Love's gonna get you killed But pride's gonna be the death of you and you and me
Мэдди ловит себя на крамольной мысли, обведенной в кружок темно-фиолетовой помадой: хочется сделать так же больно Нейту Джейкобсу, как он сделал ей, проложив цепочку желтеющих синяков от запрокинутой лебединой шеи, щедро затонированной автозагаром, до ноющих по внутренней стороне бедер, усыпанных отпечатками пальцев как доказательствами свершенного преступления. Если пойти к копам, много не потребуется, ни малейшего, блять, усилия, криво усмехается Мэдди Перес, но в отражении – все та же унылая мордашка опустившей нос грустной латина-девочки, у которой по программе колесо под языком и плейлист под названием «лежать и плакать», где на месте заглавной композиции любая песня Ланы Дель Рей о разбитом сердце. Латина-девочка вдыхает пары ярко-красного лака для ногтей и тыльной стороной ладони размазывает слезы-сопли по лоснящемуся лицу. Ей больно от пустоты, возникшей там, где Нейт Джейкобс цепкими мозолистыми пальцами выдрал мягонькое сердечко, а потом, перевернув, небрежно воткнул обратно, ей больно быть самой без него, ещё больнее − смотреть на ровный столбик десятка отправленных сообщений, не прерываемых за неделю иным цветом ответа ни разу. Они как Монтекки и Капулетти, только Джульетта не невинна, а Ромео до усрачки боится отца и не имеет ни одного козыря, ни одного аргумента, чтобы ляпнуть резонное слово против. Нейт расстался с ней по телефону, швырнув сообщение: «Это все. Так будет лучше». И она пыталась достучаться, пробить дверь дома, вызволить, если потребуется, но что-то в надломленном взгляде вчерашнего короля всех школьных танцев и сине-фиолетовое пятно, украсившее скулу кляксой гематомы, провело для Мэдди черту: это и правда все, если бы то было желанием Нейта, они бы уже на второй день довели друг друга, наступили на горло гордости и с рукоприкладством под знаком вопроса уснули бы в обнимку. Однако это прощание, в высшей степени ублюдское, потому что собрано из пяти слов текстового сообщения − воля Джейкобса, но не того, который звезда школы, а Кэла. Кэла Джейкобса. И за это Мэдди ненавидит обоих. Нейта − за слабость при напускном бесстрашии, папашу − за отношение к сыну, всю семейку − за ебанутость, ставшую и её проблемой тоже, как будто своих не хватает. А ещё Мэдди знает, что это правда точка, поставленная Нейтом, чью руку, точно как в детстве, направлял отец. − Знаете, кто вы, блять, знаете? – нервно-срывающимся голосом она так и не пробивает плотную мембрану, от нее отреклись, выставили за дверь как неугодную, предложив продрать глотку где-нибудь в другом месте, Мэдди долбит кулаком из принципа, настукивает морзянкой спасите-нейта-джейкобса-и-сходите-нахуй. – Вы сраная семейка психопатов, понятно? Ебаный псих! Она приходит раз, устраивает барабанное шоу с помощью подручных средств, в сердцах пинает садового гнома и, не подумав толком, швыряет в низкую оградку террасы подобранный декоративный булыжник. Запал уходит в ту же секунду, как за витражным стеклом двери черного входа показывается монументальный силуэт мистера Джейкобса, определенного вширь по линии плеч – все в нем выдает бывшую несостоявшуюся звезду школьной скамьи. Это гнев, который разрешается недельным ступором и размазанными стрелками, выведенными под разными углами – просто Мэдди не в форме для убийственных решений и рисования на лице. Дважды выходит слить школу, еще раз – сымитировать приступ панической атаки в медпункте и, получив записку от работника, свалить домой, туда, где по-прежнему ничего не происходило. Потолок, исчерченный пятнами, оставшимися после прошлогоднего потопа, для нее вроде медиативного инструмента. Мэдди, привыкшая завоевывать и брать напором, ненавидит бессилие, предложенное Кэлом Джейкобсом. На восьмой день она пробуждается ото сна обновленной и готовой к бою, от ее волос, до этого лежавших унылой сальной паклей, пахнет свежестью и яблочным шампунем, топик с бретелями крест-накрест, оставляющими следы на коже, и высокий ремень джинсов, показывающий участок оголенного живота − все это Мэдди, пудрящая слезы на бархатных, как персик, щеках, грустно поджатые блестящие губы и дрожащая нижняя, выведенная щедро за контур − символ разлада, оформленного в красивую упаковку девочки, которую можно продать за хорошую, достойную цену. Перес презирает себя за недельную слабость и непотребный вид, один день не в форме – провал, семь – позорное упущение, Нейт, мелькавший в коридорах школы сгорбившейся тенью, давившей уверенную улыбку мальчика, у которого все всегда в порядке, не должен был видеть ее такой – классической страдалицей, переживающей болезненный разрыв в прямом эфире. − Добрый день, меня зовут Магдалена Суарес, я репортер «Вестника Америки», и сейчас мы готовим материал, посвященный выдающимся людям нашего славного города, − узнать номер приемной было проще всего, но куда сложнее – поймать паука в его же паутину, Мэдди не любит лишних стараний и выбирает самый очевидный, а потому самый простой путь – сыграть на тщеславии, выбив пятиминутку с человеком, владеющим городом. Как и ожидалось, в приемной работают девицы, слепленные из того же теста, что и она сама, хорошо это или плохо, но секретарша не утруждает себя от слова совсем, а записывает некую мисс Суарес на прием лично к мистеру Джейкобсу. Дело в масштабах, точнее – в их отсутствии: Кэл Джейкобс – никто, и звать его никак, если смотреть глобально, король здешней стройки – так себе титул, и именно поэтому Мэдди прет напролом. Мэдди злорадствует, хлопая пузырь из двух пластинок клубничной жвачки, и заправляет пряди блестящих волос у лица за ухо. В таком виде ее только к чуваку в искусственной шубе и с массивными цепями – сутенеру или рэперу, зависит от настроения, однако ее пропускают дальше, в обитель зла, отмеченную узкой позолоченной табличкой, на которой имя Кэла Джейкобса равно универсальному ключу от всех дверей в чертовом городе. «Дерьмоед», − про себя выпаливает Перес, сверяясь с экраном мобильного, уже пять гребаных минут, пунктуальность не в почете, а ведь Нейт в первый месяц их отношений проел ей все мозги, приучив приходить вовремя, точно как котенка приучают не гадить в неположенных для этого местах. Кэл, полный энергии, излучающий ту самую уверенность, которую втридорога втюхивают на бизнес-тренингах, влетает в кабинет с заготовленной улыбкой и отчеканенной фразой «прошу извинить за ожидание», однако его напускное добродушие испаряется в воздухе вместе с тем, как Мэдди поворачивается в кресле для посетителей и, сложив руки на животе, перебрасывает ногу на ногу. Точно «Основной инстинкт». Он ударяет ладонью о ладонь, от чего раздается гулкий хлопок, и криво усмехается одним уголком скупого, тонкого рта. − Мисс Перес. Я ожидал репортера, а не взбунтовавшуюся школьницу, переживающую разрыв с моим младшим сыном. − Ух ты. Не вы один в пролете. − Знаешь, Мэдди, − для нее удивительно то, что он помнит ее имя, скрежет ножек стула по полу работает против Перес, Кэл провозит тяжеленный стул будто бы с нарочитым стремлением довести латина-девочку до ручки, но она всегда успешно справляется сама, − если бы у меня была такая дочь как ты… − С вами такого бы никогда не случилось, − категорично вклинивается Мэдди, готовясь жалить снова и снова, пока спокойная уверенная рожа Кэла Джейкобса не раскраснеется и не пойдет гневными пятнами по щекам и массивной шее. − А ты не перебивай. Мама не говорила, что это невежливо? Ах, да. Твоя мама ведь сама едва ли обучена правилам приличия. Ей не намекают – ей говорят в лицо: ты не ровня, потому что твоя мать-иммигрантка на жизнь зарабатывает тем, что дышит пылью счищенной с чужих пяток кожи. Обслуга и человек третьего сорта. Мэдди, чей механизм защиты иногда безбожно ломается, подставляет другую щеку и лопает жвачный пузырь с провокацией: − Как насчет взаимопомощи?***
Они встречаются каждую пятницу в семь, в семь двадцать – ужинают тем, что принес Кэл, ему, как и Нейту (неудивительно), нравится китайская кухня, острый соус, от которого дыхание пахнет противнее некуда, но они никогда не целуются, и Мэдди, знающая, когда отвернуться, чтобы не хватануть такой вони, думает, что это даже хорошо, так обращаются с проститутками. Будь на месте старика Кэла кто еще, она бы назвала это как минимум неуважительным, если данное слово вообще применимо к позорным встречам раз в неделю на скрипучем матрасе кровати-полуторки в единственном безызвестном мотеле их крошечного городка. В семь пятьдесят Мэдди идет в душ, моется так, чтобы не размазать макияж, и, завернувшись в полотенце, в восемь показывается в холодном обшарпанном номере с заляпанными занавесками. Кровать, кресло, пакет с маслянистыми пустыми коробками из-под лапши, бутылка пива для нее и бокал виски для Кэла. Набор почти всегда один и тот же, за семь их встреч только