Милое время

Придорожная оголённая растительность царапала ветвями небо. Сквозь них мелькало белёсое солнце, преследуя несущийся экипаж и пробираясь внутрь стылыми, не по-ноябрьски яркими лучами. Графиня поправила солнцезащитные очки, коснувшись дужки в излишне импульсивном жесте. Но внимательность её компаньона была целиком направлена на восстановление в памяти места преступления, совершённого накануне. – Вы не оставляете предположения, миледи, что столь кровожадные убийства совершил человек? – Не предположение, инспектор, – с ласковой снисходительностью отозвалась графиня, задёргивая шторку на окне, – это истина. Но, к моему сожалению, комиссар продолжает упорствовать ей в противовес. – Смею предположить, что он отстаивает свою точку зрения за неимением доказательств. – Что и вызывает у меня замешательство, ведь мы видели одни и те же трупы. Уголки её губ дрогнули, когда молодой человек сконфуженно кашлянул в кулак: высокая нравственность не позволяла ему окончательно примириться с тем обстоятельством, что в расследовании участвует дама, к тому же благородного графского рода. – Поместье торговца, миледи! – выкрикнул снаружи возница. Экипаж остановился у въездной дорожки к особняку. Из парадных дверей, подобно веренице муравьёв, торопливо выскальзывали слуги, вынося различные предметы интерьера. Эта обязанность легла и на почтенного возраста камердинера: он готовился к преодолению лестницы, водрузив туалетный столик на угловатые плечи. Графиня опустила на лицо траурную вуаль. Инспектор поспешил выйти из экипажа и подать ей руку. – Всё же настаиваю на сопровождении, миледи. – Произнеся это, он вновь взглянул на место предстоящего аукциона, что разворачивался на садовой территории поместья многочисленными палатками. – Благодарю, в этом нет необходимости, – ответила графиня, – мой дворецкий скоро будет здесь. Однако я попрошу вас об одной услуге. – Да, миледи? – Уделите внимание ране на шее убитого юноши, инспектор. Промойте её от спёкшейся крови – будьте аккуратны, чтобы избежать лишних повреждений, – и рассмотрите без спешки. Надеюсь, ваш пытливый ум сочтёт данные сведения полезными – уж к вашим замечаниям комиссар отнесётся благосклоннее. Более она ничего не сказала. Преисполненные любопытством глаза лишний раз убедили её в выборе негласного союзника: новоприбывшему сотруднику полиции под силу сдвинуть дело с мёртвой точки. Графиня чуть склонила голову на прощальный поклон инспектора и направилась к парусиновым палаткам. Благо, ранним утром людей было не много, иначе ужаснейшие сожаления ей пришлось бы выслушивать буквально на каждом шагу от очередного вылизанного сюртучка с прикупленным фарфоровым поросёнком подмышкой. «Чрезвычайное несчастье, леди Шервуд, – выслушивала она, пока указательный палец скорбящего поглаживал канделябр в виде пухлой дамской ручки, – примите мои глубочайшие соболезнования…» Графиня прятала иронию за словами благодарности и чёрной вуалью. В отличие от всех этих благородных господ, ей не удавалось пребывать в «чрезвычайном несчастье» спустя два года после смерти графа. И не иначе как ошеломление настигло бы скорбящих, узнай они, что молодая вдова приехала на аукцион в поисках картины, которая заменила бы собою портрет покойного сэра Уильяма Шервуда. До графини долетели слухи, будто бы у торговца имелась необычайная коллекция полотен, и вера её тускнела тем быстрее, чем дальше она проходила по рядам, выстроенным палатками. Пышные натюрморты и королевские собачки вгоняли её в уныние. Оставалось надеяться на содержимое центрального, самого крупного шатра. Графиня сбавила шаг: впереди неё несколько слуг катили дубовую бочку, высотой превосходящую человеческий рост. Вдруг кто-то гаркнул со стороны: – Посторонитесь, черти! – Слуги перепугались едва ли не до смерти – их страх был ощутим на таком расстоянии. Бочка в побеге устремилась обратно по небольшому склону. – Разуйте глаза, чтоб вас! Приношу свои извинения, миледи, за этих грубых… Перед графиней выскочил хозяин поместья и согнулся в поклоне. – Не стоит, мистер Уилхем, они едва ли могли меня видеть. Торговец поцеловал её руку, прижавшись влажными губами к холодной перчатке. Они подошли к шатру. – Какая честь, миледи, – пророкотал он, заходя за ней следом под парусину, – что вы почтили нас своим присутствием. Чем я и мой непритязательный скарб можем быть вам полезными? – Найдётся ли среди непритязательного подходящая моему замку картина? – поинтересовалась графиня, обводя взглядом пространство. Торговец всплеснул руками: – О, как я рад за возможность предложить миледи нечто воистину удивительное! Скрепя сердце я решился выставить на аукцион это великолепие, рискуя отдать его неподходящему владельцу. Но судьба благосклонна к вашему покорному слуге. – Он поспешил к высокой раме, что была укрыта белой тканью. – История, рассказанная на этом полотне, волнующая и леденящая кровь… – В самом деле? – усмехнулась под вуалью графиня. – О да, миледи, сейчас я… – Торговец, небольшой ростом, попытался сбросить с картины ткань, но та зацепилась за резную раму. – Прошу простить мне утерянное мгновенье вашего драгоценного времени, миледи… Уилхем выглянул наружу в прорезь парусины и окрикнул одного из слуг. В шатёр тут же вбежал перемазанный сажей парень. Он повернулся к графине – и вдруг замер. Его руки, с которых он счищал о штаны прилипшую копоть, обмякли вдоль тела. Поклонился он запоздало и напряжённо, будто все его мышцы были скованны судорожным импульсом. Наблюдая за этим, Уилхем терял самообладание, однако присутствие графини вынуждало его проникнуться терпимостью. – На чём же я… да-да, леденящая кровь история… Слуга отмер, заслышав голос хозяина. Он одним движением освободил полотно от белого пыльного льна. Ткань с мягким шуршанием взметнулась ввысь и благоговейно опустилась