Милое время

Я проснулась посреди ночи от необъяснимого волнения и увидела за окнами снег. Но, когда мы поутру вышли из дома, оказались в том же октябре. Снег успел растаять, и усыпанная листьями опушка блестела влагой. От собственного дыхания клубился пар, на лицо упали нежные лучи осеннего солнца. Я зажмурилась от удовольствия. Принюхиваясь, Умка трусил глубже в чащу. Лиственные деревья редели, пока полностью не сменились соснами; это значило, что мы отошли на пару километров. Небо пропадало за сдвигающимися колючими верхушками. На холодной земле начал проступать выпавший снег. Чем темнее становилось, тем больше его было под ногами. Я окрикнула волка, но тот не остановился. – Куда ты несёшься? – пропыхтела я, будто он мог ответить. Увесистая холщовая сумка добавляла работы ногам. Я сбавила шаг, поправляя её на плече. Волчий хвост тем временем прошмыгнул между массивными стволами деревьев. По корявой мёртвой сосне я определила наше местоположение и вылезла к Умке на спрятанную маленькую опушку. Но он загородил мне дорогу, зарычав, как на непутёвого волчонка. – Сбрендил?.. – начала было я, пока не подняла глаза. Снег покрывал опушку махровой простынёй. Здесь был человек. Он неподвижно сидел на коленях, свесив голову, и, кажется, не замечал нашего присутствия. На нём не было верхней одежды… Сколько он так? Долго в одной рубашке не протянуть, да и как он оказался в такой трущобе… Я потянулась к ружью. Скорее всего, человек был уже мёртв. Я глубоко вдохнула и подняла ружьё, снимая его с предохранителя. Только потом сделала первые шаги. Умка – защитник – выбежал вперёд. Дед наказывал держать цель на мушке и никогда не отводить глаз. Оттого сейчас мне бы знатно прилетело за то, что я отвлеклась: к человеку тянулся широкий след взрыхлённой чёрной земли, будто бы он полз, а вдоль следа виднелись кровавые пятна отпечатанных ладоней. По спине пробежали мурашки. Я снова поймала мушку, сильнее сжимая цевьё. Приближаясь, я размышляла, сообщать ли о мертвеце в деревню или оставить его на корм зверью. В конце концов, это не моё дело. Не то к разбирательствам и меня приплетут. Я встала напротив. Умка держался по правую руку. Он ощетинился, когда я наклонилась к человеку. Мужчина. Молодой. С какими-то необычными чертами лица. У него была загорелая кожа, приобретающая синеватую бледность от низкой температуры. С темени на висок переходила рана, кровь спутала и слепила чёрные волосы. Почти всё его лицо было в крови, ею склеились короткие ресницы. От нижней челюсти до глаза стягивался вертикальный порез. Область груди под ключицей, прямо поверх тёмной рубашки, была перетянута неаккуратным куском ткани. Наверно, мужчина сам пытался замотать опасное ранение. Чёткие рваные следы, похоже, от лезвий, были по всему телу. Я присмотрелась к ране слева под рёбрами. Странно, но она была совсем свежей, медленно кровоточащей. И только тогда я заметила багровое лезвие ножа, еле удерживаемого в правой руке. Умка вдруг зарычал. Я подняла глаза и натолкнулась на мглистый, покоробленный приближающейся смертью взгляд. Меня парализовало, глухо забилось сердце: мужчина улыбался. Улыбался мечтательно, будто в бреду. На обветренных синеватых губах прорезалась сеть алых трещинок. Вместе с паром вырвались хрипы, складывающиеся в слова на неизвестном языке. Я ошалело глядела на блаженное лицо, не зная, что предпринять. Мужчина снова прикрыл глаза, и голова его опустилась вниз. Я отвела ружьё, приходя в себя. Выражение его лица стояло перед глазами. Никогда прежде я не испытывала подобное, адреналин до сих пор бил по