Полицейский участок района Каннам
— Сладкий, если бы я убивал богатеньких ублюдков, то начал бы с вашего опера, — нагло хохочет Намджун и подмигивает Джину, на что следователь напряжённо хмурится и опускает глаза. И почему людей всегда судят по их семьям? Почему если твои родители отвратительные люди, то ты тоже такой же? Что за ебучие стереотипы? Кто их навеивает? Какая мразь? Хотя плевать уже, проехали. Ведь лично для Джина нет никакой разницы, откуда Чимин и какое у него прошлое. Только другие намертво зубами вцепились в его фамилию, положение, статус. Попрекают вечно, рот затыкают, а кому какая разница? Виноват разве Чимин, что отец у него сидит в верхушке и взятки направо и налево раздаёт? — Это не ответ на мой вопрос, — Джин старается говорить как можно спокойнее, но выходит, мягко говоря, не очень. Намджун всё также самодовольно усмехается и пожимает плечами, мол, ну ответ же. — Поэтому я повторюсь: что Вас, уважаемый Ким Намджун, связывало с Чан Али, второй жертвой по делу серийного маньяка «Данте»? — Не припоминаю такой, — ложь. Намджун прекрасно её знает. И об этом говорят последние звонки с телефона жертвы незадолго до смерти. «Проебался», — думает Джин, а Ким и не старается скрыться. А зачем? Да, Чан сама предложила Намджуну сделку: она поставляет ему людей, а он делает хорошие скидки на собственную качественную дурь. Девчонка эта была ещё той сукой. Хотела всё и сразу. Вот и дохотелась, поделом. Как там говорится, сукам сучья смерть? — Вот распечатка последних звонков жертвы, что теперь скажете? — остро смотрит следователь и прищуривается, пытаясь выудить хоть малейшее беспокойство на лице деловито развалившегося на не особо для этого предусмотренном стуле Намджуна, только всё тщетно, потому что не на того нарвались. От таких, как Намджун, жутью веет, страхом и смертью. С ним связываться себе дороже. Только Джин смелого из себя корчит, непоколебимого. А Ким с искрой озорного лукавства за ним наблюдает, оценивает, мысленно ставки делает на то, сколько этот мальчишка продержится. А парень обязательно сорвётся, и найдут потом его полусгнившее тело где-нибудь в сточной канаве, и разрежут его вспухшие посиневшие части тела добрые дяди-патологоанатомы. Похоронят в закрытом гробу, в землю рассыпчатую закопают. Потому что стоит думать, прежде чем открывать рот. Полиция обязана узнать правду? Никто не скроется от правосудия? Все равны перед законом? Только, кажется, все забыли, что как раз те, кто нарушает этот чёртов закон, прекрасно его знают и редко когда попадаются. Статистика. Достаточно знать несколько пробелов и коллизий, чтобы жить и не тужить. Этот мир совсем не то, чем кажется. Ведь сколько бы фонарей ни горело, как бы ярко ни блестели разноцветные вывески, и как бы хорошо фары машин ни освещали путь, всегда найдётся такое место, где померк весь свет. — Знаете, милый следователь, есть только две формы жизни: гниение и горение. Так вот, как думаете, гнить — это плохо? — улыбается Намджун и внимательно впивается взглядом в растерянного Сокджина. — Я думаю, что убивать это плохо, всё остальное неважно, — строго говорит Джин, сурово глянув на Кима своим железным и разочарованным взглядом. Не понял. Как и все остальные не понимают. И это не то чтобы задевает, это коробит и ещё раз доказывает, что каждый человек видит лишь то, что хочет видеть. И всё-таки… Чимин снова оказался прав: это Намджун — убийца. И сказанная им только что фраза окончательно помогла разобраться и утвердиться в своих предположениях. Знает классиков, знаком со всеми жертвами, умён и жесток. Частично нет алиби. Определённо поехал кукушкой. К тому же, у Чимина давно хранилась одна запись, которую он пытался достать ещё с того времени, когда уже знаменитый YH только ещё планировался. Побочный препарат, а точнее, его действие на простом человеке, насильно подвергнутом его употреблению. Пак хранит это видео у себя в квартире, в специальной потайной комнате с сейфом. И сейчас, как кажется самому Джину, самое время показать все ужасы «Джун-ни» всему человечеству. Наконец открыть глаза и, пока не поздно, уберечь этот мир от безумия и страшной чумы, которая разъест твою кожу до кости и перекинется на маленьких детей. Они должны (просто обязаны) остановить Ким Намджуна, потому что подсевших становится всё больше, катастрофа видится всё глобальнее, а запах смерти ощущается всё сильней. — Вы такой обаятельный, — задорно, но с тенью неискренности в натянутой улыбке, выдаёт Джун и