***
Чимин ничего не понимает. Он Тэхену рассказывает: — Я за ним побежал, не догнал. Он будто исчез, будто сквозь землю провалился. А теперь не отвечает, я такой дурак. Тэхен Чимина обнимает, по плечу гладит и говорит, что все наладится. Смерть знает, что нет. Она провожает взглядом один лепесток. Он отламывается от остальных, в полете пеплом обращаясь. А за ним еще один. Смерть такого раньше не видела. Чтобы вот так долго. Чтобы мучительно, по одному. Сто пятнадцатый. Сто четырнадцатый. Сто тринадцатый. Они один за одним сыпятся. Роза увядает, редеет. А там на земле Чимин поникший. Он в тот день злосчастный столько раз звонил, писал, домой даже наведывался. Но квартира пустует теперь и пустовать будет. Смерть туда никогда не вернется. Чимин это чувствует. В студии занимается в два раза больше. Выходит, лишь когда совсем сил лишится. Смерть за ним наблюдает. Наблюдает с грустью ей не присущей. Она знает уже, что дальше. Дымка рассеялась, рябь разгладилась. Через четыре дня Чимин совсем измученный неудачно падает. Бедром ударяется о паркетный пол, стонет от боли, в себя прийти старается. Ушибленное место трет ладонями и через несколько минут поднимается. Домой собирается. По пути в аптеку заходя за согревающей мазью. Смерть руками лицо прикрывает. Механизм запущен.***
— Чимини, тебе бы к врачу... Чимин отмахивается. — Поболит и перестанет. Хосок, оставь. Ты будто не знаешь. Ушибы, растяжения — наше все. — Я тебе вообще-то хён. Чимин на последнем слове морщится, как от зубной боли. Но вместо щеки к бедру тянется. Ладонь прижимает и жмурится. — Чимин... — Все нормально. Пройдет. — Тебе еще день рождения отмечать, а ты разваливаешься. Давай все-таки сходим? Снимок сделаем. Вдруг скол какой или трещина? Чимин головой отрицательно качает и отворачивается. — Не хочу отмечать. Какой смысл? — Ну как же... Твой день. Чимин хмурится и на ноги резко встает. Покачивается от темноты перед глазами. — Они все мои. Оставь. Ничего не хочу. Чимин сумку с вещами подхватывает и раздевалку покидает. Тренировки на сегодня закончены. Он дома несколько таблеток обезболивающего разом проглатывает и, как только боль в ноге утихомиривается, засыпает. А после полуночи его будят. Будят громкими и счастливыми поздравлениями. Будят в темноте полной, и только маленькие огоньки свечек на торте комнату освещают. — Чимини, желание! Здесь и мама, и отец, и брат , и Хосок с Тэхеном. Все улыбаются. Глаз не отводят. А Чимин на свечку смотрит и отказывается. — Я свое в марте потратил. И больше ничего не говорит. Смерть в своем кресле ежится. Подлокотники сжимает и, подавшись к розе, выпускает из легких больше воздуха. Роза от этого не колышется, будто и не было дуновения. А там на земле Чимин на свечу до последнего смотрит, пока огонь не затухает, пока воск по шоколадной глазури не растекается. Чимин на свой день рождения плачет. А смерть впервые на чудо уповает. Смерть, глаза прикрыв и руки в молитвенном жесте сложив, тихо шепчет: — Пожалуйста, пусть в живых останется. Она знает прекрасно, что молиться и загадывать некому. Что пустое это, несбыточное. Но, открывая глаза, с тлеющими угольками надежды смотрит. Роза на кусте недвижимая несколько секунд остается, а потом снова лепесток опадает. Сорок пятый. Сорок четвертый. Сорок третий.***
— Остеогенная саркома. Чимину выносят вердикт. Он мало понимает в названиях. А врача слушает урывками. — Я устал. Так сильно устал. Жалуется матери и все рвется домой. Чимин Юнги видел полтора месяца назад. Ему от этого больно. Больнее, чем это вечно ноющее бедро. Сколько там прошло? Месяц с лишним? Чимин помнит, как упал. Помнит, что был ушиб. Таких у него тысячи за всю жизнь. Он знал, что делать. Мазь, компрессы, эластичный бинт. Все должно было пройти за пару дней. Не прошло. Месяц уже ноет, с каждым разом все сильнее. Чимин без того по ночам мучился, теперь совсем спать не может. Анальгетики больше не помогают. Ничего не помогает. Чимин бы дальше терпел. И боль, и слабость, и сонливость, да мелкий влез. Маме нажаловался, что Чимин не спит. Что плачет, спать не дает. Мама встревожилась. Только дело не в ноге. Не в саркоме этой. Дело в том, что Юнги даже на горизонте не появляется. Он исчез. Посреди аллеи исчез. Прямо на глазах растворился. Тэхен говорит, это все, потому что Чимина от страха зрение подвело. Чимина подвела только глупость.***
