Misty

Мне плохо даются хорошие решения, а даже если на первых порах они и кажутся толковыми, впоследствии за ними нередко тянется флёр смутных сожалений, отчего невольно хочется отмотать время назад, чтобы примерить для интереса другие варианты, так же, как выбираешь поутру галстук. Хотя порой даже в расцветке галстука не бываешь до конца уверенным. Так и сегодняшняя идея отправиться на территорию вайлбистов, поначалу заманчивая, на проверку оказалась сплошным разочарованием. Я рассчитывал отыскать в запретной зоне предмет ювелирного искусства, однако теперь мне кажется, наводка оказалась неверной. За высоким забором я нашёл только разгневанную слизь. Надо будет перечитать бумаги за чашечкой кофе, когда выберусь. В этих загадочных окмонтских письменах сам чёрт ногу сломит. Утром в Шеллз нагнало плотного тумана с моря. Перед глазами всё плывёт в жирной желтоватой пелене. До Потопа на заброшенном ныне участке располагался небольшой парк или сквер, о чём напоминают пустующие беседки и заросшие клумбы. Времени на поиски мало – я сразу поднимаюсь на небольшое возвышение, чтобы оглядеться. Ботинки разъезжаются на влажной траве – пару раз я нелепо скольжу, а в подобном месте лишнее движение привлекает слишком много внимания. И противник не заставляет себя ждать. Нутряное урчание вайлбистов, их уродливые тела и специфическая вонь, к которой невозможно привыкнуть, оскорбляют все богом данные органы чувств. Каждый раз при встрече с этим порождением мэйр я словно оказываюсь на острове полуживотных-получеловеческих кошмаров доктора Моро. Мне жаль тратить патроны на стигийцев, и до поры я развлекаюсь тем, что отгоняю назойливую стаю камнями. Своим проворством жнецы похожи на корабельных крыс – за каждое попадание я даю себе два очка, а если удаётся уложить тварь одним ударом – все три. Когда первая волна жнецов схлынула, я беру вправо, пытаясь определить, где начать поиски: в багажниках автомобилей, врастающих в землю, или среди бессвязного нагромождения ящиков. Главное – не останавливаться. Однако территория обширна, поиски затрудняет туман, и я уже не уверен, что мне удастся обследовать её целиком за раз. Моё чутьё молчит: если здесь и вправду хранится что-то ценное, оно попало сюда давно. Тени прошлого рассеялись, не желая выдавать свои секреты. Я направляюсь к груде ящиков, когда пространство оглашает тошнотный рёв короля джунглей. Огромный белёсый живот, опутанный толстыми бордовыми жилами, тащится по земле, солидно покачиваясь, приминая и орошая слизью траву. С уверенным топотом три пары мускулистых ног (жаль, не округлых женских бёдер: я бы посмотрел на дамочку-ахеронца) несут колосс противоестественной плоти в мою сторону. Три пары рук разметались словно в жесте приветствия. Отвратительная симметрия. Беспомощно торчащий из распяленного нутра ахеронца огрызок мертвой плоти – голова, плечо и рука в трупных пятнах – болтается из стороны в сторону на каждом шагу. То ли ахеронец собирался сожрать несчастного, но пища не пошла впрок, то ли пытался употребить чужие мышцы и кости на строительство своей туши, да не хватило животворящий слизи. В нелепом, бессмысленном жесте, будто мертвец, едва вылупившись из безобразного брюха, машет мне с того света, кроется нечто отвратительное и насмешливое. Как если бы этот непереваренный огрызок, сохранив человекоподобие, обладал собственной волей и до сих пор был способен выражать чувства, оскорбляя тем самым всё нормальное, что осталось в городе. Совершено не к месту меня охватывает непонятная глубокая печаль. Я не свожу глаз с приближающейся туши, отпихиваю возникший из ниоткуда сломанный стул и тянусь к кобуре. Патронами я плачу за стряпню Виктора. Выстрел, ещё один и ещё – и я остаюсь без обеда, а затем и ужина. Ахеронец сочится слизью, но сохраняет боевой настрой. Мёртвая рука трясётся и будто грозит мне. Крепчающий ветер несёт трупный смрад в мою сторону. Вслед за боссом, чуть поодаль, словно стесняясь уродливой внешности, ковыляют двуногие страдальцы, чьих удивительных