Лихой ветер

Вначале он слышал взмахи крыльев. Потом в комнате на мгновение становилось темно, а когда он снова мог видеть, — на подоконнике сидела она. Всегда в одной и той же позе, полной напряжённого внимания. Её светлые глаза блестели, как звёзды, а по тёмно-синему лоохи были рассыпаны кристаллы мелких блёсток. Она была похожа на ночь. Иногда она улыбалась, иногда — оставалась серьёзной, но глаза всегда были полны грусти и чего-то совсем нелепого — жалости. Лойсо даже не сразу понял, что это за чувство: ведь никому раньше не приходило в голову его жалеть. Первый раз он увидел её после весенних экзаменов. Узнав оценки, курс не стал расходиться по домам, а засел в «Крашеной репе», и Лойсо вместе с ними. Не то чтобы испытания были сложными, но — последние экзамены перед долгим летом, — и традиция обязывала напиться. Иначе — какой же ты студент? Было весело. Он как обычно верховодил и увлечённо говорил философские глупости, раскачиваясь в такт разудалым мелодиям трактирных музыкантов, доказывая, убеждая и подшучивая. На деревянных балках потолка расцветали призрачные огненные птицы, столы и стулья то обретали собственную жизнь, то заново застывали в странных перекрученных позах, — и официантам требовалась немалая смелость, чтобы сновать среди подвыпивших студентов Высокой Школы Холоми: вот так превратят тебя во что-нибудь, а как расколдовать обратно — на трезвую голову и не вспомнят. Под сводами таверны звенели громкие голоса, и его был громче всех. Но спустя час Лойсо резко и непоправимо протрезвел. Крики и песни вдруг показались слишком громкими, красные лица однокурсников — некрасивыми и искажёнными, будто в кривом зеркале. Он посидел ещё немного, но прежнее настроение так и не вернулось. Никем не замеченный, Лойсо выскользнул в ночь, решив, что для него вечеринка, видимо, закончилась. Квартиру он снимал совсем недалеко, но даже не успел дойти до неё, как на него навалилась тоска. Осталось два года. Всего два года до выпуска, а кто он? Чем станет заниматься? Даже у самых глупых и ленивых была какая-то мечта, а Лойсо просто сдавал предмет за предметом. Они все давались ему легко. Ему было всё равно — и страшно от того, что всё равно. Он чувствовал себя одиноким и потерянным, шёл, не узнавая улиц, не чувствуя под собой мостовую. Для других экзамены были камнями фундамента их будущего. Лойсо бросал камень за камнем в пустоту, а она всё не заполнялась. Он поднял затуманенный взгляд на луну, полную и зеленоватую, заливавшую камни переулков и домов призрачным морским светом. Этот Мир будто наступил ему на сердце, оставив свинцовую тяжесть в груди и желание что-то наконец решить. Его тяжёлую поступь слуга принял за нетвёрдую походку пьяного и поспешил скрыться, чтобы не мешать хозяину. Но шаг подвыпивших тяжёл, когда они не в ладах с тем, что вокруг. Лойсо же тянуло вниз то, что внутри, и собственное состояние больше не казалось ему трезвостью — скорее какой-то странной изнанкой опьянения. Залезая в путаницу одеял, он был уверен, что до рассвета будет смотреть в потолок, сражаясь с прибоем паники, волна за волной катившей сквозь его рассудок. И всё же он уснул — и тогда ему впервые приснилась она.