Саркома Юинга. Чимин читает вслух, лежа на больничной койке. Его мутит весь день после химеотерапии, и, кажется, будет только хуже. Ему не говорят напрямую, но мама такая заплаканная. И даже Минки, приходя в очередной раз, смотрит как-то испуганно и говорит: — Хён, я больше не буду твои вещи трогать, правда. Только давай ты домой вернешься? А после совсем невероятное: — Я тебе рисунок нарисовал, хочешь посмотреть? Ты тут танцуешь! Чимин ему даже не улыбается, он больше не может. Он смотрит на двери палаты и ждет. А как только Тэхен появляется, Чимин с надеждой спрашивает: — Он не звонил? А ты ходил к нему? Уверен?***
Смерть наблюдать продолжает. Себя наказывает. У Чимина две операции, метастазы в легких и гниющая кость. Врачи с ног сбиваются. Чимин молодой же, организм сильный, а погибает так стремительно. Никаких улучшений. Никакой надежды. Мать Чимина плачет, уже не скрываясь. Не прячась в коридоре. Она просит Чимина бороться, просит Чимина терпеть. Чимин соглашается шепотом. У него сил не хватает кивать. Смерть знает, что к Чимину она ближе, чем когда-либо. Она в затылок дышит, обнимает крепко, к себе притягивает. И как бы ей не хотелось обратного, Чимин к ней льнет доверчиво. От жизни отрекается. И лишь, изредка просыпаясь, печально спрашивает: — Он не приходил? Ни разу?***
Последние лепестки опадают стремительно, как листья облетают с потоками воздуха. Одно дуновение... Смерть качается в кресле, взгляд не отводит. Там Чимин лежит в палате, пугающий. Тонкий и бледный, кожа серая. Он смотрит глазами надежды полными. Надежды этой много, но она избитая, переломанная, умирающая. Надежде, как самому Чимину, осталось недолго. — Юнги не связывался? — у Чимина голос глухой, не нежный как раньше, сдавленный. — Нет. — А может, он приходил? Приходил, когда я спал? — Чимини...***
Смерть губы остервенело кусает, с кресла подскакивает. По мраморным дорожкам мечется. Места себе не находит. Ее тянет наведаться к людям, но нельзя. Смерть сама себе запрет поставила, находилась уже в гости, хватит. Она опять на кресло усаживается. С затаенной болью в радужках пытается смириться. В прошлое возвращается. Не туда, где больница, не туда, где диагноз, не туда, где с косой за спиной в затылок дышит. Смерть за мгновение до... В этом мгновении все тусклое, как старый фильм на кассете. Душа Чимина уже несколькими месяцами дальше томится. А здесь одни проекции. Их не изменишь, на них не повлияешь. Остается лишь смотреть. Смерть смотрит: Юнги сидит на лавочке. Поглощенный мыслями. Не догадывается даже, что его ждет... Оглянись, идиот, посмотри же! Смерть вместо Юнги вперед подается, тянется. В немом крике замирает. Но ладони Чимина, до смешного маленькие, белых век уже коснулись. Играючи глаза закрыли. А на губах тем временем улыбка живая-живая. Озорная и широченная. Смерть на встречу этой улыбке ступает, поднимает руки и щек касается. Они ледяные и слишком гладкие, как у куклы шарнирной, глиняной. Смерть отшатывается, морщится. Фоном улавливает: Угадай, кто? У Юнги там лицо искажается. Губы кривятся и открываются. Он шепчет: Чимини. И подскакивает, осознав до конца. В глазах появляется паника, плещется в шторм океанами. Юнги вдруг злиться и плакать хочется. Но он лишь на два шага назад отступает. Лавочка становится преградой. Он спрашивает: Что ты наделал? Чимин немного пугается. Смотрит удивленно так и растерянно. Потом ладони вверх поднимает: Хён, ну прости... Я просто... Юнги бы простил, но прощать скоро будет некого. Юнги, теряя контроль, оступается, а после срывается с места. По аллее несется, как бешеный. И в розарий, как в омут бросается, исчезает, будто его и не было. Угадай, кто? Вопрос до смешного простой. Смерть твоя. Не узнал? А стоило...***
В этом розарии холодно. Смерть на спинку назад откидывается, ежится. Глаза прикрывает, качается. Ненавидит... Нет, эмоция слишком сильная. Смерть цветок последним взглядом оглаживает. Поднимается с места. На пару шагов отступает. В глазах бездна, полная горя. Смерть спиной к кусту поворачивается. Не наблюдает больше, как роза, совсем исхудалая, последний миг доживает. Оно все каждый раз одинаково. Лепестки сереют и опадают разом. Смерть не видит — она это чувствует. Кулаки сжимает неистово. Ее болью холодной охватывает. В волнах сожаления топит. Смерть не видит этого — чувствует. Ей смотреть и не нужно, незачем. Она знает, одно, неизменное. Она знает, что там за спиной. — Увядая, он опадает пеплом — тихо шепчет. На мрамор рушится, собирая себя по кускам. Собирая, чтобы после подняться. Чтобы заново все начать.***
Здесь все серое, красное, черное. Здесь ни птиц, ни деревьев не встретится. Здесь все сумраком вечным окутано. Здесь все скорбью отчаянной залито. Смерть шагает по черному мрамору. Глаза ее мглой вновь затянуты. Смерть касается розы невинной, в пепел ее превращает. Что будет дальше, не ждет. Долгожитель на место придет, а может, младенец двухдневный. Смерть дальше шагает спокойно. Здесь больше нет никого интересного.