ушам и затылку. Я схватилась холодной ладонью за лоб. Вдох-выдох. Человек. Что делать с человеком. Вдруг мертвец сделал выбор за меня? Я рискнула проверить пульс под контролем Умки. Сонная артерия пульсировала, но очень слабо. До телефона добежать не успею. Решение нашлось – нужное, но со стороны инстинкта самосохранения – неправильное. Незнакомец может оказаться психом или преступником. Только чутьё подсказывало, что единственный выход – спасти его. Волчьи инстинкты, кажется, тоже не видели в нём угрозы: Умка осторожничал, но не бросался. Остальное во власти времени. Я сняла с себя дублёнку, чувствуя следом, как становится зябко, и накинула на чужие плечи. Шарфом я затянула поперечную рану на животе, затем достала из сумки термос с горячим чаем и принялась вливать в его раскрытые губы, придерживая лицо мужчины второй рукой. Бо́льшая часть стекала по его подбородку. Чай был очень горячим; я дула на жидкость, а в мозгах отсчитывались драгоценные секунды. Мешать с кипятком грязный снег я не решилась. Наконец кадык слабо дёрнулся. Мужчина на мгновение открыл глаза – я почувствовала прикосновение к колену, которое сразу же пропало, – и он потерял сознание так же внезапно, как и очнулся. Наказав волку сторожить его, я принялась искать еловые ветки. Благо, нашлись подходящие быстро. Скрепив несколько широких ветвей между собой, я аккуратно уложила на них мужчину, боясь возможных переломов. Впереди предстояла дорога длиною в вечность. Когда голова незнакомца коснулась подушки, я так и осталась стоять, склонившись над ним, чувствуя, как меня начинает трясти от еле сдерживаемого рыдания. Мне казалось, что я не дойду. Впервые я ощутила абсолютную беспомощность в полной её мере. Лёгкие горели от голодных ледяных вдохов, руки и ноги дрожали из-за разницы в весе. Всю дорогу я боялась остановиться и проверить – вдруг он… Я открыла глаза и взглянула на бледное лицо, коснулась его. Испачканный кровью лоб был холоднее моей ладони. Но сердце билось, грудная клетка двигалась при дыхании. Незнакомец был в безопасности. ...Вода закипела. Прогрелись белёные печкины бока. Я достала аптечку и нарвала лоскутов из наволочки. По рассказам деда и книжкам было просто и понятно. Но нигде не хранились знания, как избавиться от паники и успокоить дрожащие руки. Мой четырёхлапый друг был мудрее: Умка лёг у меня в ногах, уткнувшись в них тёплым носом, и успокаивающе засопел. – Он справится, – сказала я скорее себе, – в нём силы побольше будет, чем у нас с тобой. Я сняла его самодельные повязки и разрезала ножницами рубашку; засохшая ткань сцепилась с кожей, беспокоя раны. Промыв кровь, я рассмотрела порез на животе. Тот был не таким серьёзным, как показалось мне изначально: в ране виднелись мышцы и по ним тонко лилась тёмная струйка. На боль от прокола иглы мужчина никак не отреагировал; второй стежок я сделала увереннее. Завершая шов, я склонилась с ножницами над раной и случайно обратила внимание на деталь, которая тупо ударилась о черепную коробку и осталась лежать на виду: моя кисть белела в сравнении с его смуглой кожей. Мужчина был стройный, подтянутый. Я отмахнулась от отвратительной мысли, что сейчас прикасаюсь к неприкрытому одеждой мужскому телу. Несколько ран пришлось также зашить. Сложнее всего далась та, что под ключицей. Она была глубже остальных, но не кровоточила, при том, что там располагались важные сосуды. Поразительное везение, подумала я, стягивая нитями кожу. Было много гематом и – какое счастье – ни одного перелома. Я очень осторожно сняла с мужчины брюки, пряча взгляд куда-то в