названий я не припомню. Знаю только, что они похожи на доходяг из дешёвых бостонских баров: не дай бог приблизишься – они исторгнут на тебя всё содержимое желудка. Я отступаю, держа противника на мушке. Под моими торопливыми шагами чавкает влажная почва, скрипит песок и хрустят опавшие листья. Я боюсь потерять равновесие. Тридцать жадных пальцев тянутся ко мне, хватают воздух, сжимаются в кулаки. Ахеронец напоминает огромного изуродованного младенца, ведомого одним только слепым голодом. Распухшие ноги гневливо топчут землю, громовой рык пробирает до печёнок. В этом надрыве мне слышатся отголоски человеческого стона. Если учёные умы и правда считают, что Homo sapiens обладает тремя видами мозгов: своим, человеческим, под которым прячутся животный и рептильный, то Чарли-рептилия предпочёл бы сейчас унести свой чешуйчатый хвост подальше, не раздумывая о гипотетической прибыли. Он не трус, просто он инстинктивно рационален. Кстати, о высоколобых: может, стоило поинтересоваться в Университете Окмонта, не нужно ли им приволочь парочку вайлбистов для вивисекции? Говорят, кое-кто промышляет подобным бизнесом. Пока что наше рандеву с ахеронцем – сплошной убыток. И вот уже рядом то тут, то там из-под земли снова лезут и стрекочут стигийцы, перебирают, словно в танце, паучьими лапками и прицеливаются, пытаясь зацепить мои ноги. Ей-богу, когда-нибудь заведу одного такого в качестве питомца. Но сейчас я решаю покинуть вражескую территорию. Мне жаль патронов; слух, зрение и обоняние истерзаны местным зоопарком; в правом виске толчками пробивает себе путь зарождающаяся мигрень; меня тошнит. Внимание понемногу рассеивается, дрейфует, словно лодка без привязи. Я морщусь и ускоряю шаг. После стремительного и суетного бегства, бросающего тень на мою и без того не безупречную репутацию, я выбираюсь через дыру в заборе. Ноги звучно промокают в глубокой луже. Потревоженные вороны неистово хлопают крыльям. Эхом отзывается тяжёлая поступь ахеронца – я вздрагиваю, словно пришпоренная лошадь, и спешу к ближайшей улице, плотно застроенной низкими кирпичными домами. Сегодня мне везёт: вайлбисты довольно тупые создания, и на погоню им не хватает то ли сообразительности, то ли скорости. За спиной я слышу только разочарованное ворчание, которое вскоре рассеивается в тумане. Может, они и не хотели позавтракать мною, а лишь прогоняли чужака подальше от своей собственности? Весьма по-окмонтски. Убедившись в том, что опасность миновала, я замедляюсь и делаю несколько последних, весьма неуверенных шагов до ближайшей скамьи, ржавеющий в зарослях клочковатой травы. Дышится тяжело, пара дёрганых движений – и моя шея свободна от галстучного узла. Шляпа отправляется на серые доски, а за ней – со стоном облегчения – я сам. Итак, я возвращаюсь к началу своих рассуждений, а именно: соваться в этот зверинец было паршивой идеей. В следующий раз захвачу калибр побольше. Постепенно зрение проясняется и сердце замедляет ритм, но с прибрежья так сильно тянет тиной и гнилой рыбой, что меня с новой силой одолевает дурнота. Приходится согнуться пополам, чтобы избавиться от содержимого желудка. Типичный доходяга из дешёвого бара. Над скудной жижей в утренней прохладе поднимается парок. За какой такой завтрак, спрашивается, я сегодня платил Виктору? Сидящий рядом иннсмутец морщится, поднимается и уходит. Дожили. Даже рыбоголовые брезгуют соседством со мной. В довершение всего меня одолевает икота. Не поднимая головы, я прикладываю платок к губам и краем глаза отмечаю перед собой женские ножки в двуцветных сапогах с круглыми пуговицами. Правый носок нервно притоптывает по брусчатке. Выпрямившись, я вижу широко распахнутые тревожные глаза, затем из тумана появляется шляпка-клош, сумочка под мышкой и тёмно-зелёное пальто. Не в таком виде я бы хотел предстать перед Джой. Меня хватает только на гримасу уголком рта. Не дожидаясь слов, Джой наклоняется и тянет меня с удивительной силой, заставляя подняться на ноги. Я не сопротивляюсь. Я встаю со второй