дёргает левой бровью. Что ж, черви оценят. — Жаль. Что красивых кукол приходится всегда хоронить. Жаль… — Что Вы, господин Ким, сядете? Ничуть. Просто подождите, и скоро я засажу Вас сразу на три пожизненных за десятки убийств, похищения, удержания людей в неволе, изготовление и распространение наркотиков, пытки, мошенничество в особо крупном размере, опыты на людях и за многое другое не менее мерзкое чем то, что я сейчас перечислил. Намджун слушает внимательно, даже улыбаться не перестаёт. Впечатляет. Даже вдохновляет. И ещё малость злит. Потому что понятно, откуда растут ноги у этого важного начальника. Скромный недотрога Пак Чимин, которого Намджун несколько лет назад нагнул за клубом (тогда Пак совсем ребёнком ещё был, плакал много, царапался), направил на Джуна всех собак. Глупый мальчишка, не стоило. Потому что теперь придётся испачкаться. И, что самое обидное, не из-за дела стоящего, а из-за задетого столько лет назад самолюбия. Сломанная жизнь за сотни целых. И это его ещё называют жестоким. — Насколько сильно ты доверяешь Пак Чимину? — бесцеремонно. Металлический взгляд прожигает в чужом огромную дыру, через которую сочится очевидная неуверенность. Старший следователь неосознанно начинает нервно елозить на излюбленном старом стуле, который словно шипами от роз покрыли, — раздражительно, беспокойно, неуютно становится из-за этих глаз. — А мы перешли на «ты»? Какое право Вы… — Я с ним знаком, — Джин затихает от этих слов. Удивлённо открывает рот, чтобы хоть что-нибудь сказать, но не может. Не получается. — И, знаешь, странно, что такой человек, как Пак, делает в полиции? Кроваво-красное полыхающее зарево в обиженном сердце не залить даже звёздным дождём. А бесконечную зудящую боль не заглушить даже собственным криком. Потому что никакое насилие — физическое или моральное — никогда не забывается. Врезается тебе в истекающее гранатовым соком сердце шипами и проворачивается против часовой стрелки. Светит отвратительно яркими фарами в сощурившиеся глаза и накрывает сжимающей и ломающей кости жалостью (болью). И Пак Чимин тоже ничего не забыл. Не забыл, как из-за положения отца достался на десерт Киму, как умолял его не причинять этой боли, как ноги целовал, а потом обнимался с грязью и не чувствовал разбитых губ, глаз, лица — всего себя. Его там и похоронили. Плюнули напоследок на остатки от некогда гордого и прекрасного парня, скрипуче посмеялись над смятым и втоптанным бутоном грязно-белой розы и словно свет внутри выключили. После такого практически невозможно восстановиться. И Чимин тоже не мог. Сначала. И лишь после трёх неудавшихся попыток суицида понял, что слишком любит жизнь, чтобы умирать из-за какого-то ублюдка. Намджун встаёт и слегка нависает над следователем. Тешится над слишком очевидной реакцией Сокджина и ментально пулемётную очередь по нему пускает. Пусть помучается. — И вообще, вы сначала докажите, хранители правопорядка, — с издёвкой тянет и бросает последний полный презрения и отвращения взгляд. — А пока что аккуратнее на дорогах, господин следователь. «Не волнуйся, чтобы достать такого, как ты, я буду аккуратным не только на дорогах», — хмыкает про себя Джин, с грустью смотря на хлопающую дверь. А разговор ведь ещё не закончен, только Ким Намджуну как-то совершенно всё равно. И, наверное, в другой ситуации Сокджин бы возмутился и вернул бы злодея, но не в этой. С Намджуном это не сработает. К тому же совсем не это занимает тяжёлые мысли следователя, не это же грызёт и сердце. «Странно, что такой человек, как Пак, делает в полиции?» — в голове прямое замыкание. «Что между ними произошло?» — моментально выплывающий вопрос вместо многоточия и сотни других фраз. Всё это порождает сомнение, которое, развеявшись, оседает на сердце первым признаком недоверия. «Чимин не может ничего скрывать», — качает головой Джин. В конце концов, это же Ким Намджун, он настоящая мразь и специально вносит в душу подозрения. Потому что кто-то получает удовольствие от клоунов, а кто-то от мучительного, разрывающего чужие мысли напополам сомнения. Выпотрошить, промыть все внутренние органы кислотой и кое-как запихать то, что от них осталось обратно: сердце вместо лёгких, лёгкие вместо мозга; он ведь всё равно также прокурен, чего мелочиться-то? Таких людей (пожирателей чьих-либо чувств) нужно всегда сторониться. Как жаль, что все понимают это лишь тогда, когда от их психики в прямом смысле уже ничего не осталось и спасать уже нечего. (И никто никого не предупредит потом, потому что никто и не слушает.) «Найди мне Данте. Найди мне этого ублюдка раньше, чем это сделает полиция», — слегка раздражённо печатает Намджун и отправляет сообщение вездесущему Вантэ. — Пойманный в сети Люцифер, — сам себе повторяет и с улыбкой вспоминает кровавые глаза того парнишки с выставки. — Я тебя тоже поймаю.☠☠☠