в загорелые руки. – …легенда о жестоком Олоферне и храброй вдове Юдифи... Парень отступил назад, принимаясь складывать ткань, но в непослушных руках подол выскользнул на землю, а вместе с ним и небольшой предмет – прямо к носкам чёрных бархатных туфель графини, переливающихся бисером в холодном свету. Она присмотрелась: это был серебряный кулон размером с ладошку новорождённого. Прежде ей не доводилось лицезреть воочию подобный артефакт. Со слов Покровителя графиня признала амулет – амулет, созданный для верной защиты Охотника от нечисти, обманувшей смерть. Слуга не поспешил поднять его. Вуаль скрывала лицо вдовы, плотоядная сущность была спрятана за чернильными стёклами очков, но парень не отрываясь смотрел именно в глаза, точно застывший кролик уловил серди кустарных порослей голодный волчий взгляд. – …молода и прекрасна – она обольстила великого полководца… Слуга порывисто выдохнул, раскрыв губы. На сухой кожице обнажилась свежая ранка. Действительность вмиг размылась. Запах. Тонкий, едва уловимый… Несомненно, то изливался аромат свежей крови, но никогда графиня не чувствовала… ничего подобного. Какая исходит нега, какое мученическое счастье… В ночь похорон графа, когда Покровитель преподнёс ей Дар, Вирджиния опробовала блаженство на вкус. Дар воспевал лишь одно это блаженство, стирал из памяти горе и терзания, порабощал. Первая кровь, шептал Покровитель в её пропитанные алые губы, всегда самая сладкая. Ложь. Та – пресная жижа по сравнению с нектаром в теле этого мальчишки. – …он пригласил вдову на победный пир… Один только жар струящейся под кожей крови распалил её Дар, который, подобно запертому зверю, скулил и рвался к желанному источнику, намереваясь исцелить неутолимый голод. Графиня слышала, как загнанно бьётся юное, неискушённое сердце. Румяным окрашивались щёки, пылали обветренные губы. Тонкая трещинка насыщалась цветом, влекла собою, призывала снять кровавую росу с рассветного бутона. «Я превознесу твою жажду над самой жизнью, – слышала Вирджиния в ускоряющемся ритме, теряя рассудок. – Позволь себе вкусить. Опустоши меня». – …и ночью она обезглавила спящего полководца его собственным мечом. Страх сорваться мешался со страхом не впиться в шею в ту же секунду. Упорно зажмурив глаза, графиня мыслями воззвала к Покровителю. Он услышал просьбу: его вкрадчивый голос, забравшийся в голову, помог вернуть ей ясность. Перед глазами из алого марева постепенно проступали очертания полотна. Дева с мечом, рубящим голову завоевателя; художник придал её лицу выражение несдерживаемого отвращения. Графиня наконец произнесла: – Вам удалось меня заинтересовать. Так и быть, картину я тоже приобрету. Хозяин, до того протирающий морщинистый лоб замаранным платком, тут же схватился за сердце. – Вы оказываете старому чёрту великую услугу, миледи! Позвольте подготовить… – Он вдруг запнулся. Воззрился на графиню виновато: – От меня ускользнуло… как я мог… миледи, вы присмотрели что-то ещё? – Да, мистер Уилхем. Вашего слугу. Торговец был настолько удивлён её словам, что не заметил, как слуга снова выронил ткань из рук. – Но, миледи… – В скором времени вы собирались продавать особняк и распустить обслуживающий персонал, верно? – Да, но… – Чудесно. Значит, моё решение не принесёт вам неудобств. – Позвольте, миледи, – забулькал Уилхем и ткнул пальцем в сторону мальчишки, тотчас опустившего голову, – от этого хулигана не будет толка. Я подобрал его в индийском порту из жалости, когда он попытался выкрасть короб с чайным листом. Он – мелкий разбойник, над которым и кнут не всегда властен! – Досадное известие. – Сама мысль, что по моей вине миледи настигнут неприятности в лице чертёнка, ужасает меня! Абсолютный вредитель! За несколько лет службы не удосужился выучить английский!.. Торговец осёкся, стоило графине приподнять вуаль и закрепить на шляпке. Она приблизилась к мальчишке; амулет Охотника тот успел повесить на шею, которую мгновенье назад она вожделела сильнее смерти. Чёрное кружево её перчаток узором легло на его подбородок под точечную родинку. Слуга послушался, приподнял голову, и мягкие прядки скользнули по вискам со лба, оголяя блеск карих глаз. – Как твоё имя, дитя? Уилхем хотел влезть с комментарием, но: – Чонгук, миледи. Парень в полной мере осознавал, с кем говорит. Присущий этикет не мешал его взгляду посылать проклятия, а голос был испещрён хриплостью предвкушения. Вирджиния слышала в частых вздохах юного Охотника клятву, данную самому себе: вогнать кол в воскрешённое сердце. Графиня улыбнулась. Как интересно. – Моему дворецкому, мистеру Монси, не помешал бы помощник в управлении Нортвелл-Холлом. Справишься? «Ступишь ли добровольно в логово монстра, Охотник?» – Я отдам всего себя, миледи. В шатёр вошли – Уилхем что-то нелюбезно гаркнул. Графиня отвела руку от лица слуги. Амулет оберегал парня, но желание коснуться его губ так и не исчезло. – Мистер Монси прибыл, миледи, – поклонился запыхавшийся слуга и искоса взглянул на багровеющего хозяина. – Передайте ему подойти, будьте любезны, – сказала графиня и снова обратилась к парню: – Приступишь к своим обязанностям прямо сейчас? Луна погрязла в черноте; её подсвеченные бока были почти неразличимы в ночном небе. Приходилось пробираться на ощупь сквозь хлёсткие ветви, бесновавшиеся на сильном ветру. Ноги проваливались в мягкий грунт, где-то под ботинком слышался сухой треск, и кровь на исцарапанной щеке слизывал ледяной порыв – Чонгук более не надеялся, что останется незамеченным для порождённых адом. Девичий смех всё громче переливался в блаженной и, в то же время, дикой мелодии и вёл его на лесную опушку. Ту самую, где прошлой ночью он застал молодую хозяйку. Объятая лунным свечением, графиня сидела на промёрзлой земле. Она подоткнула под себя шелка траурного платья и зарывалась пальцами в мех