попытки, мы делаем насколько шагов прочь, после чего Джой вдруг бросает меня, возвращается к скамье и забирает мою шляпу. Потом мы неторопливо бредём прямо и налево, словно настоящая парочка, только кавалера шатает, будто он в подпитии. Если добавить к этой немой сцене музыку тапёра, вышло бы популярное нынче комическое кино. Пока Джой нащупывает ключом механизм замка входной двери, я стою на ступень ниже, отчаянно борясь с очередным приступом тошноты. Мне повезло, что Джой живёт неподалеку. Оказавшись в квартире, я под её чутким руководством следую на диванчик в углу. Там я пытаюсь сказать что-то вразумительное, но Джой прижимает палец к губам и жестом предлагает мне лечь, что я и делаю, вручив ей пальто. Почему я постоянно предстаю в нелепом и беспомощном виде именно перед теми людьми, кому я хотел бы казаться значительным и надёжным? Уткнувшись лицом в маленькую потёртую подушку с вышитым павлиньим пером, я отдаю своё тело во власть слабости и озноба, и постепенно отключаюсь, тяжело и болезненно. * Сверху к моей голове тянется острым углом бумажный лист обоев некогда красивого винного оттенка, теперь поблекший и отслаивающийся от стены; а ниже, сбоку – зелёный, широкий лист монстеры, занимающей место рядом с диваном. Забавная симметрия. Я достаю из кармана жилета часы. Опять дурное самочувствие украло из моей жизни целый день. Я подкручиваю часовой механизм, разглядывая между делом резные листья. Окмонтцы почему-то питают страсть к этим разлапистым лианам. Пока я спал, город накрыло штормом. Ветер разогнался узлов до двадцати и, кажется, становится только крепче. Деревянный дом вступил в сражение со стихией: очень уж неприятно трещат стены и от свистящего сквозь щели воздушного потока набухают призраками обрывки изумрудных штор. От одного взгляда в лишённое занавеси окно за монстерой делается неуютно. Как спешат над крышами тёмные тучи, как беспомощно раскачиваются телефонные провода и гнутся тяжёлые ветви; ветер обрывает с них последнюю листву. В такую погоду я бы предпочёл оказаться под защитой стен особняка мистера Карпентера. Я усаживаюсь, пытаясь пристроиться поудобнее на мягких, но продавленных диванных подушках. Диван слишком короткий, ноги затекли, голова наполнена тяжестью, а тело слабостью. Зато Джой накрыла меня пледом, очень мило. Я давно не посещал её квартиру и теперь, придя в относительное равновесие духа и тела, озираюсь, пытаясь отвлечься от буйства стихии. Это не обширные владения Грэма, но мне здесь тоже очень интересно. Света не хватает, как будто Джой до сих пор прячется от колдовских сил. Однако я стараюсь углядеть побольше, словно питаюсь не хлебом, а деталями чужих жизней. Так я замечаю, что собачья лежанка на месте, только задвинута под хозяйскую кровать. Стопки книг продолжают отвоёвывать жилое пространство по углам, их суховатый запах смешивается с едва уловимым ароматом духов; смежная дверь плотно заколочена досками. Я заколотил её собственноручно, чтобы у новых соседей не было возможности подглядывать за Джой. В тот же день, когда выносил останки её собаки. Но в остальном ничего не изменилось. Это сумрачное, неряшливое и одновременно не до конца обжитое место больше похоже на мой убогий номер в «Рифе дьявола», чем на жилище молодой женщины, и совершенно недостойно Джой. Немало меня волнует и соседство с заражённой вайлбистами зоной. Но где, спрашивается, в Окмонте найти подходящее жильё в нынешние времена? По иронии один из самых уютных, светлых и тёплых домов, что я видел, принадлежал Старой Ткачихе. Воспоминание об особняке старухи отзывается спазмом в желудке. Надеюсь, Джой хватит ума не соваться в гости к Энн в поисках занимательного чтива. Она ведь как кошка: пугливая, но страсть как любопытна. Мне пришёлся не по душе наш последний разговор про библиотеку Ткачихи. Как и многие в Окмонте, Джой на свой лад заражена нездоровой страстью. Того и гляди, она понемногу, страница за страницей, встреча за встречей с чернокнижниками, сама заделается в ведьмы. Странный