Дверь буквально срывается с петель, когда в кабинет вторгаются три вооружённых до зубов наёмника. Их лица скрывают чёрные маски, тёмные глаза горят решительностью, граничащей с безвкусным и болеутоляющим ужасом. Там, за дверью, лежат десятки трупов людей Ким Намджуна. Над ними дымится жгучая и отравленная истошными воплями смерть; последняя волна ледяного холода накрывает их, вгрызается в бледную и отныне бесчувственную кожу; открытые блёклые рыбьи зрачки смотрят в потолок обездушенным взглядом куклы. Вечная тишина, погуляв среди трупов, отправляется к своему хозяину — Ким Намджуну. Только на этот раз с бунтом. Жадная — и его хочет забрать. Потому что, приручая дикую суку, будь готов к тому, что и тебе она руку откусит. Непременно. Вот она — карма. Однажды скрытое убийство возвращается тебе смертью всех твоих близких. Остался только Джун. И его вновь предали. Собственный отец подослал наёмников, ведь подающий надежды жестокий сын костью в горле встал — вероломно начал отнимать то, что и так бы принадлежало ему, только чего-то ждать не в правилах Намджуна. И их отныне больше ничего не связывает. Чёрное дуло пистолета навсегда раскидало отца и сына по разные стороны. И Намджун уже убит, но не физически — предательством. Минхёк ещё раз доказал свою крысиную природу, и Намджун её из отца вытрясет. (Теперь ему противно называться его фамилией). Больше Ён Хва жалеть никого не будет. Ведь, как оказалось, людей здесь нет — одни сгнившие мрази, так пусть разлагаются не только их души, пусть черви сожрут и плоть, что так сладка и как мякоть надкусанного яблока черна. Они сегодня пир устроят. По чужой идее похоронным маршем пройдутся. Демоны внутри Намджуна оды смерти поют, к щели в двери лапы когтистые тянут и взывают к своему хозяину о свободе. Пусть отпустит их веселиться, за столько времени послушания награду свою забрать. «Убейте их всех ради меня», — соглашается Джун и дверь скрипучую распахивает. Голоса в голове теперь не заглушить никакими таблетками и наркотиками. Они орут глубоко в сознании, требуют обнажить зубы и впиться в горло, жаждут хрипения загнанной в угол жертвы и сорванного сиплого рыдания. Время сорвать чеку с гранаты. Наёмники нагло прорываются к Намджуну, застрелив Мина омывшейся в крови пулей. Мужчина даже не успел вскрикнуть, когда вечная болезненная тьма скосила его и вытолкнула в напичканную до отвала скелетами яму. Джун, поражённо застыв (Мин для него не последний человек), с яростью выхватил из открытого верхнего ящика любимую Беретту и, не целясь, выстрелил. Двое ублюдков полегли сразу от натренированной железной руки Ён Хва. Третий успел увернуться и подбежать к Намджуну вплотную. Закричав, он занёс руку, но выстрела не последовало, потому что Джун перехватил ствол и, криво оскалившись, ударил незваного гостя кулаком по переносице. Так манящее горло открылось для безжалостного палача новой гранью, там, под тонкой кожей, спряталась пульсирующая венка — слабая ниточка, оборвать которую не составляет никакого труда, нужно просто подобраться. Намджун, не задумываясь, хватается за шею и с бешеной животной яростью сдавливает, пока мужчина сопротивляется, опрокидывая папки с документами, уже остывшую чашку крепкого чёрного кофе и стулья. Испуганно захрипев, дёргается и наносит Намджуну слабый, но довольно-таки ощутимый удар стволом в левый весок. По скуле сразу же проносится тонкая струйка тёмной крови, в голове мутнеет, но Джун продолжает впиваться ногтями в шею и рычать. Ведь это всё неважно, мелочи, главное — ликвидировать свою цель. Никто не может просто взять и вломиться на его территорию, убить всех его людей и настолько потерять страх и, должно быть, рассудок, чтобы покуситься ещё и на его жизнь. Намджун от этого в неописуемую злость и ненависть впадает. Убивать от такого хочется ещё сильнее. И калечить тоже. Неожиданные припадки агрессии явление не новое, но всегда страшное из-за своих последствий и провалов в памяти. Демоны кричат, демоны требуют большего. Сонная артерия, яремная вена — странгуляционная асфиксия. Красиво звучит. У жуткого всегда красивое название. Намджун не солдат, но он