одеяло. Синяки, содранная кожа, порез на бедре… и опухшая голень. Может, поэтому он полз? Я прощупала – на перелом не похоже. На скорую помощь ушли все запасы аптечки. Покончив с ранами, я намочила чистую тряпку и подсела ближе к изголовью. Не то что бы я часто вижу людей, но я никогда не видела подобных ему. Что-то в лице незнакомца было особенным и непривычным. Когда влажная тряпка коснулась щеки, у него задрожали веки. Я немного отстранилась в ожидании, но мужчина не проснулся. Пришлось немного повернуть его голову к себе, чтоб смыть кровь и грязь. Под пальцами тихонько застучал пульс. Нужно было проверить опушку, где я встретила незваного гостя, и территорию вокруг. Никаких следов, проясняющих ситуацию, я не обнаружила – только нож с запёкшейся чёрной коркой, который выскользнул наземь из его ладони. После второго похода в лес меня сморило. Я через силу съела кусок хлеба, проверила состояние мужчины и повалилась на свою кровать вместе с ружьём. Умка улёгся рядом на пушистом ковре. Долгое время я мучалась на кромке яви от навязчивых мыслей о пневмонии, распухшей голени, инфекциях и чёрт знает о чём ещё. Было около трёх ночи, когда волк меня разбудил. Не включая свет, я ухватилась за ружьё и направилась в дедову спальню. Половицы не скрипели, шаг мой был бесшумным. Я оставила в его комнате свет на случай, если незнакомец проснётся. Подступив к порогу, я красноречиво проверила предохранитель, зная, что меня тоже видят. Оружие в руках оказалось совсем не лишним: несмотря на потери крови и обморожение, незнакомец пытался подняться с кровати. Бутылки, наполненные горячей водой, три одеяла, дедовы вещи – всё это облепляло мужчину со всех сторон. Меня сонную это позабавило. Меня рациональную это разозлило – швы могли разойтись. Незнакомец смотрел попеременно на меня, на ружьё и на зевающего Умку. Его лицо осунулось, он не мог поднять руку, на темени красовалась повязка. Поэтому я очень удивилась его улыбке. Будто он пытался извиниться за нежелательного гостя. И всё же этот человек мог с лёгкостью свернуть мне шею. Я покосилась на спокойного Умку. Если не доверяешь своим решениям, доверься хотя бы волчьим. Вздохнув, я всё же прислонила оружие к дверному косяку. Я подошла, встала напротив кровати, затем подняла повыше одну ладонь и прошагала по ней пальцами второй руки, помотала головой из стороны в сторону – «нельзя», значит, вставать. Мужчина ещё несколько секунд смотрел в глаза, затем коротко улыбнулся краешком губ. Он протянул ко мне руку. Я судорожно размышляла над его действиями, не переставая сомневаться в своей безопасности, но в конечном итоге всё же протянула руку навстречу. Незнакомец развернул её ладонью вверх, аккуратно, как будто пострадавший здесь я, и принялся водить по ней указательным пальцем. Рефлекторно я попыталась руку одёрнуть, но он настойчиво удержал её за запястье. Указал на неё – «смотри», значит. Мужчина повторил движения, и я поняла, что он рисует. У него дрожала рука – это первое, на что я обратила внимание, а потом до меня дошла основная мысль. Сначала нарисовался перевёрнутый треугольник, над ним маленький кружок. Я не разрешила мужчине встать, пока не одела его в просторную дедовскую рубаху и вязаные шерстяные носки. Всё бы ничего, сиделки так со стариками возятся. Только он ни черта не старик. Из-за ограниченных движений мне приходилось постоянно касаться. Подтягивая вверх рукав рубахи, я случайно задела шов на ране под ключицей и встретилась с тёмными глазами. Туманные, с поволокой, в них отражались жёлтые огоньки ночника. Я почувствовала неоткуда взявшееся