был бы поворот, но вполне в окмонтском духе: обычная девушка так долго и страстно изучает запретные гримуары, что в итоге превращается в злую колдунью. Только Джой ко всему прочему необыкновенная девушка. Я вздыхаю и потираю затылок, разгоняя остатки тупой боли. Не пойму, с чего вдруг разгулялась моя фантазия да ещё в таких мрачных тонах; она будто вторит природному буйству на улице. Джой сидит в противоположном углу комнаты, согнувшись над столом, в золотистом ореоле настольной лампы, закутавшись в кофту на размер больше нужного, опершись подбородком о кулак и пождав ноги в тёплых чёрных чулках. Непогода её, кажется, не беспокоит. Пока я анализирую её увлечённую позу, ощущение тревоги усиливается. – Что это вы читаете? Джой отвечает не сразу, сначала окидывает меня воспалённым взглядом. – Беллетристику. Она не прячет книгу и не отводит глаз, из чего я делаю вывод, что текст безобиден. Но проверять не собираюсь, я ей не папочка. Джой спускает ноги на пол и присматривается ко мне, словно решая, тот ли я Чарльз, что заснул на её диване много часов назад. Её лицо светлеет, она втискивает ноги в туфли, поправляет кофту и уходит. Я слышу ритмичный, растворяющийся в шуме ветра скрип ступеней сверху вниз, а вскоре шаги звучат в обратном порядке. Джой возвращается с большой кружкой и ставит её передо мной на столик, где я зажёг тусклую керосиновую лампу. Варево неаппетитного цвета едва не переливается через край, но запах над толстым ободком поднимается густой, овощной и пряный. Джой присаживается рядом, на самый угол дивана. Я чувствую её тепло и могу разглядеть облезших от времени серебристых рыбок, плывущих по синеве домашнего платья. Пальцы её двигаются беспокойно, словно сами по себе, сжимаясь и цепляясь друг за друга, в глазах горят искорки. На отвороте кофты я замечаю золотую ящерку со спиральным хвостом и жемчужными глазками. Затейливая брошь и расшитые бисером атласные туфельки – скорее на выход, нежели для дома – контрастируют с привычным сдержанным обликом Джой и кажутся пришельцами из её прошлой жизни. Она пододвигает кружку поближе ко мне. – Спасибо, Джой, я не голоден. Не хватало только питаться за её счет. – Мистер Рид, – ткань на груди натягивается на продолжительном вдохе, Джой встаёт и возвращается в кресло. Я выпиваю всю кружку за несколько глотков и презираю себя. Темы для разговора, кажется, исчерпаны, и я невольно погружаюсь в бытие её дома: глухое древесное поскрипывание, музыкальную ностальгию, шелест размётанных по полу страниц, мерцание ламп и тревожные завывания снаружи. Я нащупываю первую книгу из стопки на полу, уже раскрытую, и начинаю листать, не затрудняя себя чтением. Я не пытаюсь заполнить неловкую паузу, просто так мы тратим наше время вдвоём: в молчании, под шорох старой бумаги. В середине тома я нахожу сложенный нотный лист с пометками. Джой весьма образованная девушка, а для меня строчки в ритмичных чёрных завитках – китайская грамота. Пора наконец подтянуть знания не только в иностранных языках, но и в музыке. Поступить что ли в Окмонтский Университет? Чем я хуже Анны? Повертев лист, я возвращаю его в книгу, а книгу кладу обратно на вершину букинистической башни. Мне хочется узнать, не сохранилось ли пластинок с записями голоса Джой. Песни в её исполнении стали бы отличным дополнением к подписанному плакату и давнему тревожному письму, которое я бережно храню в своём дневнике. Они поднимали бы мне настроение одинокими вечерами. Однако я решаю отложить данный вопрос, чтобы не выглядеть навязчивым поклонником. Джой легко спугнуть. Какую бы историю она сейчас ни читала, я бы предпочёл, чтобы она делала это вслух, но мучить её рот – жестокая затея. Так что я устраиваюсь обратно на изысканной павлиньей подушке и размышляю, что неплохо бы создать для Джой немного уюта: подклеить обои и повесить шторы на каждое окно. Затем я прикидываю, не пора ли мне уйти: время близится к ночи, а я не уверен, стоит ли оставаться у девушки, не будучи связанным с ней близкими отношениями. Во