боец. Привык убивать не по приказу, а по личным мотивам. И он считает справедливыми только равноправные наказания, например, убийство за убийство. Тяжкое наказание за тяжкое преступление. Поднимите на него руку — и Джун поднимет на Вас свои две или даже три, если понадобится. Свернув стул, наёмник всё же вырывается и вновь хватается за пистолет дрожащими руками. Намджун от этого хохочет и шуточно поднимает руки вверх. Чёрный галстук болтается смертельной петлёй, пару пуговиц на рубашке оторваны, покрасневшие из-за животной ярости глаза Намджуна насмешливо сверкают и издеваются. Чёрный зрачок затмевают радужку и призывает к действиям, будто умоляет нажать на спусковой крючок и оборвать всё разом, без продолжения и надоевшего «завтра всё обязательно будет». И мужчина стреляет, но стреляет куда-то вбок из-за неожиданного нападения Второго лидера (уже без пяти минут Первого). Всё так внезапно. Удар под коленную чашечку, сильный удар в челюсть — и нападающий, который стремительно превратился в жертву, теряет единственное, что всё ещё может его спасти, — пистолет. Намджун его ногами забьёт к чёртовой матери. Хотя… куда циничнее и приятнее будет просто задушить. Нет. Просто убить не интересно. Недаром ведь Джун столько времени торчит в качалке и ствол под подушку перед сном кладёт — привычка. Столько недоброжелателей, но у Ён Хва для всех пуля имеется. Целые ящики патронов, нападайте. Мир без ненавистников — идеальный мир, и такого просто не существует. Хотя когда-то раньше Намджун думал, что сможет его построить, что сможет изменить человечество под веяньем собственной диктатуры, но всё это оказалось смешной мечтой юного дилетанта. Никого и ничто нельзя изменить, даже путём войны и многочисленных жертв. Можно только подавить чужую волю, лишить возможности сопротивляться и делать выбор. YH — то, что должно это сделать. И сделает. Осталось убрать всех шавок со своего и без того сложного пути. Дело за малым. Намджун как акула, почуявшая металлический вкус крови. Он отвратителен, но от него нутро пожаром керосиновым полыхает. Жёсткие носки туфель сами чужое лицо безжалостно уродуют, взмах за взмахом. Крик и бесконечная боль. Сломанный нос почти бесшумно хрустит, но зато доставляют несравнимое удовольствие рёбра — они ломаются так же быстро, как и лопается терпение палача. Намджун наклоняется и вновь сдавливает массивную шею. Чёрную маску не стягивает, имени не спрашивает, просто душит и отпускает. Душит и отпускает. Когда наёмник бьётся в конвульсиях, Ким даёт ему вдохнуть немного воздуха и продолжает пытку. Делает так, чтобы мужчина знал, что после облегчения наступит ещё куда более страшные боль и ужас, что он будет умирать и возрождаться столько, сколько захочется Джуну, что смерть — это ещё не самое страшное, что может его ожидать. Есть ощущения намного неприятнее. Так продолжается, пока мужчина окончательно не теряет сознание. Слишком очевидный шок и поехавшая нервная система сдаются и вырубают аварийное питание, чтобы хоть как-то восстановиться. Последний внятный шепот: «Ради великого будущего», — вырывается вместе с хлюпающим звуком крови. Чёртовы верные фанатики своего дела. Сколько вас таких полегло уже и сколько ещё поляжет. Наверное, в этом плане Минхёк счастливчик, ведь столько людей готовы за него умереть. Точнее, не за него, а за иллюзию прекрасного будущего и спокойного неба над головой, которое они никогда не получат, хотя бы потому, что у власти стоят купленные марионетки, которые и через сто лет будут там стоять. Спектакль не изменится, поменяются лишь актёры. Намджун с трудом встаёт и сплёвывает на лежащего на холодном паркете собственного несостоявшегося убийцу. Жизнь продолжается. И он снова выиграл. (Только вот, надолго ли?) Все эти мысли гложут даже непобедимого Ён Хва. Ведь смерть, как оказывается, намного коварнее: она забирает того, кто ещё минуту назад строил планы на этот вечер. И его когда-нибудь заберёт. Только Намджун почему-то уверен, что его конец будет не от оружия, а от человека. Рыжего такого, с глазами грустными и с улыбкой доброжелательной, но такой беззащитной. Нет, лучше тогда всё-таки застрелиться. Потому что чертовски заебало уже искать грациозную худенькую фигуру в толпе, с волнением замечать, как бьющее огнём тепло в тёмных зрачках покрывается сначала инеем, а потом уже и первой корочкой морозного хрустящего льда, разбить которую не составляет труда, только там под прозрачной пластиной ничего уже не осталось, кроме