смущение. Его нога была в правильном положении, но ступал незнакомец с тщательно скрываемым трудом. Он не хотел опираться на меня при ходьбе, но я пригрозила кулаком, настойчиво взваливая его руку себе на плечи. Лицо незнакомца было такое, будто он умилялся моим потугам, и я пожалела, что не бросила его в лесу. Утро было отнюдь не сказочным. На рассвете Умка как обычно рвался на охоту. Выпустив его, я, не разлепляя глаз, принялась варить жидкую овсяную кашу на молоке, не имея понятия, способен ли переваривать заграничный «гость» нечто подобное. Попытка кормить мужчину самой ожидаемо провалилась. Зато он не привередничал и ел, но ложка в его руке то и дело начинала трястись. Чтобы не видеть этого и не задевать больше чужую гордость, я стала проверять повязки и обновлять их, чувствуя на себе взгляд. Перемучив бинт на животе, я отогнула одеяла и сняла компресс с ноги, чтобы проверить состояние. Едва касаясь лодыжки, я посмотрела на мужчину и приподняла брови – «больно?» Он отставил посуду на прикроватную тумбочку, отрицательно покачав головой. Врёт ведь. Я тщательно поёжилась и снова вопросительно подняла брови – «холодно?» Такой же ответ. На самом деле, мужчина выглядел лучше, чем ночью; лицо порозовело. Меня это насторожило, я подсела ближе. Руки у меня по жизни ледяные, поэтому я подтянулась и коснулась щекой его лба. В шею ударил жаркий выдох. Температура у него не повысилась – одной заботой меньше. Поднявшись, я забрала миску и хотела уйти, как чуть не завалилась на кровать: меня перехватили за край свитера, неожиданно крепко. Неожиданно, можно подумать! Умки нет, ружья нет – деду было бы стыдно за мою непредусмотрительность. Но рука мужчины поднялась и подцепила мои пальцы. – Чон-гук, – произнёс он вдруг хриплым голосом и слегка качнул мою кисть в некрепком пожатии, – Чон-гук. Странное какое-то имя, думала я, разглядывая мягкие черты. Из непонятной страны, с непонятным прошлым, ещё и выглядит так, словно произошедшее его не касается. Наверно, преступник в таком положении не стал бы вести себя как преступник, поэтому доверия у меня не особо-то и прибавилось. Но всё же… – Анна. Руку я тут же убрала. На выходе из комнаты до меня донеслось тягучее, сказанное с улыбкой: – Ан-на. Я заметила, что Чонгук предпочитал сидеть на полу, поэтому вторую неделю мы ужинали рядом с камином. Мужчина вытянул больную ногу, согнув вторую в колене, и разрабатывал руку, выводя на картоне непонятные слова зелёным строительным карандашом. Картонка была почти полностью заполнена разнообразными сюжетами, с помощью которых мы общались. Самый первый красовался в правом верхнем уголке: сначала радушное гостеприимство одних человечков другими, потом кровавая потасовка, пытки выжившего человечка – Чонгук скромно пририсовал ему корону, – очнувшийся человечек в лесу и дальше – другой человечек с косичкой, ружьём, волком и почему-то с нимбом. Мужчина смеялся на моё недоумение, стучал пальцем по виску, пожимал плечами – «привиделось». Были и мои рисунки: тот же человечек с косичкой, волк и человечек повыше, с густыми усами и в очках, который стоит за кафедрой и объясняет толпе человечков про растения. Вопросов к Чонгуку была уйма, но не всех их задашь на придуманном нами языке жестов вперемешку со схематичными порисульками. Один я всё-таки могла выведать гораздо проще. Найдя нужную книгу на высоченной пыльной полке, я обернулась через плечо и несдержанно фыркнула: Чонгук, в светлом свитере из овечьей шерсти, широких байковых штанах и громадных носках, неотрывно смотрел на Умку, который меланхолично грыз