убаюканных лаской косуль. Дикие боязливые животные – они сложили головы у неё на коленях и встрепенулись, только когда парень приблизился к опушке. Графиня рассмеялась, завидев его. Клыки её обнажились. – Ох, дитя, ты всё пытаешься застичь хозяйку в дьявольской оргии? Налюбовавшись смущённым, оттого раздражённым парнем, она вытянула к нему руку и велела подойти. Пока он преодолевал расстояние между ними, перешагивая через массивные спины дубовых корней, хозяйка что-то шептала взволнованным косулям. – …мы ведь позволим ему прикоснуться к жизни? – услышал Чонгук, когда опустился рядом на коленки. Графиня взяла его за запястье – холод её кожи был нежным и волнующим – и положила на серебрящийся бок одной из косуль. Под ладонью мирно застучало сердце. – Почему они не боятся вас, миледи? – прошептал заворожённый Чонгук, подняв на неё глаза. Графиня следила за ним с полуулыбкой, поглаживая косулю между заострённых ушей. – Они видят опасность лишь в том, мой милый, что живо: что дышит, ест… и носит за пазухой сворованный нож из столового серебра. Чонгук вздёрнул подбородок, чем вызвал у графини добродушный смешок. – Мистер Монси наказал почистить его, миледи. – Не вампирской же кровью, дитя. Песнь нечисти звучала ближе и ближе. Ощущения в Чонгуке были оголены. Ночной мрак редел вблизи знакомой опушки и пропускал белые всполохи кружащихся фигур. Мелодия ускорялась в хороводе, наполнялась томными вздохами и срывалась на беззаботный смех-ручеёк. Скрывшись за стволом дуба, Чонгук затаил дыхание. Никогда прежде он не видел столь прекрасных девушек. Все они были одеты в полупрозрачные ночные сорочки, и ветер играл с их распущенными волосами, и оголялись в диком танце молочные бёдра. Всё более тягучими становились мысли, которые парень безуспешно гнал от себя. Но песня звала его, протягивая к нему изящную руку. Холодную, с длинными пальцами и обручальным кольцом на безымянном… Чонгук вцепился в покрытую сырым мхом кору, не веря собственным глазам: в центре хоровода кружилась его хозяйка. Девушки смыкали её в круг и тянулись к ней, целовали длинные пряди графини и голые плечи; каждая желала получить объятия. Его хозяйка лишь смеялась, гладила девиц по волосам. Чонгук знал это прикосновение только по снам, одолевающим и мучащим его. Он не хотел смотреть, но не мог заставить себя оторваться. Стоны мольбы, что девушки подносили его хозяйке, отзывались в Чонгуке мутным, необтёсанным чувством. Парень разрывался между перечащими друг другу действиями, как вдруг одна из красавиц ухитрилась обнять миледи. А та, улыбаясь победительнице, одарила её шею поцелуем. Голову будто сдавило накалёнными кузнецкими щипцами. Чонгук не осознавал, как он очутился на опушке. За поясом больше не ощущалась тяжесть кинжала – выпал ли он или же его изъяли проворные пальцы?.. Тело его стало утопать в торопливых касаниях. Их было слишком много. Шею щекотали каштановые локоны, в ладони прилетали смешки, которые сменяла влажная прохлада поцелуев. Парень не мог говорить, не мог дышать; воздух будто перехватывали у самого лица. Его давил жар, но губы тряслись от могильного холода. Лица мёртвых девиц размывались, не различались мутным взглядом. Парень звал, однако его хозяйки не было рядом. Только проваливаясь в душную, могильную тьму, Чонгук услышал её голос. И снова эти пальцы в волосах. Будто бы скроенные из снега, который не таял на лихорадочном теле, не вызывал зябких мурашек – одну мягкую прохладу. Хотелось окунуться в него и урвать больше приятных ощущений. Снежные хлопья опускались на лоб, в ямку над губой, а после целили саднящие на щеке царапины. Чонгук горел целиком. И в прохладе была нужда всему телу. Сон распался с его первым стоном. Глотая воздух, Чонгук медленно приходил в себя. Он был в своей постели, в просторной комнате, что отвела для него хозяйка. И сама хозяйка сидела в кресле за погребённым свитками столом. Она была в расшитом шёлковом халате, накинутым поверх ночной сорочки, с распущенными по плечам волосами. В точности как бесноватые девицы из его сна. Её остроконечные ногти поддевали страницы какой-то книги в скором темпе, тем самым выказывали насмешливый настрой графини относительно содержания. Ноги она перекинула через подлокотник; край сорочки поднимался ближе к очерченным коленкам. Оголившаяся кожа по цвету походила на белизну первого снега в мерцании двух сиротливых свечей. Смятение из сна не желало покидать уже пробудившийся разум Чонгука. Наоборот – лишь густилось удушливым туманом. В груди грохотало сердце, будто оно одно знало о некоем уготованном телу действе. И мление это по неясным причинам было ему приятным. – Уж больно прихотливо твоё владение английским языком, дитя. – Графиня росчерком ногтя изорвала открытую страницу. – Не следует пренебрегать моими наказами или внимать им в угоду собственных соображений. Говоря об опасностях, что таит в себе ночами лес, я подразумевала, что после заката нельзя покидать Нортвелл-Холл ни при каких обстоятельствах. В особенности одному. А был ли это сон? – Вы… – голос Чонгука сорвался на хрип, – вы были там, миледи. – Не иначе как везение помогло мне вызволить тебя из смертельных объятий. Не разыщи я вовремя… – Нет! – Парень рывком сел. – Вы… вы танцевали вместе с ними… я видел, как они хотели!.. – Дитя моё. – Чонгук засмотрелся на улыбку, украшенную блеском обнажаемых клыков. – Я пришла на зов твоей крови, когда ты лишился сознания. Я нашла тебя на поляне в окружении дюжины жаждущих крови созданий. Графиня перевернула страницу. Появившуюся иллюстрацию она медленно обвела по контуру, производя при этом еле слышимый скребущий звук. – Прежде чем забрать жизнь у обречённого, Невесты даруют ему видение. Видение – это нечто сакральное, самое желанное. Что означает, вероятно, как бесконечно и неистово ты вожделеешь… – мягкий