холодной грязной лужи. И Намджун в эту грязь лезть не собирается, но всё равно проваливается из-за непрочности льдинок. Неосознанно, быстро и с матами, чтобы на душе полегчало. Но нет, ничего уже не пройдёт. Хосок его измучил. Убить или не убить? Любимый Шекспир и подкуренная сигарета. Первозданная красота в кровавой дороге, проложенной между трупами. Стволы остались без дополнения (можно читать как принадлежность без главной вещи) и теперь так же безжизненно и безобидно утопают в красной влаге чужих тел. А Намджун стирает с губ собственную кровь, выдыхает уже неощутимый крепкий дым и выкидывает окурок в постепенно темнеющую лужу — доигрались. Итог всегда печальнее, чем вывод, хоть и значение у них одинаковое. — Ради великого будущего?.. Вы даже не представляете, насколько оно у вас будет великое. Несколько выстрелов в голову, и брызги от мозгов запачкали светлые стены. Две круглые белые таблеточки ложатся под язык, и наступает долгожданное спокойствие. Пустые глаза Мина смотрят с осуждением. Не уберёг, хотя обещал свою защиту и покровительство. Теперь же максимум, что Намджун может дать, — это обшитый красным бархатом гроб и гранитную плиту с душевной фразой. Вот так вот. — Ты всё равно бы умер, так что без обид. «Твои убийцы тоже мертвы.» До звёзд осталось совсем ничего. И… Следующим в списке будет его отец.☠☠☠
— Что бы ты ни задумал, знай, что теперь я могу тебя посадить, — с ходу заявил нахохлившийся Чимин, когда двухметровые шкафы Намджуна завели его в кабинет. Смело. Прям как тогда: маленький воробушек, вспушив свою мягкую грудку, начал строить из себя бесстрашного льва и угодил прямо в лапы. Милый мелкий засранец. Шило в заднице. И Намджуну такие нравятся и, чёрт его знает, почему. — И всё для этого сделаю. «Ублюдок.» — Притормози, — хохочет Джун, медленно покачиваясь в кресле. Если честно, он думал, что за всё это время Чимин смог измениться и стал умнее. Перерос стадию импульсивного и вспыльчивого подростка и теперь с ним можно договориться. Но нет… горбатого исправит лишь могила. Просто поговорить, видимо, не получится. (И по правде, Чимин не знал, что с ним происходит, когда он видит Намджуна. Откуда эта агрессия? И как успокоиться?) «Что б ты сдох.» — Значит, ты решил мне отомстить, да? — усмехается и встаёт с кресла Джун. Чимин хмурится и опускает глаза, прекрасно понимая, о чём он. Спалился. Ким Намджун слишком быстро всё понимает, таких не наебёшь, сколько ни старайся. И это очень плохо, потому что успех этой операции как раз таки зависел от осознания. Чем позже Ким обо всём догадался, тем больше вероятность того, что он допустил бы нужную им ошибку. Только этот сукин сын понял всё сразу. И от этого Чимину выть хочется. — Что ты несёшь, блядь, Господи, — морщится и вздыхает, потому что сколько хотите тыкайте Чимина носом в это дерьмо, но он своего провала не признает. — У кого-то здесь явная мания величия. Но я тебя разочарую, весь мир не крутится вокруг тебя, Ким. Только Намджун смотрит с явным недоверием, прищуривается. Что-то ложью запахло, явной такой. Размышляет, с трудом смешок сдерживает и кивает. Мания величия. Есть такое. И об этом гласит его татуировка, набитая под правой ключицей. Чистое зло, гласит она, неприкрытое и прекрасное. С кровавым привкусом и сладким карамельным запахом. То, к чему лучше никогда не прикасаться, — взорвёшься. — Сейчас нет, но скоро будет, — уверенно заявляет Намджун и снимает чёрный классический пиджак от Гуччи, закатывает рукава белой рубашки (она создана для капель крови и следов от губной помады) и поудобнее облокачивается на стол. Чимину такие развязные действия явно не нравятся. Он сразу же напрягается и агрессивно вспоминает что-нибудь из самообороны, однако в голове сейчас почему-то предательски пусто. — А ты, маленькая красивая сука, будешь сидеть у моих ног вместе с остальными блядями. — Я посажу тебя раньше, — само по себе вырывается. У Намджуна от этого глаза огнём заблестели, а в штанах тесно. Внутренние демоны поют и по-детски хлопают в ладоши. Сопротивление. У Чимина шипы на коже, вместо улыбки петля, несгибаемый взгляд хоть и изредка опускается, но проникает прямо в душу. (Словно Хосок смотрит). Подобная мысль током проносится по позвоночнику. Ведь, действительно. Как Чон Хосок. Именно этим Чимин тогда и заинтересовал Намджуна. И пусть внешне они абсолютно не похожи, но внутренне: во взгляде, в привычках, манере речи, мыслях — они очень схожи. А если ещё перекрасить парнишку в