свиной позвонок и в свою очередь следил за Чонгуком. Мужчина уважительно относился к волчьему недоверию и на дружбу не надеялся вовсе, угадывая в звериных глазах желание откусить здоровую конечность в случае неверного движения, особенно в мою сторону. Спрыгнув с табуретки, я раскрыла старый справочник на нужной странице с картой мира, всунула в руки Чонгуку, затем забралась под плед и потянулась ближе к огню. Чонгук заключил маленький полуостров в зелёную кайму. Показал мне. – Южная Корея? – удивилась я. Это было очень далеко отсюда. Я наклонилась к справочнику и установила палец на просторной зоне на карте, чтобы показать наше местоположение. Лес охватывал многие километры. Чонгук присмотрелся, его брови сошлись на переносице. Он обвёл плавным жестом пространство, затем указал на меня и поднял один палец – «ты здесь одна?» Я утвердительно кивнула, после чего выстрелила в него из воображаемого ружья и провела по волчьему загривку – «в безопасности». Умка в ответ на ласку уткнулся шершавым носом в мою ладонь. «А дед – усатый человечек – возвращается на зиму». Снег в моём исполнении был, наверно, фееричным, но мужчина посерьёзнел и теперь расфокусированно смотрел на волка. Мы постоянно молчали, используя для общения другие способы. Но сейчас эта тишина казалось непривычной, неестественной. – Чонгук? Он посмотрел мне в глаза. Снова забегали огоньки в тёмной радужке. В такие моменты Чонгук выглядел совсем… я вспоминала, что передо мной взрослый, сильный мужчина. Черты его лица приобретали твёрдость, взгляд – уверенность и власть. В нём чувствовалась опасность – не дикая, как в случае кромешной темноты ночного леса, а расчётливая, выдержанная. Но за всё время он ни разу не показал эту свою сторону, которой, возможно, есть место в настоящей его жизни, в Корее. Только иногда я невольно задумывалась о наличии в ружье патронов. Как сейчас. Некомфортно и ужасно неловко. Разве так смотрят на людей? Что-то похожее я испытывала, когда помогала «гостю» вымыться в бане. Вид перекатывающихся мышц татуированной спины, краснеющей от грубой мочалки, до сих пор снился мне в кошмарах. Выйдя из оцепенения, я начала искать, на что отвлечься, и наконец ткнула пальцем в его рисунок. По сравнению с нашими каракулями, тот выглядел правдоподобно: необычные деревья, пруд, холмистая местность. Чонгук очертил пейзаж зелёной рамкой окна, потом указал на полуостров на карте – «вид из окна моего дома». Я восхитилась. Мужчина улыбнулся. Я указала на нарисованную корону, потом на вид за окном – «неужели и правда король?» Чонгук хрипло рассмеялся, зачесав назад отросшие волосы, и неопределённо повертел рукой – «нечто вроде». Я дорисовала охотничий нож, который нашла при нём, затем человечка-бандита с таким же ножом в руке-палочке. Приподняла бровь – «скорее преступник». Мужчина взял из моих рук карандаш и поставил равно между бандитом и человечком в короне. Я скрестила руки на груди, всем видом показывая, что недовольна и разочарована. Тогда Чонгук развернулся ко мне всем корпусом, усаживаясь на колени, несмотря на боль в ноге, взглянул на меня со всей серьёзностью и низко поклонился, пока не упёрся лбом в сложенные на полу ладони. Моё лицо так и осталось крайне удивлённым, когда Чонгук выпрямился. С мягкой улыбкой он какое-то время наслаждался увиденным, а потом постучал костяшкой по нарисованному королю-бандиту и подмигнул. За мной гнался топот копытц. Я бежала до нашей опушки со всех ног. Расстёгнутая дублёнка била тяжёлыми полами по ветру, ботинки скользили по влажной земле – я, еле дыша, окрикнула Чонгука. Он