всяком случае, если говорить о так называемом реальном положении вещей, а не о фантазиях в моей больной голове. Вырисовывается несколько щепетильная ситуация. Но Джой зачарована, погружена в волшебный мир чьих-то выдумок и словно забыла обо мне, только перелистывает страницы и изредка меняет позу. Может, мне превратиться в зловещий гримуар? Я закидываю руки за голову и, закрыв глаза, представляю под гул ветра и стоны стен, как плыву на «Хароне» прочь из Окмонта вместе с Джой. * Дом устоял и стекла в рамах уцелели. Приятные новости при пробуждении. За ночь моё тело онемело, в квартире очень холодно, за окнами тишина и непроглядный туман. В сером сумраке я разбираю поодаль на кровати силуэт спящей под клетчатым одеялом Джой. У этого силуэта приятные округлые очертания. Я осторожно поднимаюсь, по очереди растягивая затёкшие конечности. Ещё рано, утро даже не наступило, но для меня пришло время очередного бегства. Я отвратительный любовник по всем статьям. Мои ботинки ждут у двери рядом с её сапожками. Вновь моё сердце охватывает мимолётная безотчётная тоска. Призрачное воспоминание о том, что никогда не сбудется. На первом этаже я умываюсь холодной водой в кухонной раковине, проверяю замок на двери подвала и возвращаюсь. Облачаюсь в пальто и останавливаюсь в изножье её постели. Наверняка Джой мучают кошмары, как и любого в Окмонте, но сейчас она спит безмятежно и крепко. Даже завидно. Она лежит на боку, устроив голову на сгибе руки, и дышит глубоко и ровно. Я замираю, стараясь не спугнуть её грёзы, и так долго и пристально рассматриваю набросок её тела под тонким одеялом, что в моём внимании начинает проступать профессиональное нездоровье. Я подхожу ближе, опускаюсь на колено, наклоняюсь, вдыхаю несколько мгновений упоительный женский запах и целую её крепко и горячо в прохладный висок с прядью каштановых волос, прилипшей к бледной коже. Джой начинает ворочаться, потягиваться и распрямлять руки, и мне хочется прижаться к ней, потому что она похожа на мягкую сдобную булочку. Я немедленно поднимаюсь. – Мне пора, – я говорю ей то же самое, что обычно и мистеру Карпентеру, и мне ровно так же не хочется покидать её, как и его. – И с добрым утром, Джой. Я хочу остаться, провести ещё несколько часов вместе, но всё же ухожу. Не стоит надеяться и расточать надежды, Окмонт вовсе для этого не подходит. Хотя мне легче думать, что я лишь стараюсь сберечь её, не истощать её устоявшийся мир своим присутствием и оставить между нами достаточно воздуха. Так, чтобы она поменьше боялась. Сонная полуобнажённая рука тянется к стулу и нащупывает халат. Жест такой томный и неторопливый, будто он принадлежит другой Джой, той, что привыкла щеголять в атласных туфельках на глазах восторженной публики. Я выхожу из комнаты. Перед тем, как спуститься на первый этаж, я прислоняюсь плечом к чужой двери и почти не дышу. Из соседней квартиры не доносится ни звука. Вчера я тоже не слышал ни открывающегося замка, ни голоса или музыки за стеной. Даже шум непогоды не может заглушить все признаки человеческой жизни. Не родился ли загадочный жилец в воображении Джой в тот далёкий день, когда она изящно избавилась от меня на самом пороге? Быть может, ей спокойнее ночевать в полном одиночестве? Лестница оживает под неуверенными шагами, и Джой подплывает к входной двери, словно маленький призрак, отчаянно пытающийся зевнуть. Ключ весело позвякивает в замке. Она не старается удержать меня, и я ей благодарен. Не люблю чувствовать себя виноватым. Но когда я уже готов нырнуть в наступающий день, она осторожно берёт меня за локоть и протягивает книгу. Джой не забывает про книги. – «Ужасающие мистерии»… Джой, вы серьёзно? – Прочтите, – она переминается с ноги на ногу, – потом как-нибудь обсудим. Растрёпанные волосы, старый, потерявший цвет халат, внутри которого она ёжится от холода, и блуждающий взгляд на бескровном лице придают ей вид классической сумасшедшей. Я не знаю, что ответить, но рад, что Джой ищет повод. Приободрённый, я выхожу в туман.