рыжий… Всё нутро довольно рычит и демонов убаюкивает. Пак Чимин. Пусть вычеркнет это имя к чёрту, потому что теперь он Хоуп — надежда и замена чужой одержимости. Нет больше никакого Пак Чимина, его сегодня сожгут на костре гордости. Ведь чтобы выжить, придётся измениться. До неузнаваемости. — Но прежде я насажу тебя на свой член, — улыбается Ким и кивает своим людям, чтобы вышли. Ибо сейчас начнётся первая стадия перевоплощения в другого человека — примерка чужой шкуры. Далее они изменят внешность и только потом вошьют прямо в сердце нужные чувства. Будет очень больно и сложно, но это того стоит. — Нет, — сухими губами шепчет побледневший Чимин. Он до сих пор ведь помнит тот ужас и шок, что испытали его организм и нервная система. Резкая боль, что вполне способна остановить сердце — Чимин ни за что больше её не испытает. Пару шагов назад и мольба в некогда сильном и стойком взгляде. Так рождается послушание (не путать с подчинением), так ломаются принципы (но не взгляды). Так исчезают личность, несмотря на то, что человек всё ещё продолжает жить. — А после беги в свою ментовку и строчи сотни, да хоть тысячи, миллионы заявлений и смотри потом, как я закопаю твоего красавчика-дружка — следователя Кима. Холодно, в этом здании очень холодно, от этого голоса веет вьюгой, от ледяной улыбки мурашки по коже. Чимин чувствует, как лёгкие наполняются морозным воздухом и руки начинают стынуть. Потому что больно будет в любом случае. Но Чимин с этой болью справится. Вынесет. Шрамы старые разбередит, за убийство себя перед собой же виновен будет. Ведь просто отомстить уже не получится. Ким Намджун ему не по зубам, выходит. И это злит ещё больше, чем его безнаказанность. Просто до посинения выбешивает. Сначала отец, считай, продал тело своего родного сына и в лишний раз доказал Чимину, что всё в нашем мире продаётся, даже семья, теперь сам Чимин вынужден будет себя отдать, только уже чтобы уберечь любимого человека. И почему в любой ситуации он всегда жертва? Что за судьба такая идиотская? Пиздец. — Я никому об этом не скажу, мразь, — с трудом произносит Чимин. Намджун от этого в голос смеётся. Жутко хочется курить, и Ким закуривает. Ещё не мешало бы выпить ненавистные, но вроде как помогающие таблетки, только без них намного интереснее будет. Поэтому не сейчас. — Какая ты умница, но мне плевать, скажешь ты или нет. Наоборот, сделай милость, скажи, что ты трахался с наркобароном, хочу видеть лицо твоего начальника. Чимину очень убежать отсюда хочется. Просто развернуться и уйти. Но так, увы, не получится, он это чисто физически ощущает — не отпустят. Ведь выпутаться из этого дерьма так просто не удастся. Его изначально привели сюда не для того, чтобы разговоры вести и припугивать, с этим они и на расстоянии могли прекрасно справиться. — Ты… — сдаваться так быстро чертовски не хочется, но и строить из себя несгибаемого уже не получится. — Что ты хочешь? — Раздвинешь ноги передо мной на камеру? Звучит так, как будто есть выбор. Как будто Чимин может отказаться и всё закончится. Это излюбленный метод Намджуна — всегда спрашивать «ты не боишься?» перед тем, как нажать на спусковой крючок. Поэтому юный следователь просто молчит, обречённо опустив глаза в пол. С тех пор, как Чимин пришёл в участок, да и вообще определился со своей профессией, он всё чаще стал убеждаться, что человеческое сердце, как автомат, от слишком частого использования даёт осечки. Намджун хочет его унизить. Скурить, как вот эту вот сигарету в длинных пальцах. А Чимин не может сказать «нет» и продолжить заниматься своими делами. И даже полиция ему не поможет. А ведь в этом и заключается вся прелесть — полиция не может уберечь даже своих сотрудников, так что уж говорить об обычных людях? Всё-таки у этого психопата действительно стоящие методы воздействия на психику, извращённые и жутковатые. «И всё-таки это он убийца», — Чимин это докажет. — А если я не хочу? Если… — Аннигиляция, — медленно произносит Намджун. — Страшное слово, не так ли? Очень. (Полное уничтожение.) Слышать такое слово из его уст слишком. Да и как ещё, когда человек (он монстр) обещает тебе мучения? Чимина ведь оставили, бросили. Сокджин ничего не сделает, потому что он просто-напросто ни о чём не знает (и слава Богу), полиция палец о палец не ударит, ведь он прекрасно знает, как работает эта система. Всем похуй. Вытаскивай себя сам, даже если не можешь. Вспоминаются слова отца о том, что безвыходных положений не бывает. Тогда это ещё