в это время замахнулся топором – поленья с треском разлетелись, – и оглянулся на меня. Я замахала руками, чтобы он убирался в дом. Но Чонгук, как назло, сделал шаги в мою сторону. Я услышала: «Анна!» – и мысленно выругалась. Топот приближался – кабаниха вот-вот догонит. Попытки образумить мужчину не увенчались успехом – наоборот, Чонгук двигался ко мне, перехватив топор покрепче. Оказавшись рядом, я дёрнула его к дому – он был в одном свитере, чёрт побери, – но Чонгук выступил вперёд. По его лицу стало понятно, что кабаниха не выживет. Я преградила дорогу мужчине, расставив руки – «нельзя». За долю секунды в его глазах отразилось удивление, непонимание и тревога. Хорошо, что судьба была благосклонна: она наградила меня Умкой. Услышав возню, волк вышмыгнул из дома и прогнал разъярённую кабаниху обратно в чащу. Мы проводили погоню взглядами, пока не вспомнили друг о друге. Ушло какое-то время на объяснения, почему я защищала перед Чонгуком причину возможной смерти. Попробуй объясни сгоряча про кабанят, про то, что сама виновата, про законы природы, когда в лицо тебе свирепо негодуют. Очевидно, он категорически был против моей логики, поэтому молча выместил злость на бедных поленьях. Зато теперь мы были готовы к зимним холодам. Я решила уже не докучать ему тем, что он легко одет. Чонгук шёл на поправку, и сейчас чувствовал себя замечательно, кромсая дерево с накопившейся силой. Закончив, мужчина положил топор и докинул оставшиеся дрова в поленницу. Он обвёл меня взглядом, разминая шею. Суровость он нацепил на себя, посмотрите-ка. А взгляд-то уже давно смягчился, как мякиш белого хлеба в парном молоке. Кивнул на меня – «где корзинка с рябиной?» Я махнула в сторону леса, полностью восстановив дыхание и трогая горячий лоб. Мужчина зашёл в дом и вышел сразу же с дедовой курткой и ружьём, протягивая последнее мне. ...Чонгуку полюбилось варенье из рябины. Свежие ягоды обманчиво привлекательные, так и не скажешь, что гадость редкостная. Оттого я сейчас смеялась с мужчины, который в предвкушении сорвал пару штук знакомого лакомства и теперь старательно жевал, пытаясь откровенно не кривится. Опрокинутая было корзинка снова наполнилась яркими рябиновыми бусинами, и замёрзшие кончики пальцев окрасились в тот же цвет, будто прикоснулись к жаркому солнцу. Я собиралась уходить, но руку тронула тёплая ладонь. Чонгук присел на поваленное дерево и потянул меня за собой. Ноябрь выдался холодным, но сегодняшний день был солнечным. Со стороны чащи доносился стук дятла, с ветку на ветку порхали синицы; с небольшого холма открывался вид на озерцо вдалеке и хвойный бархат за ним. Чонгук наслаждался природой. Я взглянула на его лицо: шрам на щеке затянулся до блеклого рубца, волосы вились и уже прикрывали уши, загорелая кожа румянилась на холоде. Уголки губ почему-то дрогнули в улыбке, и я отвернулась. Он здесь долго. Наверняка скучает по дому, по своему королевскому дворцу, виду из окна на пруд и диковинные растения. «Рана на животе, – как-то спросила я его жестами, – это ведь ты сделал. Зачем?» Чонгук обводил контур нарисованной короны и перечёркивал человечков-врагов. У него долг перед своими людьми и перед своей честью, думала я, разглядывая картонку историй. Люди с долгом в лесах не живут. Умка разбудил нас обоих. Я подхватила ружьё, заряжая на ходу, Чонгук уже стоял у дверей со своим ножом. На поляну порой забредал медведь, и я была готова гнать зверя в лес, как обычно. Оказалось, это были люди. Человек пятнадцать. Мы стояли в кромешной темноте у дубовой двери, плечом к плечу. Голова после сна соображала туго, я считала патроны и не задумывалась о том, что я не на охоте. Прошло минут пятнадцать. Люди медленно стали приближаться к дому. Я боялась за Умку и радовалась, что дед ещё в городе. Я прикидывала, откуда лучше стрелять, чтобы было время на перезарядку. Я чувствовала тепло Чонгука и не могла связать происходившее с реальностью. Неужели, всё? Так просто? – Анна, – шепнули в висок. Я повернулась и чуть приподняла голову. В темноте мой нос случайно коснулся тёплой кожи. Наверно, щека. Или шея. Приятно. Так хорошо, уютно, и хочется закрыть глаза, провалиться в безмятежное ничего, чтобы проснуться поутру, выпустить Умку на охоту и с чайником в руках встретить зевающего Чонгука, подкидывающего хворост в сонный каминный огонь. А потом всё переменилось. Мы услышали, как громко выкрикнули имя Чонгука, и он узнал этот голос. Мгновение – и в раскрытых дверях моего дома стояли пятнадцать корейцев и не разгибались в бесконечных поклонах. Особенно высокий мужчина в очках со светлыми волосами. Он что-то тараторил, жал мне руку, снова кланялся, будто всё это лотерея. Чонгук, уже переодетый в привезённые вещи, устало тёр шею и пытался говорить сразу со всеми. Попытки подойти ко мне он тут же пресекал и заслонял меня, ничего не понимающую, от очередного пожатия-поклона. Потом Умке всё это надоело и он оказался в поле зрения всех присутствующих. Дальнейшая суматоха перенеслась на опушку. Почему-то вместе со мной. Накинув на меня своё новое пальто, Чонгук стоял в костюме в нулевую температуру и, не переставая выяснять что-то со светловолосым, заслонял плечом моё уставшее, сонное тело. Как обычно делал Умка. Я отстранённо вспомнила, как волчонка, только недавно родившегося, с перебитыми передними лапами, принёс ранним утром дед. И вот, пожалуйста – на одно перебитое зверьё в нашем доме стало больше. А он и стаю свою приволок. В голове начало звенеть, всё громче и громче, я переводила осоловелый взгляд с Чонгука на остальных и ужасно хотела вернуться. Возможно, даже с Чонгуком, если он прямо сейчас заткнётся и ляжет спать. Я чувствовала, как дрожат губы и мёрзнут пальцы. Я сказала тихо: – Чонгук. Все разом заткнулись. Даже виновник торжества. Шестнадцать мужчин уставились на меня. Корректно кашлянув в кулак, светловолосый очкарик произнёс несколько слов, на что в ответ ему хватило одного от Чонгука. Поклонившись как по команде, мужчины отошли на несколько метров, но остались ждать своего драгоценного «короля». Я стянула с себя мужское пальто и протянула владельцу. Луна бледно подсветила его усмешку; Чонгук наклонился, чтобы я накинула сама. Пальто взлетело чёрным крылом и плавно опустилось на крепкие плечи. Моя рука случайно – как раньше – коснулась когда-то серьёзной раны под ключицей. Вьющиеся волосы почти касались моего лица, глаза переливались пламенем домашнего очага. Я вдруг заметила, что держу руку на лацкане его пальто, поэтому тут же подняла ладонь и небрежно махнула – «ну, пока». Мои пальцы привычно поймали и сжали широкой ладонью. А затем признательно, успокаивающе – по-волчьи – уткнулись в мою ладонь тёплым носом. Пар окутал её, когда Чонгук чётко произнёс несколько слов, прежде чем отпустить. Дед вернулся через неделю со словарём корейского языка. Долго грелся с дороги и так же долго удивлялся. Я листала страницы, вчитывалась в фонетические разборы и ничего не находила. – Чего это ты вдруг? – прихлёбывая рябиновый чай, спрашивал дед. – Что за интерес? Я закинула словарь на пыльную полку рядом со справочником. – Интерес, вот ещё. Наверно, просто пожелал доброй ночи.