотеке. Даже в запретной секции. Мистер Трогмортон против. Прихожу сюда. Просто слушаю. Мне неприятно, что от моих слов она сжимается в оправданиях, а от бессмысленной эзотерической болтовни Хоупса странным образом расцветает. Мне вообще крайне неприятен этот слащавый, наслаждающийся звучанием собственного голоса тип. Может, Джой здесь и не из-за книг вовсе? Ведь не станет женщина украшать себя жемчугом, только чтобы послушать чьё-то дурацкое чтение. – Первая встреча в клубе. До Потопа, – Джой шепчет едва слышно, так что я подаюсь ещё ближе. От её волос пахнет яблочным шампунем, а от зашитых губ исходит едва уловимый медицинский запах антисептика, но мне он приятен не меньше духов. – Вам не понять. Девушке тяжело пробиться одной. Сцена требует жертв. Как алтарь. У меня была мечта. Страсть. Голос. А в книгах скрыты надежда, знания, способы… Сила. Её интонация становится твёрже, нежные черты заостряются. Она подбирается, спина напряжённо выпрямляется. На миг мне кажется, что извечный страх покинул миловидное личико и его место заняло что-то другое, место Джой по ту сторону её светящихся глаз заняло что-то другое. Мне делается тревожно. Но лишь на миг. Она снова съёживается, плечи привычно приподнимаются. Джой мнёт глянцевую ткань дождевика. Я едва касаюсь её пальцев, чтобы успокоить. Хотя я не чураюсь чужих секретов и люблю, когда истории обрастают подробностями, я не пытаюсь её разговорить. Заседание подходит к концу, в холле воцаряется настоящий рыночный переполох: стонут отодвигаемые кресла, шуршит верхняя одежда, стучат чашки и многоголосица стеснённых меж столиков тел звучит громче и веселее. Моё чутьё подсказывает, что у этого банкета планируется менее официальное продолжение. Джой спешно протискивается сквозь малочисленную активно жестикулирующую толпу, закутываясь на ходу во влажный плащ. Я слегка замешкавшись следую за ней, но у дверей на меня ягуаром напрыгивает Хоупс и с жаром агитирует вступить в клуб. Едва отделавшись от него, я выхожу на крыльцо. У пристани «Рифа дьявола» замерло несколько лодок, но Джой и след простыл. Не удивительно после допроса, что я учинил. Я без верхней одежды и гнилостный холод моментально пробирается под рубашку, но мне всё равно. Мне не нравится, каким интересом наполняется её существо, как оживает взгляд при чтении этих гримуаров. Будто зашитый рот – недостаточно веская причина, чтобы не играть больше с огнём, не участвовать в подозрительных сходках, не лазать в сомнительные книги, которые запрещены в Университете и библиотеке. Нехорошо будет, если Трогмортон узнает, чем балуется его доверенное лицо. Впрочем, если слухи до него и дойдут, то причиной буду не я. Я держу рот на замке относительно всего, что касается Джой. В первую очередь от неё самой.