казалось нерушимой истиной, подросток свято верил и никогда не унывал, только потом Чимин вырос и многое стал понимать. Например, то, что даже сейчас у него есть выход — он может послать Кима далеко и надолго, а потом всю жизнь таскать свежие красные розы на могилу Сокджина. Ну, или наоборот, это тоже вариант всё-таки. — Тебя заводят безынициативные брёвна? — безысходность всегда превращается в тихую злобу, которая будет грызть тебя изнутри и жалить окружающих. Ведь как только ты теряешь веру в лучшее будущее, сразу становишься эгоистичным и насмешливым циником. Только Чимин не хотел и уж тем более не стремился к такому исходу, и тем не менее кровь внутри медленно начала вскипать, сознание в тисках плавиться, а змеиный яд — лёгкие цепями сковывать. Ещё немного и пена изо рта пойдёт, а сердце закаменеет. — А тебя секс с ножкой моего стола? — в ответ язвит Джун и сразу же замечает испуг Чимина. Глупый мальчишка, даже умирая, будет строить из себя героя. — Умом блистать в ментовке своей будешь, здесь же советую заткнуться. «Играть, так играть», — рассеяно думает Чимин и тут же сам себя отдёргивает, потому что поддаться эмоциям и так глупо умереть — это вовсе не выход. Нет, Пак Чимин не погибнет как обыкновенная жертва Ким Намджуна, не украсит его личную тетрадь смерти своим именем. Его заберёт только пуля преступника. Он умрёт героем, а не из-за несчастного случая или из-за случайного стечения обстоятельств. — Только потом ты оставишь меня в покое? — с позорной мольбой в голосе просит Чимин, заглядывая в блистающие угольки адского пламени. Намджун задумчиво (что не предвещает ничего хорошего) делает последнюю затяжку и тушит недокуренную сигарету в полупустом стакане виски. В кармане пиджака где-то должно было заваляться пару граммов героина, хотя этого хватит разве что на несколько раз — чертовски мало. Нужно оправить курьера за добавкой, ведь если трахать этого блядского мальчишку, то только под дозой, чтобы макнуть его в самую грязь и присвоить себе окончательно. — А ты у нас шлюха напрокат, значит? Завязывай, — хрипловато говорит Намджун и пристально смотрит на взволнованного Чимина. Так испуган. Это хорошо, пусть боится. Пусть задумывается и анализирует каждое своё действие и слово, пусть дрожит в его руках и слёзы глотает. Иначе не будет никакого уважения, а если не будет уважения, то не будет и порядка. А Намджун любит, когда всё строго, когда каждый на своём месте и выполняет свои обязанности. Только так можно добиться хоть какого-нибудь результата и мира. Жизнь без смертей путём абсолютного уничтожения. Почти что фашистские рассуждения. Чимин выдыхает враз потяжелевший воздух и больше не улыбается, потому что так и не научился улыбаться в лицо своим врагам. И, наверное, уже не научится. Ведь всё-таки… Его сломали не тогда, его сломали сейчас.☠☠☠
В Чимине метались две сущности — одна всем нутром желала загрызть глотку тому, кто сейчас слишком грубыми движениями вторгается в самые откровенные места и медленно пробивает в душе дыру, а вторая жутко боялась этого поистине жестокого и неконтролируемого абьюзера, все мысли которого выплёскивались через край и причиняли не меньшую боль, чем все эти синяки и разбитые пухлые губы. Пусть бьёт. Чимин даже не старается закрыться и спрятать лицо, когда очередной удар сотрясает сознание новым фейерверком из светящихся искр. Это действительно странно, но ему не жалко и не обидно за своё очень красивое лицо, ведь смазливая мордашка его и сгубила. Сладкий вкус насилия просочился сквозь щель в двери, проникая в треснутое подсознание. Чёртов мигающий красный огонёк включенной камеры ранит в тысячу раз сильнее Ким Намджуна. (Обыкновенная вещь смогла превзойти самого монстра.) Потому что все доказательства, вся сложнейшая и, казалось бы, невозможная работа обнулилась за одну секунду, за один щелчок по кнопке, за какую-то гниль. И теперь всё, что Чимин смог нарыть на Намджуна будет ровняться его собственной жизни. Секрет за секрет, судьбы миллионов людей за одну конкретную. Правильно ведь говорили: не вороши осиное гнездо, а Чимин туда полез и руками начал махать. Как непредусмотрительно. Скорости белого и совсем невесомого порошка позавидовала бы сама Агера. И Намджун конкретно так обдолбался. Разноцветное неоновое марево заполонило собой весь довольно-таки просторный кабинет; сумасшедшая энергия и ощутимое головокружение притупили нормальное восприятие реальности. И страшный диктатор уже не помнил, сколько дорожек