один раз Кэл, расхрабрившийся после удачной сделки, откуда-то достал для нее таблетку экстази, от которой заход с малым количеством смазки – Кэл просто позабыл затариться лубрикантом, а ведь Мэдди, блять, говорила − показался почти приятным. Ей, разумеется, не нравилось ни давать в зад, ни терпеть десятиминутку тяжелого пыхтения Кэла Джейкобса, наваливавшегося обязательно всем своим массивным телом, собранным из мышц и сухожилий, как и у Нейта, только килограмм на двадцать больше. Но то, что следовало за отлаженным ритуалом еда-душ-потрахаться, удовлетворяло потребности Мэдди Перес процентов на семьдесят. Они долго лежали в обнимку, он почему-то позволил в первый раз, когда она, уставшая, сонная, не получившая никакого удовольствия от возни, принимаемой Кэлом за хорошую пятничную секс-разрядку, несмело приткнулась сбоку, положила голову на полусогнутую руку и прикрыла глаза. От Кэла Джейкобса пахло одеколоном и гелем для душа из пакетика-саше, какой можно найти на полке в гигиеническом наборе самого дешевого отеля. Он засыпал к девяти, а в десять Мэдди уже оказывалась в своей кровати, умудрившись свалить раньше, чем Кэл мог бы о ней вспомнить. Они не вели беседы и не обсуждали условия. Просто раз Мэдди прикинулась совсем тупой и перестала считать, что дело не в Нейте, точнее, дело, конечно же, и в нем, и в том, кто его сотворил, слепил по своему подобию. И если это путь к излечению, то для обоих, Нейту надо решить самостоятельно, кто он и из чего сделан, а Мэдди, все про себя уже узнавшей опытным путем, по-прежнему нужно тепло чужого тела под боком. Кэл Джейкобс не становится лучшей версией Нейта, однако в восьмой раз за три месяца выжимая кнопку звонка откровенно паршивого номера Мэдди, наряжавшаяся для каждого вечера встречи с максимальным шиком латина-девочки, продолжает нервно поправлять ремень сумки на плече. После девятого раза ей сложно сидеть дольше минуты что-то около трех дней, и Нейт, наблюдавший за ней с задней парты все это время, так и не сдавший пост главного ангела-хранителя, способного сломать хребет любому, кто начнет капать на Мэдди Перес слюной, замечает, как она ерзает на уроке истории, украдкой запивает таблетку обезболивающего за ланчем и непривычно осторожничает при ходьбе, что случается, когда движения приносят боль. − Кто он? – для Нейта не аргумент то, что они расстались официально, для всех и без возможности склеить разбитую чашу, однако это оставляет за ним право с силой хлопнуть ладонью по стене в сантиметрах от ее головы. – Я спрашиваю, Мэдди: кто он, блять, такой? − Ты обдолбан? Потому что я нахрен не понимаю, о чем ты говоришь. «Я его убью», − обещает Нейт и как бы пружинит назад, отступает, оставляя ее более чем довольной собой. Кое-что Мэдди продолжает утрировать, когда краем глаза ловит прямой изучающий взгляд, отмеченный неозвученным вопросом в бездонной черноте зрачка. Говорят, лучшие из идей-решений приходят неожиданно и вне системы размышлений. Нейт Джейкобс обещал убить за нее и ради нее, а намек – это самое простое, как следы ртути в стенах жилого дома, отравляющего день за днем. Она перестает прятать улики и поощряет грубость, срываясь на пошлый поддельный стон, подначивающий Кэла Джейкобса зайти чуть дальше и позволить себе то, что не разрешают его партнеры из приложений для одноразовых знакомств. Метка там, метка тут, полумесяц зубов на плече – это заживший укус, на руках – желтеющие синяки, ей больно почти везде, на уроках Перес отпрашивается в туалет каждые пятнадцать минут. «Получи, Нейт», − злорадствует Мэдди с каждым толчком в ней, отзывающимся болью внизу живота. Кэл Джейкобс ценит девчонку за выдержку и стойкость. − Кажется, я понимаю, почему мой сын так долго с тобой возился, − он редко делится наблюдениями и редко что-либо толковое говорит, поэтому для Мэдди это эквивалент признания ее незаменимости, конвертированной в кэш, оставленный на краю тумбы под опустевшим бокалом для виски. Сегодня без обнимашек, Кэла ждут домой к ужину с семьей. − Нейт обещал убить любого, кто плохо со мной обращается, − она спешно натягивает трусы, почти не обращая внимания на тупую боль в промежности, это стоит того, чтобы перетерпеть. − Ты, − Кэл усмехается без злобы, считая все это шуткой, нелепицей, ее саму в том числе, − не знаешь моего сына. − А вы знаете? В следующую пятницу Мэдди приезжает в мотель первой и, не скрывая улыбки, с готовностью распахивает дверь.