смешок прервал её на мгновение, – мою смерть. Чонгук побагровел до кончиков ушей. Но он же видел её так ясно, как видит сейчас! – Это не… я ведь… какие Невесты?.. – Чеснок, шиповник, рябина, – тем временем веселилась графиня, зачитывая вслух инструкции из книги, – зеркала и распятия – ох, как интересно! Охотники вымрут быстрее, чем воспользуются хоть одним из предписаний. Сколько трудов – и столько же оскорблённой бумаги ради сборника страшных сказок. Графиня захлопнула книгу и откинула на столешницу, потревожив порывом разбросанные бумаги. Обида кольнула Чонгука: руководство по истреблению нелюди, с подробными описаниями и набросками, передал ему наставник, который десятилетиями защищал население от чудовищ преисподней. И нет его вины в том, что старому наставнику, в отличие от юного подмастерья, не довелось встретиться с подобными ей. Возможно, Чонгук первый среди Охотников, кто испытал опасность иного рода. – Но рисунки замечательные. Особенно свежие. Ты очень талантлив, мой дорогой. Хозяйка улыбнулась ему. Чонгук смутился того пуще. – Талант способен раскрыть перед тобой двери в мир большего, нежели ты имеешь сейчас, развешивая по углам чесночные связки. – Графиня перебрала несколько раскинутых листков. – Мне приглянулся один, весьма любопытный… Под покрывалами манускриптов лежал дневник Чонгука. Его страницы хранили изображения столь необычного содержания, знакомой грифелю, но не обрётшие осмысление у самого Чонгука. Парень лишь вёл линию – и завершал её, тут же перелистывая на чистое поле. Никто не должен был знать, включая его самого. Графиня заметила взволнованный взгляд и проследила за ним. – О нет, мой милый, я не стала тревожить сокровенное, – заверила она. – Под переплётом, как я теперь могу судить, таятся демоны, превосходящие по ненасытности любую ночную тварь из графского леса. Ах, вот же он! Газету, на которой чёрно-белым пятном расплылся снимок растерзанного трупа, графиня нарочито отмахнула от себя и взяла со стола нужный рисунок. Чонгуку не нужно было всматриваться, чтобы понять, какой из его набросков приглянулся хозяйке. В ту ночь он проснулся в смятении, схватился за остатки угля и воспроизвёл на бумаге отрывок сновидения. Парень наблюдал за мимикой хозяйки, которая угадывала свой портрет в запрокинутой голове и тонкой шее, а в набросках фона – очертания этой самой комнаты. Угольная кровь стекала с губ по подбородку вниз и капала на ключицы, не прикрытые замыслом художника. – Поразительное отображение, будто смотрюсь в зеркало, – проговорила графиня не без иронии. Но – как показалось Чонгуку – она действительно была впечатлена его навыками. – За одной только деталью. Она не соответствует истинному положению вещей. Чонгук с замиранием сердца проследил, как его хозяйка оставила рисунок, поднялась с кресла и прошла к его истерзанной сном постели. И только теперь, когда графиня сидела подле него, он заметил, что под одеялом совершенно лишён одежды. Хозяйка подняла с пола бокал, оставленный у кровати. – Выпей, дитя моё, – велела она, дождавшись, когда Чонгук дотянет одеяло к румяным ушам. Кровавые разводы взлетели при покачивании на бока хрусталя, а в нос ударил приторно-сладкий запах томившегося винограда. – Пей до дна – за долгую жизнь леди Шервуд! Вино для слуги – роскошь. Наверняка это один из атрибутов затеянного ею эксперимента, в котором над парнем не более чем измываются удовольствия ради. Но Чонгук принял бокал и, не отводя глаз от поддетой пламенем зелёной радужки, в несколько жадных глотков опустошил его. – Ну-ка посмотрим… – произнесла графиня и провела пальцами по влажным губам Чонгука. Она показала ему ладонь, подтрунивая: – Гляди – ни одной капли! А если мы предположим, что вместо вина в бокале – нектар, который льётся по кубкам на вершине Олимпа и, по божественному замыслу – только это может объяснить безжалостное совпадение, – бежит в сосудах каждого человека? Было бы чудовищным расточительством обмазываться им, как неумелое дитя перетёртой едой. В следующий раз изобрази хозяйку не такой неряхой. Она равняет великих охотников с шарлатанами и умалишёнными, а Чонгук обездвижен одним только незатейливым прикосновением, не в силах подчинить себе свой разум и бесстрастный взгляд. Такой ли ему уготовлен с рождения путь, где он целиком отдан во власть злейшему врагу? Вся жизнь его зиждилась на оружии, рукописях предшественников и поисках проклятых тварей, но теперь, когда с основной целью его разделяет ком одеяла и дальность выдоха, Чонгуку грезится совсем не размозжённое колом сердце. – Где твой амулет? – услышал парень. Бокал, который он по наитию прижимал к груди обеими руками, изъяли за ненадобностью, как щит у контуженного воина. – Он был на мне, миледи, – выдохнул Чонгук. – И одежда тоже. Графиня негромко рассмеялась. От этого звука, шелестящего, приглушённого, взобрались к загривку мурашки. – Прости свою бессовестную хозяйку, мой дорогой. Я осмотрела твоё тело на наличие укусов. У бедренной артерии нашёлся характерный прокол. Понимаешь, что это значит? Провариваясь в бурлящем стыде, Чонгук понимал единственно то, что в вампирском мороке, о котором слывут легенды, не было надобности. Потому как парень отдавался на растерзание по своему произволу. К пылающему лицу примкнул холодок – графиня вздёрнула за подбородок. Её взгляд сделался серьёзным. – Что смерть едва не забрала тебя, опоздай я пусть на секунды. Твоя кровь – верх совершенства; для всякого тёмного существа ты вожделеннее плодов Эдема. Я не смогу тебя сберечь, Чонгук, если попробовать тебя им всё же удастся. Не проявляй безрассудство и всегда носи амулет. – Но сейчас я… моя кровь не представляет вам интереса, миледи. Графиня прислонила ладонь к его груди, но поверх одеяла, и надавила без силы, чтобы уложить на спину. Чонгук почувствовал себя последним