объездила его верная купюра, не видел ровным счётом ничего, кроме раздетого хрупкого тела. Собственные глаза казались ненужными стёклышками, не позволяющими разглядеть всю эту красоту ближе. Руки почему-то всё никак не могли впитать в себя весь шёлк чужой кожи до самого конца, без остатка и последней капли. Чимин медленно ускользал. Кукольные черты то вовсе растворялись в воздухе, то появлялись слишком близко. Намджун в беспамятстве хватал его, сжимал крепкую шею, прикладывал лицом об стол. Но красивое тело продолжало не слушаться и бороться. Кровавая и разбитая улыбка всё больше и больше искажалась и становилась уже не Чиминовской, а совсем иной — широкой и искренней. (Чон Хосока.) Того, кто своей добротой и светом стал последним недосягаемым огоньком в кромешной тьме, самолётом, что уже взлетел в небо, пока ты на ерунду незначительную отвлекался. Светлые шелковистые волосы приятно ласкать шершавой ладонью; лёгкое испуганное вздрагивание невозможно обойти своим чутким вниманием; красные и самые невинные (лживые) губы проносят уже тысячный разряд по наэлектризованному телу. Подобным ангелам посвящают свои поэмы и оды великие из великих, по таким искусителям пишут картины самые выдающиеся художники всех столетий, по такому телу сходят с ума непревзойдённые скульпторы. Только все они в конечном итоге умирают, ведь красота воистину губительна и опасна. Потому что для бессмертного творения нужен бессмертный творец — теперь Намджун это понимает. Только ему не нужна будет даже сама Пандора со своим бесполезным ящиком, если глаза у неё не Хосока. И Чимин ему тоже не нужен, будь он хоть самим Богом, Джун отказался бы от него, не раздумывая. Потому что Пак Чимин априори не может быть Чон Хосоком, а Намджун в априори не может принять этот факт и смириться. Именно поэтому Джун, оставив безобразные синяки и засосы на бёдрах, резко разводит их и хватается за ягодицы. Подтягивает к себе шмыгающего носом парня и нависает сверху, ментально подавляя всё желание как-то сопротивляться. Героин приносит с собой не только сомнительный кайф и ломку с утра — он дарит на время милую сердцу картинку. (Улыбку жадных до поцелуев губ и лукавый прищур добрых глаз.) — Хо… Изображение тускнеет, ножом выцарапывая на груди кровавое «шутка». Намджун, охрипши, смеётся и с трудом сдерживает хрустальные слёзы. Прижимается носом к тёплой, пахнущей мёдом и мандаринами шее, трётся щекой и толкается в совсем нерастянутое кольцо мышц. Просто трахает лежащее под ним и рыдающее в исступлении тело. Улыбается и ловит новый приход, потому что просто тело снова в родное перевоплощается. И Джун с заботой его целует, холит и лелеет. Прощение за боль просит, в любви вечной и нерушимой признаётся. В голос стонет и глаза от наслаждения космического закатывает. А потом вновь тормоза отпускает, ведь он не любит ангелов — он их просто ненавидит. Их невинность костью в горле всегда встаёт, нимб над золотыми волосами гордыню непозволительную дарит. И Чимин… Чимин чувствует себя вновь распятым. В этом прокуренном кабинете, на этом холодном столе, в этом экране небольшой камеры. Капли крови стекают по загорелым бёдрам вниз, пачкают светлую столешницу, размазываются под напором рванных толчков. Поведение Намджуна до истерики пугает его. То Джун, тяжело дыша, заполняет его собой настолько сильно и больно, что потолок перед глазами трясётся, то погружается медленно и нежно вылизывает уши, разбитое лицо, шею. Что с ним? Что за дурь он только что нюхал? И почему весь налёт этой самой нежности сразу слетает, стоит Чимину застонать, ведь волшебная точка давно уже достигнута. Парень и так ладонь до крови закусил, чтобы не проронить ни звука. (Правда иногда сдерживать крик уже просто невозможно.) Прям как сейчас, когда Намджун поменял угол проникновения и придвинулся ещё ближе. Это вновь стёрло и без того тонкие границы, и Ким тут же наотмашь ударил Чимина по лицу. Тело пластмассовое испортил. Ублюдок. Белоснежный потолок стал мутно-тёмным, а громкий дождь за окном вовсе навечно исчез. Чимин сплюнул кровь, выискивая там собственные зубы, и закрыл глаза. Как бы он хотел закрыть их навечно.☠☠☠
— Я нашёл Данте, — Вантэ ядовито улыбается и садится на стол, победно смотря на Намджуна сверху вниз. Лидер недовольно косится на отвязного парня и кивает ему: — Кто? — Это «...» Намджун вздрагивает и слегка бледнеет. Внимательно заглядывает в глаза синеволосому лису и хмурится. — Ты лжёшь, Мальвина. — Нет. Не лгу. Не в этот раз.