глупцом, который осмелился поверить в начатую графиней тревожную игру. Невозможно, что хозяйка не слышит сорвавшееся сердцебиение – наверняка смеётся про себя. Но вдруг по царапинам на щеке едва касаясь – почти любовно – пробежали, танцуя, кончики пальцев. Чонгук по нечаянности прикрыл глаза. – Как и ты, хозяйка учится. Однако раниться не следует. – Тогда зачем я вам, миледи? Улыбкой озаряется её лицо – Чонгук не видит, но может ощутить это в особенном касании на скуле. – Кому же ещё вверит судьбу столового серебра мой доблестный Монси? – Графиня поправила одеяло. – А приготовления к празднеству он, здраво рассудив, всё же оставил для собственноручного исполнения. Тебе же он наколдовал снадобье, дабы ты смог приумножить силы перед ночными гуляньями и оправился после голодных Невест. Спи, дитя моё, – зашептал холодок у его виска, – и не страшись голоса собственных демонов. Может, стоит прислушаться к ним? Поддаться на кокетство той очаровательной особы из пекарской лавки, чтобы, наконец, усмирить их? Чонгуку хочется воспротивиться, но превыше – почувствовать холод губами. Однако пятна свечей за его веками гаснут, и под ласковым поглаживанием царапин он засыпает. В графстве с особым трепетом относились к местным празднествам, поэтому, несмотря на череду убийств, жители обратились к леди Шервуд с просьбой не лишать их в проходящем году редкой утехи. С условием, что пиршество развернётся под контролем сотрудников полиции, графиня выделила бюджет. Толпа свистела и рукоплескала, стоило разгореться от их факелов возведённому на площади костру. Пламя его поднималось ввысь на десять с лишним футов, знаменуя сожжение всех горестей завершающегося года. Чонгук едва успел. Когда он проснулся час назад, поместье пустовало. Тяжело дыша, он стал оглядываться в поисках хозяйки. Гул стоял знатный, однако шёпот у уха раздался отчётливый: – Выспался, дитя моё? Чонгук обернулся. Красные язычки в глазах хозяйки забаловались, зеркаля полыхание костра. Взгляд её устремился ленивым существом вниз, прощупывая и скребя, касаясь жадно вбирающих воздух губ, примкнул наскоро к мокрой шее и застопорился на амулете. – Нашла его на опушке – и там же повстречала негодных любовниц. Злость, которой во мне до сих пор в избытке, их устрашила, припугнула. Невесты заглаживали вину до того протяжно – твоя хозяйка едва не припозднилась к началу гуляний. Поиск ответов был для Чонгука основным инстинктом. Чёткая цель служила маяком. Но впредь – вопросы мешались без связи, и сбивалось кажущееся единственно верным направление. У Чонгука осталась слепая, отчаянная готовность. Его раскаляло, его колотило. Одно ощущение, сохранившее свою целостность, как первобытное, указывало – в причине спасение. – Вот где вы, миледи! – раздался крик. К ним выбрался незнакомый Чонгуку мужчина. Он заулыбался, поправляя съехавший цилиндр. – Я разволновался, что вы испарились – так быстро вы покинули наш круг… Мужчина не замечал за своим лепетанием, что Чонгук не только пренебрегал приличиями, не поклонившись, но к довершению испепелял его румяную морозом физиономию. – Мне вздумалось погреться. – Графиня взяла под руку мужчину и обратилась напоследок к слуге: – Хорошенько повеселись, дитя. Парень посмотрел в сторону, куда наклоном головы ему указала хозяйка, и увидел ту самую внучку пекаря, которая наблюдала за ним из сбившейся девичьей группки. Чонгук попытался возразить, но, когда развернулся обратно к хозяйке, та вместе с разрумянившимся цилиндром прошла вперёд. Перелив виноградных листьев, что украшали её платье изумрудными подвесками, растворился в разодетой толпе. – Ты уверен, что хочешь этого, дитя моё? – Да, миледи. – Сможешь ли ты нести столь тяжёлую ношу? – Прошу вас, миледи. Слова, которые действовали на неё худшим из способов. Графиня вздохнула. – Благодарю, Монси, – повысила голос она, чтобы дворецкий, сидящий на ко́злах, услышал хозяйку, – мы выйдем здесь. Они покинули празднество в самом разгаре. Все жители гуляли на площади, оттого теперь на милю вперёд не виднелся свет в людских домах. Чонгук и леди Шервуд сошли с дороги в лощину. С четверть часа им пришлось идти по пустынной местности, притянувшей мглу ночи. Следуя за графиней, Чонгук нёс холщовый мешок, который всучил ему невозмутимый Монси; от ноши исходил запах гари. Издалека, из-за плотной стены леса донёсся протяжный волчий вой. Хозяйка слегка улыбнулась. – Зачем мистеру Монси понадобилось выгребать пепел с кострища, миледи? – Терпение, мой милый. Мы почти на месте. Чонгук всмотрелся в даль, и только по размытому силуэту одинокого дуба ему удалось узнать владения прежнего хозяина. Спокойствие графини, её статная походка вселяли в парня толику успокоения, однако зябкость от странного волнения не спешила покидать его. Они оказались на территории поместья мистера Уилхема. Вскоре они подошли к накренившемуся от непогоды сараю, где под затвором Чонгук просиживал долгие часы за непослушание. Дверь скрипнула, впуская их внутрь. Графиня взяла из его рук мешок и велела зажечь спичку. Парень повиновался. Под крохотным пламенем Чонгук наблюдал, что за содержимое вываливается на пол, – и обомлел от ужаса. Под слоем копоти лежали сгоревшие человеческие останки. – Это… – Уилхем. – Боже… – вырвалось у него, и дрогнувшая рука упустила спичку. Всё утонуло во тьме. – Чонгук, дитя моё, – мягко, и в то же время властно раздалось в дюйме от него. – Помнишь, какое обещание ты ранее дал хозяйке? Соберись. Голова плыла, руки не слушались; с глаз не уходило видение обугленных костей с остатками плоти. На его плечи из темноты опустилась ласка и поползла по рукавам куртки – напоминала, усмиряла, баюкала. – Сдержишь своё слово? – Да, миледи. – Хорошо, – графиня погладила горячую кожу запястья. – Ну-ка зажги спичку. Я слышу жизнь. С третьего раза вспыхнул огонёк. Графиня стала осматриваться, пока под ногами её не обозначился в половицах лаз погреба. Отворив дверцу, она спустилась. Чонгук оставался наверху, будучи до сих пор оглушённым, но поторопился вниз, как услышал тихое: «Ох, бедная моя девочка». Растерзанное тело молодой девушки лежало распластанным на холодной земле. Однако грудная клетка под разорванными одеждами ещё вздымалась, часто и мелко. Опустившись подле, хозяйка подоткнула под себя вечернее платье и притянула девушку на колени. В спутавшиеся русые волосы погрузилась ухоженная кисть с обручальным кольцом на безымянном пальце. Остатки жизни мучили несчастную. Ослабленная, она молила его хозяйку о страшном грехе; Чонгук не понимал в хрипе ни слова – он прочёл по лику графини, перенявшего в миг горькую печаль. Полуобнажённое тело кровоточило в местах укусов; на руках, которые тянулись за ужасным подаянием к шёлковому подолу графини, не хватало маленьких пальцев. – О чём ты мечтаешь, моя милая? – прошептала графиня, убирая с щёк девушки прилипшие волосинки. Уголки её рта дёрнулись, зашевелились губы. Хозяйка мягко улыбнулась на озвученное. Она погладила худенькую шею, изуродованную рваным, звериным укусом, и, когда руки девушки слабо обняли её, графиня прижалась губами к нетронутому участку кожи. Несчастная коротко дрогнула в объятиях, и удовольствие осветлило её лицо, рождая счастливую улыбку. Чонгук без труда вспомнил, где хранились канистры с горючем. В коробке́ оставалась одна спичка – того оказалось достаточно. Уже ближе к лесу Чонгук остановился и развернулся, чтобы в последний раз увидеть полыхающую точку подожжённого сарая. В особняке стали загораться окна тех комнат, что отведены прислуге, оставшейся в поместье. – Ты был знаком с ней? – Она… – Чонгук шумно втянул воздух, – горничная, миледи. Хорошо относилась ко мне… Но я, я не понимаю, он был так близко всё это время, как я мог не узнать… – Никто и подумать не смел, дитя, – оборвала графиня. Она стала плечом к его плечу. – Улики отсутствовали, и на людях он не выдавал себя опрометчивыми поступками. – Вы знали. – Благодаря случайности. Изначально полиция придерживалась теории, что нападения совершал взбешённый зверь. Однако зверь не убивает в угоду похоти. Мне удалось добиться организации розыска от полицейских, чтобы подтолкнуть убийцу к глупости. Я всё ждала, не видя результатов. И только некоторое время назад, рассматривая купленную у Уилхема картину, я вспомнила: в день её покупки я почувствовала затхлую, старую кровь. На мгновенье. Это произошло, когда Уилхем достал свой носовой платок. Тогда я не придала значения, списав на то, что он, возможно, страдает полнокровием… и мысли мои были заняты совершенно другими переживаниями. Чонгук повернулся к хозяйке: тень горечи не сходила с её лица после того, как они спустились в погреб под сараем. – Мой верный Монси был знаком с прислугой Уилхема. От них он узнал о запертых покоях хозяина – табу для всего персонала. В ночь перед праздником я наведалась в прибежище монстра и проникла в покои. Увиденное подтвердило опасения. – Вас не заметили? – Я поведаю тебе о некоторых способностях чуть позже, – графиня слабо улыбнулась. – Почему вы сразу не убили его? – задал вопрос Чонгук, сжав с силой кулаки. – Душераздирающий вой и проклятия семей погибших, их стенания на взрыхлённой кладбищенской земле – они возносили к небу руки, чтобы всевышние силы позволили им покарать душегуба. Но слышала только я. И я исполнила их просьбу. Я возвела праздничное кострище над его живым телом. А пламя от рук молившихся уничтожило монстра, сгубившего их детей. Чонгук сдался. Белеющие костяшками кулаки тряслись от злобы и боли. – Это я… в этом виноват я, и если… – парень проглотил судорожный всхлип, – если бы я только… не будь я таким… Ладонями графиня аккуратно обхватили его лицо, и Чонгук, не сдержав слабости голоса, стыдливо опустил голову. Плечи мелко вздрагивали, и он лютой ненавистью проникся к себе. – Мой простодушный, искренний мальчик, ты не виноват ни в одном злодеянии этого чудовища, – проговорила хозяйка, взглянув в поддетые пеленой глаза. – Ты не мог прочесть о его намерениях, забравшись в голову. Ты не мог предсказать будущие события. Ты просто выполнял свою работу, прислуживая зажиточному торговцу, и сам подвергался риску… – большими пальцами графиня нежила покрасневшую кожу щёк, рисуя полумесяцы. – Чонгук, дитя, я благодарна Уильяму Шервуду, будь он проклят, что отвращение к его лику на портрете свело нас в тот день. Чонгук закрыл глаза, не справляясь с лаской, и почувствовал сбежавшую на веки прохладу прикосновения – точечную, приглаживающую влажные ресницы. – Я дарую тебе беспамятство, если пожелаешь. – Я хочу, – зашептал Чонгук, не открывая глаз, – запомнить эту ночь, миледи. Монси запретил выходить из комнаты сегодняшней ночью. Особенной, как и два года назад – ночь гибели Уильяма Шервуда. Чонгук ждал трёх ударов часов, чтобы ослушаться. Он не справлялся с бурей внутри, не разобрался с беспорядком, учинённом в некогда ясном рассудке. Чонгук ухватился за подобной бреду мысли, терзающей его и днём и ночью, поддался внезапному импульсу – «сейчас». Он шёл в закрытое крыло, освещая расстояние шага перед собой высокой свечой. Начищенные зеркала с любопытством разглядывали гостя и являли для него отображения, приукрашенные таинственностью. Мраморные полы анфилады на миг сохраняли себе тепло его голых ступней. Частое сердцебиение позабылось закрытой частью замка, и парню чудилось, что интерьер оживает и следует за ним к покоям графа снопом летающих пылинок, переливающихся в пламени свечи. Чонгук знал, что графиня слышит его, поэтому дышал глубоко, надрывно, часто, чтобы сердце бесновалось, чтобы кружилась голова в опьянении. Чонгук добивался того, чтобы графиня возжелала. Покои оказались незапертыми. Повсюду были расставлены канделябры с подожжёнными в них свечами, с высоких потолков беспорядочно свисали тяжёлые портьеры, на застеленной бордовым кровати разметались осколки зеркала, а над хаосом возвышался портрет графа Шервуда, прислонённый к стене, – исцарапанный и исколотый. Лицо покойного на холсте было изорвано когтями, как неугодная страница в рукописной книге. В уродливых лохмотьях почти не распознать бывшего хозяина замка. Но графиня всё равно не сводила с супруга затуманенного взгляда. – Вы убили его. Её волосы струились по рукам и шее, оголённых в открытом чёрном платье. – Почему ты без амулета? Чонгук почувствовал напряжение в голосе хозяйки. Он закусил губу от восторженного томления в груди. – Потому что он мне не нужен, миледи. – Парень установил свечу в подсвечник и сделал первые шаги. – Почему вы убили его? Графиня очнулась, когда Чонгук загородил картину перед ней. Она не без труда сфокусировала взгляд на мальчишеском лице. Зрачки её глаз сужались. – Потому что слишком сильно любила, – ответила наконец она. – Но моей любви граф Шервуд предпочёл своё экстравагантное пристрастие. – Позвольте мне… – Возвращайся в свою комнату. Сейчас же. – Я обещал вам отдать всего себя, миледи, – Чонгук, напротив, шагнул ближе. Опьянённая ощущением его крови, графиня не двинулась с места. – Я буду лучше. – Ты не в себе, – прошептала графиня, – вернись в комнату, пока… – Я прислушался к демонам по вашей заповеди, – шепнул ей в ответ Чонгук, склоняя голову, – они привели меня к вам, миледи. – Убирайся, мальчишка, ты не понимаешь, что делаешь… Её радужка вспыхивала кровавыми огнями. Не сводя глаз со своего отражения в полыхающих языках, Чонгук улыбнулся. – Более чем: я хочу занять место прошлых воспоминаний, миледи, – произнеся это, парень прокусил губу до крови. Единственно верный запах прошибает всё естество. Дар скулит и бросается на клетку за парой глотков, не сдерживая звериного рыка. Живое сердце мечется в агонии, глушит её контроль сладким грохотом. Утратившее теплоту жизни тело жаждет наполниться мальчишкой до последней капли крови. Примкнуть губами к каждой питающей нити, чтобы ничего не досталось бессмысленной тьме. Все его осквернённые мысли, все затаённые желания заполнили сосуды и взывают к ней, отбивая пульс. В клыках ноет от близости смуглой кожи – в бреду она слышит, как рвётся тонкая раскалённая бронза, почти не сопротивляясь. Всего лишь наклонить смоляную голову ближе, раскрепощая линию шеи для самозабвенного пиршества, чтобы вздохи его, предшествующие медлительному концу, затихали только для неё, вплетаясь в распущенные волосы. Само пламя ада греет в нём жизнь и преподносит ей в столь прекрасном сосуде. Только в один этот миг, когда он уподобится уступчивой лозе, возможно осознать венец своего существования. – Ещё… – сбивчиво шепчет Чонгук в её волосы и срывается на продолжительный стон, – ещё, умоляю… – окровавленные губы мажут по её виску, пальцы прижимают со всей силы, судорожно цепляются за пряди, – ещё-ещё-ещё… – выгибается под ней в цельной судороге, запрокидывает голову, сжимая обеими руками, – заберите… – Умоляю, – загрохотало вдруг в рассудке, – заберите меня. Яркая вспышка боли – больно, как в ночь у свежей могилы Уильяма. Как может болеть только живое разрывающееся сердце. Вирджиния бросилась к окну. Истошный крик разнёсся по спящему замку. Она кричала душераздирающе, как у свежей могилы. Кричала, закрываясь руками, когда в комнату вбежал дворецкий. Отстранялась от его протянутых рук, выстанывала окровавленными губами: «Я убила его. Я убила его». Последнее, что успело запечатлеть угасающее сознание Чонгука, как в утешающих объятиях верного Монси тело хозяйки растворилось чёрной тенью. Инспектор прервал свой рассказ, когда двери в гостиную отворились. Вошёл незнакомый ему парень, удерживая в руках заставленный блюдами поднос. Шея юнца была плотно обмотана шёлковым платком. Графиня так же одарила вниманием слугу и не без весёлости подметила строго выпрямленную спину. В каждом жесте Чонгука угадывалось назидание непреклонного дворецкого. – Позвольте осведомиться, миледи, о здравии мистера Монси… – проговорил сбитый с толку инспектор, наблюдая за тем, как парень расставляет перед ним блюда. – Уповаю на то, что здравие его осталось безупречным, каким и было поутру, – ответила графиня с полуулыбкой. – Полагаю, инспектор, нам уготована небольшая роль в карательных мерах, которые Монси вынес новичку по известным только ему причинам. И вы можете говорить при нашем юном помощнике так же открыто, как если бы вам в данный момент прислуживал мой дворецкий. – О, разве вы не присоединитесь, миледи? – Я отобедала ранее. – Графиня поднесла к губам бокал с напитком цвета бордо. – Вы остановились на обыске покоев торговца. – Да-да. Я имел дело с расследованием убийств на службе в Бирмингеме, но найденные улики из особняка Уилхема воистину ужасающие. – Молодой человек, впечатлённый воспоминаниями, медлил с едой. – Не за столом будет сказано, но… – он прочистил горло и продолжил после кивка графини, – Уилхем оставлял нечто вроде трофеев и уберегал их от разложения. Помимо этого, в уготовленных чемоданах мы нашли рукописи с откровениями. Чтиво столь же дикое, как и следы преступления. Вы считаете, наш розыск спровоцировал его организовать переезд в другое графство? – Вполне вероятно, – графиня повела плечами. Вместо траурных кружев теперь их украшала лиловая атласная драпировка. – И Уилхем затянул с ним, лишая нас ясности понимания. – Вы были правы, – отозвался инспектор тише. – Можно было избежать стольких жертв, сумей я убедить комиссара в тщательном расследовании с первого совершённого убийства. Та девушка, найденная в погребе сожжённого сарая, те же раны… я всё еще не в силах осознать, что человек способен на что-то столь… – Чудовищное? Мужчина поднял глаза на молодое лицо леди Шервуд. Некоторые особенности её персоны казались парадоксальными, но он не мог чётко сформулировать своё открытие. – Не иначе как, миледи. Впредь мне следует быть проницательнее. Я воспользовался вашим советом, когда осматривал раны предыдущих жертв, и действительно – после обработки я смог уловить схожесть. То же касается и последнего убийства. Только вот… – инспектор чуть наклонился к столу, – как вы думаете, что могут значить два симметричных прокола на шее? Будто пробитые спицей. – Прокола? – графиня отставила бокал и воззрилась на взволнованного мужчину. Инспектор едва не озвучил некоторые размышления, как послышался приглушённый, деликатный кашель. – Что-нибудь ещё, сэр? – осведомился Чонгук, который всё это время сливался со стеной позади него, неподражаемо копируя повадки неподражаемого Монси. Графиня спешно утопила улыбку напитком. – О… – стушевался инспектор, – нет. Благодарю вас?.. – Чон, сэр. Чонгук стал убирать со стола, не трогая вино. – Предположу, что это следствие некого эксперимента Уилхема, – сказала графиня, проводив парня взглядом. – Если у меня возникнут догадки обстоятельнее, я вам сообщу. – Надеюсь, что отныне комиссар будет относиться к вашим рассуждениям с бо́льшим вниманием. – Исключительно из желания сберечь финансирование. – При любых обстоятельствах я буду на вашей стороне, – заключил инспектор. – Рада слышать. Жаль, что вы приехали к нам уже после смерти моего дорогого Уильяма. Теперь мне думается, вы смогли бы разыскать его убийцу. – Примите мои соболезнования, миледи. Я был бы рад помочь вам с поисками. Графиня растянула губы и произнесла: – Могу ли я доверить вам тайну, связанную с его смертью, которая не даёт мне покоя в течение двух мучительных лет? – Безусловно, – мужчина встрепенулся, – ваше доверие – честь для меня. – Однажды, после званого вечера, запомнившимся благородным господам обилием алкогольных изысков, лорд Шервуд имел неосторожность вовлечь меня в странный разговор по приезде домой. Он задал мне вопрос, который поверг меня в ужас. «Вирджиния, любовь моя, – сказал он в ту ночь, – осталось бы твоё сердце верным мне, будь я убивцем, зависимым от людских страданий?» Инспектор обомлел, но графиня продолжила: – После я гнала из памяти его слова, ведь мало ли какое безумство прицепится к разгорячённому алкоголем языку. Я утешала себя. До тех пор, пока мне под руки не попалась окровавленная сорочка супруга. Возникла тяжёлая пауза. Графиня не давала интересу отразиться в глазах, потому как не сводила взгляда с лица инспектора. – Помните ли вы, инспектор, о череде схожих убийств, совершённых в Лондоне пару лет назад? По времени они совпадали с внеплановыми разъездами лорда Шервуда. – Вы уверены в том, что?.. – Я не утверждаю, – спокойно возразила графиня, – это лишь предположение. – Даже если… – инспектор закачал головой, – предположим, но кто, в таком случае, мог напасть на графа? – Может, кто действовал из мести? – Жертвами были… кхм, женщины лёгкого поведения, насколько я помню дело. Учитывая этот момент, разве осмелился бы кто-либо на преступление против столь высокопоставленного лица? Графиня не ответила, делая глоток из бокала. Инспектор так и продолжал сидеть с чистыми приборами в руках, пытаясь совладать с услышанным. – Прошу простить меня за то, что я собираюсь озвучить… – мужчина поднял на неё глаза, его голос был слаб: – ответили ли вы лорду Шервуду на заданный вопрос, миледи? – Да. – Графиня спокойно смотрела в ответ. – Чудовищу не ведомо, что такое любовь. – Она чуть склонила голову. – Что думаете вы, инспектор? Мужчина долго сохранял молчание. Затем твёрдо произнёс: – Я поддерживаю вас, миледи. Вирджиния улыбнулась уголком губ – она сделала правильный выбор. Графиня немедленно перевела тему: – Пришлось ли вам по вкусу вино? – О, сейчас, позвольте… – мужчина наскоро отпил. – Благодарю вас, оно превосходно. Графиня взглянула поверх своего бокала на мелькнувшую в дверном проёме макушку. – Полностью разделяю ваш восторг. Инспектор облачался в пальто, удерживаемое Чонгуком, как вдруг обратился к графине: – Едва не забыл передать вам слова благодарности от семьи пекарей – совершенно вылетело из головы! Рад сообщить, что их младшая дочь чувствует себя гораздо лучше. – Замечательная новость, – ответила графиня, встречая взгляд юного слуги. – От моих ранних прогулок по окрестностям есть и польза, как оказалось, а не только испорченная обувь. – Жаль, но к девушке так и не вернулась память о событиях, произошедших накануне, которые могли бы прояснить ситуацию и объяснить странную лихорадку. Но стоит благодарить судьбу за то, что на данный момент её здоровье не вызывает опасений. Благодаря вам, миледи. Лицо Чонгука пестрело эмоциями, постоянно сменяющих друг друга. Она лукаво улыбнулась ему. – Вероятно так. – Но почему она, миледи?! – Переливание крови – невероятно интимная процедура, мой дорогой. Неужели ты не рад? Не переживай, я взяла ровно столько крови, сколько позволяли её физиологические… – Но вы же могли!.. Я читал!.. – О, значит, ты хотел обратиться моей Невестой после страшной гибели, Чонгук? – Я не… – Ты прознал, каким образом бессмертные готовят для себя Невест? Как происходит слияние плоти и крови? Как долгими часами скрепляется связь, как вытесняется живая кровь мёртвой, и невыносимая боль от нечестивого процесса глушит столь же нестерпимое удовольствие? Ох, какие бы сюжеты родились под твоей талантливой рукой на невинной белизне полотна… – Кхм, я… не мог позволить себе подумать о таком. – Кровь полна эмоций, дитя, – в её вкусе истина. – Я не лгу вам. – Неужели? – Распробуйте лучше, миледи. – После того, мой милый мальчик, как западное крыло будет блестеть чистотой. Ну же, поторапливайся